Текст книги "Обличитель"

Автор книги: Рене-Виктор Пий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

И тут я решил изменить свою тактику и пойти ва-банк. Оценив, какие преимущества я приобрету в глазах этого своеобразного человека в качестве обличителя, я заявил:

– Господин президент, слушая вас, я составил себе представление о вашей исключительной личности и поражен вашим необыкновенным чутьем, вашими удивительными аналитическими способностями, вашим умением читать между строк и готов вам признаться: вы открыли истину. Я действительно обличитель. И почту за честь служить вам, как вы мне предложили, но прошу вас об одной милости или, вернее, позволю себе поставить одно-единственное условие, первое и последнее в моей жизни: разрешите мне довести до конца мой план, не принуждайте меня открыть вам его сейчас. Только человек вашего масштаба может его оценить в полной мере. Взамен я обещаю вам прекратить расширение трещины и сохранить стены в целости; я собирался разрушить все здание, но теперь пощажу его. Зато ради потрясающей развязки, ради того восторга, который вы испытаете, ради изысканного удовольствия, которое она вам доставит, дайте мне довести мой план до конца.

Макгэнтер сиял от восторга и гордости. Даже черты его лица как-то смягчились. Он сжал мои руки и поглядел на меня почти с нежностью.

– Дорогой мой, – сказал он. – Зачем вы говорите мне об этом чертовом здании! Я же сказал вам: я не банкир и не промышленник. Что останется от вашего великолепного плана, если эти стены не рухнут? Я не только разрешаю вам оставить пока в тайне ваш замечательный замысел, но вдобавок желаю, нет, вернее, я приказываю вам: пусть трещина продолжает расширяться, пусть появляются новые трещины, пусть наше великолепное здание из стекла и стали рухнет и провалится в тартарары! Сегодня вечером я отправляюсь обычным рейсом в Нью-Йорк, но завтра я вернусь, вместе с моим главным штабом – штабом идиотов, это решено. Мастерфайс потерял голову и известил совет о событиях в нашей французской фирме, вот почему вчера мы решили отправиться в Париж, чтобы выяснить дело на месте; никто не знает, кроме вас с Ронсоном, что я уже во Франции: в Де-Мойне считают, что я сейчас в Парагвае; никто, кроме меня и вас, не подозревает, кто обличитель, и это обещает мне завтра приятное развлечение, ибо я буду играть роль президента, раздраженного тем, что ему приходится заниматься такими пустяками из-за бездарности персонала и руководителей нашего французского филиала. Никто не должен догадываться, что мы с вами уже знакомы, но прежде, чем мы расстанемся, могу ли я в свою очередь попросить вас об одном одолжении?

– Об одолжении, господин президент?

– Да, сделайте одолжение великому Макгэнтеру! Можете вы хотя бы сказать мне, когда и как ваш план будет окончательно завершен?

– Да, это я могу вам сказать, – ответил я, как никогда уверенный в точности моего предсказания. – В ближайшие дни все административные сотрудники фирмы – ее руководители и, вероятно, члены вашего главного штаба из Де-Мойна погибнут страшной смертью, но перед этим их ждут ужасные испытания; уцелеем только мы с вами. Земля разверзнется и поглотит здание из стекла и стали.

