Текст книги "На суше и на море. 1965. Выпуск 06"
Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери
Соавторы: Борис Иванов,Игорь Росоховатский,Игорь Акимушкин,Борис Ляпунов,Жорж Блон,Герман Чижевский,В. Королев,Борис Борин,Евгений Иорданишвили,В. Зайцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 44 страниц)
– Да мне что-то не хочется. Как видно, разгулялся. Вот с вечера ой как хотелось спать.
– Ложись, ложись!
– Смотри, разбуди меня ровно через два часа, – сказал я товарищу, лег, повернулся спиной к огню и… проснулся.
Всходило солнце. Рваные клочья тумана скользили над темной водой. Взглянув на стоящего у костра Николая Трофимовича, все понял без слов. Пошел к речке. Да, вода в Модышеве была действительно очень мягкая. Долго ополаскивал лицо, шею, грудь и думал: «Как тяжело, когда чувствуешь себя невольным виновником его гибели». А из прохладных струй этой далекой таежной речки как будто взглянули на меня глаза умирающего бобра. Долгий, запоминающийся, полный немого укора взгляд…
День долгожданный
Изумительно красивым было это осеннее утро. Солнце еще не успело осушить росу, и ее капельки сверкали так, как не сверкал и не «играл» ни один бриллиант в коронах королей. Наверное, потому, что этот бриллиант «роса» был отшлифован самой природой и вставлен в корону той же великой природы, в оправе трав, кустов, деревьев, речного песка, гальки и скал.
Даже не верилось, что так может сверкать крохотная капелька росы. Вот кроваво-красный луч вспыхнул на краю темного камня, что короткой лапой протянулся из-под обрыва берега и повис над водой.
Знаю, что это только капелька росы, но все же пошел проверить, и, конечно, нет никакого бриллианта, ни рубина, а приютилась на камне маленькая-маленькая росинка.
Смотрю вдаль… Длинный плес. Глаз не различает границу берега и воды. Сказочный зеленый коридор. Деревья, кусты, небо и вверху и внизу. И только когда большая рыба всплеснулась, не стало зеркальной глади и пропало очарование.
Пора за работу. Пока не прошла утренняя прохлада, пока не налетел сибирский гнус и только назойливо пищат комары, надо успеть выпустить бобров.
Осторожно устанавливаем клетки со зверьками в лодки. Последний раз сверяемся с картой-схемой, на которой обозначены искусственные норы. За время дороги так привыкли к бобрам, что даже не остерегаемся их резцов, когда берем зверьков из клеток и подносим к входу в нору.
– Да разве они укусят нас, – смеется Николай Трофимович, смело вытаскивая восемнадцатикилограммового почти черного самца, и, наклоняясь через борт лодки, спускает его в воду у самого входа в нору: – Зафиксируем сейчас, но только не положение рук на зверьке, как это предусматривает инструкция, а номер его «сережки». – И, достав из кармана записную книжку, записывает, говоря вслух: – Самец номер 5123.
Вечером с Николаем Трофимовичем осторожно и тихо подошли к заранее сделанному скрадку – наблюдательному пункту. Он был устроен еще в первое посещение мной этих мест, когда подготовлялись норы. Между четырьмя большими елями, что росли в метрах шести от берега речки, он был почти незаметен. На другом берегу против скрадка была нора. Днем выпущенные бобры не подавали признаков жизни, и мы с нетерпением ждали вечера. Комаров было очень много. На руках рукавицы (верхонки), лицо защищает накомарник (в то время и не слышно было ни о диметилфталате, ни о репудине, ни о других средствах защиты от сибирского гнуса).
Прошло более получаса, как мы сидим в скрадке и неотрывно смотрим на речку. Изредка всколыхнется вода на середине ее или пойдет рябь от берега, но все это не от бобров, а от рыб, которых так много в реке.
Солнце вот-вот закатится. Уже погрузился в глубокую тень противоположный берег и угрюмой стала до этого такая приветливая тайга.
