Текст книги "Обличитель"

Автор книги: Рене-Виктор Пий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Бриньон слушал меня с явным интересом и несколько сдержанным удивлением, которое вызвала у него моя тирада, он был озадачен и сосредоточенно потирал подбородок.

– Итак, Бриньон, – настаивал я жестко, пользуясь своим преимуществом, – куда вы пойдете, если вас уволят? Станете ли вы объяснять другому Сен-Раме, что у «Россериз и Митчелл» все сошли с ума и вы сбежали от этого безумия? Чтобы на следующий день прочесть в ведомственной газете, что Порталь занял ваше место, а Самюэрю получил должность, предназначенную Арангрюду? И это в тот момент, когда ваше жалованье вот-вот должно было взлететь на головокружительную высоту? Почему бы вам не ответить на мой вопрос об обществе потребления?

Бриньон почувствовал перегиб и кинулся в атаку:

– Вы все твердите об обществе потребления, но сами-то прежде всего пользуетесь его благами. Так что же вы имеете против него?

– Ничего, Бриньон, ничего, но между нами есть существенная разница: сейчас меня уполномочили защищать это общество и добиться от вас, чтобы вы подражали голосу нашего генерального директора, а уж если мы до этого дошли, значит, и вы, и я, и другие подобные нам деятели, видимо, совершили немало ошибок. В самом деле, мы обречены производить какую-то продукцию – все равно какую, лишь бы она была новой, – в противном случае наша система рухнет, ибо так уж она устроена, что на нее влияет малейшая слабость, малейшая осечка. Промышленник, который не может каждый год выпускать новые образцы продукции и находить новые рынки сбыта, обречен. Считаете ли вы нормальным непрерывно изобретать разные новинки не для удовлетворения потребности общества, а для питания механизма экономики? Считаете ли вы нормальным, что наши менеджеры и чиновники наших финансовых ведомств беспрерывно говорят о сигнальных огнях и пультах управления? Да разве экономическое общество – что-то вроде «Боинга-727»? Как будто все забыли, что если самолет летит, то лишь для того, чтобы перевозить пассажиров из одного пункта в другой, и только это оправдывает его существование. И если надо следить за сигналами на приборной доске, то лишь для того, чтобы самолет не рухнул, – это в порядке вещей, но не является самоцелью. Цель самолета – не просто летать, Бриньон, это лишь его функция. Мы стали жертвами гордыни и отсутствия воображения у экономистов последнего двадцатилетия – вот что мне хотелось услышать от вас, Бриньон. Вот что делает предприятия непрочными, а правительства – все более и более циничными и авторитарными. Счастье потреблять неустойчиво и тревожно. Первый попавшийся идиот, написавший обличения, нарушил равновесие производительных сил, нацеленных на искусственное развитие, пренебрегающее общественным благом и интересами слабых народов, у которых грабят их богатство, сырье. Политическая власть почти везде слагает свои полномочия, ее место занимают ожесточенные революционные выступления разочарованной молодежи, против которой не всегда можно двинуть полицию. Нервы нашего общества, Бриньон, напряжены, и не много надо, чтобы дремлющий и успокоенный, словно после причастия, народ оказался беззащитным перед диктатурой. Поверьте мне, безудержное сверхпотребление и всеобщая инфляция, с которой министры финансов обращаются как с хитроумным, но неопасным сообщником, приведут к гибели западные демократии. И, возможно, недалек тот день, когда Соединенные Штаты Америки поспешно направят свои военно-морские силы в Эр-Рияд или Триполи. А вообще-то, Бриньон, кто докажет мне, что не вы обличитель? Кто может поклясться, что обличитель не скрывается под личиной одного из сотрудников нашей администрации? Самозванец – сумасшедший, это правда, но, Бриньон, разве вы и ваши коллеги защищены от безумия подобного рода? Я не специалист ни в экономике, ни в политике, и все же я решил изложить вам свое мнение гражданина. Быть может, оно совпадает с вашим? В таком случае и вы и я могли бы быть превосходными обличителями.

