Текст книги "Девушки и единорог"

Автор книги: Рене Баржавель

Соавторы: Оленка де Веер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Расцеловав девушек, она напоила их чаем. Она говорила не переставая, потому что устала молчать в одиночестве, а также потому, что была рада увидеть Молли и Гризельду. Она старалась показать девушкам, как она любит их, болтая без перерыва обо всем, что приходило ей в голову.

Она рассказала им и про французский флаг. Однажды констебли заявились к ней и хотели обыскать хижину, так как подозревали, что она прячет у себя мятежника, но она не разрешила им войти. Она заявила лейтенанту, что является гражданкой Франции и что полицейские не имеют права войти в ее дом. Да, она так и заявила, твердо, но вежливо. Разумеется, она понимала, что грубость в общении с полицией ни к чему хорошему не приведет. Она показала полицейским свои документы и даже предложила им молока. Но только снаружи. Впрочем, они от молока отказались. Лейтенант некоторое время размышлял, нахмурившись, потом приказал своим людям уехать. Больше они здесь не появлялись. Этим же вечером она смастерила французский флаг из трех кусков материи и рукоятки от метлы. Она водрузила его над входом, чтобы полиция знала, что сюда вход ей запрещен. Или она напишет о нарушении своих прав королеве и президенту Франции, что неизбежно приведет к международному скандалу.

Гризельда воспользовалась мгновением, когда хозяйка поднесла чашку к губам и была вынуждена замолчать. Она поспешно сказала, что у нее прекратились прогулки на машине, потому что шофер тетки Августы куда-то уехал.

– Знаю, знаю, – кивнула Эрни. – Бонни Бонниган рассказал мне об этом вчера вечером, когда зашел за яйцами от моих несушек.

Гризельда с тревогой ожидала продолжения. Но его не последовало, и она рискнула развить начатую тему.

– Интересно, где он надеется найти в этих местах работу для шофера. Насколько я знаю, во всей округе других автомобилей нет.

– Ну, – протянула мамаша Молли, – Шаун Арран не только шофер.

Было ясно, что она знает кое-что еще, и она даже хотела сказать это, но остановилась. Помолчав и выпив чаю, она сказала:

– Кроме всего прочего, это страстный путешественник.

Вот и все, что удалось узнать Гризельде. Она вернулась в Сент-Альбан, оставив Молли общаться с матерью. Кроме того, Молли собиралась заглянуть на ферму Боннигана. У Бонни был сын, которого звали Ферган. Он и Молли были знакомы с ним с детства, и они стремились продолжить и укрепить это знакомство.

* * *

Амбруаз прислал Элен свою фотографию по ее просьбе. Небольшой овал глянцевой бумаги, наклеенный на прямоугольник картона, украшенный гирляндой с фамилией фотографа красивым наклонным шрифтом.

Амбруаз был сфотографирован стоя, опирающимся на небольшую колонну. Элен долго рассматривала фотографию, держа ее слегка дрожащими пальцами. Ее сердце таяло от нежности. Потом она помчалась показывать фотографию сестрам и родителям.

– Какой милый! – восхитилась леди Гарриэтта.

– Он походит. – начал сэр Джон.

– Это потому, что он тебе нравится, – фыркнула Китти.

– Красивый мужчина! – оценила Амбруаза Джейн.

– Да благословит вас Господь! – сказала Элис.

– Моя маленькая голубка, – вздохнула Эми.

Гризельда ничего не сказала, но поцеловала Элен и отвернулась, чтобы скрыть слезы. У нее не осталось ничего. Ни фотографии, ни письма, ни одной самой короткой записки, ни волоска – ничего, никаких следов прошлого. Шаун неожиданно появился на фантастической машине, а потом исчез, не оставив после себя никаких свидетельств своей реальности.

