Текст книги "Девушки и единорог"

Автор книги: Рене Баржавель

Соавторы: Оленка де Веер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Этой ночью она воспользовалась детской привычкой, чтобы встретиться с Шауном. Она напялила похищенное у Молли черное платье служанки, конечно, слишком широкое и короткое для нее, что, впрочем, только облегчило ей спуск. Волосы, собранные на ночь в пучок, тяжелой массой болтались у нее на спине. Она свернула их, закрепила заколками и накрыла платком, частично закрывавшим также лицо. Дождавшись поглотившего луну большого облака, она шагнула через подоконник и тенью скользнула вниз.

Шаун ожидал ее у подножья башенки так называемого «американского порта». Начался прилив, но море все еще плескалось далеко внизу. Им пришлось пройти по влажным водорослям, расползавшимся под ногами, чтобы добраться до лодки, покачивавшейся на мелкой воде. Шаун помог Гризельде забраться в лодку, оттолкнул ее от берега и в последний момент запрыгнул в нее сам. Они отошли от берега на веслах, затем Шаун поднял на мачте небольшой кусок полотна; этот жалкий парус, захвативший немного ветра, повлек их в открытое море.

Шаун сел на мокрую доску рядом с Гризельдой и перехватил доверенный ей румпель. Ночь была очень светлой, даже когда луна скрывалась за облаками. Они плыли точно на запад. В узком проливе между островами Колоколен и Соляным сильное встречное течение почти остановило их, но Шаун, оказавшийся не только хорошим механиком, но и весьма опытным моряком, справился с течением, после чего перед ними открылось освещенное луной безбрежное пространство волнующихся вод, пустынное вплоть до берегов Америки.

Гризельда, забывшая захватить с собой плащ, дрожала от холода. Заметивший это Шаун снял куртку и набросил ее на плечи девушки. Гризельде хотелось смеяться и в то же время плакать. Поступить так, как Шаун, мог и принц, и ломовой извозчик; она мечтала о капитане великолепного парусника, но очутилась вместе с шофером на вонючей рыбацкой лодке. Она переживала карикатуру на свои мечты; тем не менее, это было настоящее приключение с налетом таинственности.

Шаун отклонился к югу, держа курс на выступавший из воды огромный белый призрак. Это был остров Белый, самый западный остров в архипелаге Сент-Альбан. Эми как-то рассказывала Гризельде, что остров внезапно поднялся из воды, словно вынырнувшая на поверхность моря обнаженная женщина, в тот день, когда королева Маав, пришедшая в Ирландию во главе племен древних кельтов, погибла в схватке с вторгшимися из-за моря завоевателями. Она была похоронена на острове, и с тех пор сложенная из камней пирамида охраняла морскую границу Ирландии. За прошедшие столетия ни одно растение, будь то дерево, цветок, травинка или мох, не смогло вырасти на белой скале. Только чайки непрерывно кружились над островом, венчая его своей белизной и своими криками.

Гризельда однажды принялась расспрашивать отца об этом острове. Сэр Джон знал, что на его вершине воздвигнут огромный тур из камней, вероятно, отмечающий захоронение какого-то вождя. Его возведение относилось к мегалитической эпохе, что, конечно, нельзя было считать точной датировкой. Сооружению могло быть как две, так и четыре тысячи лет, если не больше. Возможно, он был того же возраста, что и дольмен на острове Сент-Альбан, и был возведен теми же древними строителями.

Любопытно, что на Белом острове никогда не производились раскопки. Каждый раз, когда археологи проявляли к нему интерес, им приходилось отменять свои планы, потому что они не могли найти рабочих. На самом острове никто не жил, а рыбаки с соседних островов отказывались по самым разным причинам помогать археологам. Когда задумаешься об этом, многое представляется странным. Что известно о королеве Маав? В общем-то ничего. В разных мифах можно найти упоминания об этой ирландской королеве, но все они рассказывают разное об этой древней кельтской воительнице. А ее имя. Маав. Оно похоже на имя египетской богини Маат. Считалось, что она была дочерью солнца и символизировала дыхание жизни. Известна еще Мааб, королева фей в англосаксонской мифологии. Возможно также, что это не имя, а слово «мав», название чайки в древнем германском языке.