Сидим молча. Разговаривать нельзя. Я смотрю вверх по речке, Николай Трофимович – вниз. Не знаю, о чем тогда думал товарищ, а я вспоминал о том, что столетия назад во многих реках и речках Сибири обитали бобры и было их много. Но в погоне за красивым, очень носким, прочными дорогим мехом, в погоне за ценным кастореумом (бобровой струей; бобры были истреблены почти повсеместно, и только после Октябрьской революции, после окончания гражданской войны начались работы по реакклиматизации этого ценного зверька. Были созданы заповедники, заказники…
Мои думы были прерваны довольно бесцеремонным толчком товарища. Повернув голову, взглянул на его участок речки. Бобр плыл быстро. Была видна только голова. Поравнявшись со скрадком, он неожиданно всплыл на поверхность и теперь неподвижно лежал на воде, распластав большой широкий хвост. Послышался какой-то неразборчивый звук. Он шел от противоположного берега, от кустов, нависших над речкой. Почти в тот же момент около первого бобра показалась голова второго. Зверьки одновременно «заговорили» и бесшумно нырнули.
Мы давно сидели неподвижно. Ноги затекли. И когда бобры скрылись под водой, решили воспользоваться этим и первым делом несколько раз глубоко и шумно вздохнули, переменили положение ног, поправили накомарники, предварительно выгнав из них забравшихся комаров. Успели даже улыбнуться и подмигнуть друг другу, что должно было означать: «Смотри, брат, теперь в оба». Поговорить не успели. С сильным всплеском, с фонтаном брызг, как выпущенный из катапульты, взлетел бобр. Изогнувшись дугой, он шлепнулся в воду и шумно ударил хвостом. Так же стремительно из глубины речки вылетел второй. И началась невиданная и неизвестная до сего времени игра бобров. Она длилась не более пяти минут. Зверьки быстро носились друг за другом, молниеносно скрывались под водой, взлетали вверх столбиком. После нескольких прыжков начинали плавать по спирали и, достигнув центра, с силой ударяли хвостом по воде и ныряли, а через секунду-другую опять стремительно вылетали из глубины.
Раздвинув ветки елей, я выполз из скрадка, решив запечатлеть на пленку это редкое зрелище, но, как выяснилось потом, из моей попытки ничего не получилось. Бобры так увлеклись игрой, что не обращали внимания на берег, а мы, чтобы лучше видеть, сняли накомарники и даже отмахивались ветками от наседавших на лица бесчисленных полчищ комаров. Но ничего не замечали разыгравшиеся зверьки.
Вдруг один бобр куда-то отплыл. Оставшийся продолжал нырять, но уже без особого увлечения. От противоположного берега появилась мырь – мелкие частые волны. Немного левее мыри была искусственная нора, в которую утром мы пустили эту пару бобров. По всей вероятности, нора не понравилась им, и кто-то из них, самец или самка, начал рыть свою.
Когда и второй зверек, перестав играть, поплыл к норе, мы отползли в глубь прибрежной тайги и встали на ноги только тогда, когда были уверены, что бобры нас не увидят.
Последняя ночь в бобровом лагере. Все хлопоты, связанные с выпуском бобров, закончены. Товарищи стали задумчивыми и неразговорчивыми. Сказалось переутомление последних дней. Спать легли рано и уже не на плащи, как в прошлую ночь, а на мягкие, душистые ветви пихты.
Засыпая, слышал, как налетел ветерок, как зашумели вершины лесных великанов, как зашумела тайга, и в этом шуме мне послышался ласковый, родной привет матери-тайги когда-то отнятым, а теперь возвращенным детям.
Зимовье на Орендмкане
Дверь упорно не хотела открываться. Как будто кто-то держал ее изнутри.
После многокилометрового похода по тайге, по глубокому снегу на лыжах так хотелось отдохнуть. Поесть, попить чаю в этой маленькой таежной избушке, до которой добрался с таким большим трудом.
И вот изволь, кто-то или что-то не пускает. Вспомнился давно слышанный рассказ о том, как медведь вместо берлоги облюбовал охотничью избушку, решив переспать в ней длинную сибирскую зиму.
Подумалось и о том, что, может быть, старый охотник, поселившийся в этой избушке с осени, почувствовал себя плохо и, не успев выйти на свежий воздух, упал около двери и своим телом прижал ее.
