Текст книги "Девушки и единорог"

Автор книги: Рене Баржавель

Соавторы: Оленка де Веер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Сэр Джон хотел воздеть руки к небу, но остановился, вспомнив о необходимости соблюдать достоинство.

– Мне нужно подумать, – решил он.

Он очень не хотел принимать решение, и у него появилась надежда, что ночью обязательно случится чудо, которое избавит его от необходимости вмешаться. Нередко бывает, что больной с высокой температурой наутро оказывается выздоровевшим, особенно если ночью пропотеет как следует.

– Перед сном обязательно проверь, приготовила ли Энн отвар. Может, будет нужна и грелка для ног.

Он сообразил, что говорит что-то не то, и чтобы как-то оправдаться, глянул на Гризельду с натянутой улыбкой и тут же снова стал серьезным. Он смотрел на дочь, и ему казалось, что он понимает ее. Она явно чего-то испугалась. Но что ей стало известно?

– Будь осторожней. – произнес он с серьезной нежностью. – Элен и Элис позволили воображению увлечь себя. Элис думает, что попадет на небо, Элен считает, что встретила в одном человеке сразу Юпитера и Аполлона. У тебя тоже слишком богатое воображение. К счастью, твое воображение ограничивается мечтами. Вот и хорошо, пусть пока ничего не меняется. Но будь осторожна. Не позволяй своим мечтам воплощаться в действительность.

Притянув дочь к себе, он поцеловал ее в лоб. Сообразив, что такой поступок для него крайне необычен, он смущенно похлопал ее по спине, откашлялся и вышел из комнаты.

Посмотрев ему вслед, Гризельда увидела, как он устал, как ранен случившимся. У нее тоже сжалось сердце, когда она услышала его слова. Застыв на месте, она то и дело сильно вздрагивала, словно от сквозняка. Но пылавшее в ней солнце быстро согрело ее. Она обхватила себя руками, словно кого-то прижимала к себе. Ее щеки пылали. Она прекрасно понимала, что случившееся с ней мало походило на мечту.

Прыгая через ступеньки, она поднялась к себе, сдерживаясь, чтобы не запеть. Она решила, что нет смысла заходить в кухню. Любовь нельзя вылечить травяным отваром.

Эми сидела возле тиса и беседовала с Уагу. Она видела, как погас свет в окнах третьего этажа.

– Бедный хозяин, – вздохнула она. – Не хотелось бы оказаться на его месте. У Господа был только один ребенок, к тому же, мальчик, но как он заставил страдать отца. А если бы у него было пять дочерей?..

– Уау, уау, – едва слышно отозвался лис, забившийся вглубь норы.

– Конечно, для тебя нет никого важнее Гризельды, – сказала Эми, – но мне так жаль и Элен, мою бедную козочку.

Круглая луна, зацепившаяся за макушку тиса, молча наблюдала за происходящим.

* * *

Зеркала в спальне Гризельды светились, словно глаза друзей. В спальне Элен большое зеркало, висевшее в простенке между окнами, походило на потускневший жемчуг, который никто не носит, хотя горничная ежедневно протирала его. Поэтому она обычно пользовалась небольшим овальным зеркалом над туалетным столиком, в котором могла видеть только свое лицо и плечи. Конечно, этого было достаточно, чтобы проверить безупречность прически и изящный изгиб шеи. Все остальное подразумевалось.

Тем не менее, этим утром Элен оглядела себя с головы до ног. Окна в комнате выходили на восток, к материку, и солнце горячими волнами заливало помещение, освещая стоявшую перед зеркалом Элен. Она пристально всматривалась в темную воду зеркала и едва различала в ней тоненькую, одетую в серое фигурку. Она с ужасом поняла, какая она незаметная, неощутимая, теряющаяся среди предметов обстановки. Она проплакала всю ночь, только урывками проваливаясь в ненадежный сон. Проснулась она, охваченная необъяснимым ужасом, но тут же все вспомнила и снова зарыдала.

