Текст книги "Обличитель"

Автор книги: Рене-Виктор Пий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

XVI

В то утро ответственные сотрудники и персонал впервые увидели военный совет фирмы «Россериз и Митчелл-Франс». Он возник спонтанно благодаря непроизвольной манифестации под окнами моего кабинета. Сен-Раме, Рустэв, Рюмен и я предстали все вместе перед сотрудниками, которые мгновенно подмечали малейшие изменения, назревающие или происходящие в иерархии фирмы, и тотчас приняли к сведению это обстоятельство. Тот факт, что главе профсоюзов и директору по проблемам человеческих взаимоотношений было открыто предложено разделить ответственность с генеральной дирекцией, свидетельствовал о том, что положение становится все более странным и это может оттеснить на задний план решение первоочередных задач. В самом деле, какая польза от самого активного специалиста по сбыту, самого знающего инженера, самого умелого администратора, когда надо выследить, изловить и приговорить к смерти обличителя? А разве это не самое срочное и неотложное дело? От быстрого и успешного проведения этой операции зависели рост и расширение нашей фирмы, завоевание новых рынков, постоянное увеличение самофинансирования, а следовательно, увеличение мощного cash-flow[9]9
  Приток наличных денег (англ.).


[Закрыть]. Ибо руководители больше всего боятся, что обличитель отвлечет служащих от их прямых обязанностей и они, забыв о своих насущных интересах, то есть об интересах фирмы, станут производить хуже, упаковывать наспех, продавать спустя рукава и, сами того не сознавая, понизят знаменитый уровень рентабельности фирмы «Россериз и Митчелл», ослабят предприятие, поразив его в самое сердце – cash-flow. Ведь в те времена, вопреки мнению, сложившемуся у недалеких людей, накопление прибылей не являлось «истинной» задачей гигантских американских и транснациональных компаний. Их цель была – делать деньги, выколачивать средства, создавать из них холмики купюр, а затем бросать их в атаку для захвата новой добычи, с тем чтобы скромные холмики превратились в величественные горы. Я не буду сейчас распространяться о мистической сущности «cash-flow», потому что скоро кое-кто займется этим вместо меня, выпустив новое изумительное и романтическое обличение. Зато я с удовольствием задержусь на невероятных трудностях, в которых, кажется, увяз бедняга Рюмен, незаметно сменивший роль главы профсоюзов на роль руководящего сотрудника администрации. В то утро он сознался мне, что не знает больше, каким образом определить свою позицию. Испытывая постоянную болезненную недоверчивость к дирекции, Рюмен подозревал ее в тайных маневрах и долгое время думал, что обличения исходят из какого-то независимого фашистского подпольного синдиката. Однако у него все чаще наступали минуты просветления, и он опасался, что быстрый рост предприятия будет подорван, и не решался ни выйти из игры, ни держать рядовых сотрудников в стороне от событий. В то же время профсоюзный лидер боялся, что его могут обвинить в карьеризме, в том, что он использует в собственных интересах привилегии своего поста. Именно в этот период я начал проникаться к нему симпатией и даже уважением. Я пытался, и порой небезуспешно, внушить ему, что проблемы, которые нам приходится решать, бесконечно сложны и что руководители предприятий и профсоюзов испытывают одинаковые трудности. В конце концов он согласился почти со всеми моими доводами, и с этого времени мы с ним сотрудничали плодотворно.

Минут через десять после своего короткого выступления Сен-Раме пригласил нас к себе в кабинет. Здесь уже были Рустэв, американцы, оба детектива и комиссар полиции нашего квартала, пришедший узнать, в чем дело.

– Мне приказано, – сказал он, – по распоряжению министра внутренних дел в случае бунта использовать воинскую часть, чтобы обеспечить охрану банков и крупных компаний вроде вашей, если толпа попытается их разгромить.