Завороженная волшебством древних мифов, Гризельда некоторое время молчала. Потом прошептала:

– Морские птицы. Феи. Дыхание жизни. Это все об одном и том же.

Сэр Джон, с удивлением посмотревший на дочь, улыбнулся:

– Да, может быть. Есть и другие аналогии. Например, одним из имен королевы Маав было Майяв, что заставляет вспомнить про Майю, дочь Атласа.[21]21
  Атлас (Атлант) – в греческой мифологии сын титана Иапета и нимфы Климены, поддерживавший столбы, на которых покоится небесный свод. Согласно Гесиоду, он был одним из титанов, восставших против Зевса, за что и был обречен вечно поддерживать небеса. Иногда скульпторы изображали А. держащим на плечах земной шар.


[Закрыть] Ее полюбил Зевс, от которого у нее был сын Гермес[22]22
  Бог плодородия, покровитель музыки, посланник богов. Имя происходит от слова «герма» (греч.), так назывались камни, служившие межевыми знаками.


[Закрыть]. Иногда поклонявшиеся Гермесу изображали бога в виде груды камней.

– То есть тура, как на Белом острове?

– Да. Если только Майав – это не индийская Майя, про которую ничего точно не известно. Возможно, так обозначалось Сотворение, Мироздание. Кажется, это имя относится ко всему сущему, в то же время являющемуся иллюзией. Как множество одинаковых и в то же время разных морских волн. Может быть также, что это искаженное Мария – мать и море.

* * *

О сборище в ночь на 7 июля Гризельда узнала от Шауна и сразу же потребовала, чтобы он взял ее с собой. Именно туда и направлялась сейчас их лодка. Гризельда видела множество светлячков, со всех сторон направляющихся к Белому острову. Всмотревшись внимательнее, она могла разглядеть даже лодки, на которых горели фонари. На некоторых суденышках был поднят парус, другие же двигались на веслах. Море было спокойным. Легкий ночной бриз заставлял шуршать их парус, словно тот был из шелка. Гризельда не чувствовала дуновение ветерка на своем лице. Она слышала, как нос их лодки разрезает воду, с журчаньем скользившую вдоль бортов. Опустив в воду руку, она удивилась, что та оказалась очень теплой.

Сохранившаяся веками традиция требовала, чтобы в ночь на 7 июля отмечалась годовщина великой битвы королевы Маав, ее победы и ее смерти. Когда-то племя воинов и земледельцев оплакивало свою королеву светлой летней ночью. Прошло время, менялись короли и королевы, другие нашествия обрушивалась на Ирландию, возникали новые религии и языки, но в одну и ту же ночь ирландцы, жители страны земли и воды, собирались на Белом острове, чтобы почтить сохранившуюся за прошедшие тысячелетия память об отваге предков, преодолевшей смерть.

Светлячки медленно ползли вверх по скале. Шаун и Гризельда тоже стали подниматься по тропинке, протоптанной за тысячи лет миллионами ног. Каждый участник процессии нес фонарь, который опускал на землю у подножья тура со стороны, обращенной к океану. Свой фонарь добавил к ним и Шаун. Возник ореол золотистого сияния, игравшего, переливаясь, на ой пирамиды. Собравшиеся вокруг тура жизнерадостно перекликались, приветствуя друг друга, иногда слышался смех. Чувствовалось, что люди пришли сюда, чтобы увидеться, поддержать друг друга в дружбе и радости, а не для траурной церемонии. Не каждый из присутствующих мог бывать здесь ежегодно; тем радостней становилась встреча со старыми друзьями через несколько лет. Местных на острове было немного; преобладали паломники со всех концов Ирландии; некоторым пришлось добираться сюда чуть ли не неделю. Опасаясь случайно встретиться вместе с Гризельдой с кем-нибудь из обитателей Гринхолла или Сент-Альбана, Шаун старался держаться в стороне от тура. Гризельда, боявшаяся потерять его, цеплялась за своего спутника обеими руками.

