Текст книги "Девушки и единорог"

Автор книги: Рене Баржавель

Соавторы: Оленка де Веер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Никогда! Неужели так и будет? Истина внезапно предстала перед ней во всей очевидности и жестокости. Она никогда не выйдет замуж! У нее никогда не будет детей! Никогда! Отчаяние охватило девушку. Она посмотрела на спящего у нее на руках ягненка, такого теплого, так прижавшегося к ее груди. А ведь ее грудь окажется никому не нужной. Ведь она младшая из сестер, значит, у нее меньше всех шансов выйти замуж. Она последняя. Если появится жених, то он достанется прежде всего старшим сестрам. Боже, почему на этом острове так много женщин! Всюду женщины, одни только женщины! И она еще должна помогать Молли разбирать белье после последней стирки! Мама требует, чтобы она знала, куда положена каждая вещь, даже самый маленький носовой платок. Почему я? Всегда я! И сандвичи для чая – тоже я!

Ягненок внезапно проснулся и спрыгнул на траву. Запутавшись в собственных ногах, он упал. Джейн рассмеялась, замолчала и смахнула слезу с кончика носа.

– Почему эта дура-овца так раскричалась? – буркнула леди Августа. – Надеюсь, вы не позволите Элис уйти в монастырь?

– Я всегда старался, чтобы мои дочери могли делать то, что они хотят, – пожал плечами сэр Джон.

– Разумеется! И поэтому вы заперли их в этой тюрьме, окруженной водой!.. Я, вообще-то, не против некоторой свободы, но монастырь – это уже слишком! Когда я думаю, что ее уже крестили и она теперь католичка. Какой ужас! Может быть, если найти ей мужа, она согласилась бы отречься?

– Я не стану требовать этого от нее! – жестко бросил сэр Джон. – Мои дочери свободны и могут думать и поступать так, как считают нужным!

– Еще бы! Как их отец! Какая широкая душа! Готов дружить с католиками, тогда как их ночные убийцы подстерегают нас в темноте! Заметьте, я понимаю, что они не всегда могут быть довольными своей судьбой! Я признаю, что иногда с ними поступают несправедливо. Но можно понимать животных, хотя сам ты не собираешься стать свиньей!.. Католичка!.. Нет, она точно свихнулась!..

Эми знала. Вся прислуга тоже знала. Эми перебросилась парой слов с садовником и кучером, а потом успокоила горничных. Для этих девушек, тоже католичек, решение Элис было своего рода их общей победой. Эми не хотела, чтобы возбуждение могло подтолкнуть их к каким-нибудь глупостям.

Когда они обедали вокруг большого деревянного стола, негромко переговариваясь и хихикая в тарелки с супом, Эми взялась за них всерьез.

– Успокойтесь, дурехи! Это большое несчастье для семьи!.. Да, несчастье!.. И я совсем не одобряю поступок мисс Элис. Мы всегда должны оставаться там, где нас поставил Господь, чтобы восхвалять его, и Бог один для всех, даже для этих свиней англичан, чтоб их дьявол поджарил!

Возвращаясь с конюшни, она увидела бледную замерзшую Джейн. Она медленно поднялась, держась за стенку и ощущая себя старой и невероятно дряхлой.

– Слушай, Эми. Сколько ей сейчас? Лет тридцать?

– Я точно не знаю.

– Это страшно, то, что она сделала, да, Эми?

– Не нам судить, цыпленок.

– Я не осуждаю ее, я ее понимаю. В тридцать лет, до сих пор не замужем, что ей было делать, как ты думаешь?.. Тетушка Августа говорит, что мы никогда не выйдем замуж!..

– Мы? Кто это, мы?

– Мои сестры и я! Она сказала, что здесь мы никогда не найдем себе мужей! И мы никогда не выйдем замуж!

– Я уважаю леди Августу, – сказала Эми. – Но она – просто старая хромая лошадь, которая давно перестала соображать! Господи, во что я только вмешиваюсь. Что, она сказала это тебе?

– Нет, не мне. Отцу.

– Это правильно, ему давно пора было задуматься! А тебе сейчас стоит заняться чем-нибудь, хватит бездельничать.

