Текст книги "Обличитель"

Автор книги: Рене-Виктор Пий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

V

Вдова выглядела утомленной. На ней была юбка в черную и белую полоску, черная блузка, черные чулки, белые сапожки; черный с белым платочек покрывал ее волосы. Арангрюды занимали пятикомнатную квартиру на холмах Сен-Клу. Они купили ее в кредит. Я хорошо знал материальное положение этой семьи, поскольку мне, как заместителю директора по проблемам человеческих взаимоотношений, вменялось в обязанность наблюдать за составлением досье на сотрудников. Предприятие выдало им ссуду, чтобы пополнить, как называли в те времена, их «личный взнос». И в самом деле, все руководящие сотрудники, даже члены «главного штаба», были не в состоянии сразу купить квартиру – так дорого это стоило. Им приходилось залезать в долги и в течение двадцати лет выплачивать астрономические ежемесячные взносы, ибо всем хотелось жить в фешенебельном квартале. Это обстоятельство сразу ставило их в зависимое положение. И если директор по «маркетингу» терял свое место, он одновременно расставался и с иллюзией, что играет видную роль в современном обществе. Успеха добивались другие: те, кто умел жонглировать деньгами, кто рассматривал их как самоцель, а не как движущую силу производства. Что теперь станется с вдовой Арангрюда и его детьми? Придется, наверное, распродать все: цветной телевизор, стереофонический магнитофон, скандинавскую мебель, нормандское стекло, эскимосские деревянные вилки ручной работы, светильники, расписанные американскими художниками-модернистами, большой автомобиль мужа, маленький автомобиль жены, шотландскую овчарку, сумки и шали, привезенные из Макао, – подарок жены министра, открывшей модный магазинчик на бульваре Сен-Жермен, взять обратно как можно больше денег, внесенных в строительные и кредитные организации, постараться побыстрее продать квартиру, распроститься с женами сослуживцев, друзьями и просто знакомыми, рассчитать бонну и девушку из «Альянс франсэз», приходившую работать на полдня, отказаться от снимаемой на лето виллы и, наконец, переселиться в провинцию, где квартиры не так дороги, предварительно взяв у Сен-Раме рекомендацию, чтобы получить работу у какого-нибудь марсельского подрядчика фирмы «Россериз и Митчелл-Франс». Вот каковы последствия смерти ответственного работника накануне его назначения на пост директора. Я сидел перед вдовой и слушал, как она тихо говорит:

– Роже умер, и я расскажу вам, кто такая мадам Арангрюд. Мой отец был служащим Управления общественных работ префектуры Эро. Я сдала экзамены на бакалавра, получила степень кандидата по итальянской литературе и стала преподавательницей коллежа в Мюлузе. Однажды в воскресенье я увидела, как под моими окнами проехали повозки, украшенные окороками и сосисками. В повозке на большой картонной сковороде уселись в кружок мужчины, изображавшие сосиски. Я рассмеялась: зрелище было очень забавное. Вдруг один из них, изображавший окорок и чем-то выделявшийся среди других, протянул ко мне руку и закричал: «Мадемуазель, идите-ка сюда и съешьте меня!» Это был Роже. Он организовал эту рекламу для местной фирмы, где работал, – вскоре она стала компанией «Корвекс». Позже, когда я отправилась купить кое-что, я вновь увидела этот карнавал на вокзальной площади. Роже узнал меня, и мы договорились встретиться вечером. Вот так я стала его женой. Он был честолюбив, образован и работал по шестнадцать часов в сутки. Он добился баснословного увеличения продажи колбасных изделий в департаменте.

– Да, – тихо сказал я, – он и Бриньон были единственными работниками административного руководства, которые действительно участвовали в коммерческих операциях на местах. Сен-Раме знает об этой истории с окороками и часто рассказывал о ней молодым сотрудникам, ставя им в пример вашего мужа.