– Невероятно, – пробормотал сквозь зубы Макгэнтер. Он восхищенно присвистнул и медленно повторил: – Их ждут ужасные испытания, после чего земля разверзнется и поглотит их… Каков план! Инстинкт не обманул меня, я знал, что вы – обличитель; но вы же превзошли все мои ожидания – вы достойны стать моим преемником. Я научу вас управлять миром, научу различным манипуляциям с капиталами; вы не меньше меня ненавидите человечество и питаете склонность к карающей власти; для вас, как и для меня, люди – это просто пешки, луга – лишь участки земной поверхности, дающие нам траву, горы – только камни и минералы, моря – всего лишь резервуары, дающие нам соль, энергию и рыбу; сегодня вы заставили меня испытать волнение – первое и, вероятно, последнее за все годы моей жизни. Доведите до конца план, обрекающий на смерть нашу французскую фирму, – вот что поможет мне повлиять на общественное мнение, разжалобить всех, показав, какие несчастья ожидают крупные промышленные объединения, если не поднять их авторитет; вот что снова выдвинет актуальную проблему роста продукции и занятости, вот что позволит правительствам расстреливать и заточать в тюрьмы тысячи бунтарей. Я сделаю из этого случая прецедент мирового масштаба. Меня нисколько не огорчает, что расплачиваться за эту политику придется нашей французской фирме: Франция не раз служила козлом отпущения для других народов. Я еще раз поздравляю вас, господин обличитель, я почти восхищен вами. – Макгэнтер встал, снова горячо сжал мои руки и сказал на прощанье: – Я ухожу один: не хочу, чтобы нас видели вместе; меня они не узнают, но вы – другое дело. Завтра, когда я приступлю к своим официальным обязанностям, кто-нибудь из тех, кто видел нас сегодня, может задать себе вопрос: «Интересно, что делал президент вчера вечером в „Кафе Республики“ вместе с директором по проблемам человеческих взаимоотношений фирмы „Россериз и Митчелл-Франс“?»

Макгэнтер встал. Я следил глазами за тем, как этот маленький человек пробирался между официантами и посетителями, встававшими со своих мест, чтобы расплатиться, или ждавшими в раздевалке. Вскоре я потерял его из виду. Подождав еще минут десять, я тоже вышел из кафе. Конечно, эта встреча, все, что я услышал, и то, что я сам счел нужным сказать, давало мне богатую пищу для размышлений, как только я найду свободную минуту. Но сейчас события были слишком свежи; я решил разобраться в них попозже, и в частности обдумать вопрос: какими могут быть для меня последствия этого свидания? Изменят ли они мое положение на предприятии, мою роль и поведение в деле обличителя – короче говоря, всю мою судьбу? Тут я вспомнил, что на сегодня назначен ночной поход в подземелья «Россериз и Митчелл-Франс» и мне следует сделать кое-какие покупки. В частности, мне предстояло обзавестись длинной веревкой и мешком, чтобы сложить в него свое снаряжение. Я отправился на поиски спортивного магазина и, выйдя на улицу Жан-Пьера Тимбо, вздрогнул и прижался к стене. То, что я увидел, придавало неожиданную пикантность и без того весьма сложному положению, создавшемуся на нашем предприятии: мужчина и женщина, тесно прильнув друг к другу, тихонько разговаривали, как будто обсуждая важный вопрос: войти или не войти в отель, возле которого они остановились? Оба взглянули на часы: хватит ли у них времени? Да, времени хватит. И они вошли. Я был ошеломлен и стоял несколько минут пригвожденный к стене. У меня перехватило дыхание: в этой любовной связи, которую я только что невольно подсмотрел, было что-то зловещее и соленое, как кровь! Итак, значит, и это не миновало фирму «Россериз и Митчелл-Франс». С приближением конца каждый готовил себе местечко, чтобы лучше насладиться жестокостью предстоящего зрелища, чтобы поближе увидеть вырождающуюся мораль, страдание и унижение. Встревоженный и опечаленный, отправился я на поиски спортивного магазина. Какая грязная и дикая история! С каких же это пор Аберо и госпожа Сен-Раме спят вместе?

