Текст книги "Следы в сердце и в памяти"

Автор книги: Рефат Аппазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц)

– Герр, Ри'фат, – говорила фрау Эльза, – будьте благоразумны, ведь он вам может испортить всю карьеру. Не упрямьтесь, извинитесь перед ним.

– Фрау Эльза, разве я совершил какое-то преступление, за которое мог бы нести ответственность? Живя у вас – пусть без регистрации – я ни от кого не скрывался, все знают, где я живу. А то, что я с ним разговаривал в резких тонах, не моя вина – он сам спровоцировал всё это. Я ни в чём не вижу своей вины, кроме той, может быть, не совсем уместной шутки, когда я притворился немцем.

– Вы же видели, герр Ри'фат, – продолжала настаивать фрау Эльза, – какой он свирепый человек, он со злости может сделать что угодно! Лучше вам помириться с ним.

– Нет, фрау Эльза, я ни за что не стану унижаться перед ним, – отвечал я, – у него нет никаких фактов для того, чтобы в чём-нибудь меня обвинить. В конце концов, мы принадлежим разным ведомствам: я цивильный инженер, а он работает в военном ведомстве.

Рената до сих пор не вмешивалась в наш разговор, но тут тоже включилась:

– Ну, хорошо, Ри'фат, я тоже не вижу причин, по которым вы должны перед ним извиниться. Но что-то надо делать с этой вашей комнатой. Я бы очень не хотела, чтобы вы отсюда уезжали, но другого выхода, по-моему, нет, – резюмировала она свое мнение.

Тут Рената была права – другого выхода у меня, действительно, не было. Я посмотрел на фрау Эльзу, будто она могла предложить что-то иное, но она только утвердительно кивнула головой.

– Да, – подтвердил я, – надо найти себе другое жилище, и как можно скорее, чтобы мне не встретиться завтра здесь с этим гнусным типом.

– Вам придется пойти в комендатуру? – спросила фрау Эльза и сама же ответила: – Сегодня воскресенье, вы ничего не сделаете.

– Я отправлюсь сейчас к своему приятелю, к тому высокому капитану, которого вы знаете, он мне поможет. А вы не расстраивайтесь, все будет хорошо, – то ли их, то ли себя решил успокоить я.

Я, в самом деле, верил, что нет такого бытового вопроса, который бы не смог решить, причем оптимально, Николай Герасюта. Ему каким-то удивительным образом удавалось всё, и я немного завидовал этой его способности. Причем почти все задачи он решал весьма оригинальным, нетрадиционным способом. Единственно, чего я опасался, как бы он не отправился куда-нибудь по случаю выходного дня, но это было маловероятно – мы всегда свои действия согласовывали друг с другом.

И вот не прошло и часа, как мы, обсудив у него дома мою проблему, уже шагали по городу. Николай весьма логично предположил, что лучше всего искать жильё на какой-либо из окраин города, а наиболее привлекательной окраиной была та сторона города, к которой близко прилегала лесная полоса на небольшой возвышенности. Наши переводчицы Оля и Нелли как раз снимали комнату на двоих у самого леса. Мы прошли вверх примерно до того места, откуда сворачивала налево улица к дому старого фашиста, от которого я ушел, затем свернули направо и попали на улицу под названием Обергебрауэрштрассе, то есть Верхнелесная улица. Николай предложил пройти до конца этой неширокой улицы и выбрать самый симпатичный дом. Дома здесь все были одно– или двухэтажные, как правило, с садами, живописными входами на зеленые садовые участки. В Бляйхероде, этом очень спокойном городке, эта улица, пожалуй, выглядела самой спокойной. По ходу мы отметили два-три домика, которые нам понравились больше других. Дойдя до конца улицы, повернули обратно и дошли до одного из них и, чуть постояв у калитки, нажали на кнопку звонка. Вдруг в калитке сработала защёлка и, пока мы решались открыть её и войти, увидели, что со ступенек дома к нам навстречу уже спускалась средних лет женщина, очень опрятно одетая, держа в руках какой-то маленький веничек.

