Текст книги "На суше и на море. 1965. Выпуск 06"
Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери
Соавторы: Борис Иванов,Игорь Росоховатский,Игорь Акимушкин,Борис Ляпунов,Жорж Блон,Герман Чижевский,В. Королев,Борис Борин,Евгений Иорданишвили,В. Зайцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 44 страниц)
Первичная обработка каучука ведется примитивно, кустарными способами, и это резко снижает ценность сырого каучука. Мы не раз наблюдали, как прямо на земле деревянными скалками-катками раскатывается латекс в листы, словно тесто для лапши, а потом развешивается на специальные жерди и просто на заборы для просушки. Такие резиновые холсты попадаются часто, но с каждым годом их количество уменьшается и будет уменьшаться до тех пор, пока здесь не организуют крупных государственных или кооперативных хозяйств. А сейчас многие крестьяне бросают ставший невыгодным промысел и начинают заниматься сельским хозяйством.
Почти в каждой деревне Восточного Калимантана крестьяне собирают черепашьи яйца, и провинция даже продает около миллиона яиц за границу. Промысел этот довольно любопытен.
Черепахи кладут яйца в ямку и закапывают их. Чтобы ямку не отыскали охотники за черепашьими яйцами, они делают множество ложных ямок. Но разве перехитришь человека! Местные жители обходят места предполагаемой кладки и, протыкая остро заточенной палкой, как щупом миноискателя, подряд все ямки, по запаху находят нужную.
Нередко крестьяне имеют своих «знакомых», придворных, что ли, черепах, которые поселяются неподалеку от жилья. С такими черепахами, разумеется, поддерживаются самые добрососедские отношения, и гнезда их не разоряют даже мальчишки.
Как ни щедра здесь природа, как ни много различных плодов, а населению нужен рис, тот самый рис, которым питаются жители большинства островов Индонезии. Двадцать пять тысяч тонн риса в год надо ввозить, чтобы едва-едва удовлетворить потребности провинции. А не проще ли выращивать его здесь?
Индонезийское правительство вплотную занимается этой чрезвычайно важной проблемой.
АЛАНГ-АЛАНГ БУДЕТ ПОБЕЖДЕН
ЗА ПАЛЬМОВЫМИ ПАРТАМИ. 10000 – ЭТО
НАЧАЛО. ТОРМОЗИ! 6040 ОСТРОВОВ?
ЕЩЕ НЕ ВСЕ ПОТЕРЯНО
Когда мы подъезжали к Танджунгу и газик вскарабкался на одну из бесчисленных горок, попадавшихся по дороге, перед нами открылась удивительная картина: справа и слева золотились спелые хлеба, вдали, почти у самого горизонта, виднелась темная полоска леса. Пустить бы тут несколько комбайнов, поставить высоковольтные мачты, и будет Подмосковье, а не экватор.
– Что это?
– Аланг-аланг.
Минут через десять мы увидели черные клубы дыма.
– Пожар!
– Нет, это жгут аланг-аланг.
Позднее мы немного поподробнее узнали, что такое аланг-аланг. Как ни нарядно выглядит эта трава высотой до полутора метров, она оказалась самым главным врагом местных землепашцев. Очень жесткая, с сильной корневой системой, фантастически плодовитая, она буквально сгоняет крестьян с их участков. Отвоюет даяк себе колоссальным трудом с помощью огня и мотыги участочек, засеет его и зорко следит за аланг-алангом. Чуть опоздал с прополкой – все надо начинать сначала, снова корчевать, именно корчевать траву. До последнего времени побеждал нередко аланг-аланг. Он даже джунгли стал теснить. Но вот приехали с тракторами советские и чехословацкие специалисты, и зловредному сорняку пришлось нехотя отступать. Тракторный плуг не мотыга.
По соглашению между правительствами Советского Союза и Индонезии здесь с помощью советских специалистов будет создано крупное государственное механизированное рисовое хозяйство. Почва здесь вполне подходящая для выращивания суходольного риса. Для начала было решено освоить десять тысяч гектаров, чтобы приобрести необходимый опыт. Со временем здесь будет житница всего острова.
