Текст книги "Однажды в Париже (СИ)"

Автор книги: Ребекка Кристиансен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Глава 14

– Вы не хотите сходить в Нотр-Дам? – спрашивает нас Марго, когда мы спускаемся на землю. – Я бы хотела поставить свечку за дедушку.

Я не могу отказаться.

Поездка в метро проходит спокойно, как и прогулка по мосту к острову Сите. Мы обсуждаем с Марго роман Виктора Гюго и снятый по его мотивам диснеевский мультфильм «Горбун из Нотр-Дама», которые ей очень нравится. Я признаюсь, что хотела прочитать эту книгу в оригинале, но это всегда меня пугало.

Она понимающе кивает:

– Я испытываю те же ощущения по отношению ко многим романам на английском языке. Перевод всегда отличается от оригинала.

Точно.

Рассматривать Нотр-Дам на фотографиях и вживую стоять перед этим величественным зрелищем – два разных мира, две разных галактики, две Вселенные. Город начинается с Нотр-Дама в самом центре Парижа и будто расширяется наружу. Я словно могу почувствовать тяжесть всех этих лет. Могу почувствовать тысячи душ, которые были здесь до того. История тут повсюду. Есть что-то особенное в этом месте, полном сооружений, которые стояли здесь на протяжении сотен лет, и зданий, которые скоро отметят тысячелетие. Понимание того, что миллионы глаз и душ смотрели туда же, куда сейчас смотрю я, делает это место ещё более величественным. Более реальным и поразительным.

Будучи заслоненной двумя огромными колокольнями, я ощущаю это более явно, чем где бы то ни было. Я представляю себе средневековую службу, когда толпы народа стекаются в храм через огромные деревянные двери собора; в место, где они беседуют со своим богом. Мурашки пробегают по телу, когда мы проходим через эти двери.

Марго и Нико присаживаются на скамьи, чтобы помолиться, а Леви уходит ближе к входной двери, чтобы рассмотреть выставленные реликвии, так что по собору я блуждаю сама по себе. Внутри довольно любопытно. Вроде бы темно и тихо, но в то же время всё ощущается ярко и громко. Тот, кто хочет поразиться простору этого места, каким-то образом вмещенному между стенами, полом и потолком, может пройтись по нефу, взглянуть вверх и воскликнуть от невероятного зрелища. Тот, кто хочет подумать, помечтать, может прогуляться вдоль внешнего крыла, мимо маленькой часовни, исповедален, статуй и зажечь свечи перед алтарем.

Я ставлю одну свечку за дедушку Марго и Нико. Ещё одну – за евреев, которых он так отчаянно хотел спасти. Одну – за Леви. Ещё одну – за меня. И кладу в банку с пожертвованиями больше евро, чем нужно.

Когда сажусь на скамью, Леви садится рядом. Возможно, только для того, чтобы дать отдохнуть ногам, но брат вроде бы кажется спокойным.

– Ты думаешь, что внутри собор такой же, как и в диснеевском мультфильме? – спрашивает меня Леви.

– Что-то в этом роде.

– И что же они изобразили правильно?

– Ну… Он большой.

– Нет, незаметно.

Я закатываю глаза:

– Ты знаешь, что я имею в виду. Они правильно показали размер и пропорции в фильме.

– Но окрестности-то не такие.

– Что?

– Окрестности, – отвечает Леви, размахивая руками, словно пингвин плавниками. – В мультфильме есть ступеньки, которых в реальности не существует. А ещё снаружи стоит огромная статуя Карла Великого. Они этого не показали.

– Я не знаю, стояла ли уже статуя Карла Великого, когда создавали этот мультфильм, – возражаю брату.

– Даже если и не было, они должны были бы вставить её для наглядности.

– Мы ещё посмотрим на эту статую, когда выйдем наружу.

– Да.

И именно сейчас в мгновение ока собор наполняется людьми. Народ сидит на скамейках по обе стороны от нас, и, прежде чем полностью осознаем это, мы становимся частью огромной толпы. Прожектор светит на мужчину, стоящего у главного алтаря. Все встают.