– Пожалуйста, войдите, добрый день, – приветствовала она нас, – что вас интересует?

Мы поздоровались, и Николай объяснил цель нашего посещения. Женщина его хорошо поняла, но отрицательно покачала головой и сказала, что у них нет ни одной свободной комнаты. На вопрос, не знает ли она, к кому можно было бы обратиться, указала на домик, расположенный чуть пониже, и сказала, что там живет очень хорошая семья. Мы поблагодарили её и отправились по указанному адресу. На наш звонок также щёлкнул замочек, и из дома выбежала девочка лет 11-12. Увидев незнакомых людей, она остановилась и стала звать мать: "Мути, мути!" Из-за угла дома появилась мама, которая нас сначала не заметила, а когда девочка ей стала что-то рассказывать, указывая на нас, не спеша к нам подошла и поздоровалась:

– Добрый день, молодые люди, входите, пожалуйста.

Мы сделали несколько шагов навстречу, поздоровались с нею, и в это время девочка тоже сказала: "Добрый день" и чуть присела в позе "книксен". Мать погладила ей головку и обратилась к нам:

– Я слушаю вас, господа.

Когда немцы говорят "господа", это в дословном переводе часто звучит, как "мои господа". К таким обращениям никто из нас не привык, и каждый раз такие слова невольно смущают. В начале разговора главную роль на себя опять взял Николай, так как он значительно лучше меня говорил на немецком, однако с произношением у него обстояло хуже. Он говорил, примерно так, как мы читали в школе немецкий текст, то есть нисколько не воспринимая настоящую немецкую речь, однако это не очень мешало общению. Выслушав его, женщина спросила, ищем ли мы жилье для двоих или для одного, на что Николай, указав на меня, ответил, что ищем только для одного. Я тоже двумя-тремя словами подтвердил, что жильё нужно только мне.

– Гут, – сказала женщина и пригласила нас войти в дом.

Пока мы шли, она объяснила, что может предложить жильё из двух комнат, которые нельзя разделить – войти в спальню можно только через кабинет. Мы поднялись на второй этаж, прошли мимо ванной, дверь в которую была открыта, повернули влево и вошли в комнату, очень уютно обставленную тяжелой дубовой мебелью, с несколькими картинами на стенах, множеством книг в книжном шкафу. В общем, это было что-то вроде кабинета-библиотеки, но вместе с тем большой овальный стол посередине комнаты делал её похожей и на столовую. Через эту комнату мы вошли в очень светлую спальню, без всяких излишеств, чистую, пахнущую то ли цветущим садом, то ли срезанными цветами. Ощущение было такое, будто я попал в райский домик. Окно в спальне было распахнуто, и хозяйка показала, что оно выходит в их небольшой сад. Отсюда можно было разглядеть несколько фруктовых деревьев, красивую серебристую ёлку, детскую площадку с качелями, тележками и игрушками, аккуратно подстриженный газончик и несколько грядок. Мне просто не верилось такому счастью, такому везению и, не задумываясь ни на одну секунду, я тут же выпалил, что мне всё очень нравится и, если можно, я сегодня же здесь поселюсь.

– Пожалуйста, – ответила хозяйка, – я надеюсь, что дети вам не будут мешать, их у меня трое, но они послушные, – и тут же спросила: – Вы будете работать дома или по месту службы? Не понадобятся ли вам какие-либо письменные принадлежности?

– Нет, не понадобятся, не беспокойтесь, – сказал я и в свою очередь спросил, чтобы окончательно закрепить нашу договоренность: – Сколько я вам должен платить, фрау...

– Фрау Кляйнхоф, Эрика Кляйнхоф, – подсказала она.

– Фрау Эрика?– закончил я свой вопрос.

– Так же, как и все – сто марок за комнату.

– Хорошо, фрау Эрика, значит я плачу вам двести марок, договорились?

– Нет, ещё не договорились, – ответила она с улыбкой, – так как я ещё не знаю ни вашего имени, ни имени вашего друга.