– На следующий год, – продолжала вдова, – его пригласила на работу фирма «Россериз и Митчелл». Я была счастлива переехать в Париж. У нас появился первый ребенок, и мы в первый раз получили жалованье свыше пяти тысяч франков в месяц. Несмотря на успех, Роже оставался скромным и трудолюбивым. Все вечера он изучал проблемы производства и сбыта машин. Я глядела, как он сидит, погруженный в диаграммы и статистические данные, и все больше восхищалась им. В то время он занимался также изучением валютно-финансовых проблем. Он не хотел, чтобы события опережали его, и поэтому читал огромное количество статей о курсе золота, доллара, франка, марки и уж не помню чего еще…

– Фунта, лиры, – прошептал я.

– Ах да, фунта и лиры! Он часто смеялся надо мной, потому что я их путала, – сказала она, вдруг немного оживившись, несмотря на боль, причиняемую ей воспоминаниями, и продолжала: – Он очень быстро изучил все, что касалось торгового оборота, доходов, прибылей, капиталовложений. Знаете, у него была поразительная способность сразу схватывать все…

Тут мы услышали, как на улице, под окном квартиры, сильно заскрипев тормозами, остановились какие-то машины.

– Ох, – простонала она. – Боже мой, они приехали… Извините, что я вам не сказала, но поймите, я совершенно одна, я так растерялась и не подумала, что надо вас предупредить…

– Что там происходит? – спросил я, вставая с пуфа.

Она разрыдалась и сказала:

– Привезли тело покойного.

– Ах вот оно что, – проговорил я растерянно, – они привезли тело…

Я об этом действительно как-то не подумал. Положив ладонь на ее руку и машинально похлопывая по ней, я старался собраться с мыслями и решить, как мне себя вести. Разумеется, если бы меня предупредили, я не приехал бы в такую минуту. Когда мы назначали свидание на 16 часов, мадам Арангрюд не предупредила меня о своем намерении привезти тело покойного. К тому же мне казалось, что этот обычай давно устарел, по крайней мере в городе. Как бы угадывая мои мысли, вдова сказала:

– Я не знала, что надо делать… Я была так измучена после ночи, проведенной в больнице… В полдень они спросили меня, хочу ли я, чтобы тело привезли домой… Я ответила «да», ничего не соображая.

Внезапно мне пришла в голову тревожная мысль, еще более увеличившая мои опасения. Я спросил:

– Но они привезут тело вашего мужа или гроб, в котором он покоится?

– Этого я не знаю, – сказала она.

– Не знаете? – повторил я, озадаченный.

– Нет, я просто Ответила «да». Я вам уже сказала, что очень растерялась, я не знаю обычаев. Умоляю вас, – прибавила она, испугавшись, что я уйду под предлогом, что посторонний будет теперь помехой, – умоляю вас, останьтесь со мной. Мои родители приедут лишь сегодня вечером или завтра утром, а пока не оставляйте меня одну.

– Не бойтесь, я останусь, но должен буду уйти не позднее шести часов.

В дверь постучали. Я открыл. Передо мной стояли трое мужчин: двое в белых рубашках и один в черном: пальто.

– Мадам Арангрюд здесь?

– Да, здесь, – сказал я.

– Куда нам положить тело?

– Оно в гробу? – спросил я.

– Нет, на этот счет мы не получали никаких указаний.

– Подождите минутку.

Я пошел к вдове и тихо объяснил ей:

– Тело доставили не в гробу, куда его положить?

Мадам Арангрюд закрыла лицо руками и простонала:

– В его комнату, сюда, налево.

– Ну-ну, будьте мужественны, – сказал я, немного-раздосадованный этим инцидентом. – Где ваши дети?

– Их взяли к себе друзья.

– Очень хорошо, идите проводите этих людей.