Освещенность была достаточной, чтобы не натыкаться друг на друга в темноте, и в то же время все вокруг расплывалось в пепельном свете луны. Шаун, радовавшийся необычной близости с Гризельдой, обвел ее пару раз вокруг тура. Она с удивлением ощущала под ногами гладкую, едва ли не полированную поверхность скалы. Воздух был наполнен запахом нагретого камня и морских водорослей; рука Шауна казалась ей горячей; в толпе смутно различимых, похожих на привидения ирландцев раздавался смех, слышались дружеские восклицания. Гризельде казалось, что вокруг нее давно знакомые ей люди и что все хорошо знают ее.

Гризельду удивили размеры тура. Гряда из валунов имела метров пятьдесят в ширину и протянулась не меньше чем на пару сотен метров. Высотой она была в три человеческих роста. На строительство тура ушло невероятное количество камней размером от головы ребенка до лошадиной головы. Казалось, что камни нагромождены беспорядочно, но тем не менее, ни время, ни погода не смогли повредить сооружение, выглядевшее как копье, направленное на море.

– Камни нужно было доставлять сюда на лодках. Потребовалось множество лодок и тысячи строителей. Говорят, что Она стоит внутри груды камней, на самом острие копья, с мечом в руке, и за ней толпятся лучшие воины, как павшие в сражении, так и добровольно последовавшие за своей королевой.

На вершине тура, обращенной к морю, появился фонарь. Его держала женщина, силуэт которой нечетко вырисовывался в неуверенном свете луны, то и дело проглядывающей между облаками. Смех и разговоры стихли. Все повернулись к женщине. Гризельда видела повсюду бледные пятна лиц, поднятых к небу. Многие стояли, другие сидели на земле. Трудно было оценить, сколько людей собралось на острове. Наверное, несколько сотен, может быть, тысяча. Лица детей, казалось, светились в призрачном свете луны.

Женщина на вершине тура опустила фонарь на камни перед собой, широко развела руки в стороны и запела. Вообще-то, это была не настоящая песня, а скорее ритмичное повторение одной и той же последовательности нескольких нот. Голос женщины казался суровым, резким, словно звуки исходили не из человеческих уст, а из камня. В то же время, он был полон жизни и свежести, словно это была песня леса. Вслушиваясь в пение, Гризельда закрыла глаза и увидела перед собой не груду валунов, а круг из вертикально стоящих камней на острове Сент-Альбан. Казалось, их только что обтесали и поставили вертикально в виде круга. На лежавшей плите был выбит знак, напоминавший молнию с несколько закругленными углами. Изображение молнии упиралось в ствол тиса, оказавшегося в центре круга камней, и под ним находилась нора, в которой спал рыжий лис с белым хвостом. Раздался удар грома, такой неожиданный, что Гризельда подскочила и открыла глаза. Отзываясь на глас свыше, все вокруг нее громко запели. Смотревший на женщину на вершине тура Шаун тоже пел.

Женщина плавно сводила и разводила руки, как будто чайка взмахивала крыльями, но делала это медленно, словно во сне.

Над ней простиралось множество быстро плывущих в сторону материка светлых и темных облаков, то распадавшихся, то сливавшихся в сплошную массу. Женщина на вершине тура казалась Гризельде стоящим на мостике капитаном каменного корабля, и у нее закружилась голова. Все вокруг выглядело колеблющимся, изменчивым, облака уносили ее с собой по волнам песни вместе с королевой Маав и ее воинами, и этот полет, продолжавшийся две тысячи лет, увлекал ее с собой к другим берегам, к другим звездам, к иной жизни и, возможно, к смерти.

Прямо над островом в облачной пелене возникла круглая, быстро расширявшаяся дыра, и в ней на фоне темного неба медленно плыла луна. В ее свете возникли тысячи небольших белых парусов, несущихся со всех сторон к острову. Это были чайки, постоянные обитательницы острова. Их стая образовала в небе над островом кольцо, в центре которого находилась луна, и они с криком кружились вокруг нее. Их крики создавали странный аккомпанемент для песни, которую пела толпа.

