Текст книги "Однажды в Париже (СИ)"
Автор книги: Ребекка Кристиансен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Ребекка Кристиансен
Однажды в Париже
Отзывы к книге
«Противопоставляя магию и возможности Парижа, эмоциональный дебют Кристиансен не только напоминает нам об испытаниях, которые приходят вместе с любовью, но также и о ее несравнимой красоте».
– Эшли Хэринг Блэйк.
«Трогательная история о братьях и сестрах, аутизме и безусловной любви. Прекрасно написанная, неотразимая и честная».
– Марси Лин Кертис.
«Читатели упадут в обморок от восхитительных описаний Парижа…, но, в конечном счете, обнаружат, что в истории эмоциональное состояние Кейры во время путешествия преобладает над физическим. Это книга, которая фокусируется на сложных отношениях между братьями и сестрами».
– Джен Мэлон.
«Однажды в Париже» показывает все волнения юности, связанные с городом или парнем, предлагая трогательное описание связей, которые мы часто считаем само собой разумеющимся. Только несколько книг об отношениях между братьями и сестрами в подростковом возрасте показывают взлеты и падения этих отношений так честно».
– Марго Хэррисон.
«Разбивает сердце и в то же время обнадеживает, «Однажды в Париже» – замечательный дебют с восхитительной атмосферой, сложными, но правдивыми отношениями братьев и сестер, книга с чертами романа».
– Шантель Сэдвик.
«Хороший молодежный роман зависит от хорошего голоса, и Ребекка Кристиансен пускает его в ход. Она объявляет о себе как голос, который увидят на самых первых страницах «Однажды в Париже». Желанный дебют, который повлечет за собой миллионы фанатов».
– Том Левин.
Моему брату, Скотту и моей сестре, Грэйс.
Ребята, вы причина отношений Кейры и Леви, которые полны как разочарования, так и любви.
Глава 1
Просыпаясь от грохота шагов по дому ранним утром, я открываю глаза с остатками вечернего макияжа с прошедшего накануне выпускного.
– Леви! – кричит Джош, мой отчим. – О, боже, Леви, о, боже, нет…
Он пробегает мимо моей комнаты, останавливаясь около подвальной лестницы, крича имя брата снова и снова.
Почему-то я уже понимаю, что произошло.
Леви. Младший брат. Умер.
Джош пытается докричаться до матери наверху:
–Аманда! Аманда, звони 911!
Я застываю, словно статуя. Где-то в доме начинает рыдать мама.
Леви, братишка, которого я вывела из себя вчера. Чье кислое выражение лица испортило мое выпускное фото. Чья поросль на лице и сто шестидесятикилограммовое тело заставили Жака Сент-Пьерра, моего парня, хихикать. Леви. О, Боже.
Я сбрасываю одеяло и на цыпочках подхожу к двери.
–Мой сын, – кричит в трубку мама на кухне. – Мы услышали крик за дверью нашей спальни, и… мой муж сейчас с ним…
Мама бежит вниз по лестнице в комнату Леви. Я напрягаю слух.
– Д-да, да, он дышит… Я… Я не знаю. Мы услышали крик за дверью нашей спальни, был крик…
Крик.
Я остаюсь в своей комнате. Я не могу сдвинуться с места. Тихая пригородная улочка за моим окном постепенно наполняется звуком сирен. Сигнальные огни скорой помощи окрашивают мою комнату в красный и синий цвета. Незнакомые голоса заполняют мой дом. Я слышу звуки ударов о пол и стены оборудования, которое медработники спускают вниз по подвальной лестнице. В доме царит суета и шум. А я все так же стою здесь, слишком напуганная, чтобы двигаться.
Я не знаю точно, сколько прошло времени. Звук сирены растворяется в раннем утре. Может, это увезли Леви? Я хочу выглянуть из окна, но мое тело меня не слушается. Я думаю об этом, прячась в своем шкафу, уткнувшись лицом в шелковое выпускное платье желтого цвета, на которое меня вдохновила Мария-Антуанетта. Выпускной был ужасным – перед глазами постоянно всплывают робкая ухмылка Жака и усмешка Селены, когда я наткнулась на них в женской уборной, с ее помадой, размазанной по всему его лицу. Но если сравнивать с событиями этого утра, то это было просто сказкой.