Санитары без всяких затруднений внесли носилки с телом покойного, накрытого белой простыней, по широкой мраморной лестнице в дом, построенный с размахом для сотрудников «главного штаба». Они прошли в комнату и, опустив покойника на кровать, заявили, что вернутся завтра, чтобы положить его в гроб. Итак, мы, я и вдова, очутились у изголовья Арангрюда, который лежал застывший, с белоснежной повязкой Вельпо на голове. Мы сидели не говоря ни слова. Уже давно я не встречался со смертью. Моим последним умершим родственником был кузен, мой ровесник: он утонул в море близ Мальорки во время ловли тунца, организованной фабрикантами, изготовлявшими оборудование для кемпингов. Мы просидели молча добрых четверть часа, пока вдова первой не нарушила тишину. Она уже немного успокоилась.

– Извините меня, прошу вас, но подумайте, как трудно для женщины внезапно оказаться одной перед таким несчастьем; администраторы больницы лишь выполняют формальности: сухо задают вам вопросы, действуют соответственно правилам и не желают что-либо объяснить. Они спросили меня: «Отвезти тело к вам домой?» Я ответила: «Да».

– В общем, – заметил я, – это неплохой обычай. В детстве я тоже бодрствовал при своих покойных дедушке и бабушке, а один раз – у соседа, и у меня это не оставило дурных воспоминаний. Может быть, раз уж тело здесь, следует подежурить возле него ближайшим коллегам? Хотите, я поговорю об этом с мсье Сен-Раме?

– О, мне бы не хотелось никого беспокоить.

– Я думаю, некоторые из них захотят отдать вашему супругу последний долг.

– Поступайте, как сочтете нужным, мсье. Я предоставляю вам решать самому и не хочу злоупотреблять вашей любезностью.

– О нет, ведь я прежде всего заместитель директора по проблемам человеческих взаимоотношений, именно поэтому я и посетил вас, я хотел бы узнать о порядке похорон. Где вы собираетесь похоронить вашего дорогого супруга?

– На кладбище Сен-Клу. Позже, возможно, отец захочет увезти его к себе, но пока у них нет фамильного склепа.

– Желаете ли вы, чтобы на похоронах присутствовали только родные или в них могут участвовать его коллеги, друзья и сослуживцы?

– Я не возражаю.

– Мсье Сен-Раме чрезвычайно ценил Роже Арангрюда. Как вам известно, он прочил его на пост директора по «маркетингу», а это очень высокая должность. Учтите, что фирма «Россериз и Митчелл» – самая большая транснациональная компания в мире!

– Я знаю, – сказала вдова, пристально глядя на покойного.

– Мсье Сен-Раме, возможно, захочет произнести речь на могиле такого уважаемого сотрудника. Что вы об этом думаете?

– Я думаю, что Роже был бы очень рад, если бы мог узнать об этом.

Мы снова замолчали. Хотя я не отношусь к числу мечтателей, меня вдруг совершенно поглотили мысли, в беспорядке теснившиеся у меня в голове, и прежде всего – воспоминания об этом беспокойном дне. Право, вот уже второй раз словно какие-то странные силы пытались повергнуть меня в состояние оцепенения и отрешенности от того рационального автоматизированного мира, где я до сего дня так хорошо зарабатывал себе на жизнь. Уже глядя в окно моего кабинета, я ощутил смутное беспокойство. И вот сейчас, сидя у изголовья усопшего, я вдруг почувствовал, что плохо справляюсь с бременем навалившихся на меня событий. Неужели было предначертано судьбой, что этот день станет и для меня таким тяжелым? Мог ли я хоть на секунду предположить, вставая утром с постели, что буду вовлечен в такие странные и неприятные события, как смерть высокопоставленного коллеги, свиток с текстом, который таил в себе не то розыгрыш, не то скрытую угрозу, затем эта трещина в фундаменте здания, и хуже всего – странное недоразумение, которое превратило меня в факельщика, и вот я сижу рядом с мадам Арангрюд, молчаливый и взволнованный, уставившись на эту ужасную повязку Вельпо, стягивающую голову покойника. На закате моей долгой жизни я хочу предостеречь граждан и гражданок, которые не придают должного значения фактам, захватившим их врасплох, и продолжают витать в облаках. Хоть я и не суеверен, но все же искренне советую всем относиться к таким фактам серьезно. Я говорю об этом с особой уверенностью теперь, когда рассказываю эту странную историю, ибо знаю ее дьявольское развитие и роковой конец.