Бриньон изумленно смотрел на меня преобразившимся взглядом. Я его обезоружил. И тут я вспомнил, что он был послан ко мне коллегами, должно быть, они сейчас с нетерпением ждут, когда он выйдет из моего кабинета. Желая помочь ему избавиться от замешательства, я предложил отложить испытание и вернуться к этому позднее.

– Мне не нужен вялый подражатель, – пошутил я, – мне нужен настоящий Бриньон, способный быть обвиняемым.

Он улыбнулся. И, к моему изумлению, спокойно сказал:

– Нет, я сейчас попытаюсь изобразить голос Сен-Раме.

Он начал говорить. Голос его звучал по-мальчишески звонко и ласкал слух. Он повторил свою попытку пять раз – старательно, не скрывая удовольствия. Браво, Бриньон! Пусть ваша совесть будет спокойна. Ваш директор по проблемам человеческих взаимоотношений не забыл вас. И никогда не забудет. Он всегда будет помнить, что в сложных и даже тяжелых обстоятельствах вы не колеблясь пожертвовали собой во имя блага фирмы «Россериз и Митчелл-Франс», дочернего предприятия гигантской американской и транснациональной компании, расположенного в здании из стекла и стали, которое возвышается в Париже на углу авеню Республики и улицы Оберкампф, недалеко от Восточного кладбища.

XVII

Люди, которые меня окружают и заботятся обо мне, высказываются весьма оптимистически по поводу моего здоровья. Они, кажется, чувствуют даже облегчение, словно я только что преодолел серьезный барьер на пути к выздоровлению. По их словам, я смогу скоро выходить, дышать свежим воздухом, а там и вернуться к работе. Но они по-прежнему отказываются говорить о том, что со мной стряслось, об обстоятельствах моего спасения, о подлинных причинах моего пребывания в больнице. Меня особенно радует, что периоды, когда я чувствую себя в силах говорить, заметно удлиняются. Разумеется, я еще довольно быстро впадаю в прострацию, но меня уже не пугает перспектива вновь погрузиться в глубокий нескончаемый сон. До сих пор сон меня утомлял, теперь же действует благотворно. И мне кажется, что пишу я все лучше и лучше. Фантастические и жестокие события меня больше не пугают, они стали вносить меньше путаницы в мои мысли. К тому же испуганная толпа и холеные администраторы, теснящиеся в моей памяти, порой вызывают у меня симпатию. Я признался в этом главному врачу, и он объяснил мне, что это предвещает полное примирение между внешним миром и мной. Итак, мы вместе с книгой продвигаемся вперед: она к концу, а я к выздоровлению.