Потом она встала, умылась, причесалась и оделась в повседневное платье. Казалось, вся тяжесть мира навалилась на нее. Подойдя к зеркалу, она всмотрелась в свое лицо. Она показалась себе слишком бледной и непривлекательной. Казалось, что ее голубые глаза под аккуратно причесанными каштановыми волосами, под гладким выпуклым лбом, выглядывали из заполненной отчаянием пещеры. И еще этот слишком обычный, немного курносый носик, невыразительный рот, мягкий подбородок, коротенькая шейка. Какое жалкое зрелище! А все вместе выглядело серым призраком. Было ли в ней что-нибудь такое, на что ему хотелось бы посмотреть? И что она предприняла, чтобы он полюбил ее?

Но разве любовь – не союз двух душ, двух разумов прежде всего? В этом она была уверена! Каждое произнесенное им слово сразу же находило отклик в ней и пробуждало похожие мысли. Какое при этом имели значение покрой и цвет одежды?

Она застонала, словно обиженный ребенок, и опять заплакала. Эми, вошедшая в комнату с чашкой чая на подносе, обругала ее дурехой, потом намазала тосты маслом и джемом, но так и не смогла заставить ее проглотить хотя бы кусочек.

Настал момент, когда ей полагалось спуститься в библиотеку, как это бывало ежедневно. Но если она повстречает там Амбруаза. Ведь она тут же рухнет без чувств. Но ей так необходима была эта встреча. Она все же отпила немного чая, холодного и терпкого, но не обратила на это внимания. Опустившись в кресло, она сидела понурившись, глядя на стопки лежавших на полу книг, от которых ей пришлось освободить кресло. Неожиданно кто-то положил ей на колени раскрытую книгу. Это было что– то богословское, и ее положила Элис, вернувшаяся с утренней мессы. Она что-то говорила, но Элен, хотя и слышала слова, не осознавала их смысл. Это были не слова, а пустые раковины.

Пришла Гризельда, обняла Элен, но ничего не сказала. Китти крутилась вокруг них, то и дело произнося какие-то странные фразы. Половицы скрипели под ее весом. Дверь открыла Джейн, вошла в комнату, огляделась и, испуганно попятившись, исчезла.

Элен услышала близкие шаги и вздрогнула. Она поняла, что задремала в кресле, неловко съежившись, и у нее затекла шея. Попытавшись выпрямиться, она вскрикнула от пронзившего шею импульса боли. В комнату вбежала Брижит. Остановившись перед креслом, она перевела дух и выпалила залпом:

– Мисс, мне сказал это сам сэр Джон, я зашла в библиотеку, чтобы забрать лампы, но он сказал, чтобы я оставила их, а они закрылись в библиотеке, сэр Джон и господин Амбруаз, это было еще утром, и они говорили, говорили, говорили, и он сказал мне: оставь эти лампы, сходи к мисс Элен и скажи ей, чтобы она немедленно спустилась вниз. Это все!

– Куда спуститься?

– В библиотеку, мисс. Он ждет вас. Вот так!..

– Сколько сейчас времени?

– Наверное, около одиннадцати, мисс. Мак Рот только что принес молоко. Так что.

Схватив пару ламп, находившихся в комнате, она исчезла. Элен подумала, что всю ее жизнь, всегда в одиннадцать часов, в ее комнате пахло керосином.

Когда она вошла в библиотеку, мужчины стояли рядом, повернувшись спиной к окну, и смотрели на нее с видом мрачным и немного зловещим. В окутавшем ее тумане она плохо понимала, кто из них есть кто. Она почувствовала себя жалкой, ничтожной, словно перышко чайки, уносимое ветром над морем. От нее ничего не зависело. Она была пустым местом.

Она увидела, как один из мужчин указал жестом на соседа и услышала голос отца:

– Элен, вот твой будущий муж, если ты не возражаешь.

Мир мрака мгновенно превратился в мир света, солнце вспыхнуло посреди комнаты, звон серебряных литавров послышался с горизонта. Элен покраснела, затем побледнела и почувствовала, что сейчас упадет в обморок. С неимоверным усилием она удержалась на ногах, глаза у нее затуманились слезами. Она шагнула к Амбруазу со смирением и гордостью, словно посвященная, приносящая в жертву свои волосы, символ ее девичества. Она пробормотала:

– Клянусь, я сделаю все, чтобы вы были счастливы.