К моему смутному, но все же реальному предчувствию того, что будущее полно ловушек и обманов, примешивались и размышления более практического характера. Например, каким образом поставить в известность Сен-Раме и руководство фирмы о возможном ночном бдении возле усопшего? Никто к этому не готов, а я уже почти связал себя обещанием. В сущности, нужно ли ставить в известность о происшедшем генерального директора? Ведь руководящие работники, коллеги, сослуживцы покойного имеют право посидеть около усопшего Роже Арангрюда. Я нарушил молчание и возобновил разговор, прерванный прибытием тела:

– О чем мы только что говорили?

– Право, не знаю… кажется, я говорила вам о нем, о нас, о его начинаниях. Но я не хочу надоедать вам.

– Ну что вы, что вы, нисколько… Вы как будто говорили о торговом обороте, о дополнительных заказах, о прибылях и о выдающихся способностях вашего мужа, которому все давалось легко…

– Ах да! В тот год я ждала ребенка, мы сняли и наспех переоборудовали маленькую квартирку на улице Ренн. Роже обещал мне, что вскоре у нас будет большая, хорошая квартира и что он непременно добьется успеха в фирме «Россериз и Митчелл». Как вам известно, он сдержал свое обещание… И вот он лежит здесь неподвижный, застывший, такой бледный, с повязкой на голове, а я все никак не могу в это поверить… Мне кажется, он вот-вот встанет и начнет рассказывать мне об инфляции, о повышении цен…

– О, – сказал я, – он говорил с вами и об этом…

– Да… в последнее время он очень беспокоился… Мсье Сен-Раме вызвал его, чтобы сообщить о новом назначении, а Роже тревожился, что цены на машины, выпускаемые во Франции, так возрастут, что их нельзя будет продавать за границу, как прежде, и тогда в Де-Мойне решат переоборудовать заводы для производства кузовов.

– Он преувеличивал трудности, – заметил я, – но это, скорее всего, от сознания своей ответственности.

– Да, вы правы. Он возлагал большие надежды на Европу… Он говорил, что если Соединенные Штаты, Европа, а с ними и Япония придут к соглашению, то они смогут продавать еще больше машин в другие страны мира. Роже хотел поехать в Китай, так как – он часто говорил об этом – китайцам очень нужны машины… Видите? Он не разделял идей китайцев, но тем не менее хотел продавать им машины… Роже был добрый… Возможно, со временем он занялся бы политикой…

– Я уверен, – сказал я торжественно, – настанет день, когда мы будем продавать китайцам много машин… А теперь я должен вас покинуть, мне надо успеть на улицу Оберкампф, чтобы предупредить коллег… Мне, право, неловко оставлять вас одну…

– Служанка придет в половине шестого.

– Ну хорошо, я вернусь к вечеру… Меня восхищает ваше мужество, мадам Арангрюд! До свидания…

Она проводила меня до дверей. На улице я взял такси и назвал адрес фирмы «Россериз и Митчелл».

VI

Когда я вернулся в фирму, меня ждал сюрприз: Сен-Раме приглашал вечером к себе на обед. Я спросил у своей секретарши, в какой форме генеральный директор передал приглашение.

– Мадам Дормен позвонила около одиннадцати часов, – ответила она.