– Я ведь самая младшая! Если кто-то и появится здесь, то он будет не для меня! Я буду последней в очереди!

– Глупости, замуж всегда выходит самая младшая из сестер. Смотри, у тебя совсем промокло платье сзади, нельзя сидеть на земле. Иди поменяй платье, а потом займись чем-нибудь, займись делом! Будущие мужья любят девушек, которые умеют заниматься хозяйством.

– Но…

– Перестань! Когда тебе говорят сделать что-нибудь, ты должна выполнять это с радостью.

– Но…

– …с радостью и прилежанием! Короче, как ты собираешься стать воспитанной девушкой? Ты прекрасно знаешь, что должна слушаться меня, мой весенний цветочек, и что все сказанное мной говорится для твоего же блага! Когда ты родилась, именно я возилась с тобой. Ты тогда была вдвое меньше этого ягненка. Ну, иди, переоденься скорее в сухое.

Ягненок давно нашел убежище у своей белоснежной матери, спрятавшись между ее черных ног. Он энергично дергал ее за сосок, стараясь получить молоко, и его жалкий хвостик, торчавший кверху, дрожал от удовольствия.

Джейн рассмеялась, глядя на эту сценку.

– Значит, все-таки может появиться кто-то, кто заинтересуется мной, – помолчав, сказала она. – Китти сейчас уже совсем старая. И Элен тоже! Даже Гризельде уже лет двадцать, не меньше. Если ему понадобится кто-то помоложе. И ему не придется долго ждать. Ведь я сразу же скажу ему «да». Я не собираюсь ломаться. Хорошо, если у меня будет много детей.

– Еще бы, моя маленькая глупышка! Быстро беги переодеваться, а потом принимайся пересчитывать простыни! И проверь, хорошо ли выглажены льняные салфетки! Те, новые, на которых вышиты синие цветочки. Эта грубиянка Магрит, когда берется за утюг, может испортить все что угодно. Ведь с льняными вещами нужно обращаться очень бережно. А она ведет себя не деликатнее коровы. Иди, мой ягненочек, иди, займись бельем, моя умница, и ты никогда не останешься на обочине жизни.

Леди Августа приехала на остров на огромной костлявой кляче, такой же неутомимой, как она сама. Когда она, наконец, отправилась домой, Уагу внезапно выскочил из зарослей рододендрона и бросился на нее, стараясь укусить за ногу. Он прыгал несколько раз подряд, и его челюсти лязгали чуть ниже сапога всадницы. Леди Августа выругалась и перетянула его хлыстом. Когда Уагу кинулся в кусты, распластавшись над землей и держа горизонтально хвост, напоминавший белый след летящей ракеты, леди Августа попыталась развернуть лошадь, но та заржала, поднялась на дыбы и затем галопом поскакала к дамбе.

Они вихрем промчались мимо стенки, на которой строители дамбы поместили табличку, посвященную окончанию работ. Лишайники уже начали скрывать отдельные буквы выбитой на мраморе надписи, но Августа давно запомнила текст:

«Эта дамба свидетельствует о взаимной любви между Джонатаном Грином и жителями Донегола, как фермерами, так и всеми остальными. Когда в Донеголе свирепствовали чума и страшный голод, Джонатан Грин встал между нами и смертью. Когда же смерть подкараулила его за пределами острова и набросилась на него, все, католики и протестанты, сотнями пришли сюда со своими кайлами, лопатами и тачками и построили эту дамбу, чтобы Джонатан Грин мог отдать душу Богу в своем доме».

Большая тощая кляча начала успокаиваться только вдали от берега, когда перестала чувствовать запахи моря и острова.

Ехидный смех Уагу еще долго раздавался в лесу.

* * *

Деревья окружали камни сплошным кольцом, останавливаясь в нескольких шагах от них, хотя садовники и не добивались такого. Эми объясняла это тем, что между разными формами жизни был заключен договор, по которому каждая занимала предназначенное ей место. И когда малышка-ученая Элен возражала, что камни – это мертвая материя, Эми отвечала, что ничто сущее не бывает неживым и неподвижным.