Я не могу потерять моего брата прямо сейчас.
О, боже.
В доме наступила тишина. Солнце встало.
Я одеваюсь и спускаюсь в холл – не смотри вниз – и вхожу в гостиную, соединенную с кухней. Она залита солнечным светом. Все как обычно. Не считая звенящей тишины.
Джош сидит за компьютерным столом в гостиной. Его и мамин компьютеры стоят напротив друг друга, чтобы родители могли с любовью смотреть друг другу в глаза, в то время как их персонажи-эльфы сражаются с орками в «Камнях Зендара», ролевой онлайн-игре. Именно благодаря этой игре мама и Джош познакомились шесть лет назад. Мама даже вышила портреты их обнимающихся персонажей и повесила над компьютерами.
Лицо Джоша выглядит серым в свете монитора и намного старше своих тридцати двух лет.
– Джош? – шепчу я. – Леви в порядке?
Он отрывает взгляд от начальной страницы «Камней Зендара» и смотрит на меня.
– Ты слышала, что произошло?
Я услышала достаточно. Киваю. Мое тело напряжено и дрожит, словно сдерживает готовый вырваться в любую минуту крик. Я молю Бога, чтобы Джош не начал рассказывать мне никаких подробностей. Если я услышу о ранах, воплях или рвоте, мой крик вырвется на свободу.
– Леви в больнице, – говорит Джош, едва удерживая контроль над своим голосом. – Твоя мама с ним. Он очень, очень болен. Ясно?
– Да, – шепчу я.
– Нам просто нужно подождать.
Джош напряженно выдыхает и возвращается к экрану с игрой. Но затем он прячет лицо в руках. Я сажусь на диван и опускаю взгляд на свои руки, они взмокшие и мелко дрожат. Я включаю телевизор и ставлю документальный фильм про Людовика XVI, но звуки клавесина, даже на полной громкости, не могут заглушить рыдание, которое Джош пытается, но не может подавить.
Глава 2
До выпускного вечера я ощущала мир ярким, сверкающим и полным новых потенциальных возможностей. Вернувшись в октябре и будучи на волне острых ощущений, я первая проявила инициативу и попросила Жака Сент-Пьера, чертовски привлекательного студента по обмену из Франции, быть моим парнем на выпускном вечере. Каким-то чудом, к концу года Жак так и не отклонил мое предложение и не выбрал себе другую спутницу. Весь год мне казалось это сном, но это действительно произошло.
Я считала, что, если я смогу действительно покорить его сердце тем вечером, я последую за этим парнем до самой его родины. За прошедший год, работая кассиром в «Сэйфвэй», я накопила шестьсот долларов и была полна решимости поехать во Францию с ним или без него, но «с ним» было предпочтительней. По крайней мере, «с ним» означало бесплатное жилье в этой стране. Все это стало бы достойным началом воплощения в жизнь моего плана на отрезок жизни после школы до колледжа, и послужило бы отправной точкой моей, хотелось бы надеяться, долгой истории в качестве путешественника. А если бы еще и Жак был со мной… это было бы поистине замечательно.
Я потратила три часа на макияж, прическу и облачение в платье. И, в конце концов, французская королева Мария-Антуанетта все-таки глядела на меня из зеркала. Я не казалась полной её копией. Это всё же выпускной, а не историческая реконструкция. Хотя, думается, что предпочла бы всё же последнее. Скорее всего, я надела бы высокий, напудренный парик, сейчас же я уложила свои каштановые волосы, которые выглядели такими же, как и всегда, и ощущались хрустящими от лака для волос.
Как только я была готова, мне не оставалось ничего другого, как ждать Жака. Он должен был забрать меня на лимузине, который мы арендовали вместе с его друзьями. Я присела на кровать и стала представлять себе реакцию, которая появится на лице Жака, когда он увидит, как идеально я выгляжу. Мое сознание заполнилось картинками, как открывается дверь, он заходит, медленно находит меня глазами, и когда его взгляд останавливаются на мне, челюсть Жака падает на пол. Как в сюжете из женского фильма, когда героиня преображается, и герой наконец-то видит, как она красива на самом деле. Я подумала, что, будучи в образе Марии-Антуанетты, связанной с его родным городом Версалем, я должна показаться ему неотразимой. Он посмотрел бы на меня и почувствовал себя как дома. Его взгляд больше никогда не скользил бы мимо меня.