Но что бы ни было, а дверь я отворить не мог.
Раздумывать долго было некогда. Я изрядно вспотел, и теперь меня начал пробирать крепкий морозец. Сделав безуспешную попытку рассмотреть что-либо через маленькое оконце-бойницу, решил уже изо всех сил навалиться на дверь, а если и на этот раз она не поддастся моим усилиям, тогда взять топор, с которым в таежных заходах никогда не расстаюсь.
Дверь чуточку приоткрылась. Прислушался. Тихо. Еще раз нажал – и дверь отворилась ровно настолько, чтобы я мог боком пролезть в избушку. Там было темно. Не сходя с места, чиркнул спичку. При слабом свете успел только разглядеть кучу чего-то лежащего у самой двери, на полу. Но это не было ни медведем, ни человеком.
Я шагнул. Под ногами что-то зашуршало. Обойдя кучу, добрался до нар. Хотел сесть и не мог. На нарах тоже лежало что-то.
Тогда я опять зажег спичку, вторую, третью. Сено, самое настоящее таежное сено было на полу и на нарах. Все стало понятным. Это сено накосили и принесли сюда не обычные косцы, а маленькие таежные зверьки-пищухи, или, как их еще называют, сеноставки.
Безобидные зверьки в серовато-охристой шубке, с большими полукруглыми ушками затратили так много труда, заготавливая его.
Срезанную острыми резцами траву они раскладывали на камни, уступы скал, сухие колодины. Работали весело, дружно, с мелодичными пересвистами. Трава подсыхала медленно. Зверьки старательно переворачивали ее – ворошили. И не раз, когда часть сена готова была к уборке, раздавался предостерегающий, тревожный свист. Он слышался с разных мест. Тревога! Приближается дождь. И тогда поднималась суматоха, но в сплошной авральной работе зверьки не мешали друг другу.
Схватив в рот пучки еще не просохшей травы, они стремительно бежали под камни, в глубокие расщелины скал, бежали туда, где можно было бы сохранить от дождя свой труд.
Ни на один листочек, ни на одну травинку не упала капля дождя. Уплывала туча, напоив землю, умыв тайгу. Под горячей лаской солнца обсохли камни, скалы, колодины. И вновь раздавался мелодичный свист, но уже не было в нем тревожных ноток.
Как из-под земли – а оно так и было – снова появлялись зверьки. С пучками травы бежали к нагретым солнцем камням и вновь расстилали ее для просушки. Несомненно, бывали дни, когда несколько раз приходилось пищухам носить траву то в укрытие, то обратно в «сушилку». А каждый вечер еще до росы зверьки уносили в укрытие непросохшую траву, и каждое утро, если не предвиделось ненастья, надо было вытаскивать, досушивать ее.
По мере готовности сена, душистого, зеленого, зверьки перетаскивали его по маленькому пучочку в эту почему-то ими облюбованную и, как видно, давно не посещаемую охотниками избушку.
И вот большой запас для целой колонии пищух сделан. Не залили его осенние дожди, не разбросал штормовой ветер, не завалил снег. На всю зимушку запасен корм.
Обычно сеноставки хранят свое сено в глубоких расщелинах скал, в каменных пещерках, под большими камнями. Реже хранят в таежных условиях, в маленьких, искусно сложенных копешках высотой около полуметра.
Я не обидел этих славных зверьков. Не выбросил из избушки ни одной травинки. Сделав метелочку, только подмел в зимовье.
Борис Иванов
ДОРОГА КАЛИМАНТАНА
Очерк
Заставка Е. С. Скрынникова
Фото автора
ПЕРВЫЕ ШАГИ
ЭТО БОРНЕО? ГДЕ ХЕМИНГУЭЙ?
СОЛЕНОЕ НАВОДНЕНИЕ
Почитать основательно о Калимантане времени не было. Но мы знали, что это третий по величине остров мира, что экватор делит его на две почти равные части, что населен он даяками и еще несколькими небольшими племенами и что до изгнания колонизаторов остров назывался Борнео, как продолжают именовать его северную часть и сейчас.