XXI

Ночь опустилась на мое предприятие. Персонал разошелся. Только руководящие сотрудники администрации – каждый притаившись в тайнике, указанном Аберо, – да сторожа, которые не знали о готовящейся экспедиции, еще оставались в здании. Я ждал, согласно инструкции, во мраке моего убежища, когда номер 3, то есть Самюэрю, придет за мной. Я размышлял. Мысленно я пересматривал все события истекшего дня. Я думал о решении стран – производителей нефти подточить экономику западных стран и Японии. Я предвидел, что газеты будут снова заполнены финансовыми и валютными расчетами. Сейчас, больше чем когда-либо, будущее мира будет отдано на милость статистики: проценты роста цен на свеклу, снижение цен на свинину, твердые и колеблющиеся курсы валют. Громче, чем когда-либо, зазвучат голоса о том, что сегодня нет больше места красноречию. Чувства и слова должны быть упразднены. Надо экспортировать столько-то тонн стали за такое-то время, если мы хотим сохранить темпы роста и занятость. Чтобы экспортировать, наши цены должны быть конкурентоспособными, а чтобы этого достигнуть, мы должны сделать курс франка гибким, так как знаем, что он пойдет на понижение. Таким образом нам будет легче экспортировать, избегая девальвации. С сияющими от гордости глазами великие технократы западной экономики с изящными жестами будут снова произносить устаревшие, бездарные речи, стараясь всех уверить и хуже того – веря сами, что совершают интеллектуальный, чуть ли не героический подвиг. Да, никаких чувств, никакого красноречия, ибо красноречие и чувства не поддаются подсчетам и тормозят экспорт. Ложь на этот раз достигнет невиданных размеров. Но есть надежда! Если страны, производящие сырье, вдруг взбунтуются против наглых злоупотреблений оборотней, что вот уже двадцать лет как захватили административные посты, а министерства вновь поставят на повестку дня «валютные кривые», цены на баррель, политику расходов и доходов и денежных запасов, оборотни технократы, которым тяготы жизни в циклопических городах, разрушение природы, враждебность молодежи и интеллигенции доставили немало трудных минут, почувствуют себя снова в седле, как только разразится кризис; вот тут-то, более чем когда-либо, понадобятся их знания секретов дела и сузившаяся было дорога к власти вновь откроется перед ними. Но что же станется с народами, если их покинут те, кто знает, как устанавливается цена на баррель нефти? Ведь они единственные, кто может полностью осветить этот вопрос! Почему бы не изъять изучение Монтескье из программы наших школ, заменив его изучением роста стоимости барреля, полубарреля и пинты кокосового масла? Я размышлял обо всем этом во мраке моего убежища. Но я думал также и о том, что происходит в эту минуту в стенах и подземельях «Россериз и Митчелл-Франс». Что делают все эти администраторы из штаба, питомцы знаменитых западных институтов, эти «тонкие знатоки» экономики, валютных операций, установления цен на баррель нефти или тонну овечьей шерсти, – что делают они в этот вечер, вырядившись в опереточные костюмы спелеологов и забившись в тайные убежища? Разве они не нужны в других местах? Некоторые из них даже учились в Гарварде! Почему они тратят время на изучение подземелий под зданием фирмы? Может, они тоже сошли с ума? Неужели разоблачить какого-то сумасбродного смутьяна важнее, чем заниматься изучением последствий экономического кризиса для нашей фирмы? Кроме того, я думал еще о двух событиях, происшедших сегодня после обеда: о моей встрече с Макгэнтером и обнаруженной мною связи Аберо с госпожой Сен-Раме; игра, которую я затеял с президентом международной компании, была небезопасна для меня – как в том случае, если он, а за ним и другие поверят, будто я и вправду обличитель, так и в том случае, если они потребуют, чтобы я объяснил свое поведение. Связь Аберо с женой Сен-Раме очень меня тревожила. Аберо уже не раз давал мне понять, что не стесняется в средствах для достижения своих целей. Была в этом человеке какая-то циничная решимость, которая при всей своей целеустремленности не вызывала доверия. А может быть, соблазнив жену Сен-Раме, он сделал просто еще один ход в своей шахматной игре? Что крылось на самом деле за этой связью? Как госпожа Сен-Раме решилась на такой шаг? Аберо не был красавцем. В нашей фирме он занимал второстепенный пост. Насколько я знал, состояния у него не было. А жена Сен-Раме была, что называется, представительницей высшей буржуазии. Ее муж занимал несравненно более высокое социальное положение, нежели Аберо. У него была весьма привлекательная внешность. И, наконец, среди людей, с которыми общался Сен-Раме, его жена могла найти немало мужчин гораздо более соблазнительных, чем Аберо, и более для нее подходящих. Аберо нисколько не походил ни на любовника леди Чаттерлей, ни на дюжего рыночного грузчика. Он не был ни альфонсом, ни крупным буржуа, ни авантюристом. Как же ему удалось завлечь жену своего генерального директора в подозрительный отель на авеню Республики? Разумеется, у меня мелькнула мысль, что они могли прийти с какой-то другой целью, а не на любовное свидание, например один из них мог передать другому какой-нибудь документ. Быть может, Сен-Раме даже сам отправил свою жену к Аберо с каким-нибудь поручением? Но, не говоря уж о том, что для этого им не надо было встречаться в отеле, я видел собственными глазами, как они держались за руки, и их нежные взгляды не вызывали никакого сомнения. Вот почему я утвердился в мысли об адюльтере. И наконец, эта связь возмущала меня по самой простой причине: на этом этапе развития событий я ставил гораздо выше Сен-Раме, чем Аберо, и то, что последний отбил жену у первого, казалось мне еще одним безнравственным шагом, завершающим эту аморальную историю.