– Кейра! – крикнул мой отчим Джош. – По-моему, Жак здесь!
Дрожь пробежалась по моему позвоночнику, я спрыгнула с кровати и пошла к двери. Пока я осторожно ступала по комнате, моя длинная пышная юбка то и дело цеплялась за мебель. Чтобы протиснуться в дверной проем, мне пришлось нагнуться и сжать каркас платья. Хотя внутри я закипала от смеси нетерпения и раздражения, я решила пронести свою роль с честью. Это было настоящим опытом для роли Марии-Антуанетты.
Я была на вершине лестницы, когда Джош распахнул входную дверь. На пороге стоял Жак, одетый в смокинг от кутюр. Его взгляд устремился вверх, как раз в то время, когда я, как шелковое наваждение, в своей роскошной пышной юбке поплыла вниз по лестнице. Я действительно не могла бы придумать лучшего момента.
Краски сошли с его лица, а глаза вылезли из орбит.
– Добрый вечер, Жак, – сказала я с лучшим французским акцентом, на который была способна. – Тебе нравится мое платье?
Его рот открылся, но Жак так ничего и не ответил. Его идеальные брови поползли по лбу. Спустя секунду молчания, Жак рассмеялся. Он попытался подавить смех, но он все равно вырывался.
– Вот дерьмо! – сказал парень.
Это не было «вот дерьмо», подразумевающее «ты выглядишь великолепно». Это было «вот дерьмо» сродни тому, когда ты роняешь стакан и тот разбивается, «вот дерьмо», означающее «я облажался», вроде того, которое означает «во что я вляпался?». Даже спустя целых два месяца, просто вспоминая это, у меня в животе образовыватся яма.
Заметив смех Жака, стоящий неподалеку Джош увидел мое застывшее лицо. Он попытался вмешаться, чтобы бросить мне спасательный круг, но уже ничего не могло меня спасти.
– Что ж, ты здесь, Жак! Не очень стильно выглядишь! Эм, не хочешь чего-нибудь выпить, пока вы не ушли?
– Э… – все, что мог сказать Жак. Он пытался перестать смеяться, но безуспешно. – Э, нет, спасибо. Э… mon Dieu… (прим. фр. – боже мой)
Боже мой.
Его взгляд застыл на платье. Мое платье, которое до этого казалось мне совершенством, сном наяву, теперь показалось мне именно тем, чем оно было: пошлым излишеством, гребаным стыдом, пирогом, в котором я выкатилась как дешевая стриптизерша и олицетворением усилий, чтобы из кожи вон вылезти, но произвести впечатление.
– Ну не парочка ли вы? – послышался мамин голос из-за моей спины. – Жак, почему ты не заходишь в дом? Я хочу сделать несколько быстрых фотографий.
– Эм, мои друзья ждут, – сказал Жак, показывая на лимузин, припаркованный на улице. Машина была забита популярными ребятами и похожа на логово льва, в которое я боялась заходить.
– Мы быстренько, – сказала мама, приглашая его пройти. – Почему бы вам, голубки, не встать напротив камина, вот здесь? О, может, Кейре надеть на запястье букет-корсаж, а Жак прикрепил бы бутоньерку к лацкану своего смокинга?
Джош потряхивал пластиковой коробкой, в которой находилась бутоньерка. Накануне, я потратила целый час, выбирая ее для Жака в цветочном магазине.
Час, который, как я поняла, был полностью потрачен впустую, когда я увидела, как Жак показывает свои пустые руки.
– Я не принес букет-корсаж, – сказал он. – Мне жаль.
На самом деле ему не было жаль. Он до сих пор пытался подавить смех, отчего его лицо было красным, как и у меня. По крайней мере, хоть в этом у нас было совпадение.
– Должно быть, во Франции нет такой традиции, – произнес Джош, слегка громче обычного. – Ничего страшного! Эм, мне кажется, мы можем быстро сделать корсаж для Кейры из цветов, растущих в саду.