Я никогда не была той девочкой, которая разговаривает с богом. Несмотря на развешанные в комнате плакаты Нотр-Дама на фоне грозового неба; несмотря на то, как начинает биться сердце, когда появляется очередная история о найденных во время реставрации Вестминстерского аббатства фресках; несмотря на книги, которые я беру в монастырских библиотеках на Рождество, мой интерес простирается лишь в научных целях, но никак не в духовных.

Начинает петь хор. Их голоса, одни воздушные и высокие, другие – крепкие и достаточно низкие, чтобы вибрировать у меня в горле, заполняют весь собор от пола до потолка. Каждый сантиметр этого огромного пространства наполнен звуками. Они поют изумительную версию «Аве Мария». Я закрываю глаза и позволяю музыке заполнить меня. С рациональной точки зрения я бы сказала, что христианская мифология ни что иное, как просто легенды. Но в теплом объятии вечных камней Нотр-Дама начинаю плакать от чистой красоты.

Я открываю глаза, чтобы убедиться, что Леви, как обычно, развалился на скамье и закатил глаза. Но нет – его глаза закрыты; он сидит ровно, а голова слегка наклонена назад. Его нижняя губа сморщена. Сердце тает и наполняется светлым и ярким чувством. Музыка успокаивает его. Интересно, сейчас он чувствует себя так же, как и я? Отдохнувшим, наполненным и помолодевшим? Если бы я не была сейчас посреди церковной службы, то достала бы камеру и сделала бы фото Леви. Сейчас он выглядит спокойным, как никогда.

Пока я разглядываю брата, его голова очень медленно падает вперед. Он резко подскакивает, глаза открываются, а затем снова неспешно закрываются. Мне следует засунуть кулак себе в рот, чтобы не засмеяться.

Он не помолодел и не успокоился от музыки. Он просто заснул.

Я начинаю смеяться и пытаюсь делать это тихо. Но от того, что сдерживаю смех, ещё больше слез скатывается по лицу, а глазные яблоки вот-вот взорвутся. Когда служба наконец заканчивается, Леви просыпается в просто ужасном настроении. Я уже не смогу побродить по окрестностям собора столько, сколько захочу, но всё нормально. Это того стоило – увидеть Леви в его наиболее уязвимом состоянии.

Брат до сих пор хочет посмотреть на статую Карла Великого во дворе. Она сделана из меди, ставшей синей от окисления, и стоит на каменной платформе. Леви, нахмурившись, обходит статую вокруг, держа руки в карманах. Марго и Нико всё ещё в церкви, так что я предоставлена самой себе. Я смотрю на Леви до тех пор, пока не вижу парней, стоящих в паре ярдов и определенно говорящих обо мне.

– Да хватит, Джеймс, – шипит один из них с явным шотландским акцентом. – Просто спроси её! Не делай скрытых фотографий, как чертово пресмыкающееся!

– Да, ладно тебе, Гэйбл, – говорит Джеймс. – Всё в порядке.

Я поглядываю на них. Первый парень, блондин в форме частной школы, не отрываясь, смотрит на дисплей камеры, направленной на меня. Второй, высокий черноволосый парень в зеленой бандане и дредами, шагает взад-вперед позади блондина и выглядит раздраженным. На нём такой же школьный жакет, как у его друга, в паре с узкими джинсами, которые показывают мощные бедра и сапоги.

Оба понимают, что я смотрю на них. Блондинчик чуть не роняет камеру, а глаза Рокера с Дредами становятся круглыми.

Я привожу их в замешательство. Возникшая тишина – самая неловкая вещь, которую когда-либо переживала:

– Вы фотографируете меня? – наконец спрашиваю я.

– Нет, – отвечает Рокер с Дредами, в то время как Блондинчик положительно кивает.

– И кому верить?

Рокер с Дредами открывает рот, чтобы что-то сказать, но Блондинчик хватает его за руку.