Сегодня в моей беленькой комнате я размышлял об этом – о связи Аберо с госпожой Сен-Раме. Она может служить неким положительным примером. Известно, что сердце и разум разлагаются одновременно. Мне кажется неверным утверждение, будто человек, всецело поглощенный денежными делами, способен по-настоящему любить свою семью. И я уверен, что общество с больным сознанием не может сохранить здоровое сердце. Следовательно, создавать новые должности, обеспечивать экономическое процветание хорошо лишь тогда, когда это делается из соображений гуманности и от доброго сердца. Говорят, что в любом деле важен лишь результат; говорят, что, если люди холодные, высокомерные, влюбленные только в себя и в свои машины, увеличивают пособия многосемейным и уменьшают налоги, это уже говорит об их порядочности и доброте. Но я-то знаю теперь, что это неправда: если у людей нет сердца, в тот день, когда машины разлаживаются, они становятся злобными безумцами.

Медленным шагом, со стесненным сердцем подхожу я все ближе и ближе к ужасной развязке, а те, кто окружает и лечит меня, чувствуют это и тревожатся. Они понимают, что теперь я перехожу к отнюдь не забавным фактам. Главного врача тоже шокировала эта связь Аберо с женой Сен-Раме. Однако он еще не знает того, что знаю я. И когда я сказал ему: «Некоторые души гниют так же быстро, как и тела», он ответил: «Да, это правда». Что же происходит с праведником?

Jmpavidum ferient ruinae[15]15
  Равнодушного погребут руины (лат.).


[Закрыть]. Руины погребут его, но не взволнуют.

Руины.

Итак, в эпоху, когда страны, таившие в своих недрах нефть и богатые залежи всевозможных минералов, решили их придержать или заставить страны, наслаждавшиеся изобилием, платить за них подороже, во Франции, в Париже, в здании из стекла и стали, возвышавшемся на углу авеню Республики и улицы Оберкампф, неподалеку от Восточного кладбища, готовилась очень странная экспедиция. В полночь двенадцать ведущих сотрудников фирмы «Россериз и Митчелл-Франс», возглавляемые заместителем директора по прогнозированию Аберо, выломав небольшую каменную плиту, поползли по узкому подземному ходу, где стены сочились водой; они двигались молча друг за другом, пока не достигли галереи около двух метров в высоту и столько же в ширину. Они отправились не на поиски нефти или медной руды и отнюдь не за тем, чтобы нанести визит многочисленным скелетам, оставшимся в знаменитых катакомбах, – вне себя от злости, они бросились на поиски злоумышленника, который вот уже несколько дней сеял тревогу на их предприятии и ставил под сомнение сами принципы его существования; прибегая к разным ухищрениям и окружая их тайной, он действовал на нервы сотрудникам, и особенно двенадцати администраторам, которые видели, что эта агрессия ставит под вопрос их способности, их моральный и политический авторитет и вызывает у них чувство собственной неполноценности и смутной вины. Уверенность, что тайным врагом является один из них, создавала невыносимую атмосферу подозрительности, и хотя лица у всех были едва освещены электрическими фонариками, на них можно было прочесть страх, смешанный с яростью. Тому, кто встречал их поодиночке или всех вместе неделю назад, было бы очень трудно в этих странных субъектах в плащах, сапогах, с вещевыми мешками, шлепающих по грязи в душном подземелье под их предприятием, узнать честолюбивых, энергичных и самоуверенных молодых людей, жонглирующих цифрами, щелкающих кнопками пультов управления, людей, которые лелеют честолюбивую мечту отправиться с чрезвычайной миссией на Ближний Восток или в Вашингтон, тех, что гордо прохаживаются возле приемной Анри Сен-Раме, заложив палец за край жилета.