И вот я снова вижу себя в тупике Роне, во мне горит непреодолимое желание узнать, какое значение имело Восточное кладбище в жизни компании «Россериз и Митчелл-Франс» и какую роль играло оно в недавних событиях. Прежде всего, разумно ли было строить здание французского филиала так близко от такого громадного кладбища? И не было ли опасно для руководящих сотрудников и доброй половины персонала так часто прогуливаться там? Совместимо ли постоянное посещение подобного места с той деловитостью и коммерческой напористостью, которые требуются от ответственных сотрудников администрации? Можно ли прогуливаться, осматривая могилы и склепы, и в то же время правильно строить планы внедрения наших машин для сбора помидоров или планы завоевания болгарских рынков для продажи наших прессов и тракторов? Я задавал себе эти вопросы еще до начала беспорядков. Задолго до появления трещины, смерти Арангрюда и первого обличения я лелеял проект запретить сотрудникам нашей фирмы, независимо от ранга, разгуливать по кладбищу Пер-Лашез. Я видел в этих прогулках зловещее предзнаменование и сам ходил туда только по привычке, не сомневаясь, что в любое время встречу двух-трех коллег, с которыми смогу не без пользы обменяться мнениями. Считаю необходимым добавить: я бывал там и по долгу службы, дабы убедиться, что персонал не злоупотребляет этими прогулками. Однако я не осмеливался просить, чтобы их запретили, ибо был убежден, что моя просьба будет отвергнута, а меня обвинят в злоупотреблении властью или, чего доброго, объявят маньяком. Ни одному директору по проблемам человеческих взаимоотношений не пожелаю я выполнять свои обязанности по соседству с кладбищем. Итак, пока я размышлял о значении этой близости, множество деталей всплыло у меня в памяти, помогая сосредоточить внимание на этой обители смерти: я вспомнил ту ночь, когда американцы, проходя со мной вдоль стены, услышали шум, который я приписал какому-то животному. Заброшенный склад находился почти рядом со склепом из черного мрамора, где покоился Альфред Шошар, основатель универсального магазина «Лувр». Но разве из-за этого можно было запретить персоналу посещать кладбище? Я бы только еще раз столкнулся с неспособностью наших руководителей понять, что лишь необычное решение, выходящее за рамки рационального, позволит справиться с подобного рода подрывной деятельностью. Кто сегодня упрекнул бы меня, что я не направил Мастерфайсу обстоятельного доклада и не обратился к нему с горячей просьбой, умоляя его остерегаться кладбища? Лучше было нанять двух детективов, неспособных (что вполне понятно) обнаружить связь между ростом и расширением транснациональной компании и подозрительным поведением двуличного администратора, колеблющегося заместителя генерального директора, невидимого обличителя, склонного к оккультизму генерального директора и словно околдованного директора по проблемам человеческих взаимоотношений. А вот вам, по существу, ключ к этой истории: понять ее умом невозможно. Невозможно! Следовательно, тот, кто упорно хотел добиться истины, должен был отказаться от строгой логики и научиться вглядываться в немыслимое, непостижимое, неестественное – короче говоря, он должен был дать волю воображению. А всякий знает, что воображение – это самое неравномерно распределенное в мире сокровище, самое редкое, но и самое опасное, а потому и самое преследуемое, выслеживаемое и скрываемое. Именно из-за отсутствия воображения, а вовсе не из-за чрезмерной алчности наши полководцы и проиграли это сражение. Чем поразительнее идея, чем больше она ошеломляет, тем больше она встречает сопротивления и тем больше надо иметь твердости, чтобы его сломить. Итак, я уверен, что, если бы люди, ответственные за руководство фирмой «Россериз и Митчелл», а также их банкиры, их министры, их советники смогли хоть на минуту подняться над собой, они согласились бы на необходимые жертвы. Увы! Они были на это совершенно неспособны. Они лишь задыхались от сарказма и беспомощно кудахтали: «Ах, дорогой мой, я расскажу вам презанятную историю, и совершенно достоверную! Наш директор по проблемам человеческих взаимоотношений – какой-то чудак! Послушать его, так нам следует немедленно мобилизовать все наши силы для изучения тайны кладбища, знаете, того самого, Пер-Лашез, там у них, во Франции, недалеко от здания нашего филиала из стекла и стали. И для чего, как вы думаете? Держу пари, не угадаете! Чтобы обнаружить автора этих дурацких текстов, о которых я рассказал вам по телефону на прошлой неделе, и узнать, не может ли это послужить поводом для увольнения некоторых служащих! Подумаешь, кладбище! Куда мы катимся, черт побери, если наши лучшие администраторы уже не могут без дрожи смотреть на венки, каменные кресты и позеленевшие бронзовые бюсты? У них слишком чувствительные нервы! Ну пусть бы этот директор по проблемам человеческих взаимоотношений хотя бы привел доказательства, разумные доводы! Так нет, ничуть не бывало! Послушать его, так нам нужно просить у нашего дорогого префекта разрешения закрыть кладбище на неделю и, вооружившись факелами и вилами, начать эксгумацию трупов! А для чего, спрашивается? Для того, чтобы открыть тайну обличителя фирмы „Россериз и Митчелл-Франс“! К черту его обличения! Если французы больше в нас не нуждаются, ну что ж, мы поедем в Испанию! Там по крайней мере каждый день устраивают процессии, у них повсюду выставлены распятия, и у каждого сотрудника на письменном столе статуэтка пресвятой девы! Уж там-то умеют Изгонять злых духов! Я надеюсь, дорогой министр, что все это не помешает вам получить, в виде исключения, участок земли в вечное пользование и быть похороненным на этом знаменитом кладбище! Но не будем больше говорить об этом, у нас еще много прекрасных дней впереди, чтобы производить и продавать грандиозное количество машин, а вам, дорогой министр, подписывать бесчисленные приказы, ха-ха-ха, бесчисленные приказы! А пока мы будем импортировать, экспортировать, производить, упаковывать, расти, и да здравствует соя, дорогой мой, хвала свекле, кукурузе и пшенице, а также свинине и говядине: мы импортируем лучшие куски – мякоть и ромштекс, вырезку и филе, антрекот, бифштекс и баранью ножку, сеньор, и баранью ножку, а экспортируем бычий хвост и желудок, грудинку, огузок и зашеину и постную лопатку, сеньор, и постную лопатку! Пропишем обездоленным массам суповую говядину, и да здравствует Восточное кладбище, ха-ха-ха, и его связь с нашей полнотелой красоткой „Россериз и Митчелл“ с пышным бюстом и жирным задом; выпьем же, дорогой министр, за здоровье нашего директора по проблемам человеческих взаимоотношений и в доказательство нашей признательности поможем ему и выхлопочем для него маленькую ямку в седьмом секторе на седьмом участке, между Элоизой и Абеляром[10]10
  Трогательная история двух влюбленных XII века. Богослов Абеляр и монахиня Элоиза, тайно обручившиеся и затем разлученные, пронесли свою привязанность через всю жизнь и были похоронены в одной могиле.