И она протянула к нему руки, держа их ладонями кверху. Растроганный Амбруаз взял ее за руки, не представляя, что делать дальше. Потом слегка встряхнул их и отпустил.

Сэр Джон не сводил глаз с потрясенной дочери, не в силах отогнать одну и ту же мысль: что такого она нашла в этом Амбруазе? Потом он сказал Элен, что ее будущий муж не может отложить свой отъезд, но вернется на Сент-Альбан через три месяца для церемонии бракосочетания.

– Полагаю, что потом вы уедете в Лондон, чтобы находиться рядом с мужем.

– Обязательно, – подтвердил Амбруаз.

В Англию, в Лондон, куда угодно. Элен была готова сопровождать своего избранника на край света, куда и когда он захочет. За одни лишь сутки она умерла и возродилась к жизни. Сейчас она находилась в раю.

Сэр Джон медленно покачал головой. Он надеялся, что за три месяца к Элен вернется ее обычная уравновешенность, и ее мнение изменится. Он хотел этого, надеялся, но не был слишком уверен.

На следующее утро Амбруаз покинул Сент-Альбан, выжатый, как лимон, передозировкой эмоций.

* * *

Остров превратился в корабль с грузом счастья. Лес, воодушевленный солнцем и дождями, буйно разрастался, благодаря щедрым весенним сокам. Деревья отдавались ладоням ветра, словно влюбленные девушки. Ветер ласкал их, обнимал, мчался дальше, возвращался, трепал и оставлял взбудораженными. Над округлыми выступами зеленого массива острием стрелы поднимался гигантский тис. Птенцы, только что вылупившиеся в гнездах, жадно раскрывали клювики в ожидании пищи, неимоверное количество цветов ежечасно рождалось и умирало, и их аромат смешивался с зеленым запахом листьев, разорванных пальцами ветра. Постоянно менявшиеся блики света струились по зелени, словно цветные прожилки в живом зеленом мраморе.

Фантастический танец пыльцы и насекомых срывал все запоры с цветов, пыльца внедрялась в рыльца пестиков, и в цветах начиналась последовательность волшебных изменений, торжественным финалом которых могло стать новое дерево.

Каждое утро Элис возвращалась домой после общения с Христом, скользя над зелеными равнинами на пьяном велосипеде, готовом взлететь к небесам. Элен мечтала о радостной жизни в Англии, где она будет неотступно находиться рядом с Амбруазом. Мать собирала для нее приданое, служанки украшали вышивкой простыни и наволочки. Гризельда узнавала Шауна после того, как познала любовь. Ардан, в жилах которого буйно бурлила весенняя кровь, носился по газонам и аллеям, валялся на траве кверху брюхом, извивался и кувыркался, не понимая, что с ним происходит. Вечерами он подолгу сидел, подняв морду к луне, и негромко подвывал.

Сэр Джон, ничего не понимавший в происходящем вокруг, хорошо ощущал бурлящую в доме радость и растворялся в ней. Он ни о чем не беспокоился и был прав, потому что жизнь на Сент-Альбане просто вернулась к естественному равновесию после нескольких экстравагантных кульбитов.

А вот леди Гарриэтта не чувствовала ничего особенного. Она видела, что Гризельда выглядит прекрасно, радовалась счастью Элен, иногда вздыхала, думая о расставании с Элис, но все же не сомневалась в ее безоблачном будущем. Больше всего ее волновало будущее Джейн, возможно, потому, что она была младшенькой, и ее детское личико все еще отчетливо сохранялось в материнской памяти.

На протяжении дня она то и дело интересовалась: «Где Джейн? Что она сейчас делает?» И при малейшем намеке на безделье тут же находила ей очередное срочное задание. Она более старательно, чем других дочерей, приобщала ее к бесчисленным обязанностям хозяйки дома, учила поведению как в повседневной жизни, так и в случае столкновения с неожиданным. Джейн с удовольствием усваивала уроки матери, уже предвкушая, как она будет воспитывать своих будущих дочерей. Но когда она вспоминала подслушанный разговор тетки Августы с отцом, она задумывалась, благодаря какому чуду на острове может появиться кандидат в мужья для нее. Часто при этом ее охватывало отчаяние, и она зарывалась лицом в подушку, по которой отчаянно колотила кулачками.