Первая группа наших специалистов приехала в провинцию задолго до того, как была переброшена из Сурабайи советская техника; чтобы не сидеть сложа руки, они решили организовать курсы механизаторов для местной даякской молодежи. Некоторые местные администраторы первое время противились этому, по старинке считая, что надо ждать механизаторов с Явы. Но все же курсы были созданы.
Первые курсанты построили и обнесли щитами навес. Из пальмовых досок соорудили столы и лавки. Советские дорожники (здесь они тоже есть) помогли с наглядными пособиями – дали пришедшие в негодность тракторные детали, и занятия начались.
Учились даякские парни отлично вопреки всем прогнозам скептиков. Вскоре они сами отремонтировали списанный трактор. Он очень пригодился для практических занятий.
Своими успехами выделялся двадцатилетний даяк Урао Шаскин, которому все прочили в недалеком будущем преподавательскую деятельность в школе. Он предложил нам посетить его кампунг и познакомиться с родителями.
Когда мы, обвешанные съемочной аппаратурой, сели в автомашину, шофер сказал, что в ней есть маленькая неисправность.
– Двигаться-то она может? – с надеждой спросил Андрей, который, как и я, очень хотел побывать в кампунге.
– Двигаться может, – бодро подтвердил шофер.
– Тогда поехали!
Когда мы проезжали Танджунг, наше внимание привлекла людная площадь. Одни прохаживались, неся на голове листы каучука, другие сидели с такими же листами на земле, у третьих они были привязаны к багажнику велосипеда. Это был рынок сырого каучука.
– Вот это кадр! – закричал Андрей, вытаскивая кинокамеру. – Притормози, – попросил он шофера, но тот как-то странно взглянул на Андрея и машину не остановил. Пока Андрей подбирал необходимые для такого случая индонезийские олова, базарчик остался далеко позади.
Выехали на лесную проселочную дорогу. Машина быстро бежала, оставляя за собой пыльный шлейф.
– Стой! – снова закричал Андрей.
Он увидел куст с красными причудливыми цветами, напоминавшими китайские фонарики.
– Сейчас она остановится, – последовал ответ.
– Как это «сейчас остановится»? На тормоз жми! – убеждает Андрей.
– Тормоз нет. Тормоз могок[7].
Так мы и путешествовали на автомашине, которая останавливалась только по собственному желанию.
Но все сошло на редкость удачно. Мы посетили деревню, вернулись назад и даже сфотографировали каучуковый рынок.
Случай с автомашиной был единственным приключением. А ведь мы проехали сотни километров по острову, где много крокодилов и орангутангов, где за каждым кустом мог оказаться питон или ядовитая змея.
Видимо, прав был геолог Геннадий: не те здесь звери.
Возвращаться в Джакарту нам снова пришлось на «шелловском» самолете: рейсовый должен был прийти только через неделю.
На аэродроме багаж всех работников компании подвергся тщательному таможенному досмотру. Они привыкли чувствовать себя здесь полными хозяевами и были явно недовольны этим. Что ж, придется менять привычки.
Прощальный круг над Танджунгом. Мелькают под крылом газовые факелы, проплывает широкая и желтая, как калимантанские реки, трасса дороги. Потом пошли сплошные джунгли – и вот море. С одним островом Индонезии мы познакомились. А по последним данным индонезийских ученых, их шесть тысяч сорок…
Иннокентий Яныгин
БЕЛОГРУДЫЙ
История одного соболенка
Рассказ
Рис. Г. Е. Никольского
Он появился на свет последним из пяти соболят. Когда его глаза прозрели, они видели лишь живот матери; своими ушами-дырками он различал только ее нежное поуркивание. Он ничего не чуял, кроме материнского запаха.
На сороковой день жизни соболенок стал оттопыривать губы, показывая мелкие, только что пробившиеся зубки: так он улыбался на ласку матери.
Их убежище находилось в глубине мамской тайги, в одном из тех укромных лесных тайников, о которых ведают лишь исконные лесопроходчики – охотники за пушным зверем. Это было маленькое и очень тесное дупло в старом дереве на высоте человеческого роста. Рядом о деревом проходила звериная тропа. И все же дупло с гнездом обнаружить было трудно. Его прикрывали ветви соседнего молодого кедра.