Гризельда сидела на лежавшем плашмя на земле камне. Как и ее дед Джонатан, она была убеждена, что упавшая плита указывала на что-то важное, может быть, на новые земли за большой водой или на затерявшуюся в бесконечности звезду, с которой на землю спустились ее предки; возможно, плита служила стрелой розы ветров, направленной туда, куда нужно было идти, чтобы покинуть остров. Оставшиеся стоять вокруг упавшего камни замыкали загадочный круг небесных часов, компаса столетий, предназначенного для исчисления пространства или времени, или того и другого сразу; не исключено, что и для чего-то иного.

Но голова Гризельды была занята более важной тайной. Ее не интересовали возможные формы жизни. Она растянулась во всю длину на каменной плите, глядя на плывущие над ней облака. Но она не видела в небе то, что ей хотелось бы видеть. Она закрыла глаза, но не увидела ничего нового. Тогда она принялась вертеть головой на камне, игравшем роль твердой подушки, сердясь при этом на себя и свою слабость. Непреодолимость желания увидеть Шауна Аррана пугала ее.

Она целиком отдалась воздействию камня и почувствовала, как он стал теплым, как среагировал на каждую неровность ее тела. Всем существом она потребовала у земли, неба и моря рассказать ей все, что ждало ее в будущем. Камень под ней превратился в лодку, покинувшую берег и уносившую ее по медленным волнам аромата цветов и зелени и тысячеголосого бормотания леса. Она одновременно ощущала себя на воде и на земле. И Шаун смотрел на нее и протягивал ей руку. Его взгляд обжигал, просил и требовал. Она слабела, и при этом хотела слабеть все сильнее и сильнее, стремилась лишиться всех желаний, кроме одного желания подчиняться. Но при этом она не могла подчиняться! Она хотела оставаться свободной!

В то же время во взгляде ее серых глаз за черными ресницами отражалась паника раненого и попавшего в западню животного. И спасти это животное могла только она сама. Он был сказочным принцем, она – принцессой, заточенной в башне. Что она будет делать завтра, в понедельник?

Но назавтра ей показалось, что у автомобиля нет желания выходить из строя. Он ни разу не остановился, и Шаун молча сидел за рулем, безупречно выполняя шоферские обязанности. Его присутствие ощущалось Гризельдой как источник тепла, способного обжечь. Когда двигатель принялся покашливать, она стиснула зубы, почувствовав, как сильно забилось у нее сердце. Но через несколько минут три цилиндра, поработав вразнобой, восстановили нормальный ритм и автомобиль продолжил путь. Гризельда искоса глянула на Шауна. Она могла видеть только часть его лица, наполовину скрытого под большими очками. На нем она не заметила никаких эмоций. Казалось, он смотрит вдаль, и ничто иное, за исключением горизонта, не доступно его взору. Это жутко раздражало ее. Еще больше раздражало понимание того, что он догадывался о ее состоянии. И она не сомневалась, что под его спокойствием скрывались страсти, толкавшие его к ней. Правда, она не была уверена, что является единственной причиной так хорошо скрываемого им нервного напряжения. Он оставался таким же загадочным и непроницаемым, как придорожный камень.

Неожиданно мотор снова принялся кашлять. Он плевался маслом, хрипел и заикался, пытаясь справиться с перебоями. Гризельда всем своим существом разделяла его агонию. В одно и то же мгновение она и надеялась, и боялась, что он остановится. Временами она даже забывала дышать. Волна жара охватила ее лицо, руки, все тело.

Но мотор не остановился. С трудом, то запинаясь, то снова набирая обороты, он довез их до начала дамбы. Гризельда жестом показала Шауну, чтобы он остановился. Она почувствовала облегчение, словно канатоходец, перешедший через ущелье по натянутому канату. И такую же усталость.

Она сошла на землю. Шаун уже стоял рядом с машиной, застыв с видом полного безразличия. Он снял очки и смотрел на девушку. Она опять обратила внимание на взгляд его глаз цвета боли и пепла, цвета моря у самого горизонта.

Она задрожала. Он прикоснулся пальцем к козырьку своей каскетки и произнес нейтральным тоном:

– До четверга, мисс.