– Извини, – говорит последний. – Мы делаем фотографии для постера нашей группы, и ты идеально для этого подошла, стоя в солнечных лучах и задумчиво смотря в даль… очень задумчиво.

У него сильный британский акцент, чему я не могу не улыбнуться.

– Конечно, он должен был вначале спросить твоего разрешения, – вмешивается Рокер с Дредами. У него шотландский акцент. – Джеймсу очень жаль, не так ли?

Он тыкает Джеймса в спину, и тот вздрагивает:

– Ауч! Да, да, очень жаль, – говорит он, протягивая руку. – Меня Джеймс зовут, кстати. Моего приятеля – Гейбл.

Я пожимаю его руку:

– Кейра.

Гейбл смотрит в землю. Когда он поднимает голову, чтобы взглянуть на меня, я улыбаюсь ему. Уголки его губ тоже ползут вверх.

Гейбл. Какое чудесное имя.

– Так, эмм…, – продолжает Джеймс. – Могу я тебя сфотографировать?

– Эм, конечно, – отвечаю я, а рука автоматически пытается пригладить спутанные волосы. – Что я должна делать?

– Сядь там. – Джеймс указывает на место рядом со скамьей. – И задумчиво смотри на собор. Или, нет! Обопрись на этот фонарный столб и задумчиво смотри на собор.

Мы идем к фонарному столбу. Я не совсем уверена в том, как должна это делать, так что просто опираюсь на него, рука обхватывает столб, и застываю в таком положении. Джеймс снимает где-то позади меня, и, когда через пару минут он показывает мне фото; я шокирована тем, насколько невероятным оно получилось. Девушка, старый железный фонарный столб, собор – всё купается в сочетании солнца и тени. Мне даже нравится, как выглядят мои волосы, а слово, которое приходит мне на ум относительно моей руки, обхватившей столб, – это нежная, а не толстая или дряблая.

– Фото выглядит великолепно, – говорит Джеймс. – Мы даже можем использовать это для обложки альбома. Так, Гейбл?

Гейбл кивает прежде, чем снова уставиться в землю. Он кусает губы. Я просто не могу не смотреть на него.

– Кейра, – говорит Джеймс, сверкая белоснежными зубами. – Откуда ты? Старые добрые Соединенные Штаты Америки?

– Да. Сиэтл.

И тут я вспоминаю – Леви! Я ищу его взглядом и нахожу брата всё ещё стоящим около статуи Карла Великого, а стая голубей ходит за ним по пятам. Леви украдкой смотрит в мою сторону; скорее всего, он в ярости. Внезапный прилив грусти пронзает меня, когда вижу, как он так далеко стоит в одиночестве.

Но я не хочу прекращать разговаривать с Джеймсом, а тем более, с Гейблом.

– Сиэтл – это круто, – говорит Джеймс. – Курт Кобейн, да?

– Ага, ты прав.

– Я из Манчестера, – продолжает парень. – Хожу в школу в Эдинбурге. Гэйбл как раз оттуда родом. Оттуда родом и его великолепный шотландский акцент, если ты ещё не заметила.

Он подталкивает локтем Гейбла, от чего тот немного пошатывается. Я усмехаюсь.

– Окей, парни, что вы делаете в Париже?

Это был вопрос Гейблу, но Джеймс снова отвечает за него.

– У нас здесь несколько выступлений нашей группы. Вот почему мы и придумываем дизайн постера. Лучше поздно, чем никогда, – подмигивая, отвечает парень. – Ты должна прийти, Кейра. Первый концерт завтра в кафешке, которая недалеко отсюда. Будет круто.

– Эм, да, возможно.

Леви теперь откровенно пялится на меня. Я знаком показываю ему, что подойду через минуту. Он закатывает глаза.

– Ты пользуешься TextAnywhere? Я могу прислать тебе всю остальную информацию.

Я спешно называю ему свои данные.

– Мне действительно нужно бежать, – говорю я, показывая на Леви. – Брат не может больше ждать.