Сен-Раме поблагодарил блюстителя порядка и извинился от имени фирмы за уличные заторы, вызванные большим скоплением служащих предприятия. Он заверил, что это больше не повторится, просто в то утро у сотрудников и руководителей фирмы было праздничное настроение. Для полицейского комиссара инцидент был исчерпан. Однако он не был исчерпан для нас – об этом не могло быть и речи. Началось длительное заседание, еще более напряженное, более лицемерное, чем все предыдущие. Адамс Дж. Мастерфайс, нервный и раздраженный, сам установил повестку дня и вел совещание. Он несколько раз грубо обрывал руководителей французского филиала фирмы и долго не давал мне слова. Зато в самом начале совещания он внимательно выслушал выступление Рюмена, которое я вкратце перевел. Одна тайна: как были распространены свитки – раскрылась очень скоро; зато другая: кто подражал голосу Сен-Раме – стала еще темнее. Около десяти часов утра служащий по имени Рабо, уполномоченный по рекламе, попросил дирекцию принять его по чрезвычайно важному делу. У него, передал он через мадам Дормен, срочное сообщение, касающееся распространения свитков. Мастерфайс велел впустить его в кабинет. Рабо рассказал, что Сен-Раме дал ему указание сделать заказ обществу, занимающемуся распространением рекламных материалов, и он даже получил соответствующий счет за эту операцию. Конечно, сказал он в ответ на посыпавшиеся вопросы, редко случается, чтобы генеральный директор сам занимался подобными делами, насколько ему известно, это было впервые, но Сен-Раме все объяснил ему по телефону. Рабо показал пораженной аудитории лист бумаги, на котором он записал весь телефонный разговор, и прочитал следующее: «Свяжитесь с обществом по распространению рекламы „Дистрибекс-Промосьон“ и скажите, чтобы они были готовы распространить ночью важный материал. Какой именно и куда он должен быть доставлен, будет указано позднее». Дата заказа совпадала с датой распространения свитков. Вот почему он, Рабо, полагая, что было бы недобросовестно растрачивать таким образом деньги из бюджета отдела, желает получить подтверждение прежде, чем оплатить счет.

– Вы правильно поступили, Рабо, – спокойно сказал Сен-Раме, – я в самом деле давал такое указание, но оно не имеет отношения к свиткам. Кто-то, должно быть, перехватил и использовал его в своих целях. Покончите с этим делом и уплатите по счету «Дистрибекс-Промосьон».

Рабо ушел, и Сен-Раме позвонил в общество «Дистрибекс». Вот что он узнал.

– Мы мобилизовали шестьдесят четыре бригады, – оправдывался директор, думая, что Сен-Раме начнет торговаться о цене, – операция была трудной не столько из-за большого количества рассылаемых документов – оно было скорее даже ограниченным, – сколько из-за того, что адресаты живут в самых разных местах.

– Где вы взяли материал для распространения? – спросил Сен-Раме.

– На вашем складе в тупике Роне.

Сен-Раме задумчиво положил трубку. Затем пояснил:

– У нас в тупике Роне действительно есть старый склад, которым мы не пользуемся более двух лет. Там сложен всякий хлам, и я хочу избавиться от этого склада, продав его просто как земельный участок, но я пока не нашел покупателя. Значит, обманщик еще раз подделался под мой голос и преспокойно сложил свитки в тупике Роне, увидев, что охрана в здании фирмы усилена.

Внезапно раздался изумленный возглас Рюмена:

– Это еще что за история?

Мы забыли, что профсоюзный деятель не был посвящен в тайну. Несколько минут все растерянно молчали: представители администрации не спешили с ответом. Затем Ронсон, который до этого не раскрывал рта, решил прервать молчание:

– Ну ладно, раз уж мсье Рюмен находится среди нас и принимая во внимание его активную профсоюзную деятельность и ответственный пост, я думаю, уместно сообщить ему, в чем дело, как вы полагаете, Адамс?

Мастерфайс согласился и предложил Сен-Раме все рассказать. По мере того как Сен-Раме говорил, физиономия Рюмена вытягивалась. Наконец, ошеломленный и возмущенный, он решительно заявил, невзирая на высокий ранг своих собеседников:

– Итак, если я правильно понял, вы вляпались в дерьмо!