А теперь он постепенно исчезал второй раз, потому что Гризельда не всегда могла вспомнить его черты. В памяти остались только глаза, смотрящие на нее из тени, отбрасываемой козырьком его жуткой каскетки. Нет замечательной каскетки!.. Серые, иногда казавшиеся почти зелеными или голубыми глаза, смотревшие на нее с тревогой, с нежностью, с насмешкой, с безмерной радостью. Все остальное казалось ей расплывчатым туманом, в котором таяли когда-то так хорошо знакомые черты. Иногда же она видела его так отчетливо, словно он находился рядом, видела его ироничный взгляд, когда он протягивал ей руку, чтобы помочь забраться на машину, окутанную голубым дымом.

Достаточно было ей лечь в постель, как она ощущала вес его тела, такого легкого и такого тяжелого, отсутствие которого давило на нее невыносимой тяжестью. Она ощупью находила в темноте спички на прикроватном столике, зажигала лампу, откидывала одеяло и принималась шагать по комнате, от большого зеркала к дверям и от дверей к большому зеркалу, негромко и яростно взывая к Шауну:

– Теперь ты доволен? Почему ты уехал? Ты был несчастлив? Теперь, когда ты все испортил, ты доволен? Ах, глупый, глупый! Где ты сейчас? Где ты, отзовись!

Остановившись перед зеркалом, она смотрела на свое отражение, потом сбрасывала ночную рубашку.

– Взгляни на меня! Только посмей сказать, что ты не любишь меня! Я здесь! Но где же ты?

Она надеялась, что он вот-вот появится в зеркале со своей обычной легкой улыбкой, отбросит в сторону каскетку и протянет к ней руки. Она закрывала глаза и ждала, ждала.

Но, открыв глаза, она видела в зеркале за своим отражением только большой желтый глаз лампы, игру теней со слабо поблескивавшими предметами мебели, рога единорогов, возможно, знавших обо всем, приглушенные краски ковра и подушек и темные углы, в которых пряталась пустота.

Потом она бросалась в постель, дрожащая от холода, но успокоившаяся на несколько часов.

Молли и ее мамаша вместе с тремя помогавшими им служанками усердно трудились с утра до вечера над нарядами для бала. Руководство над ними взяла на себя леди Гарриэтта. Она то и дело отправляла горничную за Гризельдой, чтобы узнать ее мнение или обсудить очередную идею. Гризельду немного отвлекали разговоры с матерью, но она быстро уставала и поспешно выскакивала из комнаты, превратившейся в швейное ателье.

Гризельда с трудом переносила заточение в комнате. Убегая из дома, она то забиралась на скалу, то бродила по лесу, надеясь избавиться с помощью ходьбы от нелепой душевной боли. Так змея пытается избавиться от старой кожи, когда трется о ветки кустов и камни. Она десятки раз проходила одними и теми же аллеями, не видя ничего вокруг себя, и только знакомые ароматы зелени и цветов немного успокаивали ее.

Ардан, такой же печальный, как хозяйка, сопровождал ее. Иногда он безуспешно пытался вовлечь Гризельду в игру. Уагу, никогда не показывавшийся на глаза, скользил в кустах рядом с дорожкой и еле слышно повизгивал. Он сильно линял, и его белый хвост стал серым.

Вместе с фотографией Амбруаз прислал Элен вопросы, появившиеся у него во время работы над книгой. Он попросил ее обсудить их с отцом и подготовить возможные ответы к тому моменту, когда он появится на острове для участия в церемонии бракосочетания. Это слово заставило сильно биться сердце Элен. Она знала, что скоро состоится свадьба, она ни о чем другом не думала с утра до вечера, но увидев на бумаге слово «бракосочетание», написанное рукой Амбруаза, она почувствовала сильнейшее волнение. Она перечитывала письмо, задерживалась на других фразах, но ее взгляд невольно возвращался к этому слову, словно оно было написано огненными буквами. Свадьба, брак. Почему эти слова вызывали у нее тревогу? Однажды дождливым вечером, когда они с матерью сидели в салоне перед камином, в котором, несмотря на лето, горел огонь, леди Гарриэтта вздохнула и сказала, обращаясь в Элен:

– Дорогая, тебе нужно знать кое-что, потому что ты скоро выйдешь замуж.