[Закрыть], ха-ха-ха! И да здравствует наша красотка, пышный бюст и жирный зад!»

Нет, думал я печально, подходя к зданию фирмы, чего бы ни стоила моя интуиция, я все же боюсь, что ее высмеют эти господа. Поэтому, чтобы проверить до конца мою идею, я лучше перелезу вечером один через стену кладбища. Избави бог снова оказаться под властью тех, кто держит в руках золотые слитки и платежные ведомости: эти уже ничего не боятся. Но злые духи сделались настойчивыми: они вышли из своих убежищ и начали вынюхивать, что происходит за непроницаемыми дверями власть имущих. В общем, злые духи тоже осмелели.

Аберо с Центрального массива принадлежал к числу «прогрессистов». Он был заместителем директора по прогнозированию. В этот период обличений и появления трещины Аберо – бывший студент Горной школы, прельстившийся легкой наживой и перешедший в обширную сферу коммерции, – пользовался странной репутацией. Все знали, что он никогда не поднимется выше по служебной лестнице, ибо стал жертвой беспощадной самозащиты руководителей того времени, насмешливо вопрошавших: «Разве из ученого математика непременно должен выйти хороший торговец?» Как правило, этот тезис применялся к каждому, кто появлялся на предприятии в ореоле знаний, с солидным университетским багажом. Вот тут-то наши коммерсанты, разъедаемые жестокой завистью и грязным злословием, забывали о своих распрях, смыкали свои ряды и, приглушив взаимную вражду, кричали в кулуарах: «Подумаешь! Все как один восхищаются новичком и говорят: он кандидат юридических наук, лиценциат физики, доктор философии! Допустим, все это очень хорошо, но каким образом его ученость и культура помогут нам увеличить сбыт товаров? Сегодня нашим предприятиям нужны люди простые, те, кто трудятся, не мудрствуя лукаво! Вы думаете, это так легко – продавать? Ну что ж, пусть-ка он попробует, наш новичок! Пусть объедет наши поселки и предместья, пусть потрется среди миллионов потребителей на местах, тогда, быть может, он поймет, что, если хочешь торговать, не надо Залетать слишком высоко. К счастью, нашими фирмами управляют отнюдь не интеллектуалы, иначе что стало бы с нашим обществом потребления? Никто не сравнится с крепким и здравомыслящим администратором, который не растеряется при виде солнечного затмения и не впадет в мечтательность, глядя на порхающую бабочку; он не заглядывает далеко вперед, зато хорошо видит все, что происходит у него под носом, – видит, как мимо его дверей проносятся лопающиеся от обжорства моторизованные граждане и гражданки, направляясь в наши магазины. Да, правда, говорили эти сотрудники, занятые торговлей, мы с отвращением отворачивались от некогда почитаемых профессий и не терзали наши мозги бесполезными и постылыми науками, но мы узнали зато, чем надо торговать и как искусно упаковывать товары. Что же касается так называемой элиты, пусть она остается в своих лабораториях, пусть ищет способы усовершенствовать наши машины, наши приборы, наши средства коммуникации, наше больничное оборудование, моторы наших автомобилей и наши холодильники. Но пусть не суется в наши дела, в наши фирмы, в нашу торговлю, и не мешает нашему развитию и росту. Ведь мы не лезем преподавать вместо них!»