Мать возвращалась с охоты, когда сумерки густо наливались синевой, а на земле почти исчезали тени. Она легонько расталкивала сосунков, укладывалась в середину и всех сразу обогревала своим телом. Но больше всех она любила последыша – самого маленького соболенка с белым пятном на груди, Соболиха так умело укладывалась, что Белогрудому всегда доставалось теплое место и самый молочный сосок матери.
Проходили дни. Детеныши все проворней ползали по гнезду, широко расставляя ноги. Особенно старался Белогрудый. Он все ближе и ближе подбирался к отверстию, через которое его мать уходила на промысел, в большой неведомый мир. Но соболенка пугал свет, проникавший оттуда в дупло. И все же любопытство брало верх.
Однажды несмышленыш, сам не замечая того, наполовину высунулся наружу, сделал неуверенное движение и… клюнув носом, повис вниз головой, еле удерживаясь задними лапами за края дупла. Пыхтя и царапая кору дерева, он с большим трудом влез обратно. И теперь уже с большой осторожностью опять выглянул наружу. Соболенка поразило обилие звуков, света. Тайга уже полностью оделась в летний наряд, и все птицы были в сборе. Мир оказался куда просторнее, чем их гнездо.
Соболенок все чаще высовывался из дупла. Временами он видел, как по тропе проходили осторожно, словно тени, какие-то крупные звери. Иногда они двигались медленно, иногда бежали стремительно, спасаясь от какой-то неведомой опасности. Как-то увлекшись своими наблюдениями, Белогрудый не заметил, что с воздуха ему грозит страшный враг – бородатая сова, и едва-едва сумел увернуться от нее. Бесшумно подлетев к дуплу, хищница ударила клювом как раз в то место, где только что сидел соболенок. Сова еще несколько раз повторила свои нападения, все дальше просовывая в дупло лапу, добираясь до гнезда.
Остальные соболята, сладко дремавшие на дне дупла, тоже почуяли опасность. Белогрудый принял воинственную позу и издал клекающие звуки. А его перепуганные братья и сестры начали метаться, а потом забились в дальний угол и настороженно притихли. Отверстие дупла заслонила собой сова, и в гнезде было совершенно темно.
Сова, чуя близость добычи, настойчиво пыталась дотянуться до кого-нибудь из соболят своими острыми когтями, похожими на полумесяцы. И как знать, может быть, ей и удалось бы это, если бы вовремя не подоспела соболиха-мать.
Как всегда при подходе к своему жилью, соболиха шла по деревьям, перепрыгивая с сучка на сучок. Передвигаться так было трудно, но необходимо: не оставалось следа.
Соболиха еще издали заметила хищницу и, стремительно подбежав, яростно прыгнула на сову. Смертельная схватка произошла уже на земле.
Поверженная на спину, крылатая хищница пыталась ударом лапы распороть соболихе живот. Но верткий зверек, улучив момент, перекусил врагу горло, и последний удар острых когтей пришелся соболихе в левый бок. Судорожно подрагивая крыльями, сова затихла.
Соболиха, тяжело дыша, с трудом взобралась в дупло, там она долго отлеживалась, даже не в силах зализать рану.
Лишь поздно вечером, когда на землю опустились сумерки и в небе показалась золотая бровь молодого месяца, она спустилась с дерева, чтобы принести детенышам по кусочку мяса.
Белогрудый нехотя проглотил свою порцию и потянулся к сосцам матери. Но соболиха впервые не дала ему их: появившиеся у зверенышей острые зубы стали причинять ей боль.
Соболиное детство
Наступило время, когда соболиха спустила своих детенышей на землю. Белогрудого ослепил яркий свет. Он поднял мордочку и на мгновение замер: в голубой выси что-то нестерпимо сияло и трудно было на это смотреть.
Но земля привлекала его гораздо больше. Она была полна всевозможных запахов, шорохов. Белогрудый дотрагивался лапкой до букашек, ловил пестрых бабочек вместе с братьями и сестрами, обнюхивал каждый предмет. Во всем новом и непонятном нужно было разобраться.