Помолчав и вздохнув еще раз, словно стараясь набраться мужества, она продолжала:

– Так вот, брак – это. – и замолчала.

– Да, мама? – сказала Элен, ожидая продолжения.

Леди Гарриэтта покраснела. В этот момент в комнату ворвалась Брижит, державшая в руке зажженную лампу. Извинившись, она повесила лампу на стену и выскочила, унося с собой лампу, которую требовалось заправить.

На этом откровенный разговор с дочерью закончился. Элен представляла, что вечером после свадьбы между мужем и женой что-то происходит, но не знала, что именно. Более того, она и не стремилась узнать, надеясь, что это какой-то несущественный момент перед началом совместной жизни с Амбруазом, когда между ними установится полное взаимопонимание, укрепляемое любовью и совместной работой.

Когда однажды утром Гризельда проснулась, на нее снизошло озарение. Как только она не подумала об этом раньше? Как она могла оказаться такой глупой? Боже, только бы не оказалось поздно! Только бы дождь и ветер не унесли его, в то время как ее терзали бесплодные переживания!.. Письмо! Конечно, он оставил ей письмо! Он не мог прислать его по почте на остров, потому что оно могло попасть в другие руки. Но он должен был написать ей!.. И оставить письмо в самом надежном месте! Конечно, этим местом был зеленый храм их любви. Возможно, он долго ждал ее там, в то время как она бессмысленно сидела на острове, где он не мог показаться.

Она поспешно оделась, загнав до полного изнеможения Молли, вскочила на велосипед и помчалась к зеленому убежищу, где он мог все еще ждать ее. Если его там не окажется, она обязательно найдет в дупле старой ивы письмо, несколько слов, что-то такое, что сразу же объяснит ей все.

Оказавшись на перекрестке, где в разные стороны расходились три дороги, она сообразила, что не знает, какую дорогу ей выбрать. С самой первой их совместной прогулки она интересовалась только шофером. Сидя рядом с ним в облаке синего дыма, она смотрела или вдаль, куда машина уносила ее, или на Шауна. Или вообще никуда не смотрела. Ее совершенно не интересовала дорога. Она не представляла, где они находились. Это не имело значения. Важным было только находиться возле него на дымящем и грохочущем железном драконе, уносившем их к новой жизни.

Несколько дней она металась по дорогам, безуспешно пытаясь найти несколько ив, склонившихся над ручьем. Однажды ей показалось, что она узнала осиновую рощу. Но войдя в лесную тень, она оказалась в совершенно незнакомом месте. Здесь не было ни ручья, ни ив, ни усеянной листьями и цветами лужайки. И она поняла, что никогда не найдет то место. Зеленое убежище захлопнулось и исчезло, как было с Мерлином. Но существовало ли это место в действительности? Ее тело еще помнило о пережитой тогда радости, но сознание ни в чем не было уверено. И она перестала искать. Но не переставала думать об этом человеке, появившемся ниоткуда и бесследно исчезнувшем в неизвестности.

* * *

Шестнадцать фениев перевезли из Донегола в Дублин, где они должны были предстать перед военным трибуналом. Среди них находился Брайан О’Маллагин из Баллиманакросса, один из трех раненых повстанцев, задержанных капитаном Макмилланом. Пуля пробила ему легкое; рана была инфицирована, и его жизнь угасала с каждым днем. Врачи считали, что ему осталось жить несколько недель. В зале суда, куда его принесли на носилках, он был приговорен к смертной казни.

С самого начала процесса в Дублине в графстве Донегол возобновились акции террористов. Несмотря на мужество фениев, результативность их нападений была незначительной. Во время засад мятежникам приходилось использовать весьма примитивное вооружение. Бомбы они делали из древесного угля и селитры. Почти все силы королевской полиции графства были брошены на охрану дорог и побережья, чтобы затруднить доставку оружия мятежникам. Лейтенанту Фергюсону присвоили звание капитана.

Малый салон на острове Сент-Альбан превратился в швейное ателье. Если не считать Элен, которая могла появиться на бале в наряде невесты, для каждой девушки требовалось сшить по два платья – одно для свадьбы и другое для бала.