Таким образом Аберо был обезврежен, и фирма даже была ему благодарна за то, что он украшал своим присутствием совещания дирекции у Сен-Раме: последний никогда не упускал случая публично подчеркнуть широту своих взглядов, а также смелость своей системы подбора кадров, приводя в пример этого инженера из Горной школы. Итак, Аберо больше не вызывал опасений ни у кого из своих коллег, не считавших теперь зазорным уступить ему первенство в интеллектуальном плане: у нас-де есть один чертовски образованный тип, тем хуже для него, что он сюда попал. Таков был почетный смертный приговор, вынесенный сидевшему передо мной человеку со странным пронизывающим взглядом. Был ли он из «прогрессистов»? Об этом кое-где шли разговоры, и сам Аберо их не опровергал. В наше время всякое суждение о политических взглядах кого-либо из ответственных сотрудников весьма недостоверно. Разумеется, существуют левые партии, которые требуют более или менее радикального изменения общества, но теперь становится все труднее различать их сторонников внутри предприятий. Аберо и Ле Рантек были странно похожи друг на друга и в то же время похожи и на других своих коллег. Наверно, их роднило то, что все они «знали», как писал обличитель, и понимали необходимость применять известные методы управления. В те времена способность вести дискуссию об импорте нефти с заведующим отделом министерства экономики и финансов ценилась выше умения предсказать с помощью разностороннего анализа, какие политические и военные проблемы может вызвать энергетический кризис через двадцать или пятьдесят лет. Умение набросать широкую картину развития общества встречало, можно сказать, пренебрежение, а умение вычислить будущий курс лиры или кроны вызывало восхищение и давало смелому предсказателю право на руководящий пост. В ту пору политические взгляды отличались такой же неустойчивостью, как и курс западных валют. Многие административные сотрудники – дерзкие краснобаи, размахивавшие руками и жонглировавшие дешевыми парадоксами, – кричали на глазах у своего восхищенного патрона, что они сотрудничают и поддерживают левых. А тот в конце званого обеда шептал своим потрясенным слушательницам:

– Видите вон того молодого человека? Это мой ответственный секретарь, я предсказываю ему блестящее будущее, он получает чрезвычайно высокое жалованье для человека его возраста; так вот, дорогие мои, он член революционной партии социалистов. – И, радуясь произведенному эффекту, добавлял: – Сегодня нам нечего бояться левых; мы соорудили для великих держав мягкие кровати по их собственной мерке, с тонкими простынями и надушенными покрывалами; теперь нам могут угрожать только негры и мулаты. Однако, – заканчивал он, взмахнув рукой, – мы будем посылать им каждый год несколько тонн маргарина, а затем, в случае чего… хм, вы меня понимаете!

И босс громко хохотал, властно требуя внимания ответственного секретаря, которого ждало блестящее будущее, хотя тот и состоял в революционной партии социалистов. А молодой человек улыбался, скаля крепкие белые зубы.

Примирился ли Аберо со своим положением или еще надеялся отыграться? Хотел ли он, чтобы Рустэв выжил Сен-Раме? Я мало общался с ними и знал о нем лишь то, что уже рассказал.

– Не утруждайте себя объяснениями, для чего вы хотели меня видеть, – сказал Аберо, – я уже в курсе всего; к слову сказать, меня восхищает ваше умение убеждать: ведь Бриньон был решительно настроен против вас, а вернулся к нам в полном смятении, побежденный. Итак, насчет подражания голосу Сен-Раме мы договорились: каждый волен подчиниться или отказаться. Но мы решили сами немедленно приступить к самостоятельному расследованию… И мы надеемся, что, несмотря на недавнее повышение, вы примкнете к нам.