Я уставился на кончики своих ботинок. Американцы, поняв, что эта короткая фраза весьма выразительна, потребовали перевода. Его взял на себя Рустэв. Мастерфайс вдруг оживился и, повернувшись к Рюмену, сказал:

– Совершенно верно, мы вляпались в дерьмо, но рассчитываем с вашей помощью выбраться. Вы не только обрисовали суть дела, но и высказали то, о чем мы думаем – Ронсон и я. Мы никогда не видели ничего подобного, и я могу теперь открыть вам, дорогой Румайн, что с самого начала этой идиотской истории я поддерживаю связь со своими друзьями в Де-Мойне, но они смеются надо мной. Перед этим совещанием я позвонил в Штаты и сообщил о том, что произошло сегодня утром, однако президент компании, смеясь, посоветовал мне поменьше увлекаться шампанским! Что вы об этом думаете, мсье Румайн? Неужели я приехал сюда, чтобы выслушивать подобные советы, в моем-то положении и возрасте? Дело в том, что они там относятся к этому так, как относился я сам, когда приехал сюда: они просто потешаются! Пойдите-ка объясните им, что французская фирма вот-вот выпустит из рук рычаги управления! Всего за несколько дней мы были свидетелями целой серии сногсшибательных происшествий! Как можно поверить, что одному человеку удалось одурачить руководство самой мощной в мире компании! Не кажется ли вам, мсье Румайн, что у нас есть дела поважнее? Знаете ли вы, что в настоящее время я должен изучить все цены на цветные металлы и их влияние на денежное обращение? В 1939 году алюминий в США стоил на семьдесят процентов дороже, чем медь; тридцать лет спустя, дорогой Румайн, медь стоит в долларах в два с половиной раза дороже, чем алюминий! Индекс розничных цен у нас, по ту сторону Атлантики, вырос на триста процентов, сегодняшний доллар стоит лишь одну треть доллара 1939 года! Не так ли, Берни? Если применить американский курс к никелю, то расчет покажет повышение цены никеля на сорок пять процентов. В этом году мне на шею сели эти чертовы поставщики из Южной Америки, Африки и Австралии. Я подписал с ними контракты в долларах, и теперь, когда произошла девальвация, они очень разозлились! Заявили, что у них украли железо и марганец! Нет, вы подумайте, дорогой Румайн, выходит, я краду их железо и марганец! Что я могу поделать, если наш доллар, защищавший свободу во всем мире, оказался обескровленным? Ах, у меня и без того хватает забот, верно, Берни? А тут вдруг кто-то подражает голосу Анри, устанавливает катафалк посреди большого зала, распространяет ложные слухи, делает заказ на рассылку этих дьявольских свитков! А наутро служащие фирмы устраивают демонстрацию перед нашими дверями! Конечно, там, в Де-Мойне, думают, что я здесь валяю дурака, но, если так будет продолжаться, я заставлю их приехать, пусть они здесь переночуют, пусть сами поглядят на все это! И держите новости про себя, дорогой Румайн, вы не пожалеете об этом! Там, в Соединенных Штатах, руководители наших профсоюзов не менее могущественны, чем мы, они пользуются уважением, весь мир восхищается ими – так высока их мораль, их честность, их преданность общественным интересам! И вы, дорогой Румайн, если вы поможете нам преодолеть это дьявольское препятствие, даю слово Мастерфайса, у нас вы тоже кое-что получите!

Высказавшись таким образом, вице-президент энергично скрестил ноги и окинул всех удовлетворенным взглядом. Сен-Раме попросил меня перевести.

– Президент, – сказал я Рюмену, – совершенно согласен с тем грубым, но точным определением, которое вы дали положению на предприятии. Он полагает, что оно слишком затянулось, и раздосадован, что вынужден заниматься вздором, тогда как его ждут серьезные дела, касающиеся денежных операций и цен на цветные металлы. Он благодарит вас за согласие сотрудничать с дирекцией в расследовании этой нелепой истории и просит вас не разглашать правду о похоронах Арангрюда и о существовании в нашей фирме человека, который так умело подражает голосу генерального директора. Он вам предсказывает блестящее будущее, не менее высокое положение, чем положение американских профсоюзных лидеров, моральные качества и способность к самопожертвованию которых, как вы знаете, известны всему миру.