– Извините нас, фрау Эрика, разрешите представиться: мой друг Николай, а меня зовут Рефат.

– Герр Ри'фат? – переспросила она, поставив ударение, как и Рената, на первом слоге.

– Яволь, так точно, – подтвердил я.

Тут вмешался Николай, до сих пор молчавший:

– Фрау Эрика, и мне, и моему другу очень понравились и вы сами, и ваша квартира. Вы не будете возражать, если я буду посещать моего друга?

– Пожалуйста, герр Николя приходите, когда вам будет угодно.

Мы попрощались и, уходя, я на всякий случай предупредил её:

– Если я не появлюсь сегодня до конца дня, то непременно приду завтра утром, – и тут же попросил её принять деньги за предстоящий месяц.

– Спасибо, но это можно было бы сделать и позже, – сказала фрау Эрика, принимая деньги.

Так неожиданно я стал "хозяином" почти двухкомнатной квартиры, о чем даже не мог мечтать в сновидениях.

– Надо эту удачную сделку обмыть, как ты думаешь? – предложил Николай, как только мы остались одни.

– Подожди, Николай, я ещё не совсем в своей тарелке. Это дело за мной, без тебя бы я ничего не смог сделать. Вот поселюсь здесь – тогда и отметим, – отвечал я, находясь все ещё под впечатлением такого неожиданного поворота судьбы, и вдруг, что-то вспомнив, спросил у него: – А где же её муж? Мы даже этим не поинтересовались. Вдруг он не согласится?

– Вечером все узнаешь, – ответил Николай, – а сейчас пойдем-ка пообедаем у господина Йона, – предложил он, и мы так и сделали.

Вернувшись домой, я поделился своими успехами с фрау Эльзой и Ренатой. Мне показалось, что они, с одной стороны, порадовались такому удачному стечению обстоятельств, с другой – огорчились. Огорчились потому, что за эти два месяца мы привыкли друг к другу, устраивали друг друга, а тут придут жить совсем другие люди, по первому впечатлению об одном из них – не самые приятные. А как с ними уживётся женщина, если она окажется такой же самодовольной и наглой особой, как и её муж?

Я видел, что Рената гораздо больше огорчена, чем фрау Эльза, и в течение этого разговора она не проронила ни слова.

– Поверьте, герр Ри'фат, нам очень будет не хватать вас, – говорила фрау Эльза.

– И мне тоже, – отвечал я, – но я буду время от времени навещать вас.

– Нет, Ри'фат, – вступила в разговор Рената, вам нельзя больше здесь появляться, это вызовет такой же скандал, как сегодня утром. Кроме того, это может меня скомпрометировать. Мне очень жаль, но мы с вами больше не увидимся, – и очень тихо добавила, – возможно, никогда.

– Да что вы, Рената, как это может быть – жить в таком маленьком городке и не видеться? Вы можете прийти ко мне в гости с фрау Эльзой или мы можем куда-нибудь съездить, как в прошлое воскресенье.

– Мы не можем видеться именно потому, что городок такой маленький, разве вы сами этого не понимаете, Ри'фат? – совершенно логично возражала Рената и, посчитав разговор на эту тему законченным, спросила:

– Вы когда переселитесь на новую квартиру – сегодня или завтра?

– Все свои вещи я не смогу унести за один раз, поэтому сегодня я отнесу часть вещей и вернусь. А завтра утром заберу остальное.

– Вот и хорошо, – обрадовалась фрау Эльза, – у нас целый вечер впереди, устроим прощальный ужин, если вы не возражаете, герр Ри'фат.

У нас с Николаем была договоренность относительно сегодняшнего вечера, но я решился нарушить её, считая, что он правильно поймет меня.

Так оказался я уже в третьей, последней квартире.