Аберо поглубже уселся в кресло и закурил тонкую сигару. Итак, он предлагал мне присоединиться к их группе. Это предложение открывало для меня новые перспективы, но требовало тонкой игры, ловкого лавирования между моими коллегами и главным штабом, который привлек меня в свои ряды. Сумею ли я выпутаться? Аберо угадал мои мысли.

– Я понимаю, вам будет нелегко сманеврировать и присоединиться к нам; теперь вы, может, слишком близки к генеральной дирекции, однако, за исключением злопамятного Ле Рантека, никто из нас не сомневается в ваших способностях и доброй воле; к тому же у нас общая и единственная цель: положить конец всем нелепостям и насмешкам, ибо, если они не прекратятся, никому уже не будет смешно.

– Вы правы, – медленно проговорил я, – но дайте мне немного подумать: наша беседа ведь несколько необычна. Заранее могу лишь сказать: я не вижу, почему бы сотрудничество с Сен-Раме и Рустэвом исключало для меня участие в ваших поисках.

– Что ж, – сказал Аберо, – хотите, мы обсудим вместе этот вопрос?

– Охотно, – ответил я сухо, раздраженный самоуверенностью и высокомерными нотками в голосе моего коллеги, – насколько я вас понял, вы решили поднять открытый мятеж против генеральной дирекции.

– Приблизительно так, но с той разницей, что наш мятеж, вопреки вашему определению, отнюдь не открытый. Наши действия, наше недовольство вытекают прежде всего из благих побуждений: как можно скорее вступить в борьбу с противником нашего предприятия; затем, наши решения не были нигде оглашены, и, будьте покойны, мы не собираемся распространять их в свитках, перевязанных зеленой с черным лентой, поэтому здесь нельзя говорить об открытом мятеже. Нас отстранили от участия в проведении операции, и мы не понимаем почему; поскольку за это время дела в нашей фирме, мягко говоря, отнюдь не наладились, мы по-прежнему в недоумении. К тому же мы много думали о появлении этих свитков, об их распространении, и некоторые факты кажутся нам очень странными. Так, мы пришли к заключению, что только люди – будь то один человек или несколько, – имеющие доступ к картотеке и к делам предприятия, могли пользоваться свободой передвижения, необходимой для подобного рода действий.

– Позвольте вам заметить, – возразил я, – что мы не дожидались ваших заключений для рассмотрения этой гипотезы и именно поэтому решили проверить всех, начиная с нас самих. Если бы вы довели ваше рассуждение до конца, то поступили бы, как я, и согласились все до одного – и по доброй воле – участвовать в подражании, чего от вас и требуют.

– Ваши слова, скорее, убеждают меня, что вы, да и вся генеральная дирекция потеряли голову: это подражание смехотворно и совершенно бессмысленно. Кто-то умело подражает голосу Сен-Раме, и вы надеетесь обнаружить его, требуя, чтобы все руководящие сотрудники фирмы участвовали в подобном балагане! Нас угнетает не сознание, что нас подозревают, а ощущение, что наша фирма понемногу теряет рычаги управления. Подозрения нас не пугают, но тогда принимайте реальные меры, делайте у нас обыски, проверяйте, как мы проводим время, допрашивайте наш персонал, наши семьи, наших друзей, но, бога ради, не теряйте больше времени и энергии на эти нелепые разговоры!

Аберо был прав. Слушая его, я ясно сознавал, в каком по меньшей мере нелепом виде выставила себя дирекция с самого начала. Захваченный водоворотом повседневных дел, оказавшись, сам того не желая, в самой гуще событий, я до сих пор лишь смутно испытывал это ощущение. Но теперь все сразу прояснилось в моем сознании. Поведение американцев, особенно Мастерфайса, обращения Сен-Раме к персоналу, приказ подражать голосу генерального директора – все это показалось мне тревожными симптомами растерянности. Встретив пронзительный взгляд Аберо, я устыдился, что согласился выполнить странную миссию, возложенную на меня вице-президентом, – но кто в наше время посмел бы отказаться? Аберо нарушил молчание:

– Моя точка зрения такова: нас сознательно и, разумеется, без нашего ведома отстранили от проведения операции. Повторяю, это моя личная точка зрения; кроме моей жены, вы единственный человек, кому я это высказал.

– За что же мне такая честь? – спросил я недоверчиво.