Ошеломленный Рюмен внимательно выслушал меня, а затем сделал неопределенный жест, который, должно быть, означал: «Уж коли мы до этого дошли, то хочешь не хочешь, а придется продолжать!» Что мы и сделали, перейдя к анализу второго обличения. Все участники согласились, что оно отличается от первого тоном заключительной части. Было ясно, что на этот раз автор открыто смеялся над «теми, кто знает». Выражения вроде «крупные соленые слезы» не оставляли на этот счет ни малейшего сомнения. Однако служащие фирмы не воспользовались этим, и их уважение к Сен-Раме, очевидно, не поколебалось. Обличение повлияло на сотрудников лишь в том смысле, что они стали вести себя непринужденнее, пришли в хорошее настроение. К тому же, как пояснил генеральный директор, «это подсказало мне, как надо себя вести. Как только я увидел толпу, размахивающую свитками, я решил перейти на шутливый тон. Только это помогло мне быстро покончить с всеобщей неуместной веселостью. В самом деле, после моего короткого выступления служащие с легким сердцем вернулись на свои места, радуясь неожиданному развлечению».

Не раз я порывался взять слово, но меня удерживал Мастерфайс, делая знак, что надо набраться терпения. И он оказал мне тем самым услугу, ибо дал возможность обдумать новые факты и сопоставить их с предыдущими, которые в свое время меня заинтриговали. Меня заинтересовал пресловутый склад в тупике Роне, всеми заброшенный, потому что он стал слишком мал, и теперь его собирались продать крупному торговцу недвижимостью, оценив лишь участок земли под строительство. Я вспомнил вечер, когда Рустэв в сопровождении нескольких сотрудников администрации направлялся, как мне казалось, именно к этому месту. В то время я не подумал о заброшенном складе. Я был не слишком хорошо осведомлен о принадлежащем фирме недвижимом имуществе, знал только, что кое-где оставались старые постройки и склады, в которых фирма больше не нуждалась и собиралась продать их по сходной цене. Если бы в тот вечер я вспомнил про склад в тупике Роне, я непременно установил бы связь между ним и появлением там Рустэва. Аберо и Селиса. Удивительно, как это ускользнуло от Сен-Раме, которому я сообщил обо всем по телефону. А может быть, кое-кто из сотрудников администрации знает факты, которые мне не известны? Или генеральный директор был прав, утверждая, что я ошибся и что меня подвели темнота и богатое воображение? Тем не менее это было странное совпадение, и я решил в тот же вечер пойти и осмотреть это место.

Детективы представили нам полный отчет о своих действиях со вчерашнего дня. Оба они ночевали в здании фирмы, осмотрели подвалы, и это привело нас к обсуждению трещины. Ремонт, уверенно заявил Рустэв, идет полным ходом. К концу недели трещина будет полностью заделана. Поистине в это утро Рюмен узнал очень много и, заметив, какое беспокойство вызвала трещина у руководителей, пришел к убеждению, что в фирме «Россериз и Митчелл-Франс» завелась какая-то гниль. Я это узнал от него самого, он шепнул мне на ухо, выходя с совещания, что свидетельствовало о его доверии ко мне, и я этим очень сегодня горжусь. Когда мне наконец предоставили слово, я сказал:

– Только интересам фирмы должны быть подчинены все наши намерения, все поступки и все решения, и поэтому мы обязаны свободно высказывать свои мысли, даже если кажется, что они противоречат чьему-то мнению. Поэтому я думаю, что нам не следует держать больше в тайне от служащих появление злоумышленника и его коварные попытки подражать голосу нашего генерального директора. В противном случае нас ждут неприятности. Если персонал не будет предупрежден о грозящей нам всем опасности, самозванец сможет спокойно продолжать свое пагубное дело. С другой стороны, если мы опубликуем сообщение, предупреждающее служащих, чтобы они остерегались устных распоряжений, исходящих от мсье Сен-Раме, и потребуем, чтобы они немедленно проверяли, исходят ли они в самом деле от генерального директора, мы расстроим планы маньяка, который бродит среди нас. Когда мы усилили охрану здания, мы помешали ему действовать здесь по ночам, точно так же, если мы расклеим подобное объявление, мы не дадим ему впредь распространять ложные сведения и инструкции. Зачем, ссылаясь на то, что мы не хотим волновать персонал, и без того уже взбудораженный, лишать себя такого простого и действенного способа нанести контрудар?