Гризельде пришлось всерьез подключиться к матери и Эрни; еще две служанки занимались множеством мелких деталей – они сшивали, подрубали края, занимались перекидными швами, наметкой и другими вспомогательными операциями. Эми прислала в малый салон дочь кучера Джеймса Мак Кула Кушина двенадцатилетнюю Нессу, последние несколько месяцев помогавшую на кухне. Девочка была тщательно вымыта и причесана. Ее вооружили большим магнитом в виде конской подковы и заставили собирать с ковра потерянные во время работы булавки.

Гризельда делала быстрые наброски на клочках бумаги, на столе и даже на зеркале, Эрни кроила, Молли подгоняла на первой попавшей под руку девушке. Частично готовое изделие примерялось, Гризельда сурово критиковала, Эрни исправляла недоделки, все вместе шили, шили, шили. Леди Гарриэтта вздыхала, оценивала результаты, волновалась.

– Ах, как это красиво!.. О Боже, мы никогда не закончим.

За неделю до великого дня платья Джейн, Китти и леди Гарриэтты были практически готовы. Платье невесты, напяленное на манекен, оставалось центром общего хоровода. К нему постоянно что-то добавлялось, поднималось, опускалось, крепилось булавками, подшивалось, подрезалось. Манекен поворачивали к окну, к зеркалу, к Гризельде, к леди Гарриэтте. Джейн попыталась примерить платье, которое едва не лопнуло на ней по швам, и тут же наступила на кружевную кайму.

Бедняжка Джейн разрыдалась:

– Я слишком маленькая! И слишком толстая!

Успокоилась она только при примерке своих двух платьев, зеленого для свадьбы, в котором она походила на зеленый шарик, и белого для бала, подчеркивавшего ее свежесть и пышность форм. В итоге она заулыбалась и осталась довольна результатом.

– Если бы я была юношей. Кстати, на балу будет много молодых людей? А, все равно они будут замечать только Гризельду.

Она без ревности относилась к сестре, восхищалась Гризельдой и находила ее очень красивой. Но она боялась, что на нее не обратят внимания. Ведь когда он будет, следующий бал?

Джейн хотела снова примерить платье для невесты. Однако эта идея была встречена общим протестом, и она убежала из салона, унося с собой прицепившуюся к ноге белую ленту.

Повсюду валялись куски тканей и клубки ниток, стол превратился в подобие верстака, все свободные кресла были заняты какими-нибудь платьями разной степени готовности, юбками или размотанными рулонами ткани.

Немного облегчила работу швейного ателье Элис, которая заявила, что не собирается пойти на бал, а на бракосочетании будет присутствовать в воскресном черном платье. На протесты матери она мягко возразила, что в этом платье она посещает мессу, а если уж это годится для Бога, то вполне будет годным и для ее сестры.

Гризельда дважды переделывала свое бальное платье. Сначала, пылая яростью на Шауна и желая отомстить ему, она устроила себе такое головокружительное декольте, что у матери глаза стали размером с блюдца. Но она не успела высказать негодование. Стоило Гризельде увидеть себя в зеркале, как она покраснела, правда, не от стыда, а от жгучего укуса сожаления. Нет! Она никому и никогда не покажет этого! Она даже на палец не сдвинет кромку платья, открывая то, что так нравилось и что так любил Шаун. И она сконструировала с помощью китового уса высокий воротник, едва ли не доходивший до ушей. Это уродство было встречено всеобщим возмущенным воплем, и она остановилась на разумном выборе декольте средних размеров.

Иногда при мысли о празднике музыки и света ее охватывало волнение, и она начинала мечтать о встрече с каким-нибудь мужчиной, который позволит отомстить покинувшему ее Шауну. Пусть это будет хотя бы ее кузен Генри. Кстати, как давно она видела его последний раз? Это было. Сколько лет назад? Тогда он гонялся за ней по аллеям на острове. Она нырнула в туннель и на выходе наткнулась на него, ослепленная солнцем. Она оказалась в его объятиях. Генри пыхтел, и от него несло потом. Она быстро поцеловала его – это был ее первый поцелуй с существом мужского пола. А потом больше ничего такого не было. до встречи с Шауном.