Женщина резко вскинула руки к небу, завершая песню на протяжной ноте, все более и более высокой, продолжавшейся невыносимо долго. Толпа и чайки затихли, и теперь был слышен только нескончаемый пронзительный вопль, поднимавшийся над скалой и морем и уносивший с собой к небу все сущее. Гризельда, непроизвольно напрягая все мышцы, тоже тянулась к небу, почти не ощущая землю под ногами и опираясь только кончиками пальцев руки на плечо Шауна.

Вибрирующий звук внезапно оборвался. В наступившей мертвой тишине слышался только бархатный шорох тысяч птичьих крыльев. Затем раздались крики толпы, крики радости, облегчения, благодарности, восторга.

Луна опять спряталась за облаками. Женщина на вершине тура подобрала свой фонарь и спустилась с каменной гряды.

Шаун взглянул на Гризельду, и та улыбнулась ему. Потом она обхватила его руками и прижалась к его груди. Она ощущала этого мужчину удивительно близким ей человеком. Во время закончившейся церемонии их объединило что-то более прочное, чем любовь, и она была уверена, что ей стало доступно нечто доселе неизвестное, что невозможно выразить словами, но что делало события, предметы и людей, весь окружающий ее мир более близким, более понятным. Все находилось в связи: дерево превращалось в языки огня над скалой, ветер становился твердью, а скала – текучей. Ребенок превращался в тысячелетнего старца, а старик – в новорожденного. Птица становилась лисой, поедавшей эту птицу.

Она спросила:

– Это была гэльская песня?

– Нет, она гораздо древнее.

– На каком она была языке?

– Этого никто не знает.

– Но о чем говорилось в ней?

– Теперь это неизвестно. Но ее может петь любой пришедший сюда, независимо от возраста, лишь бы он уже научился говорить.

Толпившиеся вокруг них люди подбирали свои фонари и объединялись в группы, в составе которых они приплыли на остров.

– Теперь они будут есть и пить, потом станут петь и танцевать. А нам пора возвращаться.

Светало. Чайки продолжали кружиться над островом. Когда солнце выглянуло из-за горизонта, стая чаек свернулась в плотный вихрь, быстро вытянувшийся к зениту. Из отплывшей в сторону лодки Гризельда увидела, что Белый остров удивительно походил на лежащего единорога, а чайки над ним образовали тонкий белый рог, острие которого лучи восходящего солнца окрасили в розовый цвет.

* * *

Бросившаяся в постель Гризельда ощущала себя легкой, словно лепесток цветка. Она была невесомой. Она незаметно соскользнула в сон, точнее, на поверхность сна, потому что была такой легкой, что без усилий держалась на поверхности неосязаемого.

Открыв глаза, она увидела мать, стоявшую у ее изголовья.

Обеспокоенная отсутствием Гризельды, хотя время уже приближалось к полудню, леди Гарриэтта спросила о ней у Молли, которая ответила:

– Она спит.

В половине первого леди Гарриэтта поднялась в комнату дочери. Она раздвинула шторы и, склонившись нал Гризельдой, внимательно всмотрелась в ее лицо. Дочь показалась ей вполне здоровой.

Когда Гризельда проснулась, разбуженная дневным светом, леди Гарриэтта с тревогой спросила:

– Надеюсь, ты не заболела снова?

Гризельда почувствовала прилив любви к матери, всегда находившейся в стороне, ничего не видевшей и ничего не понимавшей, тем более что она не хотела ничего видеть и понимать, но которая умела тихо и незаметно облегчать жизнь всем членам семейства. Она поднялась на коленях, обняла мать, прижалась к ней и громко, по-детски, чмокнула ее в щеку. Потом громко сказала:

– Мама, я люблю вас!

Это было так неожиданно, так неуместно, что леди Гарриэтта покраснела. Потом она все же улыбнулась и почувствовала себя счастливой. Главное, она убедилась, что дочь здорова.

– Прекрасно! Я вижу, что с тобой все в порядке! Но мне кажется, что тебе не стоит пропускать завтрак. Отец не станет ждать тебя!

Гризельда спрыгнула на ковер и запела, импровизируя:

 
– Вот какая ерунда
Со мною случается:
Я могла бы съесть слона,
Но не получается!
 

Рассмеявшись, она снова поцеловала мать и крикнула:

– Молли! Помоги мне одеться!