– Моя ласточка, – говорила ей Эми. – Сходи набери цветков акации, я научу тебя, как печь вкусные пончики, добавляя в тесто цветки. Только бери те, что раскрылись, но еще не начали увядать. Принюхивайся, и ты поймешь, какие годятся, а какие нет.

И успокоившаяся Джейн занималась пончиками, не забывая старательно проверять то, что доставала из печи.

Китти, девушка полная и весьма увесистая, энергично крутила педали и без устали носилась по дорогам и в дождь, и в солнце, привязав на багажнике корзинку с двумя крышками. Она всегда находила нуждавшегося в помощи бедолагу, тут же бросалась на выручку, обливаясь потом, теряя по дороге гребни из волос, поправляя на ходу растрепавшиеся локоны и совершенно не беспокоясь о том, как она выглядела. Она никогда не унывала и всегда была готова помочь нуждающимся.

Выкрашенное в небесный цвет и сверкающее медными деталями насекомое на сияющих, словно солнце, колесах, уносило в облаках волшебного тумана Шауна и Гризельду в тайные убежища среди цветов и озер. Продолжая совместные путешествия, они останавливались на зеленых лужайках, смотрели друг на друга, говорили и слушали. Шаун раскрывал перед девушкой двери в реальный мир, почти такой же сказочный, как и ее мечты. Он рассказывал об Италии, о Франции и Германии, он много говорил об Ирландии, о которой, как выяснила Гризельда, она ничего не знала. Она ничуть не удивлялась уму юноши, не соответствовавшему его положению, его страстной увлеченности справедливостью. Ведь все это она давно прочитала в его глазах. Дни без Шауна проходили в ожидании дней с ним. О будущем она не задумывалась. А он не заводил разговоры на эту тему.

Таким образом, весенний остров, населенный цветами, птицами и девушками, продолжал плавание к другому краю времени. На его календаре сменялись часы и дни жизни пчел, деревьев и камней. Уагу, спрятавшийся в своей норе под корнями тиса, дремал, свернувшись клубком и уткнувшись носом в пушистый хвост с белым кончиком.

* * *

Шаун протянул Гризельде на раскрытой ладони маленького изумрудно-зеленого лягушонка с черными бусинками глаз. Он был не больше цветка фиалки. Когда Гризельда осторожно протянула к нему палец, лягушонок прыгнул так неожиданно, что девушка вскрикнула. Шаун засмеялся и обнял ее, но сразу же отпустил, почувствовав, как она напряглась. Оказавшись в кольце чужих рук, она всегда чувствовала себя пленницей, начинала задыхаться и тут же старалась вырваться на свободу. Ей было хорошо с Шауном, возможно, только потому, что счастье позволяло ей забывать, насколько она была зависима от него. Она с удовольствием слушала Шауна, сидя рядом, смотрела, как он говорит, двигается и смеется. Но не выносила ощущения его рук на себе, за исключением тех моментов, когда его ласки предшествовали физической близости, воспринимавшейся не как плен, а как абсолютная свобода.

Шауну нравилось чувствовать на своем плече ее головку, ощущать ее расслабленной и немного тревожной, подобно нуждающемуся в защите ребенку. Но если она, легкая и счастливая, действительно могла подолгу лежать на траве рядом с близким человеком, то сразу же напрягалась и становилась чужой, едва только он пытался прикоснуться к ней. Эти прикосновения она воспринимала как желание подчинить ее, сделать послушной чужой воле. Она тут же уклонялась от его рук, вскакивала и отходила от него на несколько шагов. При этом она не переставала улыбаться и дружелюбно болтать с ним, хотя и продолжала оставаться настороже. Единорог способен любить спутника, но не потерпит всадника.

Шаун обнаружил сбежавшего лягушонка на листе дикого цикория и прикоснулся к нему, чтобы спровоцировать очередной прыжок. Тот, прыгнув, угодил в ручеек. Шаун ополоснул руки, меланхолично насвистывая ритмичную мелодию, чем-то похожую на медленный танец. Блаженствовавшая на траве Гризельда смотрела на проплывавшие над ней облака, и ей представлялось, что мелодия заставляет их то сливаться, то снова расходиться. Ее волосы цвета черного дерева волнами расплескались по зеленой траве.