Борнео! Помню, во времена школьных увлечений филателией пестрая почтовая марка с этой надписью вызывала в моем воображении такие дивные экзотические картины, что дух захватывало. Может быть, поэтому старенькая «дакота» индонезийской авиакомпании «Гаруда», которая очередным рейсом на Калимантан должна была доставить нас в эту страну детских мечтаний, казалась нам чуть ли не волшебным ковром-самолетом.
Несколько часов полета над бесконечным синим морем – и под крылом самолета показалась серо-зеленая однообразная поверхность Калимантана, кое-где прорезаемая желтыми реками с редкими селениями по берегам. Потом неожиданно показался город.
Первые шаги по щербатому бетону аэродрома в Банджермасине сопровождались краткими, но восторженными возгласами:
– Ребята! По Борнео шагаем!
Но, по правде говоря, ничего необычного вокруг не было. Разве что огромный красный бензовоз с желтой ракушкой на бортах – эмблемой нефтяной компании «Шелл».
– Нет, Ява определенно наряднее и веселее, – поторопился кто-то сделать вывод.
Ожидая машину, мы побродили по серенькому зданию аэровокзала и тоже, не обнаружили ничего примечательного.
День кончался. Темнеет здесь необычайно быстро. Заходит солнце. Минут двадцать вы удивленно взираете на изумительную игру красок, сравнимую разве что с северным сиянием, потом словно кто-то набрасывает на небо темно-серый газовый шарфик, несколько минут любуется делом рук своих, щелкает выключателем – и вот уже ночь.
Под брезентовым верхом нашего газика было уже много народу. Но мы энергично втискиваемся («Потеснимся, братцы!»), и уже в чернильной темноте машина двинулась в Банджербару, где разместилась база советских строителей-дорожников.
Все сорок километров пути не умолкал разговор:
– …Ну написал я ей, что все, мол, здесь хорошо, только вот месяц кверху рогами. Не поверила. Не может, говорит, этого быть…
Взрыв хохота, и начинаются рассуждения, почему в Индонезии месяц и Большая Медведица перевернуты. Потом заговорили о запасных частях, о грунте, о задержке какого-то оборудования, а я попытался вспомнить, что меня больше всего поразило, когда я впервые попал в тропики. С этим же вопросом я обратился к Андрею, представителю «Международной книги», моему верному спутнику в этом путешествии.
– Бамбуковые удочки, – ответил Андрей серьезно.
– Какие удочки?
– Ну что здесь на каждом шагу растут бамбуковые удочки. Понадобилась, подошел и срезал, какую надо.
Через час добрались до поселка строителей – нескольких рядов одноэтажных оштукатуренных домиков, длинных сараев мастерских и навесов с мощными МАЗами желтого цвета.
Поселок встретил нас воинственными кликами:
– Дуплись, а то отрублю!
– Хода нет! Где ход? Я вас спрашиваю!
Советский бульдозер штурмует калимантанские джунгли, прокладывая трассу новой дороги.
Пристань первого, строящегося после освобождения нового города Индонезии – Палангкарайи. Город заложен президентом Сукарно.
На веранде коттеджа советские парни в майках, плотно окруженные болельщиками, оглушительно «забивали козла», пугая ящериц, снующих вокруг лампочки на потолке.
Встретившая нас Мария Петровна, счетовод из Калуги, выбранная здесь культоргом месткома, сразу же спросила, привезли ли мы книги? Стопку книг мы захватили для нее по пути из Джакарты, и она тут же принялась их разбирать, непрестанно поругивая свое профсоюзное начальство:
– Хемингуэя опять нет. Тысячу раз просила! Про Индонезию – ни одной книжки, газет и журналов маловато, а им и горя мало…
Мы разглядываем наполовину заполненную таблицу шахматного турнира.
– Полгода уже висит. Никак не закончат. Некоторые «гроссмейстеры» давно уже в Советском Союзе, – заметила Мария Петровна.
В поселке шла обыденная жизнь, и казалось, ник ему нет дела, что в пятидесяти метрах от беленьких домиков начинаются мрачные джунгли, а в полукилометре местные жители, стоя по пояс в мутной воде, промывают в больших деревянных ситах речной ил, отыскивая крупинки алмазов и других драгоценных камней.