Молли уже хлопотала в туалетной комнате. Она вылила несколько кувшинов горячей воды в ванну и приготовила все необходимое для купанья.

Леди Гарриэтта покачала головой и удалилась. Она так ничего и не поняла, но у нее появилась уверенность, что с Гризельдой все хорошо.

– Нет, – сказала Гризельда Молли. – Никаких корсетов сегодня. Рубашку с вышивкой и нижнюю юбку, ту, с шестью воланами. Потом корсаж в зеленую и белую полоску и зеленую юбку. И еще чулки. Нет! Никаких чулок! Никаких! Маленькие белые сапожки.

«Никаких чулок! Никакого корсета! О Господи!» – думала Молли. Она металась от шкафа к комоду и обратно, посмеиваясь про себя. Она ничего не знала, но многое подозревала, догадываясь о том, чему не осмеливалась поверить. Резкие перепады настроения Гризельды, ее нетерпеливая радость в дни, предназначавшиеся для автомобильных прогулок, ее усталый вид и нервозность после поездки не могли остаться незамеченными для горничной, живой тени хозяйки. Шаун? Возможно ли такое? Молли пыталась убедить себя, что ошибается. С одной стороны, она возмущалась, потому что Шаун был обычным наемным работником, но с другой радовалась, потому что они были такой красивой парой. Кроме того, она беспокоилась за Гризельду, так как представляла, что ничего хорошего из этого не могло получиться.

Когда процедура одевания закончилась, Гризельда помчалась в лес, к кругу камней. Она опустилась на колени перед лежавшей на земле плитой, и так как представляла, чего ей следует ожидать, тут же увидела вырезанный на камне знак молнии. Время почти стерло его, местами он был скрыт под лишайниками, но он существовал, едва различимый и в то же время достаточно отчетливый. Он существовал в действительности, и проведя по нему пальцем, можно было даже восстановить отсутствующие детали рисунка.

Вернувшись домой и нарисовав знак на бумаге, она пошла к отцу, курившему в малом салоне, и рассказала, где обнаружила молнию.

Сэр Джон заинтересованно рассмотрел рисунок, сначала держа листок вертикально, потом повернул его на девяносто градусов.

– Находись мы в Средиземноморье, я сразу сказал бы, что это такое. Это просто удивительно. Ты видишь: если держать рисунок вертикально, то это будет египетский иероглиф. А если повернуть так, чтобы он стал горизонтальным, то это будет буква финикийского алфавита. Так или иначе, но в обоих языках это одна и та же буква «М». И в обоих языках она обозначает воду. Действительно, считается, что народы, возводившие каменные сооружения на севере Европы, пришли сюда из Средиземноморья. Но их письменность не имела ничего общего ни с египетским языком, ни с финикийским. Странно, очень странно. Впрочем, когда ты изучаешь древние цивилизации, то не перестаешь удивляться.

– Буква «М», – сказала Гризельда. – Но это первая буква имени Маав и слова «море».

– Да, конечно. Послушай, тебя действительно интересует эта проблема?.. Когда Элен выйдет замуж. – сэр Джон вздохнул. – Может быть, ты захочешь работать со мной?

– Ах, нет, нет! – со смехом ответила Гризельда.

Она поцеловала отца и быстро ушла. Она уже слышала приближающийся шум автомобильного мотора.

* * *

Сегодня Шаун повез ее непривычным маршрутом, по дороге, которую они до сих пор никогда не выбирали. Они удалялись от побережья по достаточно широкой дороге, по которой можно было ехать довольно быстро.

Обогнув два озера, дорога вошла в осиновую рощу и почти сразу пропала. Когда Шаун заглушил мотор, птицы, замолчавшие отнюдь не от испуга, а из любопытства, снова принялись болтать. Старый, потрепанный жизнью дрозд посмотрел на автомобиль сначала одним глазом, потом другим и восхищенно присвистнул. Коричневая пташка с зелеными крыльями и красной грудкой отозвалась: «Чирик! Чирик!» – и задергала хвостиком. Потом повторила чириканье, означавшее: «Мне не нравится, как пахнет эта птица с круглыми лапами». Потом чирикнула в третий раз: «Интересно, что ест эта птица?» – «Гвозди», – сердито буркнул дрозд. Действительно, правое колесо поймало гвоздь, отличный гвоздь с квадратной шляпкой, которым крепится подкова к лошадиному копыту. Запертая в шине душа медленно вернулась в родную атмосферу, тогда как Шаун, взяв Гризельду за руку, повел ее по покрытой густым мхом тропинке, петлявшей между невысоких кустов, ласково касавшихся листвой ее лица.