Мы молча двигались вперед, друг за другом, сплошной цепочкой, то и дело спотыкаясь о невидимые неровности почвы и опираясь о липкую стенку. Наши руки были вымазаны какой-то отвратительной слизью, похожей на зловонное, клейкое тесто. Внезапно мы услышали, как Аберо, номер 5, произнес: «Тише!» – и остановились. Он осветил фонарем левую стенку галереи. Мы не могли подойти, чтобы увидеть, что он нам показывает, и он передал по цепочке, что на левой стороне галереи нарисованы какие-то странные фигуры и много цифр. Аберо сказал, что эти иероглифы ему ничего не говорят, и двинулся вперед, чтобы каждый из нас, проходя, мог в свою очередь увидеть надписи и рисунки. За исключением Аберо, номера 5, возглавлявшего шествие, мы следовали друг за другом в порядке номеров. За Аберо шел Фурнье – номер 1, затем Порталь – номер 2, Самюэрю – номер 3 и т. д. У меня был номер 7. Поравнявшись с таинственными знаками, я тоже задержался и постоял с минуту. Я разглядел два лица и под ними цифры. Над тем, что изображало грубо нацарапанные волосы, я разглядел два красных черепа. Я двинулся дальше, уступив место идущему за мной номеру 8, Бриньону, и не интересуясь больше тем, что было позади. Вдруг до нас долетел сдержанный возглас. Аберо остановился, за ним и все остальные. Я услышал впереди чей-то шепот, затем Вассон, шедший передо мной, обернулся и шепнул: «Кто кричал и почему? Передайте дальше». Я передал эти слова назад, Шавеньяку. Ответ пришел ко мне тем же путем, и я передал его по цепочке Аберо. Сообщение шло от Селиса: «Я узнал портреты и семь или восемь чисел. Это ужасно». Аберо передал назад: «Через несколько минут мы сможем собраться вместе, идем дальше, там номер десять нам все объяснит». Мы повиновались. И в самом деле, вскоре мы уже стояли, тесно сгрудившись, на небольшой площадке, вроде тех, что встречаются на крутых поворотах дорог над ущельями. Селис приблизился к номеру 5, а мы теснились вокруг, сгорая от любопытства. «Потушите фонари, хватит тех, что горят у меня и у номера десять», – приказал Аберо. Мы сразу погрузились в полумрак, ибо Аберо и Селис освещали лишь себя и тех, кто стоял вплотную к ним. Вот что сказал Селис:

– Два портрета изображают основателей нашей фирмы – Билла Дольфуса Россериза и Ричарда Кеннета Митчелла, тут невозможно ошибиться: каждый из нас часто видел их портреты в кабинете Сен-Раме; я абсолютно уверен, что это они, а над их головами изображены красные черепа. Внизу написана дата их рождения, но нет даты смерти, вместо нее стоит вопросительный знак; среди остальных чисел я тоже многие узнал: там цифра cash-flow прошлого года, цифра официально объявленной прибыли, а рядом цифра, известная очень немногим, – необъявленная прибыль; и еще одна цифра – стоимость экспорта за последние шесть месяцев; кроме Сен-Раме, Рустэва, финансового директора и меня, я уверен, она не известна никому, включая и вас.