Мое выступление было встречено гробовым молчанием. Я хорошо понимал, почему их не устраивает мое предложение. Только тот, кто не имеет никакого опыта руководства людьми, осмелится применить метод лечения, который может оказаться более вредным, чем сама болезнь. Что решили бы профессора того времени? Они очень много знали о рождении, детстве, юности и росте компаний, но что знали они о том, как умирают компании? Конечно, они знали, что нельзя нанимать больше служащих, чем можно оплатить, нельзя растрачивать всю прибыль, продавать товары ниже себестоимости, покупать слишком дорогие машины, оборудование и сырье, нельзя слишком сильно сокращать темпы работы и рабочее время, нельзя слишком удлинять отпуска или увеличивать оклады, слишком часто ошибаться относительно того, какие производить товары, и нужно по возможности точно предугадать, как будут развиваться новые рынки, – все это они знали, дорогие профессора того времени, но они не могли найти лекарства против своеобразной лейкемии, однажды поразившей могучие разжиревшие тела филиалов, которые раскинулись по всему миру и с каждым днем теряют свою силу. Вот почему никто из них не мог с легким сердцем согласиться на мой способ лечения: сказать правду и таким образом связать обличителю руки и отрезать путь к отступлению. У руководителей фирмы «Россериз и Митчелл-Франс» было явное желание, но не хватило духу созвать тысячу сто сотрудников фирмы и объявить им: «Помогите нам, дамы и господа, все происходящее выше нашего понимания, мы растерялись и буквально парализованы! Дерзость негодяя, посягнувшего на ваши орудия труда, на ваши средства к существованию, перешла все границы! Настало время священного союза. Достойный ваш представитель мсье Рюмен это подтвердит, хотя, видит бог, он не способен облегчить нам жизнь – вы знали, кого выбирали! Доверьтесь ему, он вас не предаст, никогда не был он с нами так суров и недоброжелателен, как последнее время! Но он, так же как и мы, чувствует, что смерть бродит где-то здесь, в здании фирмы. Мы скрыли, чтобы не напугать вас, что бдение у гроба организовал не Сен-Раме. Теперь же настал час сомкнуть наши ряды! Посмейтесь вволю, а затем сплотитесь вокруг ваших руководителей. Отныне я, Анри Сен-Раме, решил не давать больше устных приказаний, и так будет впредь до нового распоряжения. Поэтому, если вам кто-нибудь позвонит и вы узнаете мой голос, перекреститесь, положите трубку и скажите: „Надо же, это опять он“. После чего сообщите об этом звонке в мой секретариат. Дамы и господа, объединимся перед лицом обличителя!»

Все довольно долго молчали. Глаза Ронсона блестели, казалось, он с трудом удерживался, чтобы не признать, что мое предложение не способно приостановить наступление гнусных сил, атаковавших нашу фирму. Наконец Мастерфайс заговорил:

– Это заманчиво, я бы даже сказал больше: возможно, это именно то, что нам следует сделать. Но что из этого может выйти? Кончится тем, что над нами просто посмеются. – И тут он, понизив голос, сделал самое важное сообщение: – Сейчас я открою вам, какую позицию занял генеральный и транснациональный штаб в Де-Мойне. Там считают, что события, взбудоражившие французскую фирму, просто смехотворны и было бы неприлично не покончить с этими чудесами по возможности скорее. Наши немецкие заводы впервые за всю свою историю охвачены длительной забастовкой, которая наносит нам, как вы понимаете, большой урон; так неужели мы будем тратить время на развлечения французских служащих, участвуя в этой нелепой игре, которая уже и так слишком затянулась! Немецкие проблемы, валютные вопросы, недовольство наших южноамериканских и восточных поставщиков, подготовка президентских выборов у нас в стране – все это создает столько забот, что требует, можно сказать, мобилизации всех наших сил и лишает нас возможности уделять серьезное внимание тому, что происходит в Париже на углу авеню Республики и улицы Оберкампф, неподалеку от Восточного кладбища. Верно я говорю? – заключил Мастерфайс, обращаясь ко мне.

– Верно, – сказал я, удивленный этим приступом юмора.

Все было ясно. Персонал нашей фирмы не узнает правды. Кроме американцев, генерального директора и двух детективов, лишь Рюмен да я будем в курсе дела. Разволновавшись, я решил уточнить предписания относительно десяти сотрудников администрации, которым я должен предложить имитировать голос Сен-Раме.