Они вышли к ручью, более широкому, чем положено быть ручьям, но еще не достойному называться речкой. Кристально чистая вода медленно струилась по светлому песчаному дну, по которому была разбросана небольшая галька. Извилистое русло ручья дугой охватывало небольшую поляну. Из покрывавшей ее невысокой травы выглядывали маргаритки. Траву усеивали листья осины бледно-зеленого, желтого и рыжего цвета, без видимой причины опавшие задолго до осени. Возможно, они считали, что лучше выглядят не на дереве, а на траве, рядом с маргаритками. На противоположном берегу ручья росли три ивы, склонившиеся над водой. Самая старая из них с бугристым, покрытым большими наростами кривым стволом, почти на всю высоту была рассечена большим дуплом. Но листва на старушке выглядела так же жизнерадостно, как и на ее более юных соседках.

Этот пятачок цветущей свежей зелени, усыпанный разноцветной листвой и окруженный с трех сторон водой, убаюкиваемый бормотанием ветра и птиц, открытый только к небу, такому близкому и знакомому, был создан для радости, так как был способен окружить радость заботой, защитить и дать ей стать безграничной. Шаун обнаружил это место совсем недавно, но не ступил на него, потому что это было не то место, куда можно прийти одному.

Он отодвинул последнюю ветку и осторожно подтолкнул вперед Гризельду. Зимородок, устроившийся на наросте старой ивы, охотился за рыбешкой, охотившейся за мухой. Он пулей вонзился в воду, но промахнулся и тут же взвился из воды с разочарованным видом. Солнечный луч, перебегавший с одной маргаритки на другую, превратился в жемчужной капле воды, висевшей на травинке, в радужное многоцветье, рождая краски, которых не видели еще ничьи глаза.

– Ах! – воскликнула Гризельда. – Наверное, это убежище Вивианы и Мерлина!

Она сбросила сапожки и принялась кружиться в танце на траве. Под ногами она с наслаждением ощущала каждую влажную и прохладную травинку.

– Как здесь замечательно!

С благодарной улыбкой она вернулась к Шауну, радостно наблюдавшему за ней. Прижавшись к нему, она поцеловала его и слегка отодвинулась, чтобы взглянуть ему в глаза. Потом на ее лице появилась недовольная гримаска.

– Сними каскетку! Немедленно!

Она погрузила пальцы в его волосы и взъерошила их. Они казались ей такими же мягкими и свежими, как трава под ногами. И, как трава, они передавали ей бесценный поток жизни. Ее пальцы невольно сжались, и у нее на мгновение появилось желание укусить его. Удержавшись, она принялась расстегивать его серую куртку.

– Ты знаешь историю Вивианы и Мерлина?

Шаун отрицательно покачал головой.

– Но ты знаешь, кто такой Мерлин?

– Да, это волшебник…

– Правильно.

Она стянула с него куртку и бросила ее на ближайший куст. Под курткой на нем была желтая льняная рубашка.

– Мерлин предводительствовал рыцарями, искателями приключений, увлекая их от схватки к схватке и защищая их своими чарами. Он привел их к замку раненого короля, в котором был спрятан Грааль.

– Что такое Грааль?

– Это то, что ищут. То, что считается самым прекрасным. Невозможно понять, что такое Грааль, пока ты не увидел его.

Она взяла обеими руками лицо Шауна и снова нежно поцеловала его в губы, потом поднялась на носках, чтобы дотянуться до его глаз, и поцеловала их, сначала один, затем другой. Он, смеясь, закрыл глаза, и она ощутила губами нежную и твердую шелковистость его ресниц.

Она расстегнула сначала одну пуговицу на его рубашке, потом вторую.