– Нам жаль, что задержали тебя, – бормочет Гейбл, хватая Джеймса за руку. – Идем дальше, окей?

– Приятно было познакомиться, мисс Кейра! – произносит Джеймс и, высвобождая руку, показывает на меня пальцем. – Увидимся завтра на концерте, да?

Я киваю.

– Пока, – прощаюсь я с Гейблом.

Тот застенчиво улыбается:

– Пока.

В течение пары секунд я смотрю, как они уходят. Джеймсу приходится торопиться, чтобы успеть за длинными уверенными шагами Гейбла. Внезапно он поворачивается и смотрит на меня. Наши взгляды встречаются. Я краснею.

Затем возвращаюсь к Леви, который тотчас начинает рассказывать мне историю о том, что делали голуби, когда достал для них из кармана немного крошек от печенья. Но я не могу сконцентрироваться, потому что всё ещё думаю о Гейбле. О, боже, какой же он милый.

Париж наконец-то решил порадовать меня.

Глава 15

На следующий день мы гуляем по Люксембургскому саду. Безусловно, он великолепен. В брошюре указано, что сад был открыт для публики только после революции, что приводит моего братца-коммуниста в негодование.

– Тупая монархия, – ворчит он, прогуливаясь рядом со мной по садовой дорожке. – Всё это было посажено и благоустроено для них, а они просто держали все подальше от народа. Будто природа существует не для всех.

– Перестань быть таким пессимистом и наслаждайся уже этими долбаными цветами, – ворчу я, ускоряя темп.

Звонит телефон. Это мама пытается связаться со мной через TextAnywhere. Я замираю, пораженная. Мы переписывались несколько раз, но, когда я звонила на домашний телефон, мне никто не ответил. Возможно, мама была в бакалее, но сейчас она, скорее всего, злится, что я не пыталась дозвониться до нее в течение ночи.

– Кейра? Алло?

– Привет, мам!

– Как вы там, ребята? Леви с тобой?

– Конечно, он рядом. Мы в порядке. Гуляем по Люксембургскому саду.

Я прогуливаюсь около небольшого дерева, неподалеку от дорожки. Леви, нахмурившись, рассматривает поблизости клумбу. Я не могу сдержать смех.

– Над чем ты смеешься? – напряженно спрашивает мама.

– О, Леви просто посмотрел на цветы так, будто они его оскорбили. Это очень весело.

Мама на секунду замолкает:

– Как он? У меня мало информации о нём.

– Потому что мне не о чем рассказывать, правда. Ничего такого, о чём бы могла тебе написать. Кстати, я звонила несколько раз на домашний, но ты не отвечала.

Она снова замолкает на секунду:

– Ты же знаешь, я никогда по нему не отвечаю. Ты должна писать мне.

Мама постоянно отвечает на стационарный телефон, особенно теперь, когда в любой момент могут позвонить врачи Леви. Просто пытается сделать меня виноватой, потому что сама не подняла трубку. Какого черта?

– Окей, мне жаль, – говорю я. – Такого больше не повторится, клянусь.

Мама вздыхает:

– Как Леви?

– Я же тебе уже сказала, он в порядке. Сейчас смотрит на каких-то птиц.

– Я имею в виду его поведение.

О… Тут можно рассказать ей очень много. Он убедил меня проявить немного сочувствия к Гитлеру, растоптал для меня французскую монархию, а ещё чуть не довел до инфаркта, когда исчез после «Отверженных». Был рядом, когда я чуть не разлетелась на кусочки в Лувре. Может быть, я должна рассказать ей об этих вещах, но мама будет волноваться, особенно после инцидента в Лувре. «…Ты даже не можешь держать себя в руках? Как я могу доверить тебе Леви?» И бла-бла-бла…

Я прекрасно с ним справляюсь. Она поймет это, когда мы приземлимся дома через десять дней. Мы в порядке.

– Он в порядке, мам. Действительно, в порядке.

Снова тишина.

– Ты же не оставляешь его одного?

– Что? Конечно, нет!