Банджербару – это будущее Банджермасина, поэтому поселок и называется Банджербару, то есть Новый Банджер. Здесь, как нам рассказали, грунтовые воды залегают неглубоко, поэтому сравнительно легко решить проблему снабжения населения водой. А в Банджермасине с нею плохо. Город часто называют Соленым наводнением, потому что из-за сильных морских приливов соленая вода поднимается на многие километры вверх по течению рек и город остается без питьевой воды. В такие дни ее продают ведрами по дорогой цене.
Советский бульдозер штурмует калимантанские джунгли, прокладывая трассу новой дороги
В джунглях сделан проезд. Техника идет дальше
Пристань первого, строящегося после освобождения нового города Индонезии – Палангкарайи. Город заложен президентом Сукарно.
Помощники советских геологов супруги Сучипто
Домашняя мельница у даяков на Калимантане
Молодые даяки занимаются в сельхозшколе
Так переносится сырой каучук
Ритуальная фигурка на месте захоронения матери даяка Джумалина
ДАНТИСТЫ И ХИРОМАНТЫ
СВИНЫЕ НОЖКИ. ЕЩЕ НЕМНОГО О
КАЛИМАНТАНЕ. НАЗАЛИС ЛАРВАТУС
Банджермасин – довольно крупный университетский город и порт на Яванском море, административный центр провинции Южный Калимантан.
Большая часть города застроена очень похожими друг на друга легкими одноэтажными домиками. Те, что поближе к реке, на сваях из железного дерева.
Центр города тоже не отличается архитектурным разнообразием. Правда, здесь побольше каменных двухэтажных домов, в нижней части которых размещается, как правило, магазин или мастерская, а в верхней – жилье.
Магазины здесь называются без излишней скромности: «Токо Лондон», «Токо Сингапур», «Токо Париж»[1] и так далее. Витрин в магазинах по большей части нет. Их заменяют входные двери и несколько метров тротуара, где развешиваются и раскладываются товары.
Очень много лоточников и других мелких уличных торговцев. Около них толпятся люди, о чем-то громко спорят, но никто ничего не покупает. Тесны, ярки и грязноваты овощные и фруктовые базарчики. Здесь горы помидоров, огурцов, картофеля, перца, ряды ананасов, дурьяна[2], папайи, кокосов, огромные гроздья бананов.
В центре города часто встречаются вывески: «Доктор гиги»[3]. Под вывеской за стеклом разложены пыльные искусственные челюсти, не оставляющие сомнений насчет характера учреждения, а рядом на покоробившихся от солнца листах картона изображены два человека: один с дико искаженным лицом (понимай: до посещения доктора гиги), второй радостный и счастливый (понимай: одна из пыльных челюстей уже у него во рту). Но зубную боль в городе, по-видимому, полностью искоренили, ибо навстречу нам попадались только веселые люди, а в зубоврачебных креслах, которые хорошо видны через витрины, не сидело ни одного пациента…
Вдруг Андрей тронул меня за локоть и, почему-то понизив голос, сказал:
– Смотри, неужели хиромант?
– Где? – встрепенулся я.
На противоположной стороне неширокой улицы сидел на корточках индонезиец средних лет, перед ним был разложен большой лист бумаги с изображениями ладоней. Это был хиромант. Мы подошли.
– Сколько стоит? – поинтересовался Андрей и выразительно поводил пальцем по своей ладони. Гадальщик отрицательно покачал головой и, как мне показалось, немного смутился. Зато сфотографировался он охотно.
Затем мы нацелились фотоаппаратами на длинный ряд велорикш, которых в Индонезии называют бечаками. Владельцы, а чаще арендаторы ярко и причудливо раскрашенных колясок весело переговаривались в ожидании редких пассажиров.
Проголодавшись, мы решили зайти в китайский ресторанчик. Небольшой зал, заставленный деревянными некрашеными столами, был пуст. Нас обслуживал сам хозяин, очень довольный тем, что мы пытались говорить с ним по-китайски. Он порекомендовал нам суп из черепахи, тушеные креветки и свиные ножки, а мы заказали еще очень популярное в Индонезии блюдо наси горенг – жареный рис с кусочками мяса и перца.