Генри тогда покраснел. На кончике его носа багровел вулканический прыщ. Он откашлялся и спросил, не будет ли она. Не согласится ли она когда-нибудь стать его женой. И он туда же!.. Какого дьявола они всегда стараются надеть кандалы на протянутые к ним руки? Она расхохоталась, что выглядело довольно глупо и обидно, сейчас она хорошо понимала это. Потом она помчалась дальше. Он больше не гнался за ней.

Это был очень умный юноша. Он собирался стать дипломатом. А дипломаты много путешествуют. Может быть, сейчас он стал красавцем? Но тогда он очень походил на свою мать, тетку Августу.

Попытка представить чужое мужское лицо привела к материализации из тумана взгляда Шауна, смотревшего на нее с бесконечной печалью. И Гризельда поняла, что никогда не сможет встретить во всем мире другого человека, который заставит ее забыть взгляд Шауна. И у нее сразу пропало желание идти на бал.

Когда юная девушка отправляется на бал, желательно, чтобы она умела танцевать. Ни одна из пяти сестер не знала о танцах больше, чем может инстинктивно знать любая девушка, чувствующая ритм жизни, ветра и музыки, под которую она может колебаться, как стебелек на ветру. Но для бала нужно знать гораздо больше.

На помощь пришла леди Августа, приславшая на остров Симсона, своего метрдотеля, коренного лондонца с изысканными манерами, высокого и тощего, с ухоженной светлой бородкой на круглой луноподобной физиономии. Он обладал качеством, которое могла позволить у своего работника только леди Августа. Не только на севере, но и на юге Ирландии говорили о нем как о человеке, знающем все танцы. И дважды в неделю он появлялся на Сент-Альбане, в большом салоне, превращенном в танцевальный зал.

Сэр Джон теперь спускался на первый этаж только для завтраков и обедов; он даже стал выпивать свой портвейн и курить свои сигары в зале на втором этаже между библиотекой и спальней. Первый этаж превратился в женское царство, веселое, но суматошное; вспышки волнения то и дело охватывали не только оба салона, но и служебные помещения. Сэр Джон, перед тем как спуститься вниз, некоторое время собирался с духом, поглаживая свой брелок, и заранее начинал улыбаться, готовясь к любым случайностям.

Едва он сходил с лестницы, как все сразу начинали интересоваться его мнением, показывали ему образцы тканей, совали под руку куски материи, чтобы он оценил их, требовали выбрать правильное решение из множества возможных. Он всегда ухитрялся уклониться от категорических оценок; если у него и имелось собственное мнение, он всегда оставлял его при себе. Знал, что никоим образом не должен вмешиваться в происходящее. Понимал, что, избавляя женщину от колебаний, нерешительности и необходимости выбора, он лишал ее самого большого удовольствия, и она мстила ему тем, что останавливалась, в конце концов, на самом неудачном варианте. На каждый вопрос он твердил «да, конечно.», «это очень удачно.» и торопился подняться наверх к своим книгам, ни одна из которых никогда бы не осмелилась дурить ему голову разными глупостями. Тем не менее, оставаясь в библиотеке, он чувствовал, как дом вокруг него то и дело вздрагивает, словно чайник, который вот-вот закипит. Он был в восторге.

Симсон, величественный и деликатный, неумолимый и мягкий, делал все, что было в его силах, чтобы передать свои знания дочерям леди Гарриэтты, непрерывно игравшей на рояле кадрили, вальсы и мазурки. Однако Элис, разумеется, не хотела учиться танцевать, Китти частенько пропускала занятия и относилась к ним крайне легкомысленно, голова Элен была занята совсем другими мыслями, а Гризельда с утра обычно так выматывалась, что падала от усталости после нескольких тактов. Единственной прилежной ученицей была Джейн, никогда не пропускавшая занятия, старательно и терпеливо повторявшая показанные маэстро па. Во время танца она не сводила глаз с его лунообразного лица и иногда вздыхала.