С каждым днем становилось все теплее, в тайге давно подсохло. Большую часть времени соболиная семья проводила на земле, и малыши могли вдоволь порезвиться. Мать принимала участие в играх детей, вырабатывая у них звериную ловкость. Она отбегала от них на некоторое расстояние и внезапно ложилась. Соболята, возглавляемые всегда Белогрудым, гурьбой бросались к матери. Но в тот момент, когда они уже были готовы схватить ее зубами, она вдруг отпрыгивала в сторону. Соболята проносились мимо и, кувыркаясь, падали. Иногда соболиха, убегая от них, вдруг припадала к земле перед самым их носом, и соболята, не рассчитав своего движения, перекатывались через нее, сталкивались друг с другом. Вспыхивала драка, пускались в ход зубы. Но от этого никто не страдал: укусы были несерьезны, да и плотная шерсть предохраняла от них соболят. Другое дело, если зубы смыкались на губе или носу. Пострадавший невольно плаксиво пищал. Тогда вмешивалась мать. Виновнику она задавала трепку. И чаще всего опять-таки доставалось Белогрудому.
Вдоволь наигравшись, соболята вместе с матерью ложились на солнцепеке у огромного кедра и блаженно дремали, отдыхая. Лень было даже поднять лапу, чтобы почесать за ухом, отогнать комаров. Но мать была всегда начеку. При малейшем подозрительном шорохе она издавала свое «ях-ях» – сигнал тревоги. Малыши моментально вскакивали и опрометью бежали к гнезду, карабкались на дерево, а за ними спешила мать.
Однажды соболиха увела своих выкормышей далеко в полумрак тайги. Глухо шумел и скрипел лес, угрожающе качая своими вершинами. Это немного пугало Белогрудого, и он, как и остальные соболята, старался держаться поближе к матери. После нескольких таких прогулок Белогрудого стало неудержимо тянуть в заманчивую даль тайги. Все там возбуждало в нем интерес. Чем дальше от гнезда, тем чаще попадались следы других обитателей тайги. И соболенок постепенно убеждался, что каждый след имеет свой особенный запах.
Недалеко от гнезда протекала порожистая говорливая речка. Она так заманчиво сверкала, что Белогрудому захотелось пробежать по ней, покувыркаться, но вода и отпугивала его. Он приближался к берегу осторожно, вкрадчивой походкой и, втягивая ноздрями воздух, морщил нос. Стоило Белогрудому замочить лапки, как он тут же в страхе убежал прочь.
Соболята подрастали, и материнского молока им не стало хватать. У соболихи появились новые хлопоты. Она убегала далеко в лес, чтобы поохотиться в глухих зарослях. Соболята ждали ее с большим нетерпением. И когда она возвращалась домой с птицей в зубах, наступало настоящее торжество. Соболята с жадностью набрасывались на дичь, сладостно вонзая острые зубы в горячее, не успевшее остыть мясо, и с глухим урчанием, ощетинившись, рвали его на части.
Иногда мать приносила им полуживых мышей, и для соболят это было двойной радостью. Словно по молчаливому уговору, они не съедали сразу такую добычу, а по целым дням забавлялись с нею. Но самой забавной «живой игрушкой» оказался молодой бурундук, которого мать принесла здоровым и невредимым, если не считать ушибленную переднюю лапу. Бурундук, пожалуй, со временем мог бы и привыкнуть к обществу соболят, если бы не произошел трагический для него случай. Пушистые малыши однажды играли и боролись с буйным весельем, пытаясь отнять друг у друга засохший хвост карася. В пылу борьбы кто-то из них сперва толкнул, а потом схватил зубами бурундука, который, конечно, не мог принять участия в такой игре. До смерти перепугавшись, он попытался отбежать в сторону. Но тогда на него набросились другие соболята. Ловкие маленькие хищники, опьяненные игрой, тянули бурундука во все стороны, давили лапками и в завершение вырвали хвостик. Замученный бурундук не вынес жестокого натиска и упал, попытался поднять голову, засучил ногами. Вскоре его глаза остекленели и он сник. Словно поняв, что они натворили, соболята разбежались и виновато притихли.
