Текст книги "Однажды в Париже (СИ)"

Автор книги: Ребекка Кристиансен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Попусту тратя время. В моих глазах блестят красные вспышки. Мы продолжаем движение. На секунду я представляю, что откладываю свое путешествие во Францию до тех пор, пока я не закончу целых четыре года колледжа. Я буквально чувствую боль глубоко в груди и приступ тошноты. Я не могу сделать это. Не могу ждать целых четыре года, чтобы увидеть Париж. Это было бы также невозможно, как ждать четыре года, чтобы поесть. Если мне нужно было ждать, возможность ускользнула бы сквозь пальцы, возможно, даже полностью бы исчезла. Как часто вы слышали, чтобы люди говорили: «Я рад, что подождал и не начал путешествовать, пока не устроился!» Никогда. Мне нужно поехать, и мне нужно поехать как можно скорее.

А она называет это попусту тратить время. Моя душа о чем-то кричит, я не знаю, о чем именно, но я знаю, что разгадка в Париже, а мама называет отклик на этот зов словами «попусту тратить время». Искусство, архитектура, история, стремление к знаниям и поиски красоты для нее банальны. Неважны. Что-то, что не нужно, когда твои налоги оплачены, а дачный газон аккуратно подстрижен. Для нее погружение в жизнь и приключения, мое собственное сердце – несущественные пустяки. Она не понимает всей прелести быть потерянным и чуда быть найденным. Я тоже пока не знаю ни того, ни другого, но разница в том, что я хочу это узнать.

Но, так или иначе, эта женщина воспитала меня. Так или иначе, я выросла среди всех ее плохих решений, банальности и бесстыдной мелочности. И я возвышаюсь над всем этим, словно птица Феникс или иная подобная фигня.

Держу пари, что ничто не сможет навредить Фениксам. Хоть у меня все еще стоят слезы в уголках глаз.

Движение ускоряется, и мы, наконец, съезжаем с автострады. Мама продолжает молчать. Мы сворачиваем после указателя «МОЛОДЕЖНЫЙ ЦЕНТР ЛЕЧЕНИЯ МОРНИНГСАЙДА» и паркуемся на большой стоянке. Только после того, как мама глушит двигатель, она, в конце концов, пытается что-то сказать:

– Кейра, я…

– Подожди, – прерываю я ее. – Если тебе, в самом деле, не жаль, не извиняйся.

Мое сердце окончательно разбивается, когда она так и не пытается сделать это.

Медицинский центр прекрасен; даже в моем разбитом душевном состоянии я могу оценить это. Окна от пола до потолка пропускают свет, медсестры улыбаются, красочные фрески украшают стены. Мама здоровается с девушкой на ресепшене и входит, прекрасно зная, куда идти.

Комната Леви находится в конце холла.

Пройдя несколько дверных проемов, я внезапно останавливаюсь. Мама заходит в комнату, будто ничего особенного не происходит. Она знает, что сейчас увидит.

Когда думаю о Леви, я думаю о резиновых сапогах – его любимой обуви еще с тех пор, когда он был малышом. О многочисленных игрушечных Годзиллах, потому что одного было недостаточно. О потных пультах от Xbox с того времени, когда мы с ним могли не спать всю ночь, играя в глупые детские игры. Это даже не было очень давно – мы все еще играли в «Шрека» и «Гарри Поттера лего», когда мне было пятнадцать, и я была полностью увлечена Генри, моим первым студентом по обмену из Франции. Мы с Леви разделились, вместо того, чтобы быть одним и тем же. Я бросила его.

Что я увижу, когда войду? Моего брата или его залеченного двойника с навешенными на него ярлыками: психически больной, аутист, шизофреник.

Наконец, глубоко вздохнув, я поворачиваю за угол и вхожу в палату. Я вижу Джоша, который сосредоточенно смотрит телевизор. Он сидит рядом с кроватью. А потом я натыкаюсь взглядом на Леви.