Прибывшие, наконец, разборные бараки для полицейских начали монтировать на площадке неподалеку от Тиллибрука, и леди Августа добилась от лейтенанта Фергюсона, к всеобщему облегчению, обещания, что полицейские покинут Гринхолл до дня бала. Во всех окрестных замках и некоторых особняках Донегола, Баллинтры и Баллишаннона женщины трудились над шитьем и занимались примерками, а мужчины делали вид, что их совершенно не интересует приглашение сэра Лайонеля Ферре.

К балу готовились даже в хижинах, потому что леди Августа решила пригласить фермеров. Они должны были танцевать на лужайке перед домом, а если пойдет дождь, им нужно будет перебраться в огромный сарай с соломенной крышей, куда еще не начали свозить новый урожай.

Амбруаз приехал за два дня до торжества. Сэр Джон поинтересовался у него:

– Как дела?

Леди Гарриэтта сказала с приятной улыбкой:

– Надеюсь, что путешествие не слишком утомило вас.

Элен молча смотрела на него огромными глазами, синими, как вечернее небо. Она не знала, что ей сказать, и просто протянула к нему руки, сложенные, словно для молитвы. Он пожал их, слегка похлопал и сказал:

– Счастлив снова увидеть вас. Вы прекрасно выглядите.

Было уговорено, что до свадьбы он остановится у сэра Лайонеля. Жить под крышей дома невесты было бы не совсем прилично. Его пригласили отобедать вечером в Сент-Альбане, после чего кучер Джеймс Мак Кул Кушин должен был отвезти его в Гринхолл.

Для этого обеда, объединившего жениха и невесту за одним столом в последний раз до того, как они станут мужем и женой, леди Гарриэтта посадила их друг против друга и водрузила между ними большую серебряную вазу в виде лодки с веселящимися в ней нимфами. Джейн заполнила вазу цветами и поставила в виде обрамления семнадцать свечей. Конечно, свечей должно было быть девятнадцать, соответственно возрасту Элен, но Джейн подумала, что если свечей будет семнадцать (это был ее возраст), то они могут повлиять на ее судьбу и привлечь на Сент-Альбан еще одного жениха, теперь уже для нее.

Элен не чувствовала вкуса того, что лежало у нее на тарелке. Она машинально подносила ко рту вилку, иногда пустую, и видела только Амбруаза, серебристая бородка которого расплывчато вырисовывалась в золотом свете свечей, а шевелюра медового цвета сияла в еще довольно ярких лучах вечернего солнца. Какие-то мелкие насекомые влетали в комнату через открытое окно, кружились вокруг свечей и тут же превращались в быстро исчезающие искорки.

Обед приближался к завершению. Лихорадочная суета на кухне успокаивалась. Яблочный пирог с корицей только что был доставлен в столовую. Эми вытерла руки льняным полотенцем, уселась на стул и позвала:

– Несса! Иди сюда!

Девочка оставила большую лохань с горячей водой, заполненную тарелками, вытерла руки о свою юбку и медленно направилась к Эми.

– Ты что-то не торопишься?..

– Иду, иду!..

Она была в ужасе и хорошо знала, что ее ждет. На протяжении нескольких последних дней Эми рассказывала ей историю Дейрдры. Она твердила: «Ты ирландка! Ты должна знать о несчастьях Ирландии!»

– Подойди ближе! Сюда! Выпрямись, не нужно горбиться!

Несса остановилась, почти касаясь острых коленей Эми под черной юбкой. Она с трудом дышала, бессильно опустив вдоль тела руки и широко раскрыв глаза.

– Так вот. – сказала Эми. – Надеюсь, ты ничего не забыла?

Несса в ответ быстро закивала головой.

– Продолжим. Так вот, после трех дней и трех ночей жестокой битвы Нейси, муж Дейрдры, и два его брата были убиты, а Дейрдру кинули на повозку и отвезли к королю Конхобару, который давно хотел заполучить ее. Ты слушаешь меня?