Хозяин отправился варить суп и жарить ножки, а мы решили тем временем ознакомиться о только что купленной брошюркой об Индонезии на английском языке. Книжка, рассчитанная на туристов, к сожалению, содержала очень мало сведений о Калимантане, но кое-что мы все-таки добавили к своим скудным познаниям.
Нам стало известно, что на Калимантане живут 4 101 475 человек. Наиболее плотно заселена провинция Южный Калимантан, где, по данным переписи 1961 года, на каждый квадратный километр приходилось 39 человек, тогда как, например, в Восточном Калимантане – лишь 2,7 человека.
В книжке сообщалось, что температура воздуха на равнинах Калимантана никогда не опускается ниже 70 градусов по Фаренгейту (около 22 градусов по Цельсию), зато иногда повышается до 96—100 градусов (33–38 по Цельсию). В год здесь выпадает около 3750 миллиметров осадков, в основном в дождливый сезон, который длится примерно с октября по май.
Мы узнали, что на острове водятся слоны, леопарды, крокодилы и очень много видов обезьян, из них некоторые, например орангутанги и носатые обезьяны (по-латыни Nasalis larvatus), сохранились только на Калимантане.
Судя даже по скупым сведениям книжки, нам предстояло увидеть массу любопытного. Ведь отсюда наш путь лежал на север, ближе к экватору, в Центральный Калимантан, до которого можно добраться только по трем рекам на моторном катере. Воображение принялось снова рисовать заманчивые картины.
ПЛЫВИ, НАШ КАПАЛ. КРОКОДИЛЫ!
КАНАЛ-УЛИЦА! ЛОДКИ-РЕСТОРАНЫ
ПЕРВОЙ ПРОСЫПАЕТСЯ ВАВА
Капалом индонезийцы называют теплоход, лодку, паровоз, катер, крейсер и что-то еще… Наш капал, в котором нам предстояло жить более двух суток, оказался длинным крытым моторным катером с государственным флагом Индонезии на корме, с небольшой трубой и ротанговым креслом на крыше. Кают на катере не было, правда на дно, устланное досками, положили матрацы. Вести наш капал должен был молодой и очень симпатичный паренек Арьянто. Штурвал находился в носовой части катера, там, где разместились начальник участка строительства дороги в Палангкарайе господин Сухарно, наш геолог-изыскатель Андрей Анисимович и мы с Андреем.
Больше получаса катер плыл мимо бедных деревянных хижин, стоящих прямо на воде и мало похожих на жилища, потом между плотами и лодками и наконец вышел на просторы полноводной Барито.
Это одна из крупнейших рек не только Калимантана, но и всей Индонезии. В верховьях она порожиста, образует много водопадов, а в среднем течении и в низовьях широка и спокойна. Берега Барито, густо поросшие сравнительно невысокими манграми и кустарниками, с катера совсем не похожи на тропические джунгли. Нам они напоминали пейзаж средней полосы России, и, только когда капал приближался к берегу, можно было убедиться, что все здесь другое: и листья в несколько раз крупнее, и кустарники совсем незнакомые, и ползучие растения непривычны.
По пути попадались маленькие плавучие островки из зеленой травы.
– Они хотят попасть в море, – не спеша объяснял любопытному Андрею наш штурвальный, – а море не хочет их пускать, приливом отгоняет назад, но они упрямые…
– Крокодил! – вдруг истошным голосом закричал Андрей, и мы с риском утопить в волнах Барито свою фото– и киноаппаратуру стремительно полезли на крышу катера. По речке плыло бревно, действительно похожее на крокодила. «Крокодильную тревогу» мы объявляли еще несколько раз, но нам поразительно не везло.
Сухарно, узнав, почему мы стремительно лезли на крышу, долго и весело смеялся.
– На середине реки крокодилов не увидите, они там, – он махнул рукой в сторону джунглей.
– На деревьях они, что ли, живут? – пытался иронизировать Андрей.