Я тут же позвонил в секретариат Сен-Раме. Там подтвердили приглашение и сообщили, что мне надлежит прибыть непосредственно в дом патрона, который сейчас отсутствует и не собирается возвращаться до обеда, назначенного на 20 часов 30 минут. Таким образом, за время моей работы в фирме «Россериз и Митчелл» я был приглашен к Сен-Раме в третий раз: в первый – на официальный ужин по случаю награждения генерального директора орденом «За заслуги»; во второй – на более интимный обед, где присутствовали два директора отделений с женами и Берни Ронсон, представитель Де-Мойна во Франции. Обед был устроен в честь американца, разработавшего свою теорию внутренних связей в системе гигантских транснациональных компаний. Буду ли я на сей раз единственным приглашенным? Я пожалел, что не спросил об этом у мадам Дормен, которая все знала, но мне было неловко вновь звонить ей по такому поводу. К тому же я начал свыкаться со странностями этого насыщенного событиями дня, и это новое состояние духа облегчило мои сомнения. Я больше не чувствовал себя одиноким, запутавшимся в сети непостижимых событий, после того как убедился, что они касаются не только меня, но и других. Да, будущее представлялось мне неопределенным, но оно было таким же и для Сен-Раме, и для руководителей нашего «штаба». Сейчас, когда я пишу эти строки, я отчетливо вспоминаю свое состояние в конце этого дня: право, я вновь чувствовал себя превосходно. Возможно, благодаря чисто инстинктивному чутью я уже предвидел, что мне не придется нести в одиночестве бремя осложнений, которые обрушатся на предприятие.

Правда, до сих пор судьба выдвигала меня на передний план, ибо, бесспорно, именно мне надлежало истолковать смысл первого свитка, исследовать причины появления трещины и выяснить последствия смерти Арангрюда. Однако это вовсе не означало, что все эти события угрожали лично мне или моему служебному положению. Не сегодня-завтра вопросы, продиктованные этими странными событиями, встанут и перед остальными, и я избавлюсь от большей их части. Конечно, в то время я совсем не представлял себе, что не только окажусь прав, но более того – выживу, чтобы осветить события перед новым судом, который много времени спустя будет выяснять причины износа и человеческих нервов, и здания. Одна только мысль, что меня ни в чем нельзя упрекнуть, поддерживала меня и облегчала выполнение задачи, которую я охотно взял на себя в тот вечер. Было около половины седьмого. Служащие собирались уходить. Я попросил мою секретаршу немедленно пригласить ко мне всех ведущих сотрудников для срочного сообщения. Подобные приглашения обычно вызывают у моих коллег особое любопытство. А если они исходят от Сен-Раме, всеобщее возбуждение еще более возрастает. Однако так или иначе сотрудники уже, наверное, узнали, что день заместителя директора по проблемам человеческих взаимоотношений был чрезвычайно беспокойным и, главное, что он дважды беседовал с Сен-Раме, и это повысило интерес к моему сообщению. В самом деле, мои коллеги не замедлили явиться, и через четверть часа у меня в кабинете собрались: Бриньон, Порталь, Самюэрю, Вассон, Аберо, Иритьери, Шавеньяк, Террен, Фурнье, Селис, Ле Рантек; сознаюсь, я взирал на них с большим удовольствием. Поймите меня: заместитель директора по проблемам человеческих взаимоотношений приобретает вес отнюдь не благодаря блеску своего благородного титула, а в зависимости от того, есть у него контакт с вышестоящим руководством или нет. Мои инициативы чаше всего не имели существенного влияния на служащих, стремившихся лишь к одному – добиться личных успехов. В лучшем случае они выказывали мне снисходительную любезность или, на худой конец, подобно Бриньону, держались со мной учтиво. Мне редко доводилось собирать их всех вместе, да еще так быстро. В этот вечер я хотел сделать им сообщение, исключительное в практике заместителя директора по проблемам человеческих взаимоотношений.

Вот чем я готовился их поразить: во-первых, сообщить о том, что там, в доме на холмах Сен-Клу, лежит их дорогой коллега, бледный и застывший, с повязкой Вельпо на голове. А затем я собирался предложить им установить ночное бдение у одра усопшего. Как же мне было не упиваться этой минутой?