– Какая красивая мелодия, – сказала она. – Что это?

– Это гэльская баллада. Очень старая.

Он сел у нее в изголовье так, чтобы она не видела его лица, продолжая негромко насвистывать. Мелодия звучала то сурово и мрачно, то жалобно и детски беспомощно; казалось, она исходила не из глубин его души, а вырывалась из земных недр. Тем не менее она оставалась танцевальной; короткие перерывы соответствовали моментам, когда танцующие останавливались, чтобы взглянуть друг на друга. Протянуть партнеру руки, сблизиться и сразу же снова разойтись, повернуться друг к другу спиной, снова повернуться и опять обменяться взглядами.

Звучание и ритм мелодии захватили Гризельду, очаровали ее, вызвав дрожь наслаждения. Она прошептала:

– Как это красиво. Можно подумать, что под эту мелодию танцует сам мир. А о чем говорится в песне?

Помолчав, Шаун ответил:

– Это обычная любовная баллада.

Еще немного помолчав, он принялся переводить:

 
– Ты для меня луна и ветер, источник света.
Твой взгляд – ласка для моих глаз.
Я задыхаюсь, когда тебя нет рядом
И могу умереть без тебя.
Но когда я пытаюсь обнять тебя,
Ты выскальзываешь из моих объятий,
Ты убегаешь и исчезаешь,
И я не могу схватить луч света.
Он падает на меня, но остается далеким,
Ты смотришь на меня, но тебе нет дела
До меня…
 

Гризельда резко приподнялась на коленях и повернулась к Шауну. Ее волосы разлетелись в стороны, упав на грудь и спину. Она закричала:

– Это неправда!

Шаун смотрел на нее с нежностью и грустью. Он знал, что даже в момент их наибольшей близости ему достаточно протянуть к ней руку, как она тут же отшатнется от него.

Гризельда покачала головой и негромко сказала:

– Но ведь я не принадлежу вам. Я всего лишь нахожусь рядом с вами.

Он не успел ответить. За невысоким холмом к северу от них раздался яростный лай собачьей своры.

– Это леди Августа, – воскликнул Шаун, вскакивая на ноги.

Подхватив куртку и фуражку, он кинулся к машине, стоявшей на дороге в сотне метров от них. Гризельда поспешно завернулась в зеленый плащ, собрала волосы в пучок и спрятала их под капюшоном. Выскочившая из-за кустов лиса, увидев человека, резко метнулась в сторону и исчезла. Мчавшиеся за лисой собаки одним прыжком перелетали через ручей, продолжая преследовать зверя. Появившаяся следом за ними леди Августа в красной амазонке неслась, пригнувшись к шее гнедой лошади, и непрерывно кричала, то ругая, то подбадривая собак. Она вихрем пронеслась мимо, успев заметить Шауна, склонившегося над мотором с гаечным ключом в руке, и сидевшую возле ручья Гризельду. Та улыбнулась тетке и помахала ей рукой.

Августе показалось, что девушка выглядит гораздо лучше, чем в первые дни после болезни, но ее мысли тут же вернулись к лисе, которая устремилась к болоту, где она могла стать недосягаемой для преследователей, и она перестала думать о племяннице.

Гризельда медленно вернулась к машине и забралась на сиденье. Шаун запустил двигатель.

По дороге к дому они почти не разговаривали, если не считать нескольких банальных фраз. Встреча с Августой показала им, насколько неосмотрительно они вели себя. Впрочем, они давно догадывались об этом, хотя никогда не заводили разговор на эту тему.

* * *

Подразделение, прибывшее из Белфаста для усиления местной полиции, доставило с собой походное жилье, разборные деревянные бараки. Строения были собраны на вершине холма примерно посередине между

Муллиганом и Донеголом. Один барак предназначался для полицейских, еще один – для капитана Макмиллана. Три отдельных строения предназначались для лошадей и снаряжения.

Сразу же после обустройства прибывшего подкрепления на месте фении напали ночью на полицейских и подожгли бараки. Во время короткой яростной стычки застигнутые врасплох полицейские потеряли двух человек убитыми и еще семерых ранеными. Наверное, потери были и среди нападавших, но они при отступлении унесли с собой своих убитых и раненых.