– Если они спросят меня о причинах расследования, что я должен им ответить?

– Скажите, – заявил Сен-Раме, – что, помимо злополучных текстов, обманщик подражал моему голосу, чтобы распространять ложные слухи – о смерти моей дочери, например. Такого объяснения вполне достаточно.

Американцы и Рустэв согласились. На этом совещание закончилось. Я уже закрывал дверь кабинета, когда Сен-Раме удержал меня за руку и, убедившись, что нас никто не слышит, прошептал мне на ухо нечто непостижимое, совершенно не вязавшееся с тем представлением, которое сложилось о нем у моих сотрудников и у меня самого.

– Господин директор по проблемам человеческих взаимоотношений, – он намеренно произнес весь мой длинный титул, – Рюмен прав: мы по самые уши увязли в дерьме.

Едва я пришел в себя после столь вольного выражения в устах генерального директора и собрался рассмотреть несколько текущих дел, громоздившихся у меня на столе, как секретарша сообщила, что Бриньон хочет видеть меня – и как можно скорее.

– Не похоже, чтобы у него было хорошее настроение, – сказала она, качнув головой.

– Ну что ж, это очень кстати, мне как раз надо с ним поговорить. Пусть войдет, и, пожалуйста, никого ко мне не пускайте, я у себя только для представителей руководства.

Через десять минут вошел Бриньон и, вяло пожав мне руку, сел.

– Дорогой Бриньон, я как раз собирался…

– Да, я знаю, – отрезал он, – вы собирались позвать меня и заставить подражать голосу Сен-Раме, вот поэтому-то я и хотел вас видеть. Я должен выполнить поручение, которое возложили на меня мои коллеги, а также и ваши, если я еще могу себе позволить такое выражение – ведь, как я понял, с сегодняшнего утра нашей фирмой управляете вы и Рюмен.

Меня не смутила его агрессивность. Я ожидал, что сотрудники управления и «маркетинга» отнесутся враждебно к моему внезапному повышению. С другой стороны, опыт научил меня, что любезности и извинения вызывают только раздражение и ослабляют твою позицию, тогда как сухой отпор, а в случае надобности и некоторая доза самонадеянности высоко ценятся коллегами. Как правило, они устремляются к новому начальнику, стремясь поскорее выяснить, смогут ли они в будущем заставить его плясать под свою дудку или, напротив, следует относиться к нему с уважением. Обычно они возвращаются поджав хвост, медоточивые, заискивающие, в надежде добиться теплого местечка, вынюхивают возможность увеличить свой оклад, получить премию за экономию расходов или внеочередное повышение в должности, а то и просто попросить помочь им выйти из тяжелого положения. Итак, начиная эту беседу, я не собирался терпеть оскорбления. Тем не менее у Бриньона было передо мной серьезное преимущество: в глубине души я и сам не одобрял этого принудительного подражания голосу Сен-Раме. Я считал, что эта нелепая процедура, вместо того чтобы прояснить обстановку, только запутывает и усложняет все дело. Немного смущенный этой тайной мыслью, я ответил своему коллеге:

– Бриньон, вы должны сделать над собой усилие – я знаю, вы это сможете, – и заняться тем, что не входит в ваши обязанности, а именно психологической атмосферой на предприятии. Само собой, если вы просто ляпнете кому-нибудь, что в фирме «Россериз и Митчелл» все посходили с ума: «Представьте, они заставляют нас подражать голосу генерального директора!» – вам могут поверить, а нас отправят в психиатрическую лечебницу! Поэтому, прошу вас, вникните в суть создавшейся обстановки. Кто-то строит нам козни и может нанести серьезный удар нашей компании, распространяя ложные слухи. Для нас жизненно важно как можно скорее разоблачить самозванца.

– Вы хотите сказать, – прервал меня Бриньон, – что и сотрудники администрации попали под подозрение?