Он лежит на подушках, одетый в футболку с зомби (окей, уже нормально) и серые тренировочные брюки (тоже нормально). Его темно-рыжие волосы в полном беспорядке (нормально), но выглядят чистыми (что совершенно ненормально). Его очки в обычном состоянии: кривые и грязные. Его тело выглядит больше, чем я помню, он выше, шире и намного, намного толще. Когда же он успел так вырасти, что его неуклюжие ноги свисают с кровати? Когда его плечи стали размером с плечи полузащитника? Когда его руки стали такими огромными, что когда он кладет их на живот, он становится больше? Как я не заметила, как он вырос и уже не тот «маленький братик»?

– Я ненавижу «Непобедимого воина», – монотонно говорит Леви. – Какого черта Наполеон и Джордж Вашингтон сражались один на один? Они – генералы, а не чертовы пехотинцы. Дайте каждому из них по паре тысяч человек и приличное поле боя, и тогда, возможно, вы могли бы назвать одного из них победителем.

Мама как-то напряженно засмеялась.

– Леви, твоя сестра здесь, – говорит она.

Леви поднимает на меня глаза. Немного ворчит.

– Привет, Леви, – говорю я. – Как ты?

– Хорошо, надо полагать.

Ничего больше. Я просто киваю. Мама с Джошем переглядываются.

– Почему бы нам с Джошем не пойти за какой-нибудь едой? – говорит мама. – А вы, ребята, можете вместе посмеяться над этим глупым шоу.

Я занимаю стул, на котором до этого сидел Джош. Очередной эпизод «Непобедимого воина» близится к концу, и Леви смотрит его в тишине. Его руки сжаты в кулаки и лежат на коленях. Я не могу прекратить смотреть на него. Мне надо бы поговорить с Леви, попытаться приободрить или что-то в этом духе. Ничего более содержательного чем «Как ты?» я придумать не могу.

– Я же сказал тебе, – отвечает он. – Хорошо.

– Чем ты занимался?

– Разными больничными вещами, – говорит Леви, как будто это и так понятно. Но раздражение уходит, когда он продолжает: – На днях мне делали МРТ.

МРТ? Разве это не та штука, которую делают людям с опухолью мозга? Я пытаюсь ответить ему, будто не витаю где-то далеко.

– О, правда? И на что это похоже?

– Громко. И еще раздражающе, потому что тебе нужно быть полностью неподвижным.

– Правда?

– Да.

Я покусываю щеку изнутри.

– Эмм... они нашли что-нибудь?

– Еще не знаю. Но та комната, где стоит машина МРТ… Там такие классные потолочные плитки.

– Да?

– Ага. Вероятно, это самые интересные плитки, которые я когда-либо видел.

Я улыбаюсь и чувствую, будто перенеслась в прошлое. Вот это прежний Леви. Это тот ребенок, в чью комнату я бы могла прокрасться посреди ночи, чтобы тайно посмотреть «Остина Пауэрса» или «Черепашек-ниндзя». МРТ и другие многочисленные медицинские манипуляции не стерли его личность. Тот прежний Леви никуда не ушел.

Вдруг меня в полной мере поражает осознание того, что два месяца назад я действительно чуть не потеряла его.

– О, потом будут «Разрушители легенд», – продолжает Леви, беря пульт и делая громче. – Почему на историческом канале есть такие шоу, как это?

Я смеюсь, но вперемешку со слезами. Плач бесит его, и я надеюсь, что он не заметит.

Мы смотрим первые минуты «Разрушителей легенд» в тишине, и во время первой рекламы Леви говорит:

– Итак, когда ты уезжаешь?

– Думаю, я останусь, пока мама не решит возвращаться домой. Или если ты хочешь, чтобы я ушла раньше, то, возможно, я могла бы поехать домой с Джошем.

– Нет, я имел в виду в Европу.

– Оу! Эм… у меня пока нет никаких планов.

Леви начинает морщить губы. Обычно он делает так перед тем, как солгать, рассказать шутку или когда решается озвучить что-то непростое. Что же будет на этот раз?

– Я думаю, ты скоро уедешь, – говорит Леви.