Селис, видимо потрясенный своим открытием, проговорил все это очень быстро, срывающимся голосом. Мы были потрясены не меньше, чем он сам. После минутного молчания Аберо сказал: «Мы непременно должны по одному вернуться назад и проверить заключения номера десять. Я иду первым». Итак, номер 5 ушел и через десять минут вернулся с задумчивым видом, весь в грязи с головы до ног.

– Что с вами случилось? – спросил Ле Рантек.

– Я растянулся во весь рост в проходе, но это пустяки, я разобрал только одну цифру – год рождения Билла Дольфуса Россериза, но зато сразу узнал портреты, разглядел вопросительные знаки и, разумеется, красные черепа. Селис прав: это доказывает, что зло исходит отсюда, из этих подземелий и катакомб, и что провокатор еще безумнее и опаснее, чем мы думали. Если хотите, идите туда и убедитесь сами.

Я почувствовал, что компания, к которой были обращены эти слова, уже охладела. Никому не хотелось лезть первому в этот узкий проход. Четыре минуты туда, две минуты на изучение иероглифов, четыре минуты обратно – это значило провести примерно десять минут одному в черной, липкой трубе, под двойными знаками смерти и убийственной черной магии. Ведущие сотрудники «Россериз и Митчелл-Франс» чувствовали бы себя куда лучше на организованном прессой в честь министра сельского хозяйства завтраке, где обсуждались бы новые закупочные цены на цыплят, индеек и копченое сало. И зачем только понесло их в эту грязь, на два десятка метров под землю, в катакомбы под зданием из стекла и стали! Никто не смел в этом признаться, однако я был уверен, что в глубине души каждый думал только о том, как бы сбежать, вернуться на поверхность к привычному и успокоительному теплу зала электронно-вычислительных машин или в уютную обстановку своего директорского кабинета. Аберо это почувствовал и, подобно офицеру, который должен бросить в атаку свой отряд, произнес коротенькую ободряющую речь.

– Господа, – сказал он, слегка повысив голос, – я знаю, о чем думают некоторые из вас: они спрашивают себя, что они делают в этих скользких подземных галереях, тогда как их ждут неотложные дела, и особенно сейчас, в столь трудное время. Как знать, может, в эту минуту шейхи и главы южноамериканских правительств собираются снова повысить цены на нефть, на медь или бокситы? Как знать, может, в эту минуту голландцы решают объявить о «плавающем» курсе флорина? Как знать, наконец, не решают ли президент Соединенных Штатов и его генеральный советник в эту самую минуту, когда я говорю с вами, отправить войска в Ливию, в Венесуэлу или, еще того хуже, вызвать падение франка? Я понимаю вас, я чувствую все это, дорогие коллеги, но, поверьте, настанет день, когда люди будут нам благодарны за то, что мы взяли на себя часть общего бремени, приняли участие в защите истинных жизненных ценностей нашего общества, и, хотя мы действуем сейчас скрытно и без показных эффектов, настанет день, когда наши заслуги будут высоко оценены преемниками Билла Дольфуса Россериза и Ричарда Кеннета Митчелла. Что мы делаем здесь сегодня ночью? Мы выслеживаем того, кто желает гибели нашей фирмы и всего, что она представляет. Итак, вы знаете, что прежде, чем защищать доллар, мы должны защищать нашу фирму «Россериз и Митчелл-Интернэшнл». К чему был бы устойчивый доллар, единое западное сообщество под протекцией Соединенных Штатов Америки, если бы в мире не существовало компании «Россериз и Митчелл»? Когда через несколько дней мы решим взятую на себя задачу и представим это решение президенту Макгэнтеру в Де-Мойне, куда мы вскоре отправимся, чтобы пройти образцовую стажировку за счет нашего предприятия, нас будут приветствовать, прославлять и приобщат к власти. Дорогие коллеги, мы должны считать, что этой ночью взяли на себя важную миссию; мы – ударный отряд, и это тем почетней, что никто ни в наших семьях, ни в школах не готовил нас к выполнению подобной задачи. Пусть никого не удивляет, что мы оказались здесь, окруженные символами смерти и магическими знаками, в полном мраке, облаченные в плащи, в сапоги, при свете этих жалких фонарей! И если кто-то начертал на стене подземного хода портреты наших основателей и данные cash-flow последнего года, значит, усилия наши не напрасны, ведь автор этих гнусных надписей ненавидит, презирает и преследует нас, он угрожает нам. И мы найдем его, где бы он ни был, даже если он среди нас.