Один
Соболиха-мать ревниво оберегала своих детенышей. Однако больше всех она заботилась о Белогрудом. Ему первому она разрешила спуститься на землю из гнезда и дольше, чем с другими, бродила с ним по лесу.
Только в начале сентября, когда соболенок достаточно окреп, мать внезапно покинула его. Остальных детенышей она незаметно увела с собой, чтобы каждому определить участок для охоты. Это случилось вечером, когда солнце посылало на землю свои последние лучи и из распадков на тайгу шкурой бурого медведя надвинулась ночь.
Оставшись в лесу один, Белогрудый несколько минут стоял совершенно неподвижно, словно вдруг превратился в продолговатый золотистый камень. Маленькие, широко поставленные глаза различали окружающее лишь на несколько прыжков. Дальше все исчезло в синих сумерках. Страх перед неизвестностью усиливался, когда ветерок доносил откуда-то незнакомый запах. Нет, это не был запах матери, он настораживал и пугал. Белогрудому казалось, что за каждым деревом притаился враг с когтистыми лапами.
Наконец, поборов страх, Белогрудый побрел в сторону родного гнезда. Сперва он шел так осторожно, будто боялся обжечь лапы. В пути он наткнулся на незримый след матери, который привел его к середине высокого дерева. Дальше след обрывался. Прыгать по деревьям соболенок не решался да и не умел еще делать этого.
Когда Белогрудый с трудом отыскал свое пустое гнездо, он почувствовал себя несколько увереннее, хотя запахи жилья почти выветрились и уже ничто не напоминало о прежнем тепле и покое.
В поисках пищи
На следующее утро Белогрудый снова отправился в лес. Лучи восходящего солнца красили в золотистый цвет его темно-рыжий мех.
Пробираясь по чаще, соболенок вдруг замер и целую минуту простоял неподвижно. Потом он медленно наклонил голову к земле. Ветер доносил до него чуть внятный, но привлекательный запах. Белогрудый боялся шевельнуться, чтобы не потерять то направление, откуда он шел. Наконец, поводя носом и принюхиваясь, соболенок сделал несколько осторожных шагов. Запах усилился. Еще два поскока – и Белогрудый оказался у дикого камешка-плитнячка. Когда правая лапа звереныша отшвырнула камешек, то сейчас же раздалось яростное, протестующее верещание, и маленький полосатоспинный бурундук метнулся в сторону. Но Белогрудого теперь привлекал не сам хозяин, а аромат его припасов, которые тот спрятал на зиму под камнем. Это были настоящие сокровища: отборные кедровые орехи, ягоды, семена трав и даже сочные корни растений. Белогрудый, урча, лакомился ими с большим удовольствием.
Ему захотелось отыскать еще такие же кладовые, но эта попытка оказалась неудачной: хозяйственные бурундуки умеют прятать свое добро.
В первые дни одиночества Белогрудому пришлось нелегко, Избалованный матерью, он теперь с трудом добывал себе еду. Надо было и заботиться о том, чтобы не привлекать внимания более сильных животных. Но в своей соболиной семье Белогрудый научился многому, и теперь нужно было только набраться опыта. Мать научила его и обязательному туалету. Белогрудый мог так вытягивать шею и поворачивать голову, что доставал любую часть тела и своим твердеющим языком прилизывал шерсть, приводя ее в порядок.
Дней через десять он почувствовал себя повзрослевшим, силы тоже прибавилось. По материнскому молоку он уже давно не тосковал. Отныне он вступил на самостоятельный путь. Сон стал более чутким. Белогрудый инстинктивно понимал, что его благополучие теперь целиком зависит от него самого. Соболенок привык теперь быть постоянно настороже, его уши прислушивались к каждому подозрительному шороху.
Осенью природа справляла свой ежегодный праздник урожая, но надо было знать, что можно брать в рот, а что нельзя. Однажды соболенок поел каких-то красивых на вид ягод, но едва не отравился и долго мучался, хлопая себя по морде лапками.