– Очень просто, дорогой директор по проблемам человеческих взаимоотношений, – ответил Аберо улыбаясь, – вы один можете мне помочь Я уверен, что вы были невольным свидетелем разных фактов, поступков, высказываний, которые мне теперь было бы очень важно проанализировать, и, уверяю вас, тогда многое бы прояснилось. Вы не сделали этого сами, потому что ваши обязанности затянули вас в самую гущу событий. Чтобы решить трудную проблему, надо как бы посмотреть на нее с высоты, потом взять разгон и ринуться вниз, подобно соколу… А теперь, – добавил он, как будто говоря сам с собой, – быть может, интересы предприятия, а значит, и наши, состоят не в том, чтобы осветить положение, а в том, чтобы сгустить краски и затемнить это дело, раз уж мы зашли так далеко.

– Так чего же вы ждете от меня, в конце концов?

Аберо секунду помедлил, потом встал, подошел к окну и, распахнув его, высунулся наружу.

– Что вы делали на днях в тупике Роне? – спросил он вдруг, резко повернувшись.

Я подскочил. Уж не играл ли он мной для собственной забавы с самого начала нашей встречи? Я сразу перешел в наступление.

– А вы? – ответил я резко. – Я видел, как вы вышли из таверны.

– Не сердитесь, я в самом деле был в этой таверне, захожу туда почти каждый вечер пропустить стаканчик после работы. Может, и вы с Селисом случайно нашли еще одну таверну в этом уголке?

– Прошу вас, – оборвал я его, – сейчас не время для шуток! Как знать, быть может, судьба «Россериз и Митчелл-Франс» в какой-то степени решается в эти минуты.

– Вы правильно заметили, дорогой друг, она решается и здесь, но в очень малой степени, ибо вы меня не разубедите, что она решается главным образом в другом месте.

– Где же?

– А вот где именно, мы должны не только найти, но и доказать, что это так, – ответил Аберо, – ибо в конце концов с помощью минимальной сообразительности и интуиции не так уж хитро догадаться, где она решается, но вот доказать – это совсем другой коленкор.

Я вдруг потерял терпение и решил осадить этого субъекта, обрушив на него одну из тех проповедей, которые-мне так хорошо удаются, благодаря чему я и занял свою высокую должность и укротил Ле Рантека и Бриньона. А этому Аберо, выпускнику Горной школы, зажатому в тиски нашими коммерсантами, я сказал следующее:

– Откуда в вас столько злобы и высокомерия, Аберо? Вы пытаетесь меня обойти и толкнуть в лагерь мятежников. И все почему? Потому что я вам мешаю. Вас одиннадцать, а вам хочется, чтобы было двенадцать; и вы просто беситесь, что я стою в стороне, вне вашего влияния. Ведь вы глава этой мятежной группировки, вы сбиваете всех с толку, желая отомстить им за ваши неудачи, за то, что они столкнули вас с пути к власти. Что вам понадобилось у нас? Да сумеете ли вы продать хотя бы один галстук? Ну где ваши прогнозы? Что вы предсказали? Что вы предвидите? Так вот, я вам скажу: вы предвидите, что, используя беспорядки, вы наверстаете упущенное. Быть может, вы и есть обличитель? Ваша логика, ваша хитрость, ваша злопамятность для этого очень подходящая закваска, вот почему вам с дьявольской изворотливостью удалось впрыснуть в утробу нашего предприятия изрядную дозу яда и неведомых вирусов. Вы много знаете, Аберо, и, как видно, у вас полно задних мыслей. Проповедуете ли вы ложь, чтобы выпытать правду, или вы и есть тот самый злоумышленник, которого мы разыскиваем? Я очень хорошо представляю себе, как вы сидите в номере отеля и строчите эти обличения, желчно насмехаясь над теми, кто «знает», потому что сами-то вы ничего не знаете. Почему вы не строите дорог и мостов: для улучшения транспорта и сбыта товаров? Что понадобилось горному инженеру в главном штабе нашей фирмы? А может, вы подосланы не вашими коллегами, а какой-нибудь политической партией? Может, вы решили использовать все средства, даже самые подлые, чтобы сокрушить нашу компанию и обмануть наших руководителей? Если так, вы окажетесь виновным – и вы, и ваши сообщники – в чудовищном преступлении. Общество потребления прочно стоит на ногах, Аберо! Чем же вы хотите его заменить? Я вижу в вас печальный образец крупного руководителя, скучающего буржуа, готового без конца злословить и разрушать, ничем при этом не рискуя, и в то же время желающего пользоваться всеми благами и наслаждаться жизнью, злоупотребляя свободами, которыми щедро одарило нас демократичное индустриальное общество. Теперь я открыл причину растущего у нас возбуждения: это вы его провоцируете. Ваша цель – дезорганизовать предприятие, чтобы затем реорганизовать его исключительно в собственных интересах. Вы ненавидите Анри Сен-Раме и водите за нос Рустэва и своих коллег. Однако теперь я облечен новой властью и на меня возложена миссия, которую я выполню во что бы то ни стало: я заставлю всех сотрудников администрации подражать голосу генерального директора. Мне не нужны ни ваши поучения, ни ваши советы, говорите прямо: готовы ли вы участвовать в этом, да или нет?