Особенности немецкого быта, или В «плену» у немцев

Первые дни в новой квартире ушли на привыкание к заведённым здесь порядкам и на более близкое знакомство с её обитателями. Муж фрау Эрики оказался человеком лет на 12-15 старше неё, с очень спокойным, рассудительным характером. Герр Отто был немногословен, но и не замкнут, разговаривал медленно, чуть в растяжку, словно получая удовольствие от каждого сказанного слова. Почти седой и с некоторой желтизной, покрывавшей его лицо, он производил впечатление болезненного человека. Тем не менее, я его постоянно видел что-то делающим по хозяйству: то он работал в саду, то занимался ремонтом домашней мебели и детских игрушек, то возился с приёмником или помогал жене. Он мне рассказал, что на войну его не призвали из-за инвалидности. Работая с детства в калийных шахтах, сначала простым рабочим, а затем мастером, он повредил себе дыхательные пути и был уволен с хорошей пенсией. Некоторое время не работал, изучая бухгалтерское дело, а затем его опять приняли на шахту, но уже в должности бухгалтера. Дом купил ещё задолго до войны в рассрочку и полностью за него расплатился. Видно было, что он очень любит свою жену, детей и дорожит семейным уютом. Старшая дочь Катрин увлекается музыкой, ей уже 12 лет, в будущем году заканчивает музыкальную школу. Сельме 10 лет, очень спортивная девочка, хорошо бегает, плавает, любит акробатику и гимнастику. А самый младший, семилетний любимец отца Юрген, не по-детски серьёзен, уже два года, как хорошо читает и рисует, играет в шахматы, помогает маме ухаживать за цветами. Герр Отто жалеет, что поздно женился и опасается за судьбу детей из-за своей болезни. Что касается фрау Эрики, то её образ сохранился в моей памяти как эталон немецкой женщины, жены, матери и хозяйки дома. Она любит мужа и относится к нему с большим уважением – это чувствуется в каждом движении, в каждом слове или жесте. Дети всегда одеты очень опрятно и просто, от них веет какой-то необыкновенной чистотой. Они удивительно послушны и предупредительны, родители никогда не ведут с ними резких разговоров на повышенных тонах. Как это удается – для меня так и осталось загадкой. Фрау Эрика содержит дом в образцовом порядке – нигде не видно ни соринки, ни пылинки. Стёкла на окнах такой прозрачности, что их просто не видно. Всё на кухне, в ванной, в туалете блестит, точно только что купленное в магазине. Она придерживалась такого же культа постели, который я отмечал в квартире фрау Шарлотты в Берлине. Такая же высоченная пуховая постель с ароматом свежего воздуха. Когда бы я ни заходил домой в середине дня – окно в спальне открыто, вся постель перекинута через оконный проём и дышит воздухом, набирается свежести. К вечеру всё постелено, приготовлены таз с водой и полотенце.

Первые дни я как-то не интересовался вопросом распределения площади этого дома между его жильцами, но позже узнал, что всё семейство живёт вместе со мною на втором этаже, а первый этаж занимает некто Курило со своей семьёй. Курило, один из советских гражданских специалистов, работал директором завода по восстановлению технологии производства и сборки ракеты ФАУ-2, получившем название "Верк-драй" или завод номер три. Эта семья оказалась настолько замкнутой и неконтактной, что мне ни разу не удалось хоть с кем-то из них перекинуться парой слов. Я их не видел ни в саду, ни где-то в другом месте. То ли в них глубоко сидел синдром немецких врагов-оккупантов, то ли этой семье была присуща манера особой отчуждённости от всего окружающего.

Герр Отто как-то мне объяснил, что трудное материальное положение заставило их сильно потесниться. Я ему предлагал не стесняться моего присутствия и пользоваться кабинетом-столовой по своему усмотрению, по крайней мере, когда меня нет дома, на что он отвечал, что там он берёт все необходимые ему книги, а больше ему ничего не нужно. Иногда по вечерам у меня собиралась небольшая компания, приходил Николай, наши переводчицы, ещё кто-либо, и это не вызывало никакого раздражения со стороны хозяев. Раза два или три приезжали гости из Берлина и из Зоммерды, где была сосредоточена конструкторская часть наших работ. В общем, жизнь вошла в определённую колею и протекала без каких-либо эксцессов, волнений и тревог. Довольно часто я вспоминал Ренату и фрау Эльзу, но, помня их убедительные просьбы, воздерживался от посещений их дома.