И тут я стала понимать, что выпускной вечер окончательно испорчен, когда спасти этот самый вечер пытается твой отчим, а не твой парень.
– Забудь об этом, – пробормотала я. – Давайте просто сфотографируемся, и мы пойдем.
Мама с Джошем переглянулись. Пока Джош передвигал стулья подальше от камина, а мама настраивала камеру, они стали болтать о пустяках, пытаясь разрядить обстановку. Я, конечно, была благодарна, но мне просто хотелось убраться отсюда поскорее. На выпускном я смогла бы притвориться, что этого просто не было. Находясь здесь, я чувствовала себя словно в ловушке происходящего кошмара.
– Так, становитесь сюда, голубки! – сказала мама. Я вздрогнула. – Улыбочка!
Сначала я натянула на себя улыбку, но после второй вспышки перестала притворяться. Я была опустошена. Я не могла сказать Жаку, чтобы он убирался, и не пойти на выпускной, но также я не могла продолжать участвовать в этом фарсе. Он смеялся надо мной. Хрупкая стена отрицания действительности, которую я выстроила, разрушалась. Он всегда смеялся надо мной, и в глубине души я знала это. Осознание этого факта ощущалось как удары молотка по моему сердцу.
– Что случилось, Кейра? – спросила мама.
– Просто дайте нам уйти, – ответила я.
Я направлялась к выходу, когда какие-то звуки раздались в воздухе. Бабах-бабах-бабах, потом скрип. Это мой брат протопал вверх по подвальной лестнице и распахнул дверь. Я обернулась и увидела, как он сначала выглядывает, а затем выходит из темного подвала в холл.
Леви казался огромным. Мой мозг на долю секунды завис, будучи не способным вычислить, что он видит. Это не было подобно тому, будто я не видела его долгое время. Мы жили в одном доме, все время находились рядом на кухне. Его неповоротливое тело, качнувшееся по направлению к холлу, заставило меня задаться вопросом, когда же, черт возьми, он успел вырасти.
Леви шел по прихожей, перетаскивая свои огромные ноги, шаркая своими «утиными» ступнями по ковру. На нем были шорты, которые открывали его невероятно волосатые ноги. Лохматые волосы спускались вдоль щек к подбородку. Заглянув в гостиную и увидев Жака, он сгорбил спину, будто спрятался.
Черт, – подумала я. Я не хотела, чтобы Жак его увидел. Мой призрачный, живущий в подвале, братец был еще одной вещью, которую Жак мог бы найти забавной.
– О, привет, Леви! – сказала мама.
Леви что-то проворчал и направился на кухню, переставляя ноги так быстро, как только мог.
– Эй, Леви, у меня есть идея, – сказала мама. – Почему бы вам быстренько не сфотографироваться с Кейрой в её особый день, раз камера уже здесь?
Жак отвернулся лицом к стене, его плечи тряслись от смеха. Я сжала кулаки.
Я не знала, кого я хотела больше ударить: Жака, который был мудаком, или маму, которая зацепилась за эту ужасную идею. Она тянула Леви за руку из кухни. Он так ссутулился, что, если бы я не знала, что он был ростом сто девяносто два сантиметра, я бы подумала, что он – крошечный.
– У меня нет ни одной вашей совместной фотографии, – продолжала говорить мама.
– Я не хочу, – проворчал Леви.
– Аманда, не заставляй его, – сказал Джош.
– Это будет быстро. – Она направила Леви к тому месту, где стояла я. – Просто встань рядом с сестрой.
Она придвинула Леви ближе ко мне – так близко, как это позволяла моя трехфутовая юбка. Она задела ногу Леви, и тот отскочил в сторону.
– Вы двое, встаньте ближе, – управляла нами мама, поднимая камеру.
Леви, колебавшийся только из-за размеров моей юбки, стоял слишком далеко от меня для фотографии.
– Я не хочу, чтобы твое платье касалось меня.
Я в нетерпении помахала руками перед Леви. Он тряхнул головой. Я на шаг придвинулась к нему. Моя юбка снова коснулась ноги брата, и он отпрыгнул назад, будто его ударило током.
–Черт, перестань касаться меня! – Он неистово почесал свою ногу, как если бы моя юбка оставила на нем какой-нибудь след. – Если она коснется меня еще раз, я сожгу ее нафиг!
Я взорвалась:
– Это шелк. Как ты можешь ненавидеть шелк?
– Он зудит. – Леви чесал свою ногу, будто её задела жгучая крапива вместо шелковых оборок.
Я сожгу ее нафиг.
– Леви! – чуть не задыхаясь, крикнула мама.
На самом деле я четко понимала, что сейчас происходит в комнате. Мама подняла камеру, даже несмотря на то, что она наорала на Леви. Леви смотрел в пол. Джош растерянно стоял в стороне с разведенными в стороны руками.
Жак все еще стоял у камина. Он сильно сжимал переносицу, будто пытаясь скрепить ее. Как же все это было чертовски смешно.
– Потерпи две секунды, Леви, и потом я смогу убраться отсюда! – снова не выдержала я.
Шагнув ближе к брату, я нацепила на лицо самую огромную и фальшивую улыбку, которую только смогла. На фотографии это будет выглядеть, будто все в порядке. Если нам всем удастся выкинуть этот вечер из памяти, то в будущем мы будем смотреть на это совместное фото и думать «Ооо, какой счастливый момент».
К несчастью, у Леви были другие планы. Он взревел:
– Отвали!
Его огромные руки взмыли в последней отчаянной попытке отодвинуть меня подальше и столкнулись с моим плечом. Будучи неустойчивой из-за своих огромных каблуков, я упала.
Мое платье смягчило падение, но голова стукнулась о каменный выступ камина и взорвалась от боли. В глазах почернело, безумные звезды заполнили все вокруг. Я старалась держать себя в руках и не терять сознание.
– О Боже, Кейра. – Джош опрокинул стул, прокладывая путь ко мне. – Ты в порядке? Кейра, поговори со мной.
Я сумела нечленораздельно произнести, что я в порядке. Мама кричала на Леви.
– Что это было? Почему ты это сделал? Вернись сюда! Ты думаешь, что можешь просто уйти после такого? Вернись сюда и извинись перед своей сестрой!
Леви исчез в своем подвале. А Жак? Он просто стоял здесь, ошеломленный, но ухмылка все еще оставалась на его лице.
Я не знаю, почему настояла на том, чтобы встать, привести себя в порядок и пойти на выпускной. У меня были причины, чтобы остаться дома: головная боль, звезды перед глазами, тошнота. Но нет, я подняла себя, схватила Жака и пошла к лимузину. Закусив губу и стараясь не разрыдаться, я выдержала болтовню двух других парочек, которые были с нами в машине, Селены Хендерсон с Марком Вассерманом и Кэлли Уайт с Джастином Ландо. Помимо этого, прибыв на вечеринку, я вновь ощутила горькое чувство обиды из-за своего старомодного платья, которое выглядело ужасно на фоне остальных сексуально облегающих платьев. Только пожилые родственники и мамы одноклассников хвалили его, все остальные просто недоуменно поднимали брови.
Мне стало не по себе, когда я потеряла Жака из поля зрения всего после нескольких минут вечеринки. А потом, зайдя в женскую уборную, я нашла его целующим в шею Селену Хендерсон, сидящую на стойке и опирающуюся на зеркало. В ответ я получила их робкие, но совершенно бессовестные взгляды в качестве награды за то, что эта ужасная ночь зашла так далеко.
– Вы не были на свидании, – сказала Селена, тяжело дыша. – Ты даже не в его вкусе, Кейра.
Жак кивнул и добавил: «Trop grosse». (прим. фр. – слишком большая)
Слишком большая.
Я посмотрела в лицо Жака, потом опустила взгляд на его руки, сжимающие ее тощие бедра, и молча вышла за дверь уборной. Выбежав на улицу, я двинулась через парковочные места, и пошла бы прямиком по автостраде домой, но один из сопровождающих какого-то из одноклассников схватил за руку, остановил меня, и чуть позже позвонил моей маме, чтобы она приехала за мной.
Теперь Жак мертв для меня. Сейчас, когда я вспоминаю о нем, кроме огромного облака боли, которое формируется во мне, все, о чем я могу думать, это потраченные впустую месяцы жизни, которые я потратила на этого придурка, гоняясь за ним. Возможно, я занималась бы чем-нибудь другим. По итогу, я была нужна ему лишь в качестве шофера и для того, чтобы было кому запудрить мозги.
Когда я ложилась той ночью в кровать с несмытым вечерним макияжем и раной на голове, я думала, что хуже быть не может.
Но я и понятия не имела, что случится потом.
Глава 3
Если бы накануне выпускного вечера меня спросили, что я буду делать через два месяца, я бы описала это двумя словами: «Париж» и «Жак».
Мои планы на лето предполагали уехать во Францию вместе с Жаком, когда он будет возвращаться домой, и побродить по улицам каждой европейской столицы после того, как я проведу пару недель в городе моей души, Париже. Лето на исходе, а я застряла в Шорлайне, штате Вашингтон, именуемый мною не иначе как Ад. Предательство Жака не смогло разрушить мои планы; я все еще собиралась ехать в Париж, хоть и без него. Потеря какого-то придурка не смогла разрушить мое идеальное лето, а вот потеря моего брата, думаю… сможет.
Все мы находились в подавленном состоянии после того, что произошло в ночь после моего выпускного. Джош превратился в молчаливого робота, который ходит на работу, заботится о делах по дому и выполняет поручения. Всё это как-то держит нас на плаву. Игнорируя сообщения и приглашения потусить от моих друзей, я позволяла сходить на нет дружеским связям, будто они закончились вместе с окончанием средней школы. Я хожу на работу в «Сэйфвэй», а когда возвращаюсь домой, двигаюсь прямиком к своей комнате. Я затыкаю уши, когда мама кричит вверх по лестнице что-то о Леви. Я прячусь от ее разговоров и нравоучений. Каждую ночь я сижу у себя в комнате, смотрю Нетфликс, пока не вырубаюсь. И каждый день все повторяется. Я окутываю себя отрицанием произошедшего. Все как в тумане.
Единственное, что я помню в деталях, это моя попытка написать стихотворение на следующий день после того, как Леви увезли. Раньше, когда меня игнорировали или, когда я наконец-то призналась в своих чувствах к нему, это помогало. Я прижала кончик ручки к странице дневника, но так и застыла. Все закончилось тем, что я оставила одну точку, которая отпечаталась на следующей странице. Я не могла облечь мою боль в слова, чтобы описать ее.
Мама превратилась в ходячий, говорящий комок нервов. Она выкраивает время от своей работы помощником по правовым вопросам и проводит каждый день в медицинском центре, где находится Леви. Она была там даже в тот день, когда я получала свой диплом. Вот и сегодня, Джош и мамин пустой стул встречают меня, когда я, одетая в кепку и платье, иду по гостиной. Ежедневно она спрашивает меня, не хотела бы я пойти проведать Леви вместе с ней, и ежедневно у меня находится отговорка.
Сначала мне не разрешали его навещать. Доктора говорили, что в первые недели много посетителей могут быть слишком утомительными для Леви. Они хотели минимизировать его стресс. Было легче говорить «я не пойду», когда врачи этого хотели, но теперь, когда разрешают и даже поощряют посещения, я чувствую себя парализованной. Мне страшно навестить Леви. Я боюсь того, что могу там увидеть. Правда в том, что я все еще приспосабливаюсь к той реальности, в которой мой брат практически убил себя. В каком-то параллельном мире, какая-то версия меня должна стоять перед остатками жизни как ребенок, тонущий в вине и угрызениях совести, потому что это я не остановила это, не заметила, как все начиналось. Одно лишь представление этого мира заставляет потеть мои ладони. А эта реальность, в которой Леви выжил, казалась хрупкой и такой неустойчивой. Вдруг Леви станет только хуже, если я приду и встречусь с ним? Что если он попытается… снова уйти?
И все же прошлым вечером, после очередных криков и слезных уговоров моей мамы, я сдалась. Сегодня я направляюсь в медицинский центр, где Леви находится с того самого утра, когда он написал предсмертную записку и проглотил три четверти флакончика с аспирином. Мой шестнадцатилетний брат хотел и был готов уйти, прекратить существовать, оставив черную дыру в наших жизнях. Готов и желал…
Мои глаза наполняются слезами, даже если я просто думаю об этом. Я не могу плакать перед мамой – это мой принцип. Вместо этого я думаю о стоимости билета, чтобы уехать отсюда. Этим утром: Сиэтл – Париж, один взрослый, в один конец, пятьсот шестьдесят четыре доллара.
– Леви может быть ворчливым сегодня, – говорит мне мама, съезжая с автострады. С того момента, как мы выехали из дома, она не переставая говорит о том, о чем я боялась узнать все лето, а именно о состоянии моего брата. И так как сейчас я заперта в пространстве этой машины, мама вываливает на меня всю информацию.
– Он приспосабливается к новому лечению. Если ты увидишь, как у него на лице появилась какая-то странная гримаса, сразу же расскажи об этом докторам. Его лечение может вызывать мышечные тики, которые могут стать постоянными.
Я внутренне боюсь этого. Что, черт возьми, я увижу, когда войду в больничную палату? Страх завязывает мой желудок в узел.
– Просто поговори с ним, – продолжает мама. – Спроси, как ему в больнице. Может быть, ты сможешь поговорить с ним о книге, которую он читает. Он не любит разговаривать об этом со мной. Но с тобой, может быть, захочет.
Она говорит про обследования, которые прошел Леви, о диагнозах, которые ему ставят, – «аутизм с симптомами развивающейся шизофрении или биполярного расстройства». Эти слова... они такие ужасные. Сразу представляются голливудские психиатрические больницы и пускающие слюни пациенты в смирительных рубашках. Мой братишка не может так далеко зайти, просто не может. Он шаг за шагом опускался вниз, сначала унижал друзей, прогуливал школу, затем случился переход в альтернативную школу, потом в онлайн-школу, а, в конце концов, он просто отказался выходить из нашего подвала. Я понимаю это, но мой мозг отказывается принимать, что Леви сломлен настолько, как об этом говорит мама. Если это так на самом деле, то, когда он сломался, и где в это время была я?
И я знаю ответ. Когда бы Леви ни начал свой путь вниз, я была с обратной стороны двери и гонялась за парнем, которым была опьянена. Игнорируя Леви, я обманывала себя, полагая, что все в порядке, и он не нуждается во мне.
А Леви не был в порядке и нуждался во мне. Чувство вины прорвалось через мысленный барьер и просочилось прямо в кости. Будто бы я только что проснулась, открыла глаза и в первый раз увидела мир таким, каков он есть. И мне не понравилось то, что я увидела и кем стала.
Но как бы ни было тяжело на душе, я не готова была искать утешения у мамы.
– Я так рада, что ты наконец-то едешь, – говорит мама, пока мы стоим в пробке. На слове наконец-то она делает акцент.
Я напряженно сглатываю и смотрю в окно на линии пробок, медленно проползающих мимо. Мне бы хотелось просочиться из машины и убежать подобно этим линиям.
– Ты как будто отсутствовала последние несколько месяцев, Кейра, – продолжает мама. – Жизнь твоего брата превращалась в полный отстой, а ты гуляла со своим парнем, который, извини меня, даже не был достоин твоего времени.
Мои глаза наполняются слезами.
– Мам, он…
–Здесь нет оправданий, Кейра. Я хотела сказать тебе это уже некоторое время, так что сейчас не перебивай меня. – Она глубоко вздыхает. – Романтические отношения в твоем возрасте ничего не значат. Семья – это все. Я знаю, парни говорят милые вещи и кажется, что ты первая, кому он это говорит, но поверь мне, ты далеко не первая.
Я часто моргаю, и слезы катятся вниз по моим щекам. Мама продолжает перечислять причины, почему она считает меня такой впечатлительной и эмоциональной, упоминая мой выбор изучения иностранного языка и художественных занятий вместо физики и математики, отсрочку начала обучения в колледже, беспорядок в моей спальне, гору нестиранных вещей. Все это вырывается из нее наружу, словно торнадо ужасных слов.
– Ты всегда была такой милой девочкой, Кейра, – вздыхая, говорит мама. – Даже при том, что иногда ты принимала неверные решения. Я могу позабыть твою безответственность, если ты просто сможешь быть хорошей девочкой. Ты не представляешь, как удручающе узнавать, что твоя дочь собирается бросить все, просто потому, что какой-то парень сделал ей комплимент. Это немного… распутно. Прости, конечно, но это так.
Теперь я захлебываюсь в рыданиях. Я чувствую себя так, словно врезалась с размаху в каменное дно. Это было бы не так больно, если бы это было правдой. Если бы мама перечислила конкретные факты, я еще могла бы согласиться. Но то, что она была неправа и, к тому же, даже не хотела узнать истинное положение дел, причиняло намного больше боли. Мне хотелось ударить ее в спину.
– Мам, я – девственница, – сказала я сквозь слезы. – Меня даже ни разу не целовали. Жак прямо сказал мне, что я слишком толстая, чтобы быть в его вкусе. Но даже, если бы я переспала с ним или еще с миллионом парней, я не могу поверить, что ты высказала это мне в лицо.
Она сидит в тишине, хотелось надеяться, отходя от шока, но я не могу заставить себя посмотреть на нее, чтобы проверить это. В наступившей тишине отчетливо слышно как грохочет двигатель и двигаются дворники на переднем стекле. Наша машина потихоньку движется вперед. Желание выпрыгнуть наружу и, например, пойти по усыпанной стеклом обочине автострады, куда глаза глядят, кажется мне более привлекательным, чем находится в салоне машины.
– Оу, – выдыхает мама.
Я затаила дыхание, ожидая продолжения, но она больше ничего не говорит. Она даже не собирается извиниться? С другой стороны, я не припомню, что она когда-нибудь извинялась передо мной. Так чему я могу тут удивляться?
– Я не имею это в виду. – Ее речь звучит прерывисто. Это признак того, что она говорит то, что действительно думает. И никогда это не было хорошим знаком. – Я просто имею в виду, что ты умная, Кейра. Ты действительно можешь сделать что-то в своей жизни. Я боюсь, что ты станешь кувыркаться с каким-нибудь идиотом, забеременеешь и будешь расхлебывать это всю свою жизнь.
–Также как это сделала ты?
Я чуть не шлепаю себя ладонью по губам. Я честно не хотела этого произносить, это просто вырвалось. Мама резко давит на тормоза, и это ее единственная реакция на мои жестокие слова. Я имею полное право быть озлобленной и резкой, ведь моя мама только что назвала меня потаскухой! Она подразумевала, что я выберу плохого парня и разрушу навсегда свою жизнь, потому что она, видимо, думает, что я слишком глупая. Но все же я сожалею о сказанных словах.
– Вообще-то, да, – говорит мама. – Также как это сделала я.
Произнеся это, она, вероятно, думает, что теперь между нами все в порядке. Алло, мамочка, ты сравниваешь меня с молодой, глупой версией себя и думаешь, что я должна реализовать твои неосуществившиеся амбиции и жить жизнью, которую ты всегда хотела для себя! Между нами действительно все в порядке!
– Кейра, у меня были большие, действительно большие планы, но я их не осуществила, потому что парень говорил мне милую чушь, которую я хотела услышать. Я не хочу, чтобы ты уезжала. Ты уже почти на грани, отсрочив начало учебы в колледже ради этой непродуманной европейской идеи.
Я вздыхаю:
– Это почему-то связано для тебя с колледжем, не так ли? Я тебе говорила это миллион раз. Я все равно поеду.
Перед нами внезапно загорается красный сигнал светофора. Мама снова резко давит на тормоза, немного с опозданием, из-за чего передняя часть автомобиля все же выезжает на перекресток.
– Ты себе не представляешь, насколько большую ошибку ты совершаешь. Почему ты не можешь отложить путешествие? Не можешь заняться серьезным делом, стать старшекурсницей, прежде чем убегать и играть? Тебе нужно устроиться в этой жизни, чтобы выжить в реальном мире, Кейра, и ты не получишь такой опыт попусту тратя время в других странах.