– Нет, на воде. В дождливый сезон река разливается, заходит далеко в джунгли, оставляя там много озер и болот. В этих озерах и живут крокодилы, много крокодилов.
– Они обезьян здорово ловят, – начал наш геолог Андрей Анисимович и рассказал кучу интересных вещей о Калимантане, на котором провел больше года.
Я пытался уточнить кое-какие детали из рассказов бывалого геолога у Сухарно, но тот лишь пожимал плечами и улыбался. Он яванец и на Калимантан приехал недавно после окончания университета Гаджа Мада в Джокьякарте. Сухарно молод, ему всего двадцать пять лет, а он уже руководит крупным строительным участком. На Калимантане все руководство – молодежь, да и сам остров по существу еще очень молод, он только начинает жить по-настоящему.
– Это наша целина, только она, пожалуй, потруднее вашей, – сказал Сухарно, – у вас машин много, а у нас их еще нет.
Береговые виды менялись. Сначала капал вошел в протоку С высокими кокосовыми пальмами и банановыми рощами по берегам – верным признаком близкого жилья, а затем свернул в канал, и мы долго плыли как бы посередине длинной улицы между одноэтажными хижинами. Одна ли это деревня или несколько слившихся, определить было трудно.
Часто встречались низенькие, ярко окрашенные мечети, испещренные резьбой. Попадались и деревянные христианские церкви; как правило, это были робкие копии готических храмов.
Стайки голопузых мальчишек с отчаянными криками бросались в воду и старались догнать катер; одетые в пестрые саронги и белые кофточки грациозно вышагивали женщины, неся на голове высокие корзины с фруктами. На небольших плотиках и мостках пристроились прачки. Намочив белье в желтой воде канала и намылив его, они принимались что есть силы колотить им по бревнам, затем полоскали и расстилали на траве для просушки. Мужчин на берегу было мало. Они, вероятно, работали в поле или в лесу. Одежда мужчин мало отличается от женской: тот же саронг, только вместо кофточки рубашка, а на голове черная мусульманская шапочка.
Иногда между домами виднелись рисовые поля, посевы кукурузы, батата. Это основные продукты питания местных жителей. Нельзя не упомянуть и бананы. Они очень вкусны в жареном виде. Правда, не всякий банан жарят, как не всякий банан едят сырым.
Жизнь местного населения тесно связана с каналом и рекой. Взад и вперед сновали лодки: открытые и с навесами, рыбачьи и пассажирские, грузовые и лодки-магазины и даже лодки-рестораны со столом и застекленным буфетом. Управляют лодками при помощи кормового весла. Иногда веслом орудует и пассажир, сидящий в носовой части.
Ранним утром на следующий день нашего путешествия мы плыли по широкой реке Капуас. Ее гладкую поверхность застилал туман. Было довольно прохладно. Рулевой по самую шею закутался в саронг, а ведь до экватора рукой подать!
На берегах появились гигантские деревья с желтоватой корой – ни дать, ни взять наша сосна, только растут на ней не иглы, а крупные листья. Пальм не видно совсем. С первыми лучами солнца лес огласился пронзительными криками, похожими на женские причитания.
– Это вава, – пояснил Сухарно, – она самая первая просыпается в джунглях.
По-видимому, так здесь называют гиббонов, которые дают сигнал пробуждению обитателей джунглей. Скоро шум леса начал заглушать даже рокот мотора, но не смог разбудить моих спутников.
Воздух неподвижен, ни малейшего ветерка, а на правом берегу деревья раскачиваются, как в сильную бурю. Все разъяснилось, когда подплыли ближе. На ветвях резвилась огромная стая обезьян. Не менее сотни их с криком и шумом носилось по ветвям, не обращая ни малейшего внимания на катер, на наш крик и свист.
МАША И ВАНЯ. ШАЙТАН ГЕНА:
ГДЕ ХИЩНИКИ? ПИТОН В ДОМЕ
«Маша! Ваня! Встречайте гостей! – кричит Андрей Анисимович, когда катер приближается к одинокому понтонному домику на реке Кахаянге в десятках километров от ближайших селений. На зов выходят юноша и девушка… индонезийцы. Мы удивленно смотрим на Андрея Анисимовича.