– Нет никаких… парней на горизонте?

Лицо Гейба возникает у меня перед глазами, а желудок скручивает. Как мама может знать о нём? Как она узнала о том, что я планирую пойти к ним на шоу?

– Эээ…

– Леви написал мне вчера, что ты разговаривала с какими-то парнями, – осторожно говорит мама.

Черт побери. Леви.

– Меня просто остановили, и кое-что спросили. Мне не разрешается здесь разговаривать?

– Не за счёт брата, – отвечает она. – Леви сказал, что ты игнорировала его и разговаривала с этими парнями около часа.

– Неправда! Это было десять минут, не больше! – Я пялюсь на брата, который немного придвинулся вперед. – Ты же знаешь, что у Леви совершенно нет терпения.

– Знаю. Просто продолжай заботиться о нем, хорошо?

Что я ещё могу делать?

– Да, конечно.

– Я люблю тебя, – говорит мама, будто предлагая заключить мир.

– Я тебя тоже люблю.

Затем мы разъединяемся, и я смотрю, как Леви топчется по грязи на лужайке впереди меня.

– Ты идешь? – кричит брат.

Я злюсь на Леви за то, что он рассказал маме обо мне. Злюсь, что мама думает, что я брошу брата ради парочки парней. Но больше всего злюсь на себя, потому что как бы не старалась себя переубедить, но я все ещё думаю о Гейбле.

Половина мозга ликует со словами: «Наконец-то! Это именно тот парижский роман, о котором ты всегда мечтала. Ты этого заслуживаешь! Ты достойна пойти на концерт Гейбла и полностью и бесповоротно влюбиться в него. Ты заслуживаешь часами разговаривать с ним за кулисами и заставить ревновать фанаток, когда он возьмет тебя за руку. Вперед, девочка!».

А другая половина твердит: «Ты – самая глупая девушка в мире. Ты одержима этим парнем, что даже самостоятельная прогулка по шестому округу тебе покажется нереальной. И ты вряд ли когда-нибудь ещё его увидишь».

Только, если Леви отпустит меня на концерт.

– Будет весело, – говорила я брату прошлым вечером. – Живая музыка – это всегда здорово.

Он изобразил для меня самое эффектное шоу по закатыванию глаз. Ему не нужно было произносить слова для пояснения.

Когда я была ещё в средней школе и сохла по Даррену Трою, мои оценки сильно ухудшились, потому что постоянно придумывала, как и где с ним можно столкнуться. С Жаком я была просто сумасшедшей. Ничто не могло отвернуть меня от него. Даже Леви. Особенно, Леви. Он был всем тем, от чего я пыталась убежать, Жак был всем, к чему я стремилась. Теперь понимаю, что он был просто уродливой стороной Парижа.

Париж – это не только отвратительный идиот с великолепным носом и изогнутыми бровями. Иногда Париж – это высокий, застенчивый парень с дредами и в зеленой бандане. Такая идея достойна того, чтобы стремиться к желаемому, правда?

И, конечно же, Париж – это выпечка и шоколад с Леви. И, конечно, этот город – звуки того, как брат практически мурлычет от счастья, когда мы поворачиваем за угол и натыкаемся на сооружение, которое выглядит как средневековый замок прямо в центре обычного квартала. Он похож на Хогвартс, но в пределах Парижа.

– Что это за место? – спрашивает Леви. В этот раз его голос не звучит монотонно.

Я смотрю на табличку и отвечаю: «Музей Средневековья».

– О, боже, – задыхаюсь я. – Это музей со средневековым искусством, гобеленами и прочими вещами!

– Мы можем туда пойти? – спрашивает Леви. Его пальцы сжимают мой рукав.

Мы покупаем билеты и заходим внутрь. В музее полно статуй с мрачными и вытянутыми лицами, будто это миллионы печальных Королей Артуров.

– Раньше что ли все выглядели одинаково? – говорит со смехом Леви.