Несса опять несколько раз кивнула.

– Ах, бедняжка Дейрдра, несчастная королева!

Вся работа на кухне к этому времени прекратилась, и служанки постепенно подошли к Эми, образовав вокруг нее молчаливый круг. Они много раз слышали трагическую историю, но никогда не упускали возможности услышать ее еще раз. Эми рассказывала ее точно так, как услышала много лет назад от матери, а та услышала ее от бабки, в свою очередь, слышавшей ее от своих родителей. Таким образом, эта история, пришедшая из глубины времени, достигла ушей дрожащего от страха ребенка.

– Ты меня слушаешь?

Несса утвердительно закивала рыжей головкой с кое-как напяленной белой шапочкой.

– И она стала королевой! Королевой, женой короля Конхобара! Он держал ее рядом с собой, она сидела на троне королевы рядом с троном короля. Он укладывал ее в свою просторную, словно поле, постель, устланную волчьими шкурами. Бедная Дейрдра, ставшая королевой! На протяжении целого года она находилась рядом с королем, но за это время она ни разу не открыла ни рта, ни глаз. Целый год она не только ничего не говорила и ничего не ела, она вообще не подавала признаков жизни. Только прислушавшись, можно было понять по ее дыханию, что она жива. На троне королевы и в королевской постели она оставалась сидящей, наподобие вопросительного знака, согнувшейся, опустив голову на колени и закрыв глаза.

Через год король Конхобар решил, что с него хватит. Он заорал на нее: «Дейрдра, грязное животное!»

– О-о-о! – застонали служанки.

– Да, так оно и было! Он крикнул: «Дейрдра, грязное животное! Скажи, кого на свете ты ненавидишь больше всего?» Тогда она выпрямилась, открыла глаза и взглянула на короля. Она была прекрасней, чем когда– либо, ее волосы, заплетенные в косы, казались огненными змеями, глаза сверкали, коралловые губы побелели от гнева. Король Конхобар, увидев ее красоту, рассвирепел и повторил свой вопрос. Когда он это сделал в третий раз, Дейрдра крикнула: «Тебя!»

– Правильно! Правильно! – одобрили служанки.

– И затем Дейрдра добавила: «Ты считаешь, что я должна больше всего ненавидеть Эогана Дунрахта, который пробил сердце и отрубил голову моему нежному и отважному мужу, моему Нейси, моей единственной любви». – «Хорошо, – сказал тогда король Конхобар, – тебе придется прожить один год с Эоганом Дунрахтом».

– О-ох! – выдохнула Несси. Глаза ее наполнились слезами.

– На следующий день в столице поднялся большой шум: в город вошло войско в тысячу воинов под предводительством Эогана Дунрахта. Воины отмечали торжество, ударяя мечами по щитам. Король отдал ее Дейрдру Эогану, и тот повез ее на колеснице под грохот, производимый его воинами. Но Дейрдра вырвалась из рук Эогана и бросилась с колесницы головой вперед. Она разбила голову, и ее кровь смешалась с землей Ирландии.

– О, бедная Дейрдра! О, наша несчастная Ирландия! – стонали служанки.

– И тогда воины Эогана внезапно стали сражаться друг с другом. И все враги Конхобара дружно восстали против короля; когда некоторые знатные вожди вступились за короля, началась междоусобная война, в которой король был побежден и убит. Королевский дворец сожгли. Тем не менее, битвы продолжались еще несколько столетий, что стало большим несчастьем для Ирландии. И причиной всех бед была кровь, пролитая Дейрдрой.

Несса сдерживалась изо всех сил, но все же не смогла справиться с горем. Страх и боль вырвались наружу, и ее крик походил на вой волка лунной ночью. Раздавшийся снаружи продолжительный стон был ему ответом.

Эми сразу поняла, в чем дело, и громко закричала:

– Это Фарендорн! Скорее закрывайте окна! Везде! Не позволяйте ему войти в дом!

Это действительно был Фарендорн, неподвижный ветер, приносящий беду.