Речь свою я начал спокойно:

– Добрый вечер, господа, благодарю вас за то, что вы так быстро и в полном составе собрались на это совещание, и прошу извинить меня за то, что я созвал вас столь неожиданно. Но случается, что события руководят нами, не так ли? Вы, разумеется, уже знаете, что Роже Арангрюд, увы, погиб сегодня ночью на окружном бульваре. Его машина столкнулась с грузовиком «Сотанель», принадлежащим фирме «Амель-Фрер», компании хорошо вам известной, так как она занимает второе место по значению в своей отрасли. Удар в правый висок был причиной мгновенной смерти нашего дорогого Арангрюда, из чего можно сделать вывод, что наш дорогой коллега не страдал, и это, я уверен, может послужить нам утешением. Мсье Сен-Раме поручил мне позаботиться об организации похорон, и от его имени, от имени нашей фирмы, а следовательно также и от вашего, я посетил сегодня после полудня дом усопшего, чтобы встретиться с вдовой и определить, какое участие наша фирма примет в похоронах. Возможно, наш генеральный директор произнесет речь на могиле; во всяком случае, окончательные распоряжения последуют завтра утром, ибо решение будет принято сегодня вечером. По этому поводу мсье Сен-Раме пригласил меня к себе на обед. Я не ставлю сейчас себе целью дать вам какие-либо указания, поскольку они еще официально не утверждены, но так или иначе нас всех ждет печальная и благородная миссия. Мадам Арангрюд пожелала, чтобы тело ее мужа покоилось в его квартире, на его собственной постели, а не оставалось в морге. Значит, вы легко можете себе представить, что сейчас, в то время когда я обращаюсь к вам с этими словами, Роже Арангрюд, ваш дорогой коллега, лежит на своей кровати, недвижимый и величественный, и я добавлю, что повязка Вельпо, стягивающая его голову, подчеркивает величие лика покойного. Возможно, некоторые из вас немного удивлены, слыша, что заместитель директора по проблемам человеческих взаимоотношений выражается столь высокопарно. Но моя необычная речь вызвана еще более необычными событиями. Не странно ли потерять так жестоко и нелепо человека, в котором наш генеральный директор видел будущего руководителя по «маркетингу» нашей фирмы? Не странно ли, что жена нашего коллеги воскресила трогательную и романтическую традицию, решив привезти тело покойного домой и побыть около него в последний раз? И разве не странно, наконец, что голова усопшего украшена белоснежной повязкой Вельпо? Сам я никогда, конечно, не произнес бы подобных слов, если бы не видел покойного, но я видел его, господа, и это меня глубоко взволновало. От имени фирмы я горячо заверил мадам Арангрюд в нашей готовности поддержать ее и выразил глубокое соболезнование и скорбь нашего генерального директора, а также, господа, ваши соболезнования и вашу скорбь. Я обещал ей, что этой ночью все, от кого зависит рост и расширение предприятия, придут ее навестить и соберутся у изголовья того, кто был лучшим среди нас. Вот почему, господа, я предлагаю вам отдать последний долг покойному в наиболее удобное для вас время. Я только прошу приходить не всем сразу и не слишком рано, так как ночь длинна, и было бы лучше, если б вы сменяли друг друга. Не приносите цветов – они загромоздят квартиру. Сам я после обеда тоже приеду в Сен-Клу, где, я уверен, найду большинство из вас. Это все, господа. Если кто-нибудь желает дополнительных разъяснений, спрашивайте, прошу вас.

Вот с такими словами обратился я к этой необычной аудитории в не менее необычных условиях. Я немало гордился своей короткой речью. Было заметно, что представители администрации фирмы «Россериз и Митчелл-Франс» растерялись. К тому же я не сказал самого главного: примет ли Сен-Раме участие в похоронном бдении. Я хорошо знал своих коллег и, разумеется, понимал, что помимо смерти Арангрюда и повязки Вельпо их волновал именно этот вопрос. Да и брошенное мною вскользь замечание о том, что я обедаю у Сен-Раме, обязывало серьезно задуматься, как им следует себя вести. Что хотел сказать заместитель директора по проблемам человеческих взаимоотношений? Следует ли считать это дежурство желательным или обязательным? Сказал ли Сен-Раме моими устами, что представители администрации должны явиться в Сен-Клу и оставаться там всю ночь? Они не решались прямо задать такой вопрос, это было бы явно неприлично, ибо означало: «Если Сен-Раме придет, приду и я». Но именно это им и хотелось выяснить. Слово взял Вассон:

– Мсье, скажите, в котором часу было бы удобнее всего прийти, чтобы не побеспокоить мадам Арангрюд?