– Я так не думаю. Не тогда, когда ты…

Восстанавливаешься после попытки самоубийства. Я проглатываю эти слова.

– Когда ты поедешь, ты должна посетить Чернобыль, – говорит Леви. – Сейчас там практически безопасно. Тебе просто нужен счетчик Гейгера и гид, который знает местность.

Я улыбаюсь.

– Звучит круто.

Он ворчит. Мне хочется надеяться, что в одобрении.

– Я слышал историю про то, что, когда деревья растут, то выводят радиацию из земли. А их плоды отравлены и все в таком же духе.

– Ужасно.

– Ага.

Мы смотрим «Разрушителей легенд», пока мама и Джош не возвращаются со стаканами кофе в руках.

– Как дела, ребята? – спрашивает мама. Она ставит стул передо мной и Леви. У нее округляются глаза.

Джош садится напротив телевизора

– Они пытаются ходить по воде? – говорит он, хихикая.

– Да. – Леви выдавливает из себя это слово, будто оно причиняет ему боль. Он снова становится угрюмым.

– Доктор Пирсон должен скоро прийти, Леви, – говорит мама. – Ты хочешь, чтобы Кейра была в это время здесь? Мы можем быть тут всей большой семьей.

Он ничего не отвечает.

Когда приходит медсестра, мы все следуем за ней в кабинет, окна которого выходят во внутренний дворик, где расположен сад. Спустя полчаса ожидания, наконец, приходит доктор Пирсон.

– Здравствуйте, здравствуйте, – говорит доктор, пожимая поочередно руки мамы, Джоша и, наконец, мою. – Вы, должно быть, сестра?

– Да. Приятно познакомиться, – отвечаю я. После этого доктор Пирсон присаживается. Он даже не особо смотрит на Леви, который сидит рядом с ним за круглым столом, сложив руки на своем большом животе.

– Итак, сейчас мы принимаем «Прэксит» и «Триоксат», чтобы поддерживать настроение и контролировать симптомы депрессии, – говорит доктор Пирсон, читая лежащие перед ним бумаги. – Со всем остальным относительный порядок, у Леви хорошее физическое здоровье, нужно только пить больше воды, есть больше овощей, но мы над этим работаем. Каким вы находите его в последнее время?

Он адресует этот вопрос маме. Она наклоняется немного вперед, будто отвечает в микрофон.

– В хорошем состоянии, но немного сонным, – отвечает она.

– Это стандартный побочный эффект, – говорит доктор, растягивая слова, и откидывается на спинку стула. – Но думаю, что у нас все получается. Поведение Леви в норме. Кажется, нейролептик «Риспердол» благотворно влияет на него, но я хотел бы перевести Леви на «Промидол» просто, чтобы понаблюдать…

Нейролептик? Перевести с одного наркотика на другой «просто чтобы понаблюдать»? Будто Леви просто медицинский эксперимент, маленькая белая мышка, с которой могут проделывать ненормальные вещи «просто чтобы понаблюдать»? Доктор Пирсон продолжает излагать детали своего плана по вкачиванию в моего брата коктейля из медикаментов. При этом он похож на маленького ребенка, который взахлеб рассказывает про свой набор юного химика, но никак не на доктора, под чьим контролем находятся реальные человеческие жизни. Например, жизнь того, кто сидит прямо здесь, чьи большие карие глаза опущены вниз, кто ничего не говорит и не выражает никаких эмоций. Мне хочется открыть воображаемую клетку, выпустить эту маленькую лабораторную мышку и прижать к груди, защищать ее.

Мое облегчение исчезает. Вдруг прежний Леви – это временно? Что если все эти лекарства уничтожат его?

– Что ж, если больше ни у кого нет никаких вопросов и уточнений… – Доктор Пирсон встает и собирается уходить.

– Эм... доктор, – говорит мама. – Вообще-то, у меня есть вопрос.

Он садится обратно, вздыхая, словно это займет целый день. Я уже ненавижу его.