Присматриваясь к укладу жизни, к быту немецких семей, немецкого города, я делал интересные открытия, которые то поражали, то восхищали. Я уже писал, что Николай много фотографировал. Плёнку мы сдавали в ателье. За все время нашего пребывания в Бляйхероде я не помню ни одного случая, чтобы заказ не был выполнен в назначенный срок. Вам вернут аккуратно упакованную плёнку, заказанные фото в фирменном конверте, а на конверте – запись о количестве кадров и числе экземпляров с указанием стоимости и даты изготовления. В конце ХХ века всё это может нам показаться и не столь удивительным, но пятьдесят с лишним лет тому назад на фоне существовавшего у нас "сервиса" это представлялось для нас чем-то невероятным.

Мы все там постепенно привыкли к тому, чтобы дома всегда были пиво, содовая или сельтерская. Достаточно было позвонить на завод и дать заказ, как точно в назначенное время к вашему дому подвезут всё заказанное, заберут пустую посуду и оставят открытку с благодарностью и бланком на следующий заказ, который вы можете либо отправить по почте, либо занести сами, либо заполнить и оставить к их следующему приезду. Платить можете когда угодно – заранее, при доставке или брать в кредит. На доставочной карточке обязательно будет указана выписка из вашего счёта – сколько ещё ваших денег осталось в фирме или сколько вы должны ей на текущий момент. Мне ни разу не пришлось сделать повторного напоминания по поводу сделанного заказа. Удивительно? Для нас – да! Хочу ещё раз напомнить, что всё это происходило в истощённой войной стране, большая часть мужского населения которой либо полегла на фронтах войны, либо отбывала наказание в плену. Как было этому не удивляться?

Не могу не описать процедуру "отоваривания" продовольственных карточек, свидетелем которой был не раз. Я видел, как фрау Эрика сидит на кухне с арифмометром и с этими самыми карточками и что-то колдует. Спрашиваю:

– Что это вы делаете, фрау Эрика?

– Собираюсь пойти в магазин, купить продуктов на три дня.

– А что вы считаете?

– Как что? – удивилась она, – без точного расчета я жить не могу, ведь норма очень маленькая.

– Так пойдите и купите то, что сейчас есть в магазине, на весь месяц, – посоветовал я ей, – а завтра ещё что-нибудь поищете, – но она меня совсем не поняла и возразила:

– Зачем мне покупать на целый месяц, герр Ри'фат? Я пойду и куплю то, что мне нужно на три дня.

– Но ведь вы можете не достать то, что вам нужно, фрау Эрика! Мы тоже дома живём по карточкам и знаем, что это значит. Поэтому когда дают что-то хорошее, мы сразу покупаем на весь месяц про запас. А завтра купим что-то другое, – пытался поучать я её.

– Что значит "дают что-то хорошее" – я этого не понимаю. Я всегда покупаю то, что нужно, и столько, сколько нужно на несколько дней, потому что знаю, что буду готовить сегодня, завтра и послезавтра. Вот мое меню – посмотрите, и вот что я собираюсь купить.

У нее было написано: рис – 200 г, маргарин – 200 г, растительное масло – 100 г, сахар – 300 г, сухое молоко – 50 г, яичный порошок – 50 г, мука – 500 г, мясо для супа – 300 г, фарш говяжий – 300 г, сосиски – 300 г, печенье – 100 г.

Я был поражен этим списком и опять спросил:

– А если чего-то не окажется?

– Почему не окажется? Ведь на то и существуют эти карточки, герр Ри'фат.

– Разве вам удобно каждый раз покупать по 50 г сухого молока или по 100 г масла?

– Для меня лучше, если эти продукты хранятся в магазине, а не у меня дома, и я их покупаю свежими. Да и, кроме того, что было бы, если все жители пожелали бы купить все продукты за месяц вперёд? Все это хорошо понимают, – сказала фрау Эрика и поддразнила меня: – Разве вы не поступаете так же?