– Я думаю, – ответил я не без тайного злорадства, – между полуночью и четырьмя часами утра.

Наступила тишина. Вассон продолжал:

– Можно ли прийти туда с женой?

Правду сказать, об этом я не подумал. Многим из этих господ было бы трудно объяснить своим женам, почему они не ночуют дома. Попробуйте убедить жену администратора, что ее муж должен всю ночь бодрствовать в Сен-Клу у изголовья усопшего коллеги. С другой стороны, я хотел избежать ненужной толчеи. Наконец я нашел прекрасный и вполне корректный ответ:

– Те, кому приходилось завтракать, обедать или проводить уикенд в обществе супругов Арангрюд, могут пригласить жен. Другие, если в этом возникнет необходимость, могут попросить меня подтвердить причину их ночной отлучки.

И ту+ произошла первая стычка по поводу свитка, о котором, казалось, все позабыли. Ле Рантек взял слово:

– Господа, если ни у кого больше нет вопросов по поводу бдения у гроба, мне бы хотелось воспользоваться случаем и в присутствии ответственных сотрудников фирмы задать вопрос о свернутом в трубку пергаменте, который я получил сегодня утром и прочел лишь пополудни. Такие же свитки, как мне известно, получил весь персонал. Я понимаю, что мой вопрос может показаться неуместным на совещании по столь печальному поводу, как смерть нашего горячо оплакиваемого коллеги, но вместе с тем, признаюсь, этот свиток меня беспокоит, и я уверен: те же чувства испытывает не только большинство присутствующих здесь коллег, но и все сотрудники, находящиеся в их подчинении. Можем ли мы обсудить сейчас эту тему?

Ле Рантек занимал довольно любопытный пост, вызвавший в свое время яростные споры в большинстве крупных компаний: пост ответственного секретаря. Мнения руководящих сотрудников администрации относительно этой должности разделялись. Одни думали, что она является ступенью к власти в компаниях, именуемых «холдинг» (от англосаксонского глагола to hold – держать). Быть ответственным секретарем «холдинг»-компании – это значит иметь возможность всюду совать свои нос и (козырь немаловажный!) присутствовать на Больших советах, что позволяет такому сотруднику быть на виду у президентов и остальных администраторов. Другие придерживались мнения, что ответственный секретарь – должность второстепенная, что этот пышный титул на самом деле ничего не значит, короче, нечто вроде лакая президента компании.

Вопрос Ле Рантека испортил мне настроение. Я колебался, стоит ли продолжать этот разговор. Я мог сослаться на поздний час, на обед, который меня ждет, на серьезный характер совещания и перенести на будущее обсуждение вопроса о свитке, но я чувствовал, что смерть Арангрюда занимала их куда меньше, чем послание, распространенное сегодня утром в фирме, и это уже было для меня весьма ценным наблюдением. В сущности, я присутствовал при первой реакции сотрудников административного аппарата на появление свитка. То, что мы с Сен-Раме искали вслепую, испытывая своих секретарей, теперь раскрылось передо мной; отныне было ясно: никто из членов главного штаба «Россериз и Митчелл-Франс» не остался равнодушным к тексту, написанному на пергаменте. И я дал себе слово сообщить об этом генеральному директору. Демонстративно взглянув на часы и сославшись на ограниченность времени, я решил разузнать у них кое-что об этом деле.

– Господа, так же как и вы, я держал этот свиток в руках, – сказал я. – Не ожидал, что он вызовет дискуссию между нами, во всяком случае не сегодня вечером. Однако возможно, что подтекст ускользнул от меня; признаться, я не слишком долго занимался его изучением. В моем распоряжении около четверти часа, после чего я буду вынужден вас покинуть. Есть ли у кого-нибудь еще вопросы ко мне по поводу бдения у одра покойного? Нет? Тогда давайте обсудим этот инцидент.