Заключительные слова Аберо усилили общее замешательство, но в целом его речь разожгла ярость собравшихся, их раздражение и вечно терзавшую их злобную зависть. Все, как видно, на минуту забыли, что зложелателем мог оказаться каждый из них, но Аберо злобно напомнил им об этом, выбрав подходящий момент. Тогда Фурнье, номер 1, принес себя в жертву.

– Я иду, – сказал он. – Я понял вашу мысль, номер пять, и хочу проверить заключение номера десять по поводу этих проклятых иероглифов.

И он углубился в подземный ход. Вернулся он чрезвычайно взволнованный. Фурнье подтвердил наблюдения Селиса и Аберо, однако все же спросил:

– А что означают вопросительные знаки, поставленные вместо дат смерти наших основателей?

– Быть может, – начал робко Терен, – это означает, что они родились, но еще не умерли и что их призраки…

– Нет, нет! – нервно оборвал его Аберо. – Это просто безумие. Враг хочет сбить нас с толку, нагнать страху, он пытается разбудить в нас самые первобытные чувства – суеверие, склонность к разным бредням. Но недаром наука шагнула вперед, такие люди, как мы, не верят в чудодейственную силу ветки омелы, сорванной друидами, или внутренностей хищников, которым жрецы вспарывали брюхо на глазах Александра, чтобы узнать его судьбу и судьбу его армии. Мы принадлежим к поколению, которое предпочитает верить в горючее для ракет и электронно-вычислительную технику, нежели в дароносицы и фетиши. Теперь для нас существуют только математические символы: мы знаем, что такое крик совы, мы знаем все о сове, больше, чем она знает сама, и пусть она сколько угодно кричит по ночам – мы не верим в приметы. Я думаю, что мы еще встретим немало знаков, расставленных как ловушки на нашем пути. Я считаю, – сказал Аберо, – что мы должны продолжать нашу разведку и погоню. Я пришел к двойному заключению: в этих знаках, рисунках и цифрах нет ничего таинственного, мы знаем, что они означают, они расставлены, чтобы поразить наше воображение и заставить отказаться от нашего похода. Я совершенно уверен, что каждый из вас может смело отправиться к тому месту, и потому нам нет нужды доказывать свою храбрость. Я знаю, что все мы полны решимости. Однако я предлагаю не тратить час на ожидание, пока все мы рассмотрим эти иероглифы, на что каждому понадобится не меньше десяти минут. У нас есть более важные дела, а ночь коротка. Не будем же задерживаться.

Эти слова были встречены с явным облегчением. Все поспешили поддержать предложение заместителя директора по прогнозированию. Итак, мы снова двинулись вперед, цепочкой друг за другом, в несколько разрядившейся атмосфере. Только подозрительность осталась прежней. И я желал, чтобы наша экспедиция продолжалась в темноте, – так страшила меня перспектива встретиться взглядом с моими коллегами. Если не я обличитель, враг, то кто же из нас мог им быть? Мы все углубились в такой же узкий и липкий туннель, как и первый, только этот круто спускался куда-то, казалось – в глубь земли.