Что я мог ответить? Сам нарвался. Я понял, что у них не принято вместо риса давать ячменную крупу, а вместо сливочного масла – растительное, напоминающее по вкусу и запаху машинный тавот. Нельзя сахар заменять карамелькой, а мясо – требухой или ливером. И поэтому они понятия не имеют о таком предмете, как "авоська".

Несколько раз я специально останавливался около продовольственного магазина, у которого почему-то никогда не возникали очереди со злыми и язвительными перебранками. Вот подходит с детской колясочкой молодая мама, мило здоровается с продавщицей, подает такую же записочку, над которой трудилась фрау Эрика, свои продовольственные карточки, деньги – бумажные марки и сколько-то пфеннингов (то есть копеек) и сумочку или корзиночку. Сама выходит на улицу к малышу и спокойно ждет. Через некоторое время продавщица выносит корзиночку с аккуратно упакованными пакетиками, женщины о чём-то перебрасываются двумя-тремя словами и с улыбкой прощаются. Вначале я думал, что они добрые, близкие знакомые. Но примерно то же повторялось почти с каждым покупателем. Некоторые оставляли свои "документы" и тару и вовсе отправлялись по другим своим делам, а затем заходили за своими покупками. Я думал: возможно ли у нас такое?

Мы все много слышали не только о немецкой пунктуальности и аккуратности, но и об их экономности и бережливости. Не буду оригинальным, если ещё раз упомяну о системе освещения подъездов и лестничных маршей. В многоэтажных домах при входе принято нажимать на определенную кнопку в зависимости от времени, которое потребуется вам, чтобы подняться на нужный этаж и войти в свою квартиру. Через минуту свет погаснет. Или по мере подъема свет внизу погаснет, а на следующем пролёте зажжётся. То же самое, только в обратной последовательности, происходит при спуске. Надо ли нам так мелочиться, когда вон сколько всего кругом! Может быть, в этом заключается одна из причин русского национального характера?

Я постоянно сравнивал, даже помимо своего желания, жизнь и поведение немцев с тем, что делается у нас, и почти всегда, к сожалению, такое сравнение оказывалось не в нашу пользу.

Поделюсь ещё одним интересным наблюдением – речь пойдет об обеспечении жилищ топливом. Я уже писал, какие препятствия приходилось у нас преодолевать, чтобы раздобыть несколько кубометров сырых дров для отопления своего дома. Дело было поздней осенью, когда однажды у самой калитки дома остановилась грузовая машина, груженая дровами. Из неё вышел человек, позвонил и стал ждать. Сработала, как всегда, защёлка, и тут же появилась фрау Эрика. Я уже было направился на работу, но остановился и подошел к ним.

– Доброе утро, вы фрау Кляйнхоф? – спросил человек и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Привезли дрова на последние три месяца.

– Спасибо вам, – отвечала фрау Эрика.

– Вам полагается полтора кубометра. Распилить их или возьмёте целыми?

– Пожалуйста, распилите по 40 сантиметров, – попросила хозяйка.

Это были хорошие березовые дрова в длину метра два с половиной или три, все ровные, не очень толстые – в общем, то, что надо. В этом я понимал толк.

Из кабины грузовика вышли ещё двое мужчин, открыли правый и задний борта, один из них быстро размотал электрический шнур (или кабель) и подключился к сети, воспользовавшись розеткой, которая находилась на электрическом столбе за специальной дверкой, а другой подготовил к работе дисковую пилу, которая располагалась тут же на полу грузовика. Двое начали тут же распиливать дрова, а третий вёл подсчет в своем блокноте. На торцевой стороне каждого бревна был записан соответствующий объем. Распиленные чурочки бросали на дорогу. Все это заняло минут 15. Тут они опять спросили хозяйку, надо ли дрова расколоть или занести неколотыми. Фрау Эрика попросила расколоть. На дорогу скинули широкие чурки-подставки, на которых удобно было колоть дрова, взяли в руки колуны, очень похожие на наши, но с более длинными ручками, и очень грамотно и, я бы сказал, красиво справились с этой задачей. Затем начали укладывать колотые дрова в довольно широкую плетёную корзину с двумя ручками, чтобы отнести их к сараю, но фрау Эрика предложила им удобную тачку. Когда все дрова были аккуратно уложены, последовал ещё один вопрос:

– Опилки возьмёте? Куда их отнести?