– Позвольте мне объяснить вам все до конца. Я этого не говорил – во всяком случае, вопрос ставится совсем не так. Каждый сотрудник может попасть под подозрение – это закон любого следствия, проводимого полицией. Генеральная дирекция ведет тайное, но тщательное расследование – задача деликатная, сопряженная с определенным политическим риском. Вот почему пришлось привлечь Рюмена, хотя это может плохо кончиться; что касается сотрудников администрации, то они настолько выше всяких подозрений, что лишь ради соблюдения приличия и элементарной справедливости Мастерфайс и Сен-Раме решили поручить расследование директору по проблемам человеческих взаимоотношений, а не полицейскому. Представляете себе, дорогой Бриньон, что вас будет допрашивать полицейский – вас, которому наверняка предстоит заменить Арангрюда?

– Вам это Сен-Раме сказал? – с живостью спросил Бриньон.

– Впрямую он так не сказал, но что до меня, то я не вижу, кто, кроме вас, способен с ходу взвалить на свои плечи это тяжкое бремя.

Бриньон скромно опустил глаза. Я почувствовал, что настал благоприятный момент, чтобы вытянуть из него все, что меня интересует.

– А теперь, дорогой Бриньон, объясните мне, что у вас там произошло?

– Ле Рантек рассказал нам о вашем разговоре. Мы с трудом поверили и были возмущены. Не могу сказать, чтобы я так уж высоко ставил Ле Рантека, но после его рассказа у нас появилось чувство, что все мы находимся под ударом. Не для того мы учились в школе, слушали лекции по вопросам управления, экономики и организации, ездили в Соединенные Штаты, а кое-кто даже получил первоклассное образование в Гарварде или в Массачусетсе, чтобы в тридцать или тридцать пять лет подражать голосу нашего генерального директора. Мы единодушно решили протестовать против такого эксперимента, и меня уполномочили сообщить вам об этом.

Это был бунт сотрудников администрации. Они отказывались от подобного испытания. Они мужественно восстали. Я почувствовал облегчение и обрадовался, увидев, что сотрудники фирмы умеют, когда это необходимо, защитить свое человеческое достоинство. А ведь чего только не рассказывали в те времена! Администраторы, мол, не обладают твердостью характера, говорили завистники; они просто-напросто разбогатевшие пролетарии и умеют лишь ворчать в углу, а сами трусливо идут на всяческие унижения. Они льстят начальству. Неистощимый перечень вариантов лести передавался из уст в уста. Например, одни превозносили начальников за правильность взглядов на политику, на будущее мира, на образование детей, другие расхваливали их вкус в одежде, превосходную кухню. Эти похвалы наполняли гордостью президентов и генеральных директоров, ибо относились к духовной и интеллектуальной сфере и, таким образом, прибавляли им новые достоинства. Льстецы не довольствовались избитыми приемами, вроде «Вы – лучший руководитель машиностроительных заводов», они говорили: «Вы – лучший руководитель машиностроительных заводов, но, кроме того, вы гениальны, и ваши взгляды в области политики, социологии, культуры, ваше умение жить должны служить примером для народов и правительств». Дело доходило до того, что президент, которого похвалили только за его профессиональные достижения, готов был обидеться, если при этом не соглашались с его мнением о реформах в области образования. И несчастных сотрудников администрации еще обвиняли в пристрастии к низкопоклонству! Напротив, поведение Бриньона и его коллег доказывало, что они хотят с достоинством заниматься своим делом, а не добиваться любой ценой повышения или сохранения высоких окладов. Так-то оно так, но на меня ведь была возложена ответственная миссия, и я должен был довести ее до конца. Несмотря на свой гнев, Бриньон не утратил, однако, ни памяти, ни надежд. Арангрюд умер, и Бриньону хотелось добиться поста, который тот занимал.

– Поставьте себя на мое место, – сказал я, – как бы вы поступили? Представьте себе, что вам надо заставить ваших коллег выполнить, в сущности, пустую формальность. Как бы вы взялись за дело?

После некоторого колебания Бриньон ответил:

– Прежде всего скажите мне откровенно, что за обстановка сложилась в нашей фирме – все это время мне было не по себе. Что на самом деле у нас происходит? На мой взгляд, слишком много шепчутся о трещине, о махинациях, о заговорах вокруг смерти Арангрюда. В конце концов, ведь вы – директор по проблемам человеческих взаимоотношений и, значит, должны быть в курсе дела; я уверен, что, если бы вы собрали нас и объективно, со всеми подробностями изложили суть дела, мы охотно пошли бы на то, что пока кажется нам лишь оскорбительным водевилем.