Мои коллеги молчали, и это означало, что их внимание занимает свиток. Арангрюд умер и для них уже похоронен. Меня снова охватили мрачные предчувствия.

– Господа, – начал я, – у нас осталось четверть часа, чтобы обменяться мнениями по поводу этого трактата. Позволю себе напомнить, или, вернее, сообщить вам, что до сего времени этот инцидент не обсуждался генеральной дирекцией, однако если мы располагаем сейчас всего пятнадцатью минутами, то виной тому трагические обстоятельства, которые хорошо вам известны, а отнюдь не преднамеренное решение дирекции, ибо она, как вы знаете, готова в любой момент обсудить любой вопрос. Мсье Ле Рантек, вы настаивали на этом обсуждении – даю вам слово.

Я хочу просить о снисхождении у тех, кто сегодня стал бы возмущаться, что автор этих строк позволил себе за столь короткое время так много лжи: у него были смягчающие вину обстоятельства. В частности, стиль, который я стараюсь передать как можно точнее, был в то время обычным в деловых кругах. Он никого не обманывал. Таким образом, люди, собравшиеся в моем кабинете в этот вечер, не поверили ни единому слову из того, о чем я им говорил по поводу этого свитка. Даже манера, в которой я повел обсуждение, – длинные эвфемизмы, употребляемые мной, чтобы убедить их, что пергамент не привлек внимания генеральной дирекции, – свидетельствовала об обратном. Точно так же напоминание о свободе мнений на предприятии – это, скорее, стереотипный способ выражения, словесный прием, и только, никому из сотрудников, даже самому смелому, не пришло бы в голову ловить на слове своего руководителя. Представители персонала нашей фирмы сочли бы проявлением самого дурного тона, если бы Вассон, например, преступил святые правила, установленные руководством, и обратился ко мне:

«Господин заместитель директора по проблемам человеческих взаимоотношений, с вашего разрешения, я буду говорить с вами совершенно откровенно и заявляю во всеуслышание то, о чем умалчивают многие из моих коллег: а) из достоверных источников мне стало известно, что сначала вы сами, а затем и генеральный директор, весьма встревоженные этим посланием, сколь наивным, столь и провокационным, а возможно, и просто растерявшись, проделали эксперимент над собственными секретарями, чтобы выяснить, способен ли этот текст оказать вредное влияние на персонал; б) если уж вы говорите о свободе выражения мнений и информации на всех уровнях (повторяю одну из ваших бесчисленных пустых фраз), позвольте мне заявить вам, что нашим предприятием руководит напыщенный и высокомерный технократ, окруженный ничтожными людишками, задавленными заботами повседневной жизни, на которую обрекло их общество потребления».

Подобный выпад вызвал бы всеобщее неодобрение, и Вассон, очевидно, не задержался бы в фирме «Россериз и Митчелл». Вот почему моя речь на этом совещании только казалась лживой, ибо все равно никто ей не верил. Зато каждый был признателен мне, что я следовал правилам общения между людьми, принятым в те годы. В те времена не было ничего хуже, чем обладать талантом или проницательностью. Итак, Ле Рантек вновь взял слово:

– Я нахожу, что это послание грозит взбудоражить все предприятие, потому что оно не похоже ни на один из знакомых нам текстов. Это не воззвание профсоюза, не политическая листовка, текст этот наивен, и назначение его непонятно. Он никем не подписан и, однако, был распространен среди нашего персонала. Я считаю: а) необходимо раскрыть, с какой целью, если таковая вообще существует, был распространен этот свиток; б) необходимо также произвести расследование и выяснить, каким образом листовка или какой-либо иной документ могут быть распространены у нас в таком огромном количестве без ведома руководства. Вот все, что я хотел сказать, – заключил Ле Рантек, с самодовольным видом пожав плечами.