– Понимаете, имена у них больно трудные, – смущаясь говорит геолог, – вот я и дал им наши. А они меня паком[4] называют.
Маша и Ваня – это молодые супруги Сучипто, помощники и друзья двух советских геологов, прокладывающих «визирку»– узкую просеку в непролазном лесу, где пройдет дорога.
Работа у геологов трудная. Просеку приходится вести почти вслепую, так как карты очень старые, составленные голландцами еще в 1911 году, В них много погрешностей. Местность изрезана оврагами. На ста пятидесяти километрах дороги надо соорудить восемьдесят мостов и виадуков.
– Да тут еще рабочие иногда чересчур суеверные, – пожаловался Андрей Анисимович, – лесных духов боятся. Нас они часто шайтанами называют. Ведь нам эти духи не страшны.
Андрей Анисимович от души посмеялся и сказал, показывая на реку:
– Вон главный шайтан Геннадий с трассы возвращается. Отчаянный парень.
К домику приближалась лодка, на корме сидел парень в ковбойке и ловко, как заправский островитянин, орудовал веслом. Мы познакомились. В отличие от Андрея Анисимовича, который уже двадцать пять лет ведет трудную жизнь геолога-изыскателя, побывал в Туркмении, Татарии, Сибири, работал в Монголии и Иране, Геннадий лишь недавно окончил институт и его геологическая тропка только начиналась.
– Трудно?
– Не без этого.
Трудности Геннадия не пугают, его только огорчает, что здесь мало… хищных зверей.
– Ребята из Африки пишут, что там и львы и чего только нет!
Мы показали ему книжку, где говорится о леопардах, носорогах и свирепых кабанах на Калимантане, не говоря уже о трехстах двадцати видах змей, но Геннадий только махнул рукой:
– Леопардов не видел, а вот змей и крокодилов здесь действительно хватает. – Он рассказал, как, вернувшись однажды с трассы, чуть не наступил в своей комнате на четырехметрового питона.
– Пулей выскочил из комнаты, – улыбается он, – а потом позвал рабочих, и они зарубили удава парангами[5].
Я слышал, что даяки умеют приручать питонов и даже доверяют им своих детей. Уходя по делам, отец и мать спокойно оставляют ребенка на попечение такой няньки. Накормить она не может, но зато в обиду не даст и из дому своего подопечного не выпустит.
Индонезийка Маша пригласила нас выпить по стаканчику чаю или кофе. Но пришлось отказаться. Нам нужно было засветло добраться до Палангкарайи – первого города, возведенного свободной Индонезией. Мы спешим на капал.
– Саламат джалан! Счастливого пути! – приветливо машут нам руками новые друзья.
КРУГОМ СЕМНАДЦАТЬ
ГОРОД, НЕ ЗНАВШИЙ КОЛОНИАЛИЗМА
ШАШЛЫК ИЗ ЦИКАД
ДАВАЙ! ДАВАЙ!
Число 17 считается в Индонезии счастливым. В Палангкарайе целый букет таких счастливых дат: 17 июня 1957 года президент Сукарно торжественно заложил Палангкарайю, единственный пока город, появившийся на карте Индонезии после 17 августа 1945 года – дня провозглашения Республики. Город стал центром 17-й по счету провинции страны – Центрального Калимантана. В Палангкарайе будет 17 городских районов, и даже высота флагштоков возле государственных учреждений равна 17 метрам.
Все это с мягкой улыбкой рассказывает нам Чилик Ревут, губернатор провинции, участник освобождения Калимантана от голландских колонизаторов.
– Наш город новый, новый во всех отношениях, и у нас ничто не должно напоминать о колониализме, – говорит он. – Вы обратили внимание, в нашем городе нет бечаков, отвратительного порождения колониализма. Но это только начало. Работы предстоит еще очень много.
Президент Сукарно внимательно следит за ростом города и просматривает все наиболее важные проекты. Строительство города рассчитано на несколько пятилеток. Это будет вполне современный город, а пока его главный проспект упирается в джунгли и застроен коттеджами, в которых живут советские дорожники.