– Нет, – ответила фрау Эрика, – их у меня достаточно с прошлого раза.

– Большое спасибо, – сказали ребята, быстро убрали опилки в свой мешок, чисто подмели "место происшествия" и поехали к следующему дому. Когда они отъехали, на рабочем месте не осталось ни единого следа от того, что здесь происходило за минуту до этого. "Вот это работа, вот это организация, вот это порядок, – подумал я. – Достигнем ли мы когда-нибудь такого уровня?"

Вечером того же дня я поинтересовался системой отопления. Герр Отто пригласил меня и всё показал в действии. Вода в системе подогревалась с помощью отопительного агрегата, который работал как от дров, так и от торфобрикета или каменного угля. Но угля уже давно у них не было, так как он весь уходил на промышленные объекты. Торфобрикет я видел впервые в жизни. Он похвалил систему за экономичность, но отметил, что за ночь вода успевает остыть, и к утру в холодные дни температура в доме заметно падает. "Сильных морозов здесь никогда не бывает, – сказал герр Отто, – так что ничего страшного нет. Конечно, лучше было бы иметь природный газ или электронагревательную печь, но теперь это будет не скоро – война, – заключил он свои объяснения.

– Герр Отто, а в Йене ведь есть газ, – вдруг вспомнил я.

– Да, – согласился он, – в Йене он был ещё до войны, а вот у нас не известно, когда будет.

В другой раз я стал свидетелем доставки торфобрикета. Такой же грузовик, но снабженный не механической пилой, а весами, самыми обычными напольными весами, на которых на складах и оптовых базах взвешивают товар. В такие же плетёные корзины, но обшитые сверху плотной тканью, накладывают порциями торфобрикет, взвешивают прямо у вас на глазах и относят на указанное вами место. Кусочек дороги и тротуар тут же подметаются, и никаких следов не остаётся. Сами рабочие – в довольно чистых фирменных спецовках, вежливые, приятные люди. Я на минуту представил себе, как бы это могло выглядеть у нас, если вдруг догадались бы перенять весь немецкий опыт. К вам бы приехали несколько человек с заплывшими глазами и неподвижным туманным взглядом, одетые грязно, кто во что попало. У них бы то борта машины не открывались, то весы бы заклинило, то лопата сломалась. Упоминая на каждом шагу ваших родителей, преимущественно по материнской линии, девиц лёгкого поведения и некоторые части человеческого тела, не имевшие никакого отношения к данному процессу, они с грехом пополам выполнили бы работу, сказав на прощанье: "Хозяин, а магарыч будет?" Получив вожделенные пол-литра или соответствующий денежный эквивалент, они бы отъехали, оставив после себя огромные разводы тёмно-коричневой пыли на дороге и длинную дорожку этой же пыли до самого вашего сарая. Затем в течение целого месяца вы бы постепенно затаскивали на подошвах своей обуви эту грязь домой то в виде пыли, то коричневой жижи. Иногда я думаю: "А что бы было, если бы победили немцы, конечно, без Гитлера, или, скажем, французы?"