Больше всего соболенка привлекали кедровые орехи и мыши-полевки, норы которых он разорял без особого труда. Своим острым обонянием он учуял орехи, спрятанные кедровкой глубоко в лесной подстилке. Лущил он орехи не так, как белка, которая держит их передними лапками, а бросал прямо в рот и раскалывал зубами, выплевывая скорлупу и проглатывая семечки.
На голых камнях среди ивняка грелась на солнце змея. Легкое колыхание пружинистой травы пырея заставило ее быстро скрутить в кольцо толстое чешуйчатое тело. Белогрудый, спешивший куда-то на запах, не заметил лежавшую у его ног змею, но, когда раздалось гневное свистящее шипение, быстро подскочил кверху на полметра. Змея уже приготовилась к нападению. Передняя часть ее тела приподнялась, мрачным огнем зажглись холодные, бесцветные глаза. И тут в Белогрудом впервые заговорил инстинкт хищника. Он отскочил в сторону и первым бросился на врага. Как молния, метнулась ему навстречу черная голова. Зубы змеи глубоко вошли в густую шерсть, но до тела не достали. Змея приготовилась к новому нападению, но в этот же момент захрустели ее шейные позвонки под зубами Белогрудого. Бешено тряся извивающуюся змею, соболь хищно ворчал, пока не прекратились ее последние конвульсивные движения.
Встреча
Белогрудый рос быстро и с каждым днем становился сильнее, сообразительнее. Теперь он был величиной с кошку и очень походил на своих родителей. Но у них в это время года, перед зимой, шерсть делалась темно-коричневой, а у Белогрудого была еще светлой, золотистой. Да и глаза соболенка еще совсем не походили на ярко сверкающие карие глаза матери. Они еще оставались темными, как глубокий и зеленоватый лесной пруд.
И хотя Белогрудый был еще мал, он уже научился, стремительно срываясь с места, сразу набирать большую скорость. А это многое значит в таежной жизни. Вскоре он сумел поймать молодую тетерку. Испуганная птица спряталась в траве, надеясь, что ее не заметят. Рыжеватое оперение сливалось с цветом пожелтевших кустов и травы. Птица плотно приникла к земле, вытянула шею, готовая взлететь в каждую секунду. Однако Белогрудый тоже не зевал. Чтобы наверняка схватить свою жертву, он сделал вид, что пробегает мимо, а потом внезапно повернул в ее сторону и прыгнул. Белогрудый застал тетерку врасплох; не помог ей и клюв, которым она пыталась защититься.
Соболенок съел только голову тетерки. Остальное он по частям относил далеко в сторону и надежно прятал в ягоднике. Он так увлекся этим занятием, что не сразу заметил появление другого соболя. Увидев пришельца, Белогрудый даже остолбенел от изумления и сердито заворчал. А тот тем временем подбежал к его кладовой и стал с жадностью поедать мясо. Такой оборот дела предвещал неминуемую драку, и это заинтересовало вороватую кедровку, которая от удовольствия зацокала и села на низкое дерево. Пернатая попрошайка, выпучив свои блестящие глаза, пристально наблюдала за пушистыми зверьками, чтобы во время их потасовки, улучив момент, украсть кусочек. Так и случилось. Белогрудый в несколько прыжков очутился нос к носу с незваным гостем.
Два соболенка смешно и неловко сражались, стараясь отбить друг у друга добычу. Но как только Белогрудый почувствовал, что намного превосходит силой пришельца, он сразу отступил. Это была молодая соболюшка, ростом меньше и изящнее Белогрудого – красивый зверек с чуть притупленной мордочкой, короткими ушами и подтянутым животом.
Остаток дня Белогрудый провел в обществе маленькой соболюшки, они вместе в полном согласии съели все мясо тетерки. Разошлись они так же внезапно, как и встретились.
Соседи
Иногда, растянувшись на дереве, Белогрудый, часто-часто перебирая лапками, царапал кору: точил когти. Потом он целыми днями бегал по лесу. Устав, соболь обычно забирался в заросли кустарника и лежал там, подогнув под себя ноги. Но если его привлекали какие-нибудь звуки, издаваемые птицей или зверем, он тут же приподнимал голову. Не раз ему приходилось устраивать лежки в лесу прямо на земле. Однако эти «запуски» были временным убежищем. Основным жильем для Белогрудого оставалось родительское гнездо, доставшееся ему словно в наследство.