– Чтобы увидеть Грааль, нужно задать вопрос, всего один, но правильный. Рыцари не представляли, какой именно. Нашелся только один рыцарь по имени Галахад, который задал нужный вопрос. И он увидел Грааль. Говорят, что он увез его в Египет. Тебе доводилось бывать в Египте?

– Нет. Мне не приходилось совершать большое морское путешествие, и я никогда не переплывал Средиземное море. Но настанет день.

– Тебе хочется уплыть куда-нибудь далеко-далеко?

– Да. И обязательно вернуться. В Ирландию.

– А вот я не знаю, захочется ли мне возвращаться. Я хочу побывать везде. Все увидеть. Как было с Мерлином. Он должен был поехать в Рим, чтобы встретиться там с папой и дать ему совет. А через пять минут он мог очутиться в Бретани. Или в Константинополе. Везде, где какому– нибудь рыцарю была нужна его помощь. Оказавшись где-нибудь, он мог тут же исчезнуть и перенестись куда ему хотелось.

Она распахнула рубашку Шауна и, закрыв глаза от избытка счастья, прижалась щекой к гладкой и твердой груди. Он опустил руки сначала на ее плечи, потом на голову и принялся снимать с ее волос заколки.

Она пробормотала:

– Только постарайся не терять их! Не потеряй ни одной!

Шаун улыбнулся. Снятые заколки он аккуратно складывал в карман. Освобожденные черные волосы Гризельды хлынули вниз тяжелой темной волной, блестевшей на солнце. Он погрузил в них руки, поднял и прижал к лицу. Они показались ему свежими, словно вода ручья, живыми, непокорными; они упрямо выскальзывали из его пальцев. Они образовали завесу, за которой пряталась Гризельда, прижимаясь головой к нему. Сквозь волну волос он слышал:

– …Однажды, когда он шел лесом, он наткнулся на уснувшую на берегу ручья девушку. Это была Вивиана, ей исполнилось всего шестнадцать лет.

Ее волосы струились по ней и по нему, заливали ему брови и глаза. Они пахли мятой и чистой водой, и еще солнцем на коже юной девушки.

– …Она была такой прекрасной, что он сразу же безумно полюбил ее. Он так смотрел на нее, что его взгляд разбудил девушку. Она не испугалась, потому что он был очень красивым и совсем юным, каким оставался всегда. Она спросила: «Как тебя зовут?» Он ответил: «Я Мерлин». И он попросил ее подарить ему поцелуй. Конечно, он мог получить его и без просьбы, и она не смогла бы сопротивляться, потому что он был сыном дьявола, но в то же время он был сыном божьим, и поэтому он попросил.

– Подари мне поцелуй, – сказал очень тихо Шаун.

Он наклонился к ней, и она подняла лицо навстречу ему. Он коснулся своими едва приоткрытыми губами ее почти закрытых губ.

Она вздохнула и прижавшись лбом, поцеловала его грудь. Потом откинулась немного назад, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Она позволила ему поцеловать только кончик своего пальца. И в обмен на это потребовала у Мерлина секрет двенадцати заклинаний.

– Значит, она не любила его.

– Нет. Напротив. И он выдал ей двенадцать секретов, а потом исчез, потому что кто-то опять нуждался в его помощи. Но каждый раз, когда мог, он возвращался. Постепенно он выдавал Вивиане все тайны своего мастерства, одну за другой. А она позволяла ему целовать только свои пальцы. Скоро осталась только одна тайна, которую больше других хотела узнать Вивиана. В обмен на нее Мерлин хотел, чтобы она отдалась ему. И вот однажды, после того как Галахад увидел Грааль, Мерлин уступил.

– И она тоже уступила?

– Это осталось неизвестным. Дело в том, что последнее волшебство позволяло навсегда запереть Мерлина в келье. Вивиана взяла его за руку и замкнула пространство вокруг них. И они никогда не смогли выйти наружу. Никто не знает, где находится эта келья. Она стала для них вечным убежищем любви.

– Для меня убежище любви – это ты, – сказал Шаун. – И Грааль тоже ты.

Он нежно коснулся ее лица, прильнувшего к его груди, и спросил:

– Так какой же вопрос я должен задать?