Хотя с тех пор, как произошли события, получившие такую трагическую окраску, прошло немало времени, я не могу вспомнить без улыбки этот крутой спуск в сыром туннеле – за всю ночь то была единственная минута некоторой разрядки. Беда только в том, что спуск становился все более и более скользким. После пяти минут осторожного движения вперед каждому практически пришлось спускаться на корточках. При этом он опирался на плечи того, кто оказался впереди. Только Аберо не на кого было опереться. И вскоре он, не удержавшись на спуске, покатился вниз. Все мы кубарем покатились за ним, разбрызгивая грязь, пока не очутились на плоской, но еще более вязкой площадке. С большим трудом удалось нам встать на ноги – так мы все перепутались, свалившись в кучу друг на друга. Многие потеряли свои фонарики. Аберо вполне разумно решил, что их следует подобрать, и возложил эту миссию на Ле Рантека. Мы стали свидетелями увлекательного зрелища, как один из администраторов штаба, у которого голова была набита показателями пультов управления, планами финансирования и принципами функционального управления, карабкался на четвереньках по крутому туннелю, метрах в тридцати под залом с электронно-вычислительными машинами. Когда он поднялся по туннелю на добрую треть, Аберо посоветовал ему размотать веревку и закрепить где-нибудь наверху, чтобы облегчить себе спуск. Ле Рантек прекрасно справился с этой задачей: он благополучно спустился, держась за веревку, и принес потерянные фонари. Теперь мы осмотрели место, куда попали. Это был большой круглый зал с гладкими блестящими стенами. Туннель, по которому мы спустились, продолжался и по ту сторону зала. Наши двенадцать фонарей осветили это подобие склепа, и теперь мы могли получше разглядеть друг друга. Наши платья, наши лица – все было залеплено грязью. В перемазанных и порванных плащах, в сапогах, отяжелевших от налипшей глины, с мертвенно-бледными лицами – эту бледность еще подчеркивал свет фонарей, – с всклокоченными волосами и расширенными глазами, мы представляли собой весьма нелепое и жалкое сборище. Наверно, мы выглядели довольно комично, но никто и не думал смеяться. Аберо посмотрел на часы и сообщил:

– Сейчас час десять минут. В нашем распоряжении еще час; а потом нам придется вернуться, если мы хотим быть там, откуда вышли, к пяти часам утра.

Я почувствовал, что собравшиеся не испытывают большого энтузиазма. Порталь робко спросил:

– Чего мы, собственно, здесь ищем? Какова цель нашего похода – просто обследовать подземелья предприятия?

Он высказал вслух то, о чем думало большинство его коллег. Аберо не растерялся, и, как мы увидим через несколько минут, обстоятельства сыграли ему на руку.

– Мы ищем человека, – ответил он, – который делает нас посмешищем перед всеми предприятиями, того, кто пытается умалить наш авторитет у персонала, кто утверждает, что мы ни на что не годны, что мы сами захватили власть, кто восстанавливает против нас наших служащих, работников административного аппарата и даже заведующих отделами; я убежден, что он устроил свою штаб-квартиру в этом подземелье и что именно здесь мы его захватим; еще раз напоминаю: надо набраться терпения – ведь мы только знакомимся с этими местами, а он их хорошо знает.

Аберо еще раз доказал, насколько хитер. Он уже не упоминал о крестовом походе в защиту «Россериз и Митчелл», олицетворяющей собой тот тип компании, который следует отстаивать, – он говорил о личных интересах руководящих сотрудников. И правда, в конце концов действия таинственного злоумышленника приведут по меньшей мере к умалению их авторитета, их – руководителей штаба, часто вызывающих ненависть рядовых сотрудников. Мы собирались уже двинуться дальше, то есть погрузиться в туннель, служивший продолжением того, из которого мы вышли, как вдруг оттуда послышались звуки шагов. Все замерли. Интерес к экспедиции, который уже почти остыл, вспыхнул вновь. «Потушите фонари», – прошептал Аберо, и все тотчас повиновались. Мы долго стояли, прислушиваясь, – из туннеля не доносилось ни звука. Потом снова послышался шум приближающихся шагов. Мы застыли на месте с бьющимся сердцем и, с трудом сдерживая волнение, ждали того, кто, сам того не зная, приближался к нам. Теперь, когда шаги раздавались совсем близко, мне показалось, что идет не один человек. Аберо шепнул: