Текст книги "В глубь времен"

Автор книги: Рене Баржавель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– ПАЙКАН!

Выкрикнув это имя, она приподнялась на своей кровати, голая, дикая, прекрасная и напряженная, как загнанное животное.

Медсестры и Симон попытались удержать ее. Она ускользнула от их рук, вскочила на кровать, вопя: "ПАЙКАН!.." – и побежала к двери, прорываясь сквозь врачей. Забрек, который попытался связать ее, получил удар локтем в лицо и бросил ее, отхаркивая кровь; Гувер был отброшен в угол; Фостер, который протянул к ней руки, получил такой сильный удар, что ему показалось, сломана кость. Она открыла дверь и выбежала.

Журналисты, которые следили за этой сценой на экране в конференц-зале, выскочили на проспект Амундсена. Они увидели, что дверь в медпункт резко открылась, и Элеа побежала, как сумасшедшая, как антилопа, за которой гонится лев. Она мчалась прямо на них. Они загородили ей проход.

Она подбежала, даже не видя их. Она выкрикивала слово, которое они не понимали. Со всех сторон послышались двойные лазерные вспышки фотоаппаратов. Элеа прошла сквозь них, опрокинув троих мужчин. Она бежала к выходу и достигла его раньше, чем ее догнали, в тот момент, когда открылась дверь на колесиках, чтобы дать проезд платформе с питанием, которую вез шофер, закутанный с головы до ног в теплую одежду.

Снаружи была белая буря, ветер дул со скоростью двести километров в час. Сумасшедшая в своем отчаянии, слепая, голая, она пробивалась сквозь ветер. Ветер трепал ее тело, воя от радости, приподнял ее и понес в своих ледяных лапах к смерти. Она отбивалась, снова вставала на ноги, била ветер кулаками и головой, прорезала его своей грудью, воя громче, чем он. Буря ворвалась в ее рот и заглушила крик в ее горле.

Она упала.

Через секунду ее подняли и понесли.

– Я же вас предупреждал, – сказал Лебо Симону с суровостью, несколько смягченной удовлетворением от собственной правоты.

Симон, насупившись, смотрел, как медсестры кружили над Элеа, лежащей без сознания. Он прошептал: "Пайкан…"

– Она, должно быть, влюблена, – сказала Леонова.

– В человека, которого она покинула девятьсот тысяч лет тому назад!.. – усмехнулся Гувер.

– Она покинула его вчера… – возразил Симон. – У сна нет длительности… И в течение этой короткой ночи между ними выросла вечность.

– Несчастная… – прошептала Леонова.

– Я не мог этого знать, – тихо сказал Симон.

– Мой маленький, – назидательно произнес Лебо, – в медицине то, что не знаешь, нужно предполагать…

* * *

Я это знал.

Я смотрел на твои губы. Я видел, как они дрожали от любви, когда произносили его имя.

Тогда я захотел разлучить тебя с ним, сейчас же, немедленно, жестоко, чтобы ты знала, что все кончено, что ничего не дошло из глубины времен, что от него больше ничего не осталось, даже пылинки, переносящейся на тысячи километров ветрами и бурями, ничего ни от него, ни от всего остального, больше ничего от ничего… Чтобы твои воспоминания были вырваны из пустоты. Из небытия. Чтобы за тобой не осталось ничего, кроме темноты. Чтобы весь свет, вся надежда, вся жизнь твоя были здесь, в нас нынешних, с нами.

Я ударил топором за твоей спиной.

Я сделал тебе больно.

Но ты первая, произнося его имя, ты первая разбила мое сердце.

* * *

Врачи ожидали по меньшей мере пневмонию или обморожение. Но с ней ничего не случилось. Ни кашля, ни температуры, ни малейшего покраснения на коже. Когда она пришла в сознание, стало ясно, что она пережила шок и превозмогла свою боль. Лицо ее оставалось полностью безразличным, похожим на то, которое появляется у приговоренного к пожизненному заключению в тот момент, когда он входит в камеру и знает, что уже никогда отсюда не выйдет. Элеа знала, что ей сказали правду. Однако она хотела иметь доказательства. Она попросила прочесть ей доклад экспедиции. Но как только медсестра начала читать, она сделала жест рукой, чтобы отодвинуть ее и позвала: «Симон…»

Симона не было в комнате.

После жестокого вмешательства, которое чуть было не закончилось трагично, его пребывание рядом с ней расценили как опасное, реаниматоры запретили ему заниматься Элеа.

– Симон… Симон… – повторяла Элеа. Она искала его глазами по всей комнате.

С тех пор, как Элеа открыла глаза, она всегда видела его рядом с собой, привыкла к его лицу, его голосу, его осторожным жестам. И именно он сказал ей правду. В этом неизвестном мире, в конце страшного путешествия, он стал привычной поддержкой для нее в трудную минуту.

– Симон…

– Я думаю, что было бы лучше сходить за ним, – сказал Маисов.

Симон пришел и начал читать. Потом отбросил бумаги и рассказал. Когда он дошел до того момента, как была обнаружена пара замороженных человеческих существ, она жестом прервала его и сказала:

– Я – Элеа, он – Кобан. Он самый известный ученый Гондавы. Он знает все. Гондава – это наша страна.

На какое-то мгновение она замолчала и потом добавила так тихо, что Переводчику едва удалось услышать:

– Я бы хотела умереть в Гондаве…

* * *

Во время обморока Элеа Гувер без тени сомнения принялся манипулировать питающей машиной. Как и все, кто следил на экране за его действиями, он сгорал от любопытства узнать, из какого сырья она производила эти маленькие питательные шарики, которые в течение какой-то четверти часа дали полумертвой Элеа столько силы, что она смогла разбросать дюжину мужчин и пробиться сквозь бурю.

На гладкой поверхности сферы и цилиндра не оказалось ничего, похожего на розетку, на пульт управления, кроме одной-едннственной белой кнопки на вершине сферы.

Глаза Леоновой наполнились ужасом, когда Гувер нажал кнопку, повернул вправо, влево, вытащил наверх, повернул вправо, влево…

…И произошло то, на что он надеялся: крышка полусферы приподнялась вместе с кнопкой, обнажая внутренности машины.

Установленная на миниатюрном столике, она раскрыла свои тайны перед глазами всех собравшихся в этой комнате и от этого стала еще более таинственной: внутри полусферу занимал непонятный механизм, который не был похож ни на механическую., ни на электронную конструкцию, зато наводил на мысль о металлическом макете нервной системы. Ни малейшей возможности поместить какое бы то ни было сырье, будь оно в кусочках, в семенах, в виде газа или жидкости. Гувер приподнял машину, потряс ее, осмотрел ее со всех сторон, подставил под лампу, свет от которой играл на тончайшей сети золота и стали, передал ее Леоновой и Рошфу, которые, в свою очередь, осмотрели ее, как только можно было осмотреть открытый материальный предмет. Ни следа минеральных солей, сахара, черного перца или костей. Вопреки логике эта машина производила элементы из… н и ч е г о…

Поставив на место полусферическую крышку, Гувер стал имитировать жесты, которые производила Элеа, и получил тот же результат: снова появился маленький подносик, на котором находились питательные шарики. На этот раз они были светло-зеленого цвета.

Гувер колебался несколько минут, затем взял золотую вилочку, проткнул один шарик и положил себе в рот. Он ожидал чего-то необыкновенного и был очень разочарован. У этого продукта практически не было вкуса. Его нельзя было назвать особенно приятным, он наводил на мысль о сбежавшем молоке, которое долго кипятили в железной кастрюле. Гувер предложил шарик Леоновой, но та отказалась.

– Будет лучше, если вы отдадите их на анализ, – благоразумно заметила она.

Завернутые в целлофановый пакет, шарики отправили в лабораторию. Первые анализы не принесли, вопреки ожиданиям, ничего сенсационного. Шарики содержали протеины, жирные вещества, глюкозу, различные минеральные соли, витамины и олигоэлементы, собранные в молекулы, которые были похожи на молекулы крахмала. Потом появилось небольшое уточнение. Более тщательный анализ позволил найти несколько огромных молекул, которые были похожи на клетки. Потом второе уточнение: эти молекулы воспроизводились! Абсурд, но действительно… питающая машина производила не только еду, но и вещество, аналогичное живому!

Невероятно, невозможно представить!

Как только Элеа согласилась отвечать на вопросы, ученые наперебой, чуть не рассталкивая друг друга, стали расспрашивать ее.

– Как работает питающая машина?

– Вы сами видели.

– А внутри?

– Внутри она производит пищу.

– Но из чего она ее производит?

– Из всего.

– Из "ВСЕГО"? То есть как это "ВСЕ"?

– Но вы это знаете… Это то, из чего вас самих произвели…

– "Все"…"Все"… А нет другого имени у этого "всего"?

Элеа произнесла три слова.

Бесстрастный голос Переводчика: "Слова, произнесенные на одиннадцатом канале, не фигурируют в словаре. Однако, по аналогии, я позволю себе предложить приблизительно следующий перевод: всемирная энергия. Или, может быть, всемирная сущность. Или: всемирная жизнь. Но два последних предположения кажутся мне несколько абстрактными. Первое, без сомнения, наиболее близко к оригинальному смыслу. Чтобы быть точным, надо было бы включить в него и два остальных перевода".

Энергия!.. Машина производила вещество из энергии! Это невозможно было не только осмыслить, но даже допустить при современном уровне научных и технических знаний человечества. Но какое же огромное количество электричества нужно было преобразовать, чтобы получить такой эффект? А эта штука величиной с пол-арбуза, напоминающая забавную детскую игрушку, с потрясающей легкостью производила пищу из ничего и столько, сколько требовалось.

Лебо сдерживал нетерпение ученых, вопросы которых накладывались друг на друга в мозгу Переводчика.

– Знаете ли вы механизм ее функционирования?

– Нет. Кобан знает.

– Знаете ли вы, по крайней мере, принцип?

– Ее функционирование базируется на Всемирном Уравнении Зорана.

Элеа искала глазами что-то, чтобы лучше объяснить то, что она хотела сказать. Она увидела, что Гувер что-то записывал на полях газеты и протянула руку. Гувер дал ей газету и шариковую ручку. Леонова живо заменила газету пачкой чистой бумаги. Левой рукой Элеа попыталась писать, рисовать, что-то чертить. Но ей не удалось. Она нервничала, бросила ручку и попросила медсестру: "Дайте мне вашу… вашу…" Она имитировала жест, который видела столько раз, когда медсестра красила губы. Удивленная медсестра протянула ей губную помаду. Тогда Элеа размашисто нарисовала на бумаге элемент спирали, который пересекался вертикальной прямой и заключал внутри себя два маленьких штриха. Она протянула бумагу Гуверу.

– Это Уравнение Зорана. Оно читается двумя способами. Оно читается обыкновенными словами и всемирными математическими терминами.

– Вы можете его прочесть? – спросила Леонова.

– Я могу прочесть его обыкновенными словами. Оно читается следующим образом: "То, что не существует, существует".

– А другим способом?

– Я не знаю. Кобан знает.

* * *

Поскольку это входило в их обязанности, ученые МПЭ сообщали во все страны мира то, что узнали сами, и все, что надеялись узнать. Язык спящих изучался сейчас во многих университетах, все человечество понимало, что оно накануне необычайного, потрясающего открытия. Спящий мужчина, которого должны разбудить, мог объяснить Уравнение Зорана, это позволило бы черпать из ничего всё. Вековая мечта человечества – одеть голых и накормить голодных, больше никаких жутких конфликтов по поводу сырья, никаких нефтяных войн, никаких битв за плодородную почву. Всем этим одарит людей Уравнение Зорана. Человек, который спал, скоро должен был проснуться и указать, что нужно сделать для того, чтобы нищета, голод и человеческие страдания исчезли навсегда.

* * *

Операционный зал был восстановлен, взамен разрушенных прибыли необходимые для операции аппараты. Команда техников очень спешила установить их и подвести к ним питание. Наконец можно было начинать вторую операцию.

Буря успокоилась, ветер не превышал ста пятидесяти километров в час. Для этих привычных людей такой ветер был не более чем легкий дружеский бриз. Стояла полярная ночь, на небе цвета школьной доски не было ни облачка. Красное солнце выглядывало из-за горизонта. На небе сверкали размытые ветром огромные звезды.

Бриво и его ассистент, работавшие в Сфере, вышли из лифта. Их изнурила долгая работа, и они спешили все потушить и лечь спать. Они были последними, кто поднялся на поверхность. Внизу больше никого не оставалось. Бриво закрыл на ключ дверь лифта. Они вышли из здания с ледяными стенами и, ворча, двинулись сквозь ветер.

В темном, пустом здании загорелось круглое светлое пятно. Из-за груды ящиков, в которых привезли последнюю необходимую аппаратуру, стуча зубами, вышел человек. В его руке дрожал электрический фонарик. Вот уже час, как он находился здесь, ожидая, когда все покинут помещение, и, несмотря на свой полярный костюм, он продрог до основания.

Он подошел к лифту, вытащил из кармана связку плоских ключей и стал подбирать нужный. Ему никак не удавалось это сделать, поскольку руки сильно дрожали. Тогда он снял перчатки, подышал на заледеневшие пальцы, постучал ими о колено и немного попрыгал на месте. Кровь снова начала циркулировать. Он вернулся к своему занятию. Наконец он нашел подходящий ключ, вошел в лифт и нажал на кнопку спуска.

* * *

В медпункте Симон смотрел на спящую Элеа. Он больше не оставлял ее. Как только он удалялся, она требовала его к себе. К ледяному безразличию, которым она себя окружила, добавлялось еще, когда его не было рядом, физическое беспокойство, из которого она немедленно требовала вывести себя.

Симон рядом, и она могла спать. Дежурная медсестра тоже спала на одной из двух раскладушек, стоящих рядом. От синей лампы над дверью исходило нежное сияние. И в этой едва освещенной ночи Симон смотрел на спящую Элеа. Ее руки, вытянувшись, лежали поверх одеяла. В конце концов она согласилась надеть фланелевую пижаму, очень уродливую, но удобную. Ее дыхание было спокойным и медлительным, лицо – серьезным. Симон наклонился, приблизил свои губы к длинной ладони с длинными пальцами, но так и не коснувшись ее, снова выпрямился.

Потом он подошел к свободной раскладушке, растянулся на ней, набросил на себя одеяло, вздохнул от счастья и уснул…

* * *

Мужчина вошел в реанимационный зал. Он направился прямо к металлическому стенному шкафу и открыл его. На полке он нашел несколько папок, полистал их, сфотографировал несколько страниц фотоаппаратом, который висел у него на плече, и положил на место. Затем приблизился к следящей телекамере – на ее экране постоянно высвечивались помещения Яйца. Новая камера, чувствительная к инфракрасным лучам, пробивалась сквозь туман. Он ясно увидел мужчину в блоке из гелия и цоколь, который поддерживал Элеа. С одной стороны цоколь был открыт, и там на полках находилось несколько предметов, которые Элеа не потребовала принести ей.

Человек привел в действие пульт управления камерой. На экране высветился открытый цоколь. Затем он приблизил изображение и наконец зафиксировал крупный план того, что искал: оружие.

Он удовлетворенно улыбнулся и начал спускаться к Яйцу. Он знал, что там царит страшный холод. Без космического комбинезона, он должен был все сделать быстро. Он вышел из операционного зала. Внутреннее помещение Сферы, слабо освещенное несколькими лампочками, было похоже на скелет гигантской птицы, нарисованной в сюрреалистическом стиле и наполовину поглощенной бессознательной ночью. Чтобы вернуть самообладание, человек нарочно кашлянул. Звук разбил полную тишину, наполнил Сферу, разорвался между колоннами и арками, оттолкнулся от наружных стен и вернулся к человеку тысячью кусочков разбитого острого шума.

Неизвестный натянул шапку на уши, обмотал вокруг шеи толстый шарф и, спускаясь по золотой лестнице, надел меховые перчатки. Электрическое приспособление позволяло приподнять дверь Яйца. Он нажал на кнопку. Дверь поднялась как створка раковины. Он проскользнул внутрь. В тот же момент дверь за ним закрылась.

Внутри царил туман, нереально голубого цвета, который шел от неподвижного генератора через прозрачный пол и отражался от слоя сыпучего снега. Зажав фонарь в руке, человек осторожно спустился по лестнице. Чем дальше, тем сильнее он чувствовал, как холод проникает в его лодыжки, запястья, колени, бедра, живот, грудь, горло, череп.

Нужно было все делать быстро, очень быстро. Наконец он достиг пола, покрытого снегом. Он сделал шаг влево и у него перехватило дыхание. Его легкие заледенели и превратились в камень. Он хотел крикнуть и открыл рот. Его язык замерз и полопались зубы. Внутренняя оболочка его глаз замерзла так, что стала твердой, выдавливая радужную оболочку наружу как гриб. Перед тем, как умереть, он еще успел почувствовать, как холод заморозил его внутренности и превратил в лед его мозг. Его фонарик погас.

Он упал вперед, в голубой снег. При соприкосновении с полом его нос сломался. Снежная пыль, на мгновение поднятая в легкое сияющее облако, упала и покрыла его.

Утром оператор, зевая, приблизился к камере в операционном зале, и возмутился, увидев на экране вместо общего плана Яйца крупный план оружия.

– Какой мерзавец трогал мою машинку! Опять электрики! Я им скажу все, что о них думаю, когда эти козлы спустятся!

Все еще продолжая ворчать, он стал нажимать на кнопки пульта управления, чтобы вернуть изображение общего плана. Вдруг внизу экрана он увидел руку в перчатке, расставленные пальцы которой едва различались из-под снега.

Когда одетые в космические комбинезоны люди вытаскивали труп из-под снежного савана, то, несмотря на все меры предосторожности, его вытянутая правая рука сломалась. Со всей одеждой, которая ее покрывала, она упала, как мертвая ветка, и разлетелась еще на четыре куска.

* * *

– Я очень сожалею, – говорил Рошфу журналистам и фотографам, собравшимся в конференц-зале, – сообщая вам о трагической смерти вашего товарища Хуана Фернандеса, фотографа из Буэнос-Айреса. Он тайно проник в Яйцо, чтобы сфотографировать Кобана, но холод убил его прежде, чем он успел сделать три шага. Эта ужасная смерть – наилучший способ продемонстрировать вам, насколько надо быть осторожными. Мы ничего от вас не скрываем. Напротив, наше самое большое желание, чтобы вы знали все и распространяли сведения по всему миру. Я вас очень прошу – не занимайтесь самодеятельностью, это не только опасно для вас, но и может нанести непоправимый ущерб делу, призванному полностью изменить судьбу человечества.

Все сочли инцидент исчерпанным, однако в телеграмме из журнала "Насьон", переданной через "Трио" из Буэнос-Айреса, сообщалось о том, что никакой Хуан Фернандес никогда не состоял в его штате. Тогда вспомнили, что оператор обнаружил крупный план изображения оружия. В комнате Фернандеса провели обыск. Там нашли три фотоаппарата – американский, чешский и японский, немецкий радиопередатчик и итальянский револьвер.

Руководители МПЭ и реаниматоры собрались в конференц-зале, удалив оттуда журналистов. Они были потрясены.

– Это наверняка один из кретинов секретных служб, – заявил Маисов. – Но какой службы? Ни я, ни вы не знаем. И, без сомнения, не узнаем никогда. Это воплощение тупости человечества и неэффективности мышления. Они тратят колоссальные суммы, а результат… мышиная возня. Единственное, что им всегда удается, – это катастрофа. Нужно защитить себя от этих крыс.

– Все они дерьмо, – сказал Гувер по-французски.

– По-русски это звучит иначе, но смысл тот же. К сожалению, я буду вынужден использовать, хотя и не люблю этого, менее выразительные и более туманные слова, потому что КГБ слишком претенциозен. Но вы правы, здесь нужны слова похлеще. Эти, эти…

– Давайте, давайте, – фыркнул Гувер, – чтобы было поменьше историй такого рода. Этот чертов труп все равно морочит нам голову…

– Я врач, – сказал Маисов. – А вы, вы… Вы кто?

– Химия и электроника… А причем здесь это? В этой истории всего понемногу…

– Да, – согласился Маисов. – Однако мы все одинаковые… В нас есть что-то общее, и это общее сильнее наших различий: это потребность знать. Писатели называют это любовью к науке. Я называю это любознательностью. Когда ею управляет разум, это самое великое качество человека. Мы представляем здесь все научные дисциплины, все нации, все идеологии. Вам не нравится, что я – советский коммунист. Мне не нравится, что вы – маленькие, жалкие и глупые капиталисты-империалисты, погруженные в пучину социального прошлого и гниющие в ней. Но и я, и вы, мы все знаем, что происшедшее превышает нашу любознательность. И вы, и я, мы все хотим знать. Мы хотим познать Вселенную, все ее маленькие и большие секреты. И мы знаем уже, по крайней мере, то, что человек прекрасен. Мы убедились в том, что каждый из нас по-своему, со своими крохами знаний и мелким национализмом, способен работать на благо всех людей. То, что можно узнать здесь, просто фантастика. И то, что мы можем из этого извлечь для человечества – просто невообразимо. Но если мы позволим нашим странам с их вековым идиотизмом, их генералами, их министрами и их шпионами вмешиваться в нашу работу, – все пропало!

– Заметно, что вы посещаете вечерние курсы марксизма… – съязвил Гувер. – Вы всегда произносите такие длинные речи. Но в данном случае вы, конечно же, правы. Вы – мой брат! Ты – моя маленькая сестра, – сказал он, нежно похлопывая Леонову по ягодице.

– А вы невоспитанная толстая свинья, – взвилась она.

– Позвольте вмешаться Европе, и подать свой голос. У нас есть золото, – с улыбкой произнес Рошфу. – То, которое мы отрезали, пробивая дверь в Сферу. Около двадцати тонн. Мы можем купить оружие и охранников.

Африканец Шанга быстро поднялся:

– Я против охранников!

– Я тоже, – сказал немец Хенкель. – Хотя по другим соображениям. Я уверен, что среди них обязательно окажутся шпионы. Мы сами должны организовать нашу полицию и нашу защиту. Я хочу сказать защиту того, что находится в Сфере: оружия и, особенно, Кобана. Пока он находится в блоке гелия, ему ничего не грозит, но скоро начнется операция по реанимации. Искушение выкрасть его, пока мы не смогли добиться от него так необходимых нам знаний, будет велико. Нет ни одной нации, которая бы не сделала все возможное и невозможное, чтобы добиться исключительных прав на то, что находится в этой голове. Соединенные Штаты, например.

– Безусловно, безусловно, – безрадостно согласился Гувер.

– СССР…

Леонова взорвалась:

– СССР! Всегда СССР! Почему СССР? Китай тоже! Германия! Англия! Франция!..

– Даже Швейцария… – попытался успокоить ее Рошфу.

– Пулеметы, револьверы, мины… – перечислял Люкос. – Я могу их достать.

– Я тоже, – сказал Хенкель.

* * *

В этот же день они отправились в Европу. Их сопровождали Шанга и Джаретт – ассистент Гувера. Было решено, что они будут все время держаться вместе. Так гарантировалась лояльность каждого из них, в которой в действительности никто не сомневался.

Используя несколько револьверов и охотничьих ружей, которые нашлись на базе, организовали дневное и ночное дежурство около лифта и комнаты Элеа. Два человека из техников или ученых – один "западный" и один "восточный" – одновременно несли вахту. Эти меры утвердили единогласно без обсуждения. Перед такой огромной опасностью никто, не сомневаясь ни в ком, не мог доверять никому, даже себе.

* * *

ЯЙЦО.

Два прожектора разорвали туман. На блок с Кобаном направили воздушный насос. Блок уменьшался в размерах, деформировался, улетучивался и исчез.

В рабочем зале реаниматоры один за другим проходили стерилизацию, надевали асептические перчатки и халаты, завязывали хлопчатобумажные бахилы.

Симона с ними не было. Он находился с Элеа в конференц-зале. Он сидел рядом с ней на подиуме. Перед ним на столе лежал револьвер. Его взгляд следил за присутствующими. Врач был готов защитить Элеа от кого бы то ни было.

Перед ней лежали различные предметы, которые она попросила принести из цоколя. Она вела себя спокойно. Ее темные локоны с золотыми отблесками напоминали море в безветренную погоду. Наконец Элеа смогла надеть найденные вещи. Одежда оказалась одновременно очень простой и очень сложной. От бедер до колен ее фигуру прикрывали четыре прямоугольника из ткани, отдаленно напоминающей шелк. При ходьбе они, как крылья, распахивались, приоткрывая ее ноги и великолепную, матовую кожу. Так море скрывает и обнажает песчаный берег. Все тело она обмотала длинной лентой, которая плотно облегала ее фигуру, оставляя только возможность догадываться об острой груди, свободной как птица. Одеяние держалось словно чудом на одном узле. Выглядела эта одежда так естественно и изящно, что когда Элеа вошла в конференц-зал, все, видевшие ее, почувствовали себя одетыми в чудовищную мешковину.

Элеа согласилась ответить на все вопросы. Это был первый рабочий сеанс. Люди сегодняшнего жаждали получить сведения о людях прошлого.

Лицо Элеа оставалось непроницаемо. Глаза напоминали окна, открытые в ночь. Она молчала. Ее молчание захватило всех присутствующих и длилось бесконечно.

Наконец Гувер решился, прочистил горло и заговорил:

– Ну что, будем начинать?.. Лучше всего начать с самого начала!.. Может, вы нам скажете, кто вы? Ваш возраст? Ваша профессия? Семейное положение и т. д. в нескольких словах…

* * *

…В тысяче метрах, внизу, голый мужчина утратил свой прозрачный покров. В сверкающем тумане четверо мужчин в красных космических комбинезонах приблизились к нему и встали по обе стороны цоколя. Вход в Яйцо охраняли два техника с автоматами. Четверо мужчин в тумане наклонились, подхватили голого человека меховыми перчатками и застыли. На контрольном экране в рабочем зале Фостер внимательно осмотрел изображение. Они готовы. Фостер скомандовал:

– Внимание! Аккуратно!.. Раз, два, три… Оп!

На четырех разных языках приказ одновременно дошел до четырех людей в скафандрах. Все четверо медленно стали подниматься.

Голубое сияние, в тысячу раз более мощное, чем свет прожекторов, заискрило у них под ногами, ослепило глаза, заполнило Яйцо и всю Сферу, вышло через дверь в Колодец, начало фонтанировать… И вдруг… исчезло.

Все произошло бесшумно. Снег на стенках Яйца утратил голубой оттенок. Генератор, целую вечность производивший холод, чтобы поддерживать в нетронутом состоянии доверенных ему двух живых существ, в ту же секунду, как у него отняли смысл существования, остановился…

* * *

… – Я Элеа, – сказала Элеа. – Мой номер 3-19-07-91. Вот мой Ключ…

Она вытянула правую руку, сжала пальцы в кулак и на среднем пальце показала оправу в форме пирамиды широкого золотого кольца.

Сначала она заколебалась, потом спросила:

– А у вас нет Ключа?

– Конечно же есть!.. – ответил Симон. – Но боюсь, что это не одно и то же…

Он вытащил связку ключей из кармана, потряс ею и положил перед Элеа.

Женщина посмотрела на нее, не дотрагиваясь, с каким-то беспокойством, смешанным с непониманием. Потом сделала жест, который должен был обозначать: "в конечном счете все равно", и продолжала:

– Я родилась в Убежище на Пятом Уровне, через два года после третьей войны.

– Что? – удивилась Леонова.

– Какая война?

– Между кем и кем?

– Где находилась ваша страна?

– Кто был враг?

Вопросы посыпались со всех концов зала. Симон сердито встал. Элеа от боли сжала руками уши и вырвала слуховой аппарат.

– Прекрасно! Просто удивительно! Какой успех! – проговорил Симон.

Он протянул руку ладонью кверху к Элеа. Она положила на нее слуховой аппарат.

Симон подал знак Леоновой:

– Подойдите.

Леонова поднялась на подиум. Она взяла огромный глобус, стоящий на полу, и положила его на стол.

– Вы прекрасно знаете, что Элеа не умеет пользоваться изолятором, – сказал Симон ученым. – Она получает все ваши вопросы одновременно! Вы это знаете! Мы вас предупредили! Если вы не можете хоть немного соблюдать дисциплину, я буду вынужден, как ответственный врач, запретить подобные сеансы! Я вас очень прошу, пусть мадам Леонова говорит от лица всех вас, и сама задаст первый вопрос. Потом ее место займет другой. Согласны?

– Ты прав, мой мальчик, – проговорил Гувер. – Давай, давай, пусть она говорит первая, моя красная голубка…

Симон повернулся к Элеа, протягивая ей на ладони слуховой аппарат. Какое-то мгновение Элеа оставалась неподвижной, затем она взяла его и снова вставила в ухо.

* * *

…Мужчина лежал на операционном столе. Он все еще был голый. Врачи и техники в масках возились вокруг него, крепя электроды, браслеты, присоски, контакты. Под немного приподнятую правую руку подложены подушки, поскольку она все еще была тверда как железо. На среднем пальце руки точно такое же кольцо, как у Элеа. Ван Хук, осторожный, как нянечка, заворачивает в ватные пакеты эрегированный член. Несмотря на все меры предосторожности, он все же сломал кусочек волосяного покрова. Он ругался по-голландски. Но Переводчик молчала.

– Ничего страшного, – проговорил Забрек, – это отрастет. В то время как все остальное…

– Смотрите! – вдруг проговорил Маисов.

Он указывает на солнечное сплетение.

– И здесь!..

– На груди…

– И здесь!..

– Левый бицепс…

– Черт! – говорит Лебо…

* * *

…Элеа вращала глобус с откровенным изумлением. Может, в ее время расположение материков было другим. Может, она не понимала, что синим цветом окрашены океаны, ведь в ее время их могли обозначать и красным, и желтым… Может быть, север рисовали внизу, слева или справа?

Элеа размышляла. Затем она протянула руку, еще раз крутанула глобус, и на ее лице отразилось узнавание…

Она взяла глобус за подставку и наклонила его.

– Вот так, – сказала она. – Он был вот так…

Несмотря на свое обещание, ученые не смогли сдержать приглушенных вскриков. Лансон направил камеру на глобус, и изображение появилось на большом экране. Глобус, лишенный равновесия, все еще имел северный полюс сверху, а южный снизу. Но они сместились градусов на сорок!

Датский географ Олофсен был в восторге. Он всегда поддерживал противоречивую теорию о смещении оси Земного шара и находил многочисленные доказательства, которые опровергались одно за другим. Однако он думал, что это смещение произошло раньше и не было столь значительным. Но это все детали. Он прав! И больше не нужно каких-либо спорных доказательств: есть свидетель!

Элеа указывает на Антарктический континент и произносит: "Гондава!.."

На глобусе, который Леонова поддерживает в том положении, как ей показала Элеа, Гондава занимает пространство между полюсом и экватором. В целом умеренно теплая, практически тропическая зона!

Это объясняет разнообразную флору и фауну, обнаруженную подо льдом. Жестокий катаклизм сдвинул земную ось, изменив климат за несколько часов, а то и за несколько минут, сжег то, что было подо льдом, заморозив то, что пылало от жара, покрыв континенты океанами, вырванными из состояния инертности.

– Енисор… Енисор… – говорит Элеа.

Она что-то ищет на глобусе, но не находит…

– Енисор… Енисор…

Элеа крутила глобус в руках Леоновой. Огромное изображение глобуса вращалось на экране.