Она очнулась, словно от холодного душа. И поспешно ответила, не успев подумать:

– Не знаю, соберусь ли я на прогулку в четверг.

Повернувшись к нему спиной, она удалилась, не сказав больше ни слова. Она поставила его на место, место шофера. К тому же, не ее личного шофера, а одолженного тетушкой.

Глубоко вздохнув, она почувствовала избавление. Но по мере приближения к дому, когда она поднималась по склону, она чувствовала все меньше и меньше удовлетворения своим поведением.

В четверг с утра шел проливной дождь. Гризельда с яростью наблюдала из своего окна затянутое тучами небо, с которого обрушивались настоящие водопады. Прижавшись лбом к стеклу, она закрыла глаза и, раскрывшись, позволила дождю и ветру войти в нее и пробежаться по ней, подобно тому, как они проносились по острову. И когда они смешались с ее существом, стали ее кровью и ее нервами, она, вложив в свое желание все силы, изгнала их и вызвала солнце.

Улыбнувшись, она открыла глаза. Она заранее знала, что увидит солнце, пробившееся сквозь тучи.

Менее чем за четверть часа установилась хорошая погода. Такое чуть ли не каждый день случается в Ирландии.

Но когда возле дома остановилась машина, которую Гризельда ожидала, считая каждую минуту до ее появления, она послала Молли сказать шоферу, что не поедет. Она решила прекратить поездки с Шауном, снова запереться в своей комнате и продолжить ожидание. За ней должен был заехать рыцарь королевской крови или, в крайнем случае, капитан пиратского парусника. Но не это ничтожество, шофер в каскетке.

* * *

Сэр Джон спокойно воспринял высказывание сестры о необходимости вернуться в Лондон. Собственно говоря, он просто пропустил его мимо ушей. Возражал он только потому, что ему не нравилось вмешательство в работу его мозга. Да и как он мог вернуться в Лондон? Лондонский дом был давно продан, так что потребовалось бы купить новый. А деньги на это приобретение можно было получить только продав остров. На этом уровне его мыслительная деятельность автоматически блокировалась. Он даже не стал делиться своими мыслями с женой и быстро забыл идею Августы, словно и не слышал ее.

Гораздо труднее было забыть про Элис. Ежедневно, в любую погоду, она рано утром садилась на велосипед. Все знали, что она отправилась на утреннюю мессу в Маллиган. Эта месса всегда порождала возмущение в каждой семье местных протестантов.

Сэр Джон побеседовал с дочкой. Он говорил очень спокойно, и она отвечала ему так же спокойно. Выяснив, что она не собирается менять свои убеждения и что ее решение остается неизменным, он сказал, что это ее личное дело и он не будет противиться ее обращению в католичество. Успокоив таким образом свою совесть, он вернулся к мирной жизни. То, что возмущало окружающих, нисколько его не волновало. Изучение древних эпох позволило ему понять, что религии меняются даже более часто, чем цивилизации, и что все они являются разными видами одной веры или одной иллюзии, и что религиозная нетерпимость по меньшей мере неразумна.

Что касается мужей для дочерей, то он считал, что все устроится в свое время. Где они будут счастливее, чем на острове? Он был уверен, что их детство и юность на Сент-Альбане навсегда останутся для них драгоценным даром.

Решение Элис гораздо серьезнее ранило леди Гарриэтту. Но как всегда и во всем, она полностью положилась на мужа и приняла его сторону. Таким образом, нарушение общего мира на острове ограничилось одним воскресеньем.

Дни с четверга до понедельника тянулись для Гризельды бесконечно долго, и каждый последующий из них казался ей более длинным и более мрачным, чем предыдущие. Ей не удавалось найти убежище в тумане неопределенной печали, охватившей ее после болезни, и она чувствовала себя обиженным ребенком, который плачет и не может остановиться. Теперь в ней как будто родилось и постоянно изменялось что-то жгучее, заставлявшее ее терять терпение. Поэтому, когда в понедельник к дому подъехала машина, она была полностью готова за полчаса до ее появления.

Погода в этот день была прекрасной, и Гризельда забралась на свое место рядом с шофером, улыбающаяся, легкая и счастливая, чудесным образом освободившаяся от тревог, радующаяся окончанию затянувшегося ожидания и возможности снова обрести мир звуков, солнца и запаха бензина, мир, не требующий вопросов и объяснений. Шаун направился обычным маршрутом к озерам среди холмов и долин, укутанных в зеленый бархат, на котором пылали кусты дрока, усеянные золотыми цветами.

Горизонт, обрисованный плавными кривыми линиями холмов, размывался отражениями неба в воде, повсюду смешивающейся с землей, с золотом солнца и цветущего дрока. Бескрайний, полный счастья мир, незаметно менявшийся, когда машина, ворча мотором, мчалась вперед. В его пустоте, казалось не было ничего, кроме машины с Гризельдой и Шауном, и птиц.

Неожиданно впереди машины появилось какое-то большое животное, с радостным лаем скачущее перед самыми колесами.

– Ардан! – крикнула Гризельда.

Догнавший их пес, повизгивая от удовольствия, плясал, ловко уворачиваясь от машины.

Гризельда схватила Шауна за руку.

– Остановитесь! Мы раздавим его!

Машина затормозила, недовольно плюясь дымом. Обиженный мотор чихнул и остановился.

Ардан прыгнул к Гризельде, спустившейся на землю, и чуть не сбил ее с ног. Она поворчала на него, потом приласкала, потом потрепала, взяла морду обеими руками и чмокнула его в нос. После этого оттолкнула его и приказала вернуться домой.

Ардан несколько раз гавкнул: «Нет! Нет! Нет!», мотая головой и по-змеиному извиваясь всем телом. Гризельда объяснила ему, что в машине для него нет места и что, если он будет бежать перед машиной, она в конце концов задавит его. Но Ардан снова упрямо пролаял: «Нет! Нет! Нет!»

Гризельда рассердилась Пес мог испортить ей прогулку. Нужно было или возвращаться, или ехать очень осторожно и все время следить за ним.

– Неужели тебе не понятно?

«Нет! Нет! Нет!» – ответил Ардан.

Гризельда показала, куда он должен бежать, и подтолкнула его в этом направлении. Потом сделала вид, что сейчас ударит его. Ардан сделал несколько шагов и сел с довольным видом, свесив язык.

– Ладно, возвращаемся, – печально сказала Гризельда. – В следующий раз придется привязать его.

Она медленно подошла к машине. Сидевший за рулем Шаун прикидывал, где он может развернуться. Неожиданно на дороге вспыхнул язык пламени, налетевшего на Ардана.

– Это Уагу! – воскликнула Гризельда.

Лис сбил Ардана с ног и на сумасшедшей скорости умчался по направлению к острову. Забывший обо всем Ардан кинулся за лисом, пытаясь на бегу ухватить его за кончик хвоста.

Гризельда смеялась, Шаун скупо улыбался. Через несколько мгновений лис и собака скрылись за поворотом.

Эми, раскатывавшая в это время на кухне тесто, засмеялась.

– Старый лис! Бессовестный шалопай! Ну и хитрюга! – бормотала она, качая головой.

Гризельда, к которой вернулось хорошее настроение, перепрыгнула через канаву и помчалась вниз по склону. Она сорвала с головы платок, сбросила плащ и вскинула его вверх, словно парус, подхваченный ветром. Задыхаясь и смеясь, она остановилась, бросила плащ на траву и рухнула на него. Волосы волной огня и мрака стекали с ее плеч. В долине перед ней облака толпились над ручьем, позади до самого неба поднималась пылающая стена дрока. Казалось, все певчие птицы Ирландии заливались вокруг.

Подняв глаза, она увидела рядом с собой Шауна. Он протянул к ней руку, на этот раз без перчатки, и медленно опустился на колени. Она хотела броситься к нему и в то же время страстно пожелала исчезнуть, скрыться отсюда. Стоя на коленях, Шаун придвинулся ближе. Она почувствовала прикосновение его рук – сначала одной, затем другой. Сердце у Гризельды грохотало так же сильно, как цилиндры мотора, как море, и его стук отдавался в ее голове, во всем теле. Что-то огромное заполнило ее грудь, не позволяя ей вздохнуть. Шаун обнял ее и прижал к себе, едва не сломав кости. Запрокинув голову, она мотала ею вправо и влево, словно Ардан, твердивший «нет. нет. нет.». Обнимая ее, он опустился на плащ, и теперь только их головы возвышались над травой, и отблеск золотых цветов дрока скользил по их лицам. Перед тем как закрыть глаза, она на мгновение увидела его глаза, огромные, с нежностью смотревшие на нее. Она ухватилась за этот взгляд всем существом, чтобы получить, наконец, все, что она ждала, что сейчас нахлынуло на нее и увлекало с собой; это было то, что она всегда видела в мечтах: корабль, его капитан и далекая звезда.

И все, что есть на земле сияющее и безбрежное, стало для них наградой в сиянии весны и аромате дрока. Он видел все, ощущал все, слышал все. И этим всем для него была она.

Она перестала видеть и слышать мир вокруг себя. Она перестала существовать. И в то же время пение ее души было слышно в птичьем хоре.

* * *

Прошло два дня. За ужином Амбруаз Онжье спокойно сообщил, что собирается послезавтра уехать.

Элен ошеломленно уставилась на него. Амбруаз обратился к леди Гарриэтте:

– Я так долго стеснял вас, – сказал он. – Прошу меня простить… Увлеченный исследованием, окруженный вашей заботой, я почти забыл, что нахожусь в гостях. Уверен, когда я вернусь в Англию, мне покажется, что я попал в чужую страну.

Леди Гарриэтта, которой понравился комплимент, ответила, что его всем будет не хватать. Обычный обмен любезностями. Ни та, ни другая сторона на деле не думали то, что говорили, и не верили тому, что слышали. Все происходило в рамках приличия и не имело никакого значения ни для Амбруаза, ни для леди Гарриэтты, ни для остальных присутствовавших при разговоре. Но не для Элен. Для нее сказанное показалось страшнее самых ужасных проклятий, которые изрыгали бородатые библейские пророки, предрекая падение небес на землю или конец света.

Гризельда почти ничего не слышала. Со слабой улыбкой на лице, погруженная в мечты, она словно находилась далеко отсюда, согретая изнутри золотым солнцем, которое зажег в ней Шаун. С того момента все вокруг для нее изменилось. Когда она открыла глаза, все показалось ей иным – небо над ней, лицо Шауна, склонившееся к ней с выражением тревожного счастья. А потом иными показались ей и все остальные лица. Все вокруг, каждая веточка всех деревьев, каждая травинка, каждое перышко любой пташки, каждая улыбка сестер, каждый волосок в бороде отца, море и ветер – отныне все это оказалось на своем месте, находясь в равновесии со всем остальным и свидетельствуя об очевидном: жизнь имела смысл, жизнь была прекрасна, жизнь стала радостью.

У Гризельды даже изменился голос; если прислушаться, то он казался более глубоким и более теплым. Но кто мог услышать ее, если Шауна не было рядом? Ее движения стали более плавными, немного более четкими, но кто мог увидеть ее, если серых глаз не было рядом?

– Мы можем надеяться на удовольствие когда-нибудь снова увидеть вас? – вежливо поинтересовалась леди Гарриэтта.

– О, конечно, конечно! – отвечал Амбруаз Онжье тоном, означавшим «конечно, никогда».

Элен ощущала кошмарный сумбур в своей голове. Все происходящее казалось ей сплошным абсурдом.

– Но Лондон так далек от нас! – произнес со скептической улыбкой сэр Джон.

– Конечно, конечно, – повторил Амбруаз с улыбкой.

Неужели он уедет, так и не сказав ей ни слова? Неужели она ошибалась? Значит, их совместные прогулки, их беседы, их работа в библиотеке, все остальное отнюдь не было началом? Он так ничего и не понял? Но ведь каждый ее взгляд недвусмысленно говорил: «Я ваша избранница, ваша судьба, самый близкий вам человек. Я знаю ваш блестящий ум, я всегда буду рядом с вами, я буду помогать вам, мы продолжим совместную работу, мы напишем великолепную книгу, мы раскроем тайны прошлого, мы пойдем рука об руку к будущему, мы предназначены судьбой друг для друга, ведь именно судьба привела вас на этот остров, чтобы мы непременно повстречались.»

– Я тоже надеюсь когда-нибудь повидать вас в Лондоне, – говорил Амбруаз.

Элен с ужасом огляделась. Все спокойно сидели за столом и мирно беседовали, словно никто из них не услышал эти страшные слова. Все выглядело так же, как в любой из прошлых вечеров, но в то же время на происходящем сегодня лежал оттенок кошмара. Даже свет казался ей черным. Невыносимый холод охватил Элен с головы до ног. Потрясенная, она почувствовала, что умирает, и попыталась встретить взгляд Амбруаза. Потерпев неудачу, она тихо соскользнула на пол.

После мгновения всеобщего оцепенения и воцарившейся в комнате мертвой тишины началась всеобщая суматоха; только Амбруаз, не представлявший, что ему делать, оставался на своем месте, машинально поглаживая кончиками пальцев то бороду, то скатерть перед собой.

Китти первая кинулась на помощь сестре. Она схватила Элен, прижала к своей роскошной груди и попыталась поднять ее. Оказавшись на стуле, Элен очнулась, охваченная смущением и беспокойством. Она плохо представляла, где находится, и растерянно наблюдала за царившей вокруг нее суетой, мало что различая в окутавшем ее багровом мраке.

Брижит, налаживавшая освещение в столовой, бросила все и помчалась на кухню. Перед этим она слишком резко повернула колесико для регулировки пламени, и язычок огня взвился до половины стекла, выпустив в потолок струйку черного дыма, рассеявшегося в виде множества небольших хлопьев жирной черной копоти.

– Мы слишком много заставляли работать это дитя, – произнес сэр Джон, полный угрызений совести.

Леди Гарриэтта не стала высказывать предположение, что Элен, скорее всего, плохо переварила съеденный в обед шоколадный пудинг.

– Тебе нужно пойти полежать, – сказала она. – Я скажу, чтобы для тебя приготовили укрепляющий отвар.

Элен, поддерживаемую с двух сторон матерью и Гризельдой, вывели из столовой. Она едва успела бросить полный отчаяния взгляд на Амбруаза.

Джейн бросилась к керосиновой лампе и отрегулировала пламя. Озабоченный сэр Джон уселся на свое место. Маленькие черные бабочки, кружившиеся над головами, начали опускаться, садясь на тарелки, скатерть и лица обедавших.

– Не понимаю, что с ней, – сказала Китти. – Бедняжка просто позеленела.

Начавший догадываться Амбруаз старательно изображал нейтральный и в то же время сочувственный вид.

– Моя голубушка, бедная моя, – повторяла Эми на кухне. – Я же предупреждала ее! И на этом ее несчастья еще не закончились.

Леди Гарриэтта вернулась в столовую одна. Гризельда осталась с сестрой.

– Что с ней? Она заболела? – спросил встревоженный сэр Джон.

– Нет. Мне не показалось, что она заболела.

Сэр Джон ничего не понял.

– Так она не вернется в столовую?

– С ней уже все в порядке, но пусть она полежит у себя, – успокоила леди Гарриэтта присутствующих.

Проходя мимо мужа, чтобы сесть на свое место, леди Гарриэтта наклонилась к нему и шепнула:

– Девочка плачет.

Потом, продолжая улыбаться, она села рядом с Амбруазом.

– Она плачет?.. Но что может заставить ее плакать? – пробурчал себе в бороду сэр Джон.

Он считал, что хорошо знает Элен, свою любимую дочь, всегда находившуюся рядом с ним. Он не понимал, чем могут быть вызваны эти неожиданные слезы.

Леди Гарриэтта приказала поменять тарелки, выпачканные в саже, и беседа за столом постепенно возобновилась. Иногда даже раздавался смех, если кто-нибудь размазывал на лице чешуйку сажи, рисуя таким образом еще одну бровь на щеке.

Леди Гарриэтта извинилась перед гостем:

– Ах, этот керосин! Он очень практичен, но его использование иногда создает некоторые неудобства.

Гризельда незаметно вернулась к столу. Отец бросил на нее вопросительный взгляд, и девушка успокаивающе кивнула ему. В то же время она не удержалась, чтобы пристально не посмотреть на Амбруаза, оценить его бороду, лорнет, аккуратную прическу и правильные черты удлиненного лица. Она не пыталась скрыть свое удивление перед этим необъяснимым феноменом. У почувствовавшего ее взгляд Амбруаза на лице появилось странное выражение, одновременно сконфуженное и торжествующее, немного похожее на выражение на морде пса, застигнутого на краже косточки, в то время, как в его миске еще оставалось мясо.

Ужин заканчивался. Когда все расходились по своим комнатам, Гризельда незаметно задержала отца. Она хотела поговорить с ним.

– В конце концов, в чем дело? – спросил сэр Джон. – Что происходит с Элен?

Когда Гризельда рассказала все отцу, удивление сэра Джона не имело границ.

– Амбруаз?.. Неужели это правда?

– Да, конечно.

– Но. Но это просто невероятно! Что она нашла в нем?.. Он, по– моему. Я хочу сказать, что он отнюдь не красавец!..

– Но он и не урод. Она считает его красивым.

– Это какая-то нелепость!.. Он того же возраста, что и я!..

– Вы преувеличиваете.

– Он же просто старый холостяк!..

– Было бы гораздо хуже, будь он женат.

– Какие жуткие вещи ты говоришь. Не понимаю, что она в нем нашла?.. Боже, неужели это возможно?

Гризельда думала примерно то же самое. Глядя на потрясенного отца, она неожиданно разглядела его удивительное очарование, его детское простодушие и уязвимость, обычно скрываемую несколько высокопарными манерами. Точно так же его усы скрывали несколько мягкий рот. Она смутно догадывалась, что Элен перенесла на приезжего мужчину бесконечное восхищение отцом. Но на самом деле это было иллюзией. Единственной общей чертой у двух мужчин была борода.

– Ладно, я думаю, что нам не о чем беспокоиться, – сказал, подумав, сэр Джон. – Подобное увлечение – это просто глупость, а Элен такая умная девушка. Это не может долго продолжаться, это несерьезно.

– Напротив, это очень серьезно, – возразила Гризельда. И добавила: – Ведь вы прекрасно понимаете это.

Да, он понимал. Он уже догадался. Он плохо знал своих дочерей, плохо представлял их как молодых девушек, их чисто женская реакция была для него неожиданной, но он хорошо разбирался в их характере. Он знал, что натура Элен, да и Элис тоже, отличается цельностью, способностью отдаваться чему– либо всем существом, без каких-либо оговорок. Он вздохнул и сказал:

– Боюсь, ты права. Твоей сестре придется долго избавляться от болезни. К счастью, Амбруаз уезжает. Я не хочу сказать, что недооцениваю его, но он совершенно не способен сделать Элен счастливой.

– Этого нельзя знать заранее, – негромко произнесла Гризельда с мудростью, осенившей ее позавчера.

Она внезапно подумала, каким страшным для нее испытанием стала бы невозможность снова увидеть Шауна. Она побледнела, потом покраснела и принялась с пылом защищать сестру. Расставшись с Амбруазом, она не просто будет несчастна, она просто сойдет с ума, может быть, даже умрет!.. Надо любой ценой спасти ее от разлуки!

Потрясенный сэр Джон слушал Гризельду и смотрел на нее, как на совершенно незнакомое существо. Он качал головой, судорожно стискивая серебряных единорогов на цепочке своих часов. Он растерянно повторял:

– Это невозможно. Это невозможно. – Потом он внезапно нашел веский довод: – Он же уезжает послезавтра!

– Вот именно! – решительно заявила Гризельда. – Вы должны поговорить с ним до отъезда.

– Я?.. Но это же неприлично!.. Это он должен поговорить со мной!.. И если он этого не сделает, значит, он не собирается жениться на Элен!

– Может быть, он просто не решается? Вдруг он слишком застенчивый? Но он не может сомневаться в чувствах Элен. Вы должны объяснить ему. Элен так несчастна. Ее невозможно вылечить!..