Чисто немецкий подход к жизни чувствовался и в некоторых других делах. Зайдя как-то в небольшой магазинчик канцелярских товаров, я там увидел массу объявлений об обмене вещей. Один предлагал обменять детскую коляску на велосипед, другой обменивал радиоприемник на аккордеон, третий хотел получить огородную тележку в обмен на чайный сервиз. Но были объявления и на мелочёвку: готовальни, школьные ранцы, книги, ноты, губные гармошки, зонты, бинокли, различный садово-огородный инвентарь, инструменты и т.д. Был раздел и по обмену одежды: обувь, пальто, плащи, головные уборы, свитера и др. На такой товар, как сигареты, сахар, масло, шоколад можно было обменять что угодно. Я, например, там в порядке обмена приобрел прекрасную логарифмическую линейку фирмы Ритц, которая в идеальном состоянии находится и сегодня. Там же я приобрёл демисезонное пальто, неплохой пиджак, прекрасный отрез на легкий костюм, первые в своей жизни наручные часы швейцарской фирмы Булла, несколько галстуков и ещё какую-то мелочь. Почему-то у нас такая деятельность не практикуется, хотя народ живёт гораздо хуже, чем в Германии. Нам лень этим заниматься или мы стыдимся? Это ведь гораздо лучше, чем красть.

Я все чаще стал замечать в этом "таушен-пункте", то есть обменном пункте, наших людей, которые входили во вкус подобной мелкопредпринимательской деятельности. Оказалось, что там можно справляться и о более крупных предметах. Среди нас был один чудаковатый человек по имени Леймер Аркадий Людвигович – потомок осевших в России немцев. Его деятельность сводилась, главным образом, к накапливанию денег для покупки подержанной автомашины, которую можно было бы вывезти в Россию. Когда бы я его ни встретил, он задавал один и тот же вопрос: "Как ты думаешь, купить мне классную машину или козла?" Под "классной" машиной подразумевался "Опель-кадет" тех времен, с которого скопировали самую первую модель малолитражного "Москвича", а под "козлом" понимался немецкий фронтовой аналог "Виллиса". Немцы очень удивлялись тому, что Аркадий Людвигович ни слова не понимал на немецком. Кажется, он все-таки купил себе через этот самый "таушен-пункт" "классную" машину.

Вспоминается и другой любопытный случай. Как-то один из немецких коллег с самым серьёзным видом спросил у меня: правда ли, что в Советском Союзе до сего времени сохранились бароны?

– Конечно, нет, – ответил я, – а почему это вас так интересует?

– Но ведь фамилия вашего специалиста по газовым рулям Фон-Ареф, если я не ошибаюсь, – разъяснил он свои сомнения.

Тут трудно было не расхохотаться.

– Его фамилия не Фон-Ареф, а Фонарёв, – отвечал я, – от русского слова "фонарь", то есть светильник.

Немец смотрел на меня недоверчиво, как бы чувствуя подвох. Но я тоже состроил озабоченную мину и с самым серьёзным видом сказал:

– Впрочем, может быть, он и барон, но таким образом решил скрыть от советской власти свое происхождение.

Немец оценил юмор, и мы долго хохотали вместе. После этого при встречах мы приветствовали друг друга не общепринятом словом "мальцайт", а "фон-ареф".

Вообще ходят анекдоты о некоторой туповатости немцев, их слабости в части юмора, но мои наблюдения не подтверждают этого мнения. Я имел множество случаев убедиться в обратном. Конечно, юмор – это такая область, в которой не последнюю роль играют чисто языковые особенности, поэтому мне не всегда удавалось ухватить изюминку, заключённую в тонкости языка. Но мало-помалу я усвоил некоторые идиоматические выражения, а Николай здорово мне помогал запомнить многие слова, так как взял привычку мешать русские слова с немецкими, а я подхватил это нововведение. Думаю, что не менее десяти процентов слов в нашей русской речи заменялись немецкими со смешными искажениями. Приведу несколько примеров, которые крепко врезались в память.

"Ты скоро закончишь свой берихт (отчет)?"

"Мне надо подобрать какой-то цивильный анцуг (гражданский костюм)".

"Ты не хочешь немного пошпацировать (прогуляться, от слова "шпацирен" – гулять)?"

"У тебя нет точилки: сломался бляйштифт (карандаш)?"

"Ты себе, кажется, хороший мантель (пальто) купил?"

" Говорят, в наш магазин привезли коферы (чемоданы)".

"У тебя не найдется несколько старых цайтунгов (газет)?"

"Раскрой шире свои ауген (глаза)!"

"Он, кажется, немного кранкен (заболел)".