– Я сегодня встретила Гризельду и упустила лису, – сообщила мужу леди Августа.

– Вот как, – рассеянно отозвался сэр Лайонель. Эти слова были удобной формой ответа на любое обращение к нему жены, так как создавалось впечатление, будто он слышал, что она ему сказала. Кроме того, в ней содержалась в некотором роде его точка зрения на обсуждаемый вопрос.

Леди Августа бросила хлыст и шляпу на кресло и решительными шагами направилась к небольшому круглому столику, на котором муж держал трубки, табак и бутылку с портвейном. В этот момент он просматривал только что прибывший из Лондона номер «Панча»[20]20
  «Панч» (англ. «Punch») – британский еженедельный журнал юмора и сатиры, получивший название по имени Панча, популярного сатирического кукольного персонажа. Издавался с 1841 по 1992 и с 1996 по 2002 годы.


[Закрыть] за прошлый месяц. Он вряд ли мог с уверенностью утверждать, что читает этот журнал, так как в нем для него не было совершенно ничего интересного.

Завладев бутылкой, леди Августа пошла к буфету за стаканом. Половицы, хотя и прикрытые ковром, жалобно стонали под ее телом. Плеснув себе немного портвейна, она залпом опорожнила его. Испустив удовлетворенное ржание, она снова наполнила стакан. Сэр Лайонель осторожно выбил трубку о край пепельницы.

– Перестаньте же, вы так ужасно стучите, – недовольно буркнула леди Августа. – Малышка выглядит уже гораздо лучше. И это благодаря кому? Только благодаря мне! Если бы бедняжка надеялась на своих родителей, она до сих пор плесневела бы в своей комнате. Может быть, она даже умерла бы!.. Какая все же удобная вещь эта механическая повозка!.. Будете пить портвейн?

– Да, пожалуй… – пробормотал сэр Лайонель.

Половицы снова заскрипели под ногами леди Августы. Она поставила бутылку на столик.

– Вы должны заказать еще один комплект надувных колес для машины. Они очень быстро изнашиваются. У нас сейчас всего один запасной комплект. Вчера, когда мы ездили в Донегол, мы прокололи колесо. У Шауна ушло полчаса на замену! Он сказал, что гораздо практичнее иметь полностью готовое запасное колесо, тогда на замену ушло бы гораздо меньше времени.

– Вот как?.. Пожалуй. – отозвался сэр Лайонель. Он взял набитую трубку и закурил, закрыв глаза от удовольствия. Он почти не слышал, что сказала ему жена. Открыв глаза, он увидел, что она внимательно смотрит на него, и удивился, что она всегда одна и та же и что в ней никогда ничего не меняется.

– Ладно, ладно, – пробормотал он. – Я подумаю. Вы знаете, дорогая, что капитан Макмиллан, начальник отряда Ирландской Королевской полиции, прибывшего из Белфаста, это сын племянника нашего кузена Вильяма Макмиллана из Глазго?

– Вашего кузена, – уточнила леди Августа. – Нет, я этого не знала… Кстати, фении неплохо поджарили им задницы этой ночью… – И она снова заржала. Она считала, что шутка была очень удачной.

– Гм, – произнес сэр Лайонель. – Капитан приходил ко мне сегодня после полудня. Он не знает, как разместить своих людей. Он спрашивал, не сможет ли он временно поселить их у нас в одном из свободных сараев?

– Что? Он сошел с ума! Да на нас после этого поднимется все местное население!

– Я указал ему на это обстоятельство, – сказал сэр Лайонель. – Я заметил, что сараи крайне дряхлые, их давно никто не убирал, и они завалены всяким хламом. Но он ответил, что его люди приведут их в порядок.

– Я этого не хочу! – крикнула леди Августа. – Вы должны отказать ему!

– Разумеется, я не дал своего согласия, – пожал плечами сэр Лайонель. – Это вам решать. Но капитан подчеркнул, что он обращается к нам с просьбой только потому, что он наш родственник. Иначе он просто реквизировал бы наши сараи.

– Проклятый шотландец! – рявкнула леди Августа. – Что он о себе возомнил!