– Эм-м… Я хотела бы спросить... какое будущее ждет Леви? Ему всего шестнадцать, но когда ему исполнится восемнадцать, девятнадцать… как вы думаете, он будет способен адаптироваться в реальном мире?

Леви медленно моргает. Возможно, в его глазах нет никаких других эмоций, но там точно можно увидеть любопытство. Он слушает.

Лучше бы ты сказал что-то хорошее, доктор Придурок.

– Честно говоря, миссис Брэдвуд, большинство пациентов возраста Леви, которых я видел, не становятся теми, кого мы с вами могли бы рассматривать как полноценных молодых людей. Посмотрите на свою дочь. – Он показывает на меня. – Что, восемнадцать лет? Вне колледжа вся погружена в сестринство?

Меня чуть не выворачивает при одной только мысли о сестринстве. Доктор Пирсон ни разу не такой всезнающий, как он об этом думает.

Он продолжает:

– Исходя из моего опыта, а также в зависимости от его способности справиться с болезнью, ему, возможно, следует остаться под вашим присмотром. Что касается колледжа, то однозначно нет. Леви может никогда не стать способным жить самостоятельно, к тому же, многое зависит от того, сможет ли он более или менее эффективно развить коммуникативные навыки.

Лицо Леви все еще не выражает никаких эмоций. А во мне злости за двоих.

Мама кивает:

– Спасибо, доктор Пирсон.

– Пожалуйста, – отвечает он, любезно улыбаясь. – Приятно познакомиться, старшая сестра. Вперед, Тигры! – произносит он, выходя из кабинета.

Что? Я смотрю на Джоша. Он выглядит таким же сбитым с толку, как и я.

* * *

– Может, он имел в виду Тигра Тони? – размышляет Джош, пока мы застряли на автостраде по дороге домой. – Может, ты похожа на любителя хлопьев «Frosted Flakes»¹?

Даже если дурацкая папина шутка совсем не смешная, смех кажется чем-то нормальным после сегодняшнего идиотского дня. Я кладу ноги прямо в сандалиях на приборную панель перед собой. Мама никогда бы не разрешила мне сесть так прямо у подушки безопасности. Что, если мы врежемся во что-нибудь? К счастью, Джош – адекватный человек.

– Каким тебе показался Леви? – спрашивает Джош.

Я не могу выкинуть из головы то, как внимательно Леви слушал людей, которые говорили так, будто он и не сидел рядом. Чертов доктор Пирсон, сидя напротив, будто приговаривал его к пожизненному заключению в казенном учреждении. Это нелегко слышать, как твой доктор говорит, что ты никогда не вырастешь. Никогда не будешь самостоятельным. И тебе никогда не быть чем-то большим, чем ребенок, которому постоянно требуется наблюдение. Расстроило ли его все это?

– Я не знаю. Думаю, по большому счету он в порядке. Я ждала… от слов, которые витали вокруг…

Я ждала незнакомого мне человека, который не может существовать вне больничных стен. Кого-то, кому необходимо жить вне общества. Но он был просто… собой. Он был просто тем Леви, которого я когда-то знала. Он был тихим, спокойным, но был заперт там, будто представлял какую-то опасность для окружающих. Мой братишка, единственный человек на Земле, кто разделил со мной события моего детства, кто знал мою жизнь.

Внезапно слезы наполняют мои глаза и жгут горло. Я пытаюсь замаскировать их кашлем, но все равно начинаю тихонько рыдать.

– Эй, – нежно говорит Джош, сжимая мое плечо. – Все в порядке, Кейра. Давай поплачь. Это страшное, непонятное время. Плакать нормально.

– Я просто… не знаю, что произошло, – говорю я, при том, что это совсем не то, что я имею в виду.

– Я знаю, что это странно, видеть в его в таком месте. Но мы делаем для него все самое лучшее, что только в наших силах.

– Что? Запираем его?

– Я говорю про то, что мы поручаем заботу о нем профессионалам. Обеспечиваем его лекарствами, в которых он нуждается.

Я искренне не понимаю, как все эти лекарства должны ему помочь. Разве психиатрические таблетки не превращают людей в зомби? Я думаю о моем необычном Леви, который замечает потолочные плитки и хочет, чтобы я посетила Чернобыль, и представляю его, лишенного всего этого, что делает моего брата таким уникальным. Я сжимаю кулаки. Как приглушение всяких чувств под воздействием таблеток, эта эмоциональная стабильность, больше похожая на прямую линию кардиограммы мертвеца, может помочь ему?

Мой младший брат не хотел больше жить.

Слезы катятся по моему лицу.

– Все в порядке? – спрашивает Джош. Я киваю в ответ.

Мы останавливаемся около нашего дома на Эвергрин Плэйс. Приближаясь к дому, в своей голове я начинаю воспринимать окружающую реальность, как ее, должно быть, видит Леви. Он хотел покинуть кремово-красный дом, в котором мы выросли. Выйдя на задний двор, я присаживаюсь на веранду и оглядываюсь вокруг. Он хотел навсегда покинуть наше место для костра, батут, который сейчас в опавших листьях, заброшенный домик на дереве. Взбираясь по веревочной лестнице и заглядывая внутрь этого старого домика, я нахожу мою старую детскую кухню и пластиковых солдатиков, которых Леви оставил здесь. Он хотел бросить навсегда и их тоже.

Я растерянно брожу по гостиной. На этом диване мы лежали, когда болели. Поверхность обеденного стола все еще хранила следы от вилок, которые мы втыкали в мягкую древесину. На стенах висят фотографии и таблички, которые мы сделали в память о каждом умершем питомце. Он хотел бросить наших котов, Марки Марка и Снежка.

Я блуждаю по парадному залу, где шесть лет назад мы впервые увидели Джоша. В ту пору он был двадцатишестилетним юнцом, который немного смущался нас. Он вручил мне CD с альбомом группы, которая, по его мнению, мне нравилась (и она мне нравилась), а Леви подарил фигурку персонажа из игры Руины Зендара. Она все еще лежит в подвале в ящике со старыми игрушками Леви. В нераспечатанной упаковке.

Леви хотел бросить все это.

И меня. Как он мог хотеть оставить меня навсегда?

Весь прошлый год я вкалывала на работе, чтобы накопить денег на Францию. Оставшуюся часть своего времени я следила за каждым шагом Жака и была полна решимости влюбить его в себя.

Я поднимаюсь в свою комнату. Сидя на кровати, я начинаю рассматривать висящие на стене фотографии Биг-Бена, Зимнего дворца в Санкт-Петербурге, Эйфелевой башни, Нотр-Дама и Версаля, где жила и дышала Мария-Антуанетта, где я мечтала найти портал в прошлое и спасти ее от гильотины. Мое сознание заполняется картинками рек, флагов, переполненных улиц и мест, в которых, я клянусь, отыщу недостающие частички самой себя.

Я ощущаю, что наступила пора действовать.

У меня и Леви есть нечто общее. Мы оба хотим сбежать отсюда. Единственное различие в том, что я все-таки хочу вернуться. Я хочу проехаться с Леви по миру, показать насколько он прекрасен и что может предложить, и возвратиться обратно домой, привезя свет внутри нас. Возможно, тогда Леви не захотел бы покидать этот мир.

Я хочу отвезти его туда и возвратиться обратно, и, что куда важнее, хочу, чтобы Леви захотел жить.

И у меня есть шесть тысяч долларов, чтобы сделать это.

Глава 4

За прошедшие пару лет у меня были проблемы с «равновесием» в моей жизни. Так выразился психолог. Большинство людей моего возраста не знают значения слова «сдержанность». Мы коротаем часы перед телевизором, проводим ночи без сна, готовясь к экзаменам, съедаем целые коробки мороженого за один присест, и мне нравится думать, что я особенно хороша во всем этом. Если у меня что-то хорошо получается, то я делаю это, засучив рукава. Когда же что-то идет хоть чуть-чуть не так, я полностью стираю это из головы.

Впервые я увидела Жака Сент-Пьерра в Клубе Глобального Руководства, в его первый день в Америке. Жак выглядел как элитный европейский футбольный игрок. Он был одет в рубашку, заправленную в серые брюки, при этом рукава рубашки были закатаны, чтобы продемонстрировать накаченные предплечья, а на ногах красовались остроносые туфли из красной кожи. Его волосы были уложены кверху и стильно взлохмачены. Каждый раз, когда кто-то заговаривал с ним, его бровь медленно приподнималась, как будто он давал оценку каждому сказанному ему слову, причем все это, чаще всего, заканчивались ухмылкой на его лице.

Жак был красив, родом из долбаного Версаля и говорил на французском языке. Я же потратила годы, чтобы выучить его самостоятельно. Представляясь в Клубе Глобального Руководства, он отметил, что интересуется искусством и философией. Когда он отрыл рот и всего лишь произнес “bonjour”, я растеклась лужицей на полу в классной комнате и была уверена, что сейчас придут уборщицы, чтобы убрать с пола все, что от меня осталось.

Жак был… вечно всем недовольным. Когда с ним разговаривали девушки, он практически всегда закатывал глаза. Он жаловался по поводу школьной еды. Он выражал свое недовольство даже тогда, когда я организовала «Фестиваль французской кухни» с участием кулинарных классов. Я сделала это полностью для него. В кампусе нашей школы был центр по уходу за детьми, и Жак пренебрежительно хихикал каждый раз, когда видел, как очередной студент приводил или забирал своего ребенка или бросал упаковку подгузников рядом со своим рюкзаком.

Ах, да, еще он обманывал и использовал меня потому, что у меня имелась машина, и я была готова ублажать его эго. Я бы продолжала делать это и дальше, но задавалась вопросом, почему он меня никогда ни о чем не просил. До тех пор, конечно же, пока он не сказал мне, что я «Trop grosse». (Слишком большая (фр.))

Мне потребовались месяцы, чтобы просто осознать, каким же он на самом деле был дебилом. А ведь в течение долгого времени я считала, что он – обалденный. Тогла мне казалось, что было необходимо находиться рядом с ним, быть его личным представителем. Специальным, особенным. Конечно, это клише, но он был моим наркотиком, а я – наркоманом. Я использовала его существование в моей жизни для получения острых ощущений и психологического убежища.

Леви, этакий злой дух, преследующий наш дом, долгое время ощущал себя хреново, а я просто отключилась от неприятной для меня ситуации. Все так и оставалось до сегодняшнего дня, ровно до того момента, когда я увидела его в медицинском центре. Вплоть до этой точки, я была уверена, что это было правильным решением – я же защищала саму себя от всего этого ужасного дерьма. А защищать себя – это же разумное решение, не так ли?

Я оберегала себя и закрывала на все глаза. Сейчас я готова это исправить.

Когда я впервые попросила маму и Джоша сесть и поговорить, у мамы появлялось тысяча отговорок: мне нужно быть с Леви, сейчас придет другой врач, я обещала тайно привезти его на ужин в Макдональдс, он ждет, когда я привезу ему чистую одежду… Если честно, я хотела, чтобы хоть какое-то ее слово было обо мне. Ну и кто из нас держит свои эмоции на расстоянии вытянутой руки?

В конце концов, когда она выделяет немного свободного времени, а Джош выключает компьютерную игру «Камни Зендара», мы сидим в лучах заходящего солнца за обеденным столом.

– Что случилось, милая? – спрашивает мама. – Что это?

Напротив меня лежит листок бумаги, исписанный моими собственными закорючками, вычислениями и подсчетами.

– Я доберусь до этого, – говорю я, заправляя волосы за ухо. Руки ужасно трясутся, и ноготь царапает мне щеку. – Эм, так…

– Это по поводу Леви? – прерывает меня мама. – У тебя была возможность задать доктору Пирсону кучу вопросов. Мы с Джошем попытаемся на них ответить, но все же доктор – эксперт в этой области. Почему бы тебе не поехать завтра вместе со мной и…

– Это не по поводу Леви, – теперь перебиваю уже я. – Хотя, немного и о нем. Но не по поводу медицинской чепухи или чего-то в этом роде.

– Так о чем это, Кейра? – спрашивает Джош. Он наклоняется, будто подталкивая меня продолжать говорить. Я глубоко вздыхаю.

– Вы же знаете, как сильно я хочу поехать в Европу. – Я сгибаю, разгибаю и снова сгибаю уголок бумаги. – И что у меня есть деньги и прочая ерунда, чтобы уехать, правильно? Так что, я задавалась вопросом…

«Боже, сейчас все это звучит ужасно в моей голове. Пожалуйста, могу я похитить вашего сына и переправить его через международные воды?»

– Я задавалась вопросом, могу ли я спросить Леви, хочет ли он поехать со мной? Если он не хочет, то тогда нет претензий. Но если он хочет… что же, возможно, это было бы действительно неплохо для него. У меня достаточно денег, а у него уже есть паспорт, так что…

Джош медленно кивает, будто думает, что это справедливо и рационально. Но мама наклоняется вперед и закрывает лицо руками.

– Я не могу в это поверить, – говорит она. – Жизнь твоего брата в опасности, а ты спрашиваешь, можешь ли ты взять его с собой в Европу? Лучшее место для него сейчас – это здесь, Кейра. Нет, Джош, и еще раз нет, я не собираюсь больше ничего слушать. – Она бьет Джоша по руке. – Кейра, мне жаль, что мы причинили тебе беспокойство, но я не думаю, что Европа была бы сейчас хорошей идеей для кого бы-то ни было.

– Причинили мне беспокойство? – повторяю я. – Ты думаешь, что я хотела взять его с собой, просто потому, что иначе не смогу поехать? Насколько эгоистичной ты меня считаешь?

– Окей, ребята, успокойтесь, – говорит Джош. – Аманда, сделай глубокий вдох. Это не то, что Кейра имела в виду.

– Нет, именно это, – подтверждаю я.

– Кейра. – Он посмотрел на меня. – Поставь себя на место мамы. Она чуть было не потеряла своего сына. Думаешь, что она горит желанием, чтобы он уехал прямо сейчас?

Я выпаливаю:

– Поехать в Европу – это не то же самое, что умереть.

В следующий момент я уже сожалею о том, что произнесла это. Мама начинает рыдать, ее лицо морщится и дрожит, и она впивается в меня взглядом, который будто кричит: «Посмотри, что ты наделала!»

– Кейра, – предпринимает очередную попытку Джош. – Почему бы нам не поговорить обо всем попозже, когда мы все немного остынем?

Я встаю.

– Не волнуйтесь. Если вы даже не собираетесь попытаться выслушать меня позже, просто забудьте о своем чертовом беспокойстве.

Я выхожу и поднимаюсь по лестнице в свою комнату. Мое тело трясет, словно я – вулкан, который сейчас взорвется. Я закрываю дверь и прислоняюсь к ней. Моя типичная мама. Делает поспешные выводы и думает, что знает обо мне все. Беззаботная, эгоистичная, безответственная – вот такая я в ее глазах.

Она чуть было не потеряла сына, но и я чуть было не потеряла брата. Но это ничего не значит для нее. Она слепа к эмоциям других, но только не к своим собственным. Она будет беспокоиться о своем разочаровании, но даже не извинится за то, что назвала меня шлюхой.

Когда приходят слезы, я почти что задыхаюсь. Типичная Кейра. Мини-истерика в комнате, а потом я буду делать так, как захочет мама. Отложу путешествие на неопределенный срок, и буду мариноваться в пригородной адской бездне, которая свела с ума моего брата. Очертания Эйфелевой башни и блестящее золото Версаля растворяются в небытии моего сознания. Слезы переполняют глаза, и я начинаю злиться.

Мне нужно разрешение для того, чтобы разозлиться. Я так сильно этого хочу. Я думаю о Леви в больнице, заточенном и скучающем, а затем представляю его рядом со мной в Париже, Амстердаме, Риме. Он увидит те вещи, о которых только читал в книгах, и заставит меня хохотать до такой степени, что я чуть не обмочусь в штаны, как это происходило раньше, когда были маленькими. В то время мама волновалась, что у меня имеются проблемы с мочевым пузырем из-за того, что Леви частенько ставил меня в неловкое положение. Боже, как же это было давно, когда ему удавалось так меня рассмешить.

Я должна бороться за это.

Когда я собираюсь спуститься вниз, чтобы умолять и унижаться, раздается тихий стук в дверь. Это Джош.

– Кейра? Спустись, пожалуйста, вниз, и мы поговорим обо всем как цивилизованные люди.

– А мама на это согласиться?

– Она уже это сделала.

Я распахиваю двери и вижу его мягкую улыбку. Он ведет меня в гостиную, где мама уже вытерла свое лицо и сидит с любимой декоративной подушкой с рисунком из игры «Камни Зендара» на коленях.

– Конечно, нам все еще нужно поговорить с доктором Пирсоном, – говорит Джош. – Мы не можем сказать «да» без одобрения всех лечащих докторов Леви. Но мы хотим для начала выслушать тебя.

– Ни для кого не секрет, что я хотела поехать туда уже много лет, – начинаю говорить я. – Когда я вчера увидела Леви, я осознала, как далеко от него была. Я знаю, что вы не хотите, чтобы я совершала это путешествие одна, так что…

– Ты думаешь, что путешествие Леви в одиночку, заставит меня почувствовать себя лучше? – спрашивает мама.

– Он не будет один, он будет со мной.

В мыслях я еще добавляю: «Ты мне не доверяешь?», но не произношу это вслух.

– Ты слышала сегодня доктора Пирсона, – говорит мама. – Леви не будет способен водить, жить в одиночку или заботиться о себе без посторонней помощи. Он не такой как ты. Он не поступит в колледж или…

– Доктор Пирсон ничего не знает, – возражаю я. – Он говорит о Леви, будто он – неодушевленный предмет. И, тем более, он не знает меня. Так же, как и ты, мама, помнишь?

Она свирепо смотрит на меня.

– Не поднимай эту тему.

– Что? Тот факт, что этим утром ты назвала меня шлюхой?

– Кейра! – кричит Джош.

– Это правда, Джош. Она сказала именно это.

– Я не виновата, что ты мне ничего не рассказываешь. – Мама скрещивает руки на груди. – Как я могу предполагать, что знаю каждую деталь из твоей жизни, если ты мне ничего не говоришь?

– Это не важно! Ты не должна автоматически предполагать, что я – шлюха! Я – твой ребенок! Или ты забыла, что он у тебя не один?

– Ш-ш-ш! – прерывает Джош. – Всем тихо. Спокойствие, помните? – Он сжимает мамино плечо. – Почему нам не спросить обо всем этом завтра у Леви? И тогда мы поймем, хочет ли он вообще ехать. Почему бы нам не позволить его желанию руководить этим вопросом?

Мама кивает.

– Возможно, нам и вовсе не понадобиться обсуждать это.

– Что же, позволим Леви самому решать, – поправляет ее Джош.

Мама встает и идет на кухню, где начинает готовить ужин, при этом стуча сковородками и кастрюлями громче, чем обычно. Джош ловит меня, когда я поднимаюсь обратно, и улыбается мне.

– Я еще поработаю с ней, – говорит он. – Обещаю тебе, что заставлю ее подумать об этом непредвзято. Мне кажется, что это – замечательная идея, и я чувствую, что она исходит из лучших побуждений.

Я внимательно изучаю его лицо, чтобы убедиться, что он говорит правду. Хотя я не могу сказать это с уверенностью, но ощущаю, что он хочет рассеять мою тревогу, чтобы я почувствовала себя успокоенной. И говорю большее, чем то, что я могу сказать своему биологическому родителю.

– Спасибо, Джош.

– Без проблем, малыш. Люблю тебя.

– Я тебя тоже люблю.

В стотысячный раз я благодарю «Бога-хороших-отчимов» за то, что он послал мне Джоша.