Предложение звучало вполне разумно и здраво. Но как бы подостойнее ответить? И при этом сохранить в секрете то, что должно быть скрыто? Я глубоко вздохнул и послал ответный мяч в ворота своего коллеги – даю слово, довольно ловко.

– Бриньон, ответьте мне, как вы себе представляете будущее общества потребления?

– Что? – удивленно спросил он. – Какое это имеет отношение к нашей теме?

– Ах, дорогой Бриньон, – прошептал я, – увы! – прямое. Я убежден, что какой-то разрушитель выбрал фирму «Россериз и Митчелл», чтобы отточить на ней свои зубы, а главное – посеять смуту на нашем предприятии и заронить недоверие в лучшие умы; это нападение имеет дальний прицел: разложить обеспеченное и индустриализованное западное общество. Разве вы забыли про обличения? Разве вы не были свидетелями волнения, овладевшего служащими фирмы? Разве вы, как и я, не заметили странной веселости, шокирующей жизнерадостности, которые внезапно охватили нашу фирму? Две-три бочки доброго вина не оказали бы такого действия, дорогой Бриньон. Сегодня сотрудники были словно во хмелю, словно они хлебнули лишнего! Но что будет, если однажды утром мы найдем их не просто захмелевшими, а мертвецки пьяными? Никто, насколько мне известно, не в силах сейчас бороться с этим наваждением. Подумайте, Бриньон, никто не в состоянии понять смысл и цель этих обличений! Одни находят их очаровательными, ироничными, полными юмора, другие считают их скучными, пустыми, надуманными! Правда же, Бриньон, состоит в том, что с нами обращаются так же, как когда-то американские торговцы оружием обращались с индейцами: нас спаивают, одурманивают, ставят в невыносимые условия, вызывая к жизни инстинкты, которых у нас нет или которые мы утратили: словесную смелость, освобождение от контроля подсознания. Нагнетающемуся безумию можно противопоставить только безумие подавляемое, но, дорогой Бриньон, достаточно ли мы сильны для того, чтобы, осознав собственное безумие, взять его под контроль? Видите, даже те слова, которые я вам сейчас говорю, кажутся вам безрассудными, я в этом убежден. Что же подумал вчера Ле Рантек? Что я сошел с ума, что руководство фирмы сошло с ума, а когда вы и ваши коллеги решили отказаться подражать голосу Анри Сен-Раме, разве в вас не заговорил нормальный здравый смысл? О чем вы подумали? Что вы не дети, а зрелые люди, сотрудники администрации, оплачиваемые самой мощной в мире транснациональной компанией, и что недопустимое безумие – принуждать вас к подобному эксперименту. Да, Бриньон, поверьте мне, вместе с вашими коллегами, вы восстали не против превышения власти, ибо к этому вы уже привыкли, а против истерического поведения руководства. Вот чего вы испугались. Вы боитесь, как бы безумие не охватило фирму, которая платит вам высокое жалованье. Так вот, позвольте вам сказать, Бриньон, вы правы, именно этого вы и должны опасаться: нашу фирму подстерегает безумие, оно даже не у дверей, оно проникло внутрь, оно сгущается где-то внизу, в подвалах, и этим, наверно, объясняется появление дьявольской трещины! Ах, Бриньон, вот я и ответил на ваш вопрос! А теперь можете ли вы обрисовать мне, в свою очередь, будущее общества потребления? Чем мы будем загружать наши доменные печи, где найдем моторы для наших машин, если, охваченные яростью роста только ради роста, мы обрекаем себя на производство ради производства? Откуда будем черпать энергию? Если люди видят, что у тех, кто управляет и распоряжается производством, нет сигнализации, подающей тревогу, то не становится ли безумие единственным нашим тормозом? Если нас охватит безумие до начала великих политических и экономических кризисов, которые ждут нас в недалеком будущем, то, быть может, нам удастся их избежать? Что вы на это скажете, Бриньон? Согласны вы теперь подражать голосу вашего замечательного коллеги Анри Сен-Раме, родившегося в Полиньи, в департаменте Эндр, получившего диплом в Гарварде, нашего властелина после бога и американцев и, как мне кажется, единственного из руководителей, способного предчувствовать какое зло угрожает нам и вскоре подточит наше предприятие?!