– Правительство. Разумеется, правительство будет оплачивать нам наем помещения. Вообще-то, это старые сараи, нам они не нужны. Может быть, вас устроит небольшая прибыль?

– Государство заплатит нам лет через шесть, да еще сдерет приличный налог!

– Это возможно. Но я думаю, что мы не можем помешать капитану обосноваться в нашем сарае. Может быть, вы воспользуетесь присутствием полицейских сил, чтобы добиться выселения вашего фермера с участка Трех Прудов, который не платит за аренду уже года полтора.

– Я позавчера уволила его. Он освободит участок на праздник Всех Святых. Для этого мне не нужна помощь вооруженных сил!

– Конечно!.. Но я не уверен, что капитан примет во внимание ваш отказ. Он любезно предупредил, что сегодня же зайдет за вашим ответом.

– Прекрасно! Пусть приходит! Он получит мой ответ!

Не этому ничтожному шотландскому офицеришке напугать ее. Решив, что на этом инцидент исчерпан, она сообщила мужу, что портвейн слишком сладкий. По ее мнению, предыдущая партия была гораздо лучше. Потом она напомнила сэру Лайонелю о надувных колесах и вернулась к своей главной заботе, к здоровью племянниц, обреченных остаться старыми девами или совершать невероятные глупости. Пример этому – печальная судьба, которая ждет Элис, если только она не вмешается. Она чувствует себя обязанной влиять на жизнь семейства и не собирается отказываться от этой обязанности.

– Их отец – настоящий преступник, а леди Гарриэтта слишком мягкое существо. Девочки ничего не умеют делать и занимаются глупостями, какие только взбредут им в голову. Их ничему никогда не учили, даже игре на рояле!.. Зачем только они приволокли сюда это чудовище, что стоит у них в салоне! Наверное, оно занимало добрую половину грузового судна.

– Гарриэтта иногда играет на рояле.

– Если это можно назвать игрой.

– Гм. А разве наш Генри не интересовался одной из дочерей Гарриэтты, когда ему было пятнадцать лет?

– Да, действительно, это была Гризельда!.. Но ему тогда было не пятнадцать, а восемнадцать. И она, что получилось очень кстати, вежливо послала его подальше. Хорошо еще, что он поступил в Оксфорд. А вот малышке Элен повезло встретить этого бородатого. Вот что, я устрою бал!..

– Какой бал, дорогая?

– Когда у тебя есть незамужние дочери, нужно устроить бал.

– А вы не думаете, что это должны делать Джон и Гарриэтта?.. В конце концов, это же не наши дочери.

– Если бы они были нашими дочерями, то их воспитали бы по-другому!.. Я была бы рада иметь дочерей, которых нужно воспитать!.. Но каждый делает то, что может.

И леди Августа адресовала мужу взгляд, полный упрека и разочарования, от которого он защитился облаком табачного дыма. Затем она снова воспользовалась бутылкой портвейна.

– Мы пригласим всех неженатых молодых людей нашей округи. Конечно, для тех, кто попадется в ловушку, это будет трагедией. Но тем хуже для них. Я должна заботиться о своих племянницах.

Сэр Лайонель поинтересовался с невинным видом:

– И сколько неженатых молодых людей вы рассчитываете пригласить?

Открыв рот, леди Августа замолчала, потом задумалась. Она мысленно перебрала все знакомства. Да, изобилия холостяков в округе не наблюдалось. И те, что имелись, были с рождения взяты на учет матерями, имевшими дочерей. Конечно, кого-то можно было найти. Но они, как правило, находились в Англии, в университетах, так что нужно было дождаться каникул. А в этом случае здесь окажется и Генри. Это слишком опасно.

– Он давно поумнел, – успокоил жену сэр Лайонель. – Я разговаривал с ним на Рождество. Он разбирается в политике. А что если мы вспомним про Росса Батерфорда?

– Старый Баттер? Да ему уже лет шестьдесят!

– Но у него две тысячи гектаров, – напомнил сэр Лайонель. – И он вдовец.