Однажды, пробираясь по звериной тропе, на которую никогда не падал луч солнца, Белогрудый увидел два горящих глаза, устремленных на него из темноты чащи. Впервые за много дней он ощутил сильный страх, на миг сковавший его. Но уже в следующее мгновение в зарослях промелькнула серебристая полоска, и два горящих огонька исчезли. Рысь направилась по следу косули, оставив Белогрудого в покое.
Встреча с хищницей оказалась не последней. Рысь стала караулить соболя на пути к гнезду, в его излюбленных лазах среди леса. Белогрудому ничего не оставалось, как пуститься на хитрость: еще за несколько сот метров от своего дома он шел воздушной дорогой, перемахивая с дерева на дерево. Так делала его мать, так было безопасней.
Как-то Белогрудый встретил огромного сохатого. Лось стоял по грудь в воде, часто погружая в нее голову, – он откапывал на дне озера корни дикой капусты. Занятый своим делом, зверь сначала не почуял соболя, но вдруг гордо вскинул горбоносую голову и с недоумением посмотрел на него. Вода струилась по морде и шее сохатого. Потом лось неторопливо вышел на берег и исчез в чаще.
Так постепенно Белогрудый инстинктивно распознавал, кто в лесу враг, а кто безобидный сосед.
Тяжелые времена
Все короче путь солнца, темнее ночи, ярче звезды. Давно увяли цветы. От холодных поцелуев заморозков поблекла трава, водянистыми стали ягоды и грибы. В кедровых лесах теперь трудно стало найти шишку с орехами: большая армия кедровок – черных птиц с белыми отметинами – все поела или упрятала про запас.
Различными тонами и оттенками пожелтел и покраснел лес. По утрам и вечерам хрустели под легкими шагами Белогрудого стеклышки льда, но к полудню пропадали, таяли. Солнце теперь с трудом могло растопить их своими скупыми лучами. Вскоре над тайгой закружила реденькая сетка снегопада. Пороша пуховой пеленой окутала лесные поляны и перелески. Снег густо облепил валежник, муравьиные кучи, ветви деревьев.
Вместе со снегом в лес пришли охотники. Выстрелами и лаем собак огласились соседние ключи и распадки. Теперь лесным обитателям надо было быть еще осторожнее, чтобы не стать добычей охотников.
Испуганный внезапно побелевшей тайгой и посторонними звуками, Белогрудый двое суток не высовывался из своего гнезда. И только беспощадный голод выгнал его наконец на охоту. К счастью для Белогрудого, охотники уже ушли дальше, отловив лисиц, зайцев и настреляв белок.
Спустившись из гнезда, соболь с минуту постоял и осторожно побежал, боязливо опуская лапы на холодный снег. На нем оставались четкие, точно отпечатанные, продолговатые следы.
Белогрудый часто пугливо оглядывался на их цепочку.
От куста к кусту, от колоды к колодине петляет и вьется мышиная стежка. Приметив живность, Белогрудый желтым лоскутом мелькнул среди кустов. Несколько капель крови, и мышиный пунктир оборвался.
Прежде чем залечь на дневной отдых, соболенку удалось поймать еще трех полевок. Столько же и в вечерних сумерках. Вот, пожалуй, и вся его добыча за день, если не считать горсти мерзлых ягод рябины. Зимняя тайга казалась пустынной и неприветливой. Даже суетливых кукш стало меньше. Зима и этих косматых птиц заставила попрятаться. Белогрудый, как и все хищники, был далеко не вегетарианцем. Но когда было трудно добыть мясной корм, он поневоле ел орехи, ягоды и даже корни кустарников.
Как-то в лесу двое суток бушевала снежная метель. Она настойчиво и зло бросала снежную крупу. Над лесными полянами ползла поземка, будто какой-то великан, спрятавшись в чаще, курил большую трубку. В такую непогодь Белогрудый, как и другие обитатели мамской тайги, отсиживался в своем укромном жилье. Потом ударил мороз, и снег сделался певуче звонким, жестким.