Она едва слышно прошептала:

– Не нужно спрашивать. Смотри.

Почти не шелохнувшись, она отстранилась от него; двигаясь плавно, словно пушинка на легком ветру, она сбросила корсаж и юбку, стянула через голову рубашку. Он увидел ее груди цвета меда, розы и молока, которые казались немного испуганными и восторженными, словно дитя, впервые увидевшее солнце. Она повернулась, и волна волос захлестнула ее спину и грудь. Разбросанные вокруг детали ее одежды выглядели необычными цветами на зеленой траве. Она замерла перед ним, нагая под покровом своих волос.

Спросила с гордостью и тревогой:

– Скажи, я действительно красива?

Она знала о своей красоте, но никто никогда еще не говорил ей, что она красива.

Он молча смотрел на нее. Он давно любил ее, но никогда еще не видел ее такой. Она стала медленно поворачиваться, чтобы почувствовать всем телом жар его взгляда. Приподняла обеими руками волосы над собой, чтобы ничто не оставалось скрытым от его глаз, но они выскользнули из ее рук, снова наполовину закрыв ее, спрятав груди, у которых снаружи остались только освещенные солнцем соски.

Она раздвинула обеими руками занавес волос:

– Так я красива, скажи?

Он увидел нежные плечи, изгиб талии и выше два холмика, каждый из которых был половиной мира, увидел плоский живот с темным кружком посередине, гармоничную линию бедер, золотой пушок над напоминанием о бесконечности тайны.

Сорвав с себя одежду, он шагнул к ней, протянув вперед руки.

– Ты прекрасна. Нет ничего прекраснее тебя.

Эти слова ворвались в ее сознание и заполнили его ощущением огня и гордости. Она видела его перед собой, обнаженного и прекрасного, подобного Ангусу Огу, юному богу Ирландии. Она увидела его всего, с плоской грудью, широкими плечами, узкими бедрами, протянутыми к ней руками, готовыми брать и дарить, увидела его горделивую любовь, устремившуюся к ней в своем наивном и прекрасном порыве.

Их руки встретились, тела соприкоснулись целиком, сверху донизу. Она застонала, задохнувшись от восторга. И тут же высвободилась и, засмеявшись, бросилась к ручью. Он кинулся за ней; ворвавшись в воду, они подняли выше головы фонтаны брызг. Она кувыркнулась в траву, и он уже был рядом, был с ней, возле нее, на ней; он гладил ее обеими руками, ласкал траву вокруг нее, ласкал ее, целовал, отпускал и снова целовал. Он едва не овладел ею, она закричала, на мгновение слилась с ним в одно целое, тут же сорвала горсть маргариток и закрыла ему глаза цветами, извернулась, вскочила и кинулась к деревьям. Он догнал ее, схватил на руки и со смехом помчался вдоль ручья, потом мимо деревьев, держа ее на руках и наслаждаясь ее красотой и красотой развернувшейся на солнце волны ее волос. Вырвавшись, она подставила ему ножку, и они, разделившись, покатились в траву.

Она перестала смеяться и замерла в ожидании, закрыв глаза. Он тоже больше не смеялся. Она почувствовала, как его рука сначала нежно коснулась ее коленей, и они разошлись сами собой. Потом его грудь оказалась на ее груди, а его живот на ее животе. Он касался ее всем телом, но она не чувствовала его веса. Она нетерпеливо ждала, и это восхитительное ожидание тянулось, как ей казалось, невыносимо долгую вечность. Потом медленно и в то же время мгновенно его тяжесть обрушилась на нее, она почувствовала его на себе и в себе.

И она потеряла представление о мире вокруг нее и своем внутреннем мире, о том, чем была она и чем был он. Ее несли высокие волны, и каждая последующая подхвытывала ее до того, как прокатывалась предыдущая, и они уносили ее в странствие, конца которого она страстно желала и в то же время не хотела, чтобы оно заканчивалось. Она была сразу океаном и лодкой, и каждая волна уносила ее к солнцу, поднимая все выше, все ближе к солнцу; затем в грохоте рождающегося мира море и небо слились в одно, море затопило ее, швыряя во все стороны, и она превратилась в солнце.