* * *

Появился капитан. И он был не один. За неторопливо трусившим всадником тянулся весь его отряд. Сидевшие на английских лошадях полицейские отличались от местных цветом своих шлемов, по форме напоминавших половинки куриного яйца: они были не голубыми, а черными.

Капитан Макмиллан, высокий мужчина сорока двух лет с пышными усами морковного цвета, казался слишком крупным седоком для своей лошадки.

Леди Августа передала ему через служанку отказ разместить его людей. Капитан невозмутимо распорядился занять свободные сараи. Рассвирепевшая леди Августа вышла к нему сама, чтобы посоветовать убираться. Капитан показал ей бумагу, позволявшую ему реквизировать от имени Ее Величества любое строение, территорию, повозки, лошадей, инструменты и людей, которые он сочтет необходимыми.

Леди Августа заявила, что пожалуется королеве. Капитан с одобрением воспринял эту идею. Останавливать размещение полицейских он не стал.

Для леди Августы нашлось одно утешение: когда-нибудь полицейские переселятся в новые бараки, а ей останутся приведенные в порядок сараи Гринхолла.

Возможно, капитан рассчитывал, что ему предложат комнату в особняке, но оказанный ему прием разрушил эти надежды. Конечно, капитан мог потребовать комнату от имени королевы, но он все же предпочел спать вместе с рядовыми полицейскими на слежавшейся за много лет соломе, населенной множеством насекомых, жадно набросившихся на людей и не позволявших им уснуть. В два часа ночи он поднял весь личный состав, и через полчаса отряд направился на задание. Весь день они, используя местных полицейских, обыскивали все крестьянские лачуги подряд и спрятанные среди лесов и торфяников убежища. Они обнаружили трех раненых фениев, сожгли приютившие их хижины, перестреляли скот и собак и доставили хозяев, включая малолетних детей, в тюрьму Донегола. Один из раненых по имени Конан Конарок скончался по дороге, и его тело бросили в болото.

Вечером полицейские вернулись в Гринхолл, окруженные аурой ужаса и молчания.

Выведенный из себя безжалостно грызущими его насекомыми, капитан поднялся рано утром, поскакал к ближайшему озеру, разделся и бросился в воду. Когда он плавал, кто-то крикнул ему из кустов:

– Бог проклянет меня, если я выстрелю в голого человека! Выходите из воды и оденьтесь!

Капитан, обругавший себя за неосторожность, добрался до своей одежды, валявшейся на берегу. Схватив револьвер, он выстрелил по кустам.

– В таком виде вы напоминаете мне мою свинью! – насмешливо ответили ему из кустов. – Наденьте хотя бы штаны!

Покраснев от ярости и стыда до корней волос, капитан бросил револьвер, поспешно напялил штаны и снова принялся стрелять по кустам.

– Это вам за Конана Конарока! – сообщили кусты.

Настигшая капитана Макмиллана пуля вошла ему в левое плечо, и так как он стрелял, лежа на земле, отклонилась от ключицы, пробила легкое и, вращаясь, превратила в фарш остальные внутренности.

Он только успел подумать: «Мама. кажется, я умираю.» И действительно умер.

Капитана заменил лейтенант Фергюсон, полицейский из Донегола. Прослужив здесь три года, он уже неплохо разбирался в обстановке. Проводимые им репрессии отличались массовостью и жестокостью. Тюрьма в Донеголе быстро заполнилась под завязку. Ему удалось найти два склада оружия; предупрежденный доносчиком, он захватил судно, доставлявшее неизвестно откуда оружие и боеприпасы для фениев. Команда суденышка была расстреляна, оружие уничтожено.

Лишенные снаряжения повстанцы были вынуждены свернуть большинство операций. Светлые летние ночи стали почти спокойными. Ходили слухи, что предводитель фениев отправился в Америку за деньгами и оружием.

* * *

Посаженный одновременно со строительством дома плющ опутал его западную стену густым покрывалом. Гризельда, будучи ребенком, часто использовала его, чтобы спускаться в сад ранним утром, когда все в доме еще спали. Босая, непричесанная, она использовала узловатые плети плюща как естественную лестницу. Оказавшись за несколько секунд в саду, она лакомилась только что созревшими ягодами, после чего с кошачьей ловкостью карабкалась к своему окну и снова засыпала в еще теплой постели.