Стыдитесь, Аберо, вы оплевываете наши свободы, наше процветание, наш рост, наш cash-flow, наши staff and line, наш закон спроса и предложения, наше изобилие и благоденствие наших народов и нас самих. Посмотрите на себя – вы тощий или толстый, Аберо? Вы толстяк. Что вы едите, Аберо? Говяжье филе или хребтину? Вы едите филе. Что вы предпочитаете – зашеину или вырезку, Аберо? Вы предпочитаете вырезку. А разве вы не отталкиваете с отвращением бычий хвост или край, суповую говядину или огузок? Вы отталкиваете их. А какое у вас жалованье, Аберо, – ничтожно малое, убого среднее или чертовски высокое? Чертовски высокое, Аберо, оно вздымается до облаков, белых облаков, спокойно плывущих по голубому небу нашей цивилизации, которую вы хотите очернить, исполосовать безобразными молниями и уничтожить. И вы мечтаете, Аберо, что мир наш погибнет, на наших нефтяных скважинах запылают пожары, наши стада будут отравлены, свежие овощи завянут, а сухие превратятся в труху; наши фрукты сгниют, прекратится промышленное изготовление майонезов, наши замечательные живительные напитки станут безвкусными, и наши реки пересохнут! Вот о чем вы мечтаете, Аберо, но в ваших зловещих видениях вы не забываете построить себе Ноев ковчег и захватить с собой хорошую вырезку, кусок филе, ромштексы, бифштексы, спелые и сочные персики, а также горючее, лоты, буры, современные хирургические ножи, бургундские и рейнские вина, коньяки, арманьяки и шлюх со всего мира. А потом, Аберо, после потопа, вы причалите к берегам вашего хозяина Сатаны, и он вас отблагодарит. О, Аберо, я вижу вас с золотым трезубцем в руках и длинным зеленоватым хвостом, вижу, как вы шагаете по песчаным отмелям, которые были нашими океанами в те счастливые времена, когда люди весело производили, упаковывали, продавали, копили деньги, делали вклады и, весело напевая, занимались инвестициями и амортизацией! Так знайте же, Аберо, вы еще не победили: вы встретите на своем пути миллионы граждан и гражданок, возглавляемых тысячами директоров по проблемам человеческих взаимоотношений, которых направляют и воодушевляют сотни председателей и генеральных директоров компаний, коими в свою очередь мудро и твердо руководят десятки маршалов и глав государств, примирившихся ради общего дела с обнищанием своих народов; уж они-то, совещаясь на самом высоком уровне, найдут нужную тактику, чтобы уничтожить ваш золотой трезубец и отрубить вам зеленоватый хвост! Долой всех, кто пытается сокрушить наши гигантские американские и транснациональные предприятия! А теперь, господин заместитель директора по прогнозированию, на основании полномочий, данных мне нашими любимыми руководителями, во имя высших интересов нашей фирмы, так же как и ваших собственных, я требую, чтобы вы согласились подражать голосу Анри Сен-Раме, генерального директора фирмы «Россериз и Митчелл-Франс»! Что вы мне ответите?