…Лопаются от холода деревья, ломаются под тяжестью снега сучья, а в маленьком гнезде белки тепло. Укрывшись хвостом, как одеялом, зверек чутко спит. Спустится с дерева к своим спрятанным под снегом запасам – и снова в гнездо.
Едва теплится жизнь у сурков тарбаганов – обитателей высокогорных мест. Плотно прижавшись друг к другу, они целыми семьями спят в расщелинах скал. В норах, устроенных в пеньках и колодинах, покоятся бурундуки и суслики.
Не ходит по тайге в поисках корма бурый медведь. Прикрыв рот лапой, мишка в своей берлоге видит уже не первый сон.
Трудно пришлось Белогрудому зимой, в лютую стужу. Несколько часов в гнезде, и снова надо отыскивать корм. От усталости, от постоянного напряжения зрения и слуха Белогрудому стали мерещиться какие-то птицы, вспархивающие из-под самого носа, где-то совсем рядом попискивали мыши. А вот за хвостом мелькнуло что-то темное. Зверек моментально обернулся, прыгнул и… придавил свою тень.
Так в постоянной заботе о пропитании прошли две зимы. Белогрудый из хилого детеныша превратился в молодого сухопарого соболя. Настоящим праздником, как и для всех диких животных, для него было наступление весны.
Подруга
В перезвоне птичьих песен, в брачных посвистах рябчиков, в чуфыканье тетеревов проходила последняя декада еще холодного апреля. Даже по ночам раздавалось громкое разбойничье уханье филинов, хохот самцов белых куропаток. Но самым неоспоримым доказательством наступления весны было квохтанье глухарей на заре.
Двухлеток соболь тоже почувствовал в себе горячее биение весенней крови. Белогрудому хотелось показать свою удаль какой-нибудь соболюшке. Он подолгу бегал вверх и вниз по деревьям, баловался, сгрызая ветки, а спустившись на землю, прыгал, выгибая спину. Разбегаясь, он выбрасывал вперед свои сильные ноги, с ликующим урчанием вспугивал куропаток, нагонял страх на зайцев.
Белогрудому не хватало подруги. Наконец он отыскал след самки и побежал по нему. Едва различая запах, соболь бежал рысцой, забывая про еду, теряя осторожность. Настойчивость Белогрудого была вознаграждена: ему удалось догнать соболюшку. Она оказалась той самой, с которой он когда-то поделился мясом тетерки. За два года она тоже повзрослела.
Белогрудый не сразу подошел к соболюшке. Он сначала сделал полукруг, чуть припадая на живот, потом быстро вскочил и бросился к ней. Несколько минут они стояли неподвижно нос к носу. Затем соболюшка, незлобно хрюкнув, отскочила в сторону, и они побежали вместе. На склоне крутого обрыва показался еще один соболь. Темный мех на его спине был густо усыпан серебром седины. Белогрудый, увидев соперника, протяжно, угрожающе заскулил и остановился. Постояв, он стал медленно, будто нехотя, подходить к своему противнику. Оба соболя оскалили зубы: у одного они были белыми и острыми, у другого уже начинали желтеть.
Шерсть на обоих встала дыбом, и соболи стали казаться почти вдвое толще. Зеленым огнем зажглись их глаза, глубоко утонувшие в кольцах желтой шерсти надбровных дуг. Звери обнюхали друг друга со злобным ворчанием. Каждый держался настороженно и был готов в любую секунду ринуться в драку. И вот, подпрыгнув высоко в воздух, они сцепились, но ненадолго. Оглянувшись, Белогрудый увидел, что соболюшка бежит прочь, и ринулся за нею.
Несколько дней три зверя бродили вместе. Маленькая темноногая соболюшка, опустив пушистый хвост, мелкой рысцой семенила впереди, за нею бежали оба соболя. Они покрывали километр за километром, не чувствуя усталости. Лишь схваченная на ходу ягода таяла у них на зубах.