– Думаю, они просто ещё не научились хорошо воспроизводить человеческие черты лица, – отвечаю я. – У всех по умолчанию был один шаблон: «Старомодный Плачущий Мученик с Болью На Лице».

– Эй, – трясет меня за рукав Леви. – Посмотри на этих парней.

Он указывает на выставленные каменные лица, отделенные от тел и наколотые на копья. Абсурдно, но увлекательно.

Леви показывает на табличку, рассказывающую подробнее об этих скульптурах:

– Там сказано, что раньше они были на фасаде Нотр-Дама.

Моя челюсть падает:

– Черт подери, это же старые апостолы!

Я подхожу к ним ближе. Это лица апостолов, которые раньше украшали фасад Нотр-Дама; те, что были уничтожены революционерами, думающими, что это олицетворение монархии. Эти лица видели все решения, которая принимала толпа, видели вилы и огни революции. Я не могу отвести от них взгляд.

Леви дергает меня за рукав.

– Что?

Он показывает на табличку, на которой написано, что к «ЛЕДИ И ЕДИНОРОГУ нужно идти по ЭТОМУ ПУТИ».

Мы следуем знакам в форме стрелы и оказываемся в комнате, сплошь покрытой гобеленами в бордовых и золотых тонах. На них изображена сидящая в лесу женщина и единорог, который позволяет ей гладить себя.

Когда мне было семь, я очень любила единорогов. Я ела, спала и дышала единорогами. У меня была книга в мягкой обложке с историями и рисунками единорогов из мифологий разных стран. В конечном итоге, она стала очень потрепанной и потеряла кучу страниц из-за моего ежедневного пролистывания.

Однажды мама взяла нас с Леви в огромный парк, в котором мы редко бывали, потому что он располагался на другом конце города. В нём на много акров вокруг простирался лес в комплекте с ручьями и мостиками, на которых мы могли понарошку устраивать бои на мечах. Внутри парка, в лесу был скрытый пруд, где мамочки сидели на скамейках, читали новинки книжного клуба Опры и обсуждали мамские дела. В том пруду располагался небольшой остров, отделенный от остальной земли болотной полосой и шаткой дорожкой из камней. В то время как Леви представлял, что найденная им палка – это световой меч, я решила пойти на этот остров, потому что он представлял для меня идеальное место, где могли бы жить единороги.

Я знала, что единороги приходят только к девственницам, и, даже если я и не знала точно, что это значит, понимала, что это как-то относится к тому, что нужно было быть молодой девушкой. Я стояла на острове, который окружали деревья, и ждала. Но единственными звуками здесь были ветер, гуляющий среди деревьев, и отдаленные звуковые эффекты, которые Леви пытался придать мечу. А я стояла и ждала. Затем присела и снова стала ждать. Я не сдавалась, так как была уверена, что белоснежный единорог появится в любой момент.

Конечно, он не пришел. Вероятно, я пробыла там около десяти минут, пока Леви не нашел меня и не вернул в игру. Но я никогда не забуду эти волшебные десять минут, когда была полностью уверена, что вот-вот произойдет чудо.

Смотря сейчас на эти гобелены, мне показалось, что я всегда была этой девушкой, сидящей в лесу и ждущей чуда на протяжении долгих часов. Но с одним лишь различием – к ней единорог всё же не пришел. Вероятно, она была просто приманкой, чтобы охотники могли убить животное.

– Я не могу поверить, всё изображено так ярко, – бормочет Леви. – Оно безупречно сохранилось.

Он продолжает счастливо болтать, пока мы обходим весь музей, но я не могла говорить, только слушать и думать. О том, что так и осталась той девочкой, ждущей единорога, для которой единорогом была Европа. Девочкой, ждущей возможности приехать сюда. Но когда она, наконец, оказалась здесь, то у неё было ощущение, словно её схватили охотники.

В моем путешествии нет ничего идеального. Всё идет не по плану.

Хотела единорога, а получила мохнатого и упрямого осла.

Поэтому я позволяю себе уцепиться за крошечную надежду – за Гейбла. Может, он и есть тот самый недостающий единорог.