Служанки разбежались по всему дому, по всем комнатам. Несмотря на мягкую обувь, их топот слышался повсюду. Хлопали створки окон, скрежетали задвижки. Тем временем стенания Фарендорна превратились в рычание. Призрачный ветер носился над островом, словно стая голодных волков. Казалось, ничто не может устоять против него; он мог срывать крыши с домов и ломать вековые деревья. Время от времени рычание сменялось жалобными стонами; ветер, крутившийся вокруг дома, на мгновение отступал от него, потом с новыми силами бросался на окна.

Во время нападения Фарендорна все разговоры в столовой прекратились. Сидевшие за столом дружно повернулись к окнам; их изо всех сил удерживали служанки, не позволявшие ветру вдавить рамы внутрь помещения. Но даже во время самой свирепой атаки ветра на кронах дубов возле дома не шевельнулся ни один листок.

Потом рев урагана сменился жалобным рыданием, и, когда оно внезапно оборвалось, все деревья в лесу разом затрепетали. Потом их ветви спокойно закачались под легким вечерним бризом. Служанки, защищавшие окна в столовой, перекрестились, распахнули створки и удалились.

Сэр Джон повернулся к Амбруазу, машинально теребя цепочку с фигурками единорогов.

– Мой дорогой Амбруаз, вы сейчас имели возможность наблюдать одно необычное явление, характерное для этой местности. Оно действительно впечатляет, и я не удивлен, что с ним связано множество предрассудков. Я давно пытаюсь найти ему логичное объяснение. Скорее всего, мы имеем дело со звуковым миражом. При определенных условиях мы слышим на Сент-Альбане эхо далекой бури, отразившееся от поверхности моря. Следовательно, мы имеем дело с.

В этот момент в комнату через открытые окна ворвался звон колокола, заставивший замолчать сэра Джона. Когда-то, еще в детстве, он уже слышал этот колокол, и связанные с ним яркие воспоминания навсегда сохранились у него. Это были звуки монастырского колокола, укрепленного сэром Джонатаном на вершине каменного столба высотой в шесть ярдов[23]23
  Английская мера длины. Один ярд равен примерно 0,91 м.


[Закрыть] рядом с полуразрушенной башней. Забраться на гладкий столб было невозможно. Веревки, позволявшей привести в движение язык колокола, не было. Впрочем, сам язык тоже не сохранился.

Удар колокола раздался еще раз. Это был ясный, резкий звук, звук не столько призыва к молитве, а скорее тревоги. Тысячу лет назад часовой на башне принимался звонить в колокол, чтобы предупредить монахов, работавших в поле, что с моря к острову приближаются морские разбойники. И монахи бросали лопаты и брались за мечи.

– Наверное, кто-то нуждается. – пробормотал сэр Джон.

Колокол прозвонил в третий раз. Он звучал так, словно кто-то ударил молотом по чугунному котлу. В это же время с материка ему ответил колокол церкви в Тиллибруке. Потом послышались колокола в Муллантре, Друммитре, Бруклине. Очевидно, звонили колокола и в других городках; их нельзя было услышать, но можно было почувствовать. И все они, близкие и далекие, медленно, подобно текущим слезам, сообщали разными голосами о чьей-то смерти.

В перекличку звенящей бронзы вмешался какой-то другой голос, сначала почти неслышный ропот, постепенно усиливавшийся, наконец, превратившийся в рычание на высоких нотах. Приблизившись, он поднялся по аллее, ведущей от дамбы: шум, производимый самодвижущимся механизмом, металлическим насекомым. Завороженно застывшие у окон зрители увидели пару желтых глаз, приблизившихся к дому и остановившихся у подножья лестницы, и услышали тяжелые шаги. Кто-то поднялся по лестнице, громыхнул дверными створками, прошел через холл, приблизился к столовой.

Словно завороженная, Гризельда вскочила и повернулась к дверям. Двери распахнулись.

Это была леди Августа. Воздев к потолку руки, она потрясла сжатыми кулаками и крикнула: