Текст книги "Однажды в Париже (СИ)"
Автор книги: Ребекка Кристиансен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
Глава 16
Мы идем домой (не могу поверить, что начинаю называть отель домом), и, пока проходим вдоль Латинского квартала, я пытаю найти нужные слова, чтобы сказать Леви о концерте Джеймса и Гейбла, но говорю об этом только тогда, когда за нами закрывается входная дверь нашей комнаты в отеле. Леви сразу же хватает пульт от телевизора и падает на кровать. Я вздрагиваю, надеясь, что соседи снизу не пытаются сейчас заснуть.
Наконец, я выдавливаю из себя:
– Я иду на концерт сегодня вечером.
– Зачем? – спрашивает Леви монотонным голосом.
– Просто, чтобы проверить. Увидеть, хороша ли на самом деле их музыка.
– Ты просто хочешь увидеть того парня.
– Нет, – лгу я. – Хочется пойти и послушать, как они играют, ясно? Ничего особенного.
Я вешаю куртку в шкаф, чтобы отвернуться от Леви. Так легче врать.
– Ты собираешься оставить меня здесь одного?
– Если хочешь, ты можешь пойти со мной, – предлагаю я.
Он морщится и продолжает перещелкивать каналы:
– Я не хочу.
– И кто кого тогда держит в заложниках?
Леви в удивлении поднимает брови. Я изучаю его лицо, пытаясь найти следы того, что сделала ему больно. Что со мной не так? Почему я хочу увидеть, что ему больно?
Леви шепчет:
– Сегодня не показывают ничего хорошего на английском. А потом добавляет: – А еще все странно, когда тебя нет здесь.
На глаза наворачиваются слезы, и мне хочется вернуть назад все те подлые вещи, которые сделала ему. Что со мной не так? Я не хочу, чтобы он боялся. А хочу, чтобы он никогда не боялся или чувствовал что-то плохое.
Одного раза было достаточно.
Я сажусь рядом с ним на кровати и глажу его широкую, мягкую спину. Он отстраняется от меня.
– Ты в безопасности, – говорю я, пытаясь проглотить ком в горле. – Это место не опасно, Леви.
– Я знаю, но оно все равно странное.
– Страшное?
– Нет, – сейчас его голос напоминает агрессивное хрюканье. – Просто странное, ясно?
Я киваю.
– Пообещай мне, что ты вернешься домой, если музыка окажется дерьмом или тебе станет скучно, – говорит Леви.
– Я обещаю. Скоро вернусь, Лев. В любом случае, думаю, что ты скоро заснешь. У нас был долгий день.
Он снова ворчит. Я иду в ванну, чтобы принять душ и переодеться.
Я не взяла с собой никаких милых вещей, только джинсы, штаны для йоги и простые рубашки. Просвечивающая блузка с цветочным принтом – самая близкая вещь, которая соответствует случаю. Я надеваю ее вместе с самыми хорошими штанами для йоги и, думаю, что у меня получился романтичный и беззаботный образ. Фен из отеля оказывается совершенно бесполезным, поэтому наряд дополняют слегка влажные волосы. Я обуваюсь, хватаю сумку и направляюсь к двери.
– Веди себя хорошо, – говорю я Леви.
– Пошевеливайся, – отвечает тот.
Я чувствую, что делаю что-то не так, когда слышу, как за мной закрывается дверь. Каждый шаг, который делаю по направлению к холлу, говорит, что я поступаю неверно. Находясь в лифте, мне кажется, что он крадет меня из того места, где должна находиться, и, пересекая лобби, надеюсь, что улыбчивый служащий отругает меня за то, что оставила Леви одного.
Метро кишит разряженными и куда-то направляющимися в таком виде людьми. Все они выглядят лучше, чем я, и у них есть над чем посмеяться, но я все еще одна из них, и это позволяет мне почувствовать себя чуть-чуть лучше. Я уже давно не наряжалась и не выходила в свет. Последним разом был выпускной бал.
В этот раз ничего не произойдет. В этот раз все будет по-другому, клянусь.
Все сказанное Леви можно изложить одной фразой: «Не оставляй меня». Он всегда уверен в том, что когда-нибудь его все бросят.
Я думаю об отце, который постоянно кричал на маму. Ему ничто не нравилось, но он любил Леви. Отец построил для него домик на дереве и разыгрывал военные сражения на лужайке. Он был генералом для пластиковых солдат. Леви обожал отца, купаясь в его любви, пока тот был с нами, но после остался барахтаться в одиночку, когда отец ушел.
Папа съехал, когда мне было восемь. Леви было шесть; он прицепился к ноге отца и кричал, чтобы тот не уходил. Отец стал кричать и трясти ногой. Он сказал, что Леви слишком взрослый для этого дерьма. Слишком взрослым, чтобы не желать твоего ухода?
Отец приходил навестить нас, но его визиты не длились долго и становились все реже и реже. А теперь осталась только тишина.
Должно быть, эта тишина слишком сильно действует на Леви. Я никогда об этом не думала, так как смирилась с этой ситуацией; у меня есть Джош – самый лучший отец, о котором бы могла только мечтать. Представляю, что теряю Джоша – что он уходит от нас, и у меня появляется комок в горле прямо в метро. Я не смогла бы с этим справиться. Как я могу ожидать, что Леви сможет побороть это чувство?
Думая обо всем этом, пока метро увозит меня в противоположную сторону от Леви, мне становится не по себе, но я не собираюсь сожалеть о том, что ушла. Это всего лишь на час или на два. Он должен понять разницу между одиночеством на пару часов и одиночеством навсегда. Я не собираюсь чувствовать себя виноватой из-за этого. Я заслуживаю пары часов в Париже для себя, правда ведь?
Да. Да, заслуживаю. Я засовываю все болезненны мысли подальше, решая разобраться с ними завтра.
Я наконец нахожу бистро, в котором выступает «The Elegant Noise». Там не сильно много посетителей, но люди – по большей части с напитками, чем с едой – все-таки есть. Внутри темно и угрюмо. Я не вижу лиц, только свет свечей, которые стоят на каждом столике.
Другие девушки либо находятся в компании друзей, либо держат за руку парня; я же чувствую себя совершенно одинокой. Я протискиваюсь сквозь толпу к бару. Мне нужен стакан чего-нибудь в руке, даже если буду просто потягивать напиток. Мне нужно это, чтобы успокоить нервы. Напиваться или даже просто быть слегка пьяным в другой стране, когда сама по себе, – не сама лучшая идея.
Я не вижу никаких признаков сцены, и, когда у меня в руке оказывается бокал дешевого вина, начинаю прокладывать себе путь сквозь L-образную комнату. Короткая ее сторона выводит меня во внутренний дворик с белыми гирляндами, уютными, но слишком яркими. Я выбираю столик рядом с импровизированной сценой, на которой парень в килте ставит барабанную установку.
Барабанщик садится, начиная слегка постукивать по барабанам, а толпа начинает хлопать и подходить ближе. Джеймс выходит из бистро, на спине висит гитара из вишневого дерева, а затем, ухмыляясь и подмигивая, он перебрасывает ее вперед.
Гейбл незаметно прокрадывается с опущенной головой. Он приседает, чтобы подключить микрофон к усилителю и настроить парочку индикаторов. Джеймс подходит к микрофону.
– Добрый вечер, Париж, – говорит он. – Мы – «The Elegant Noise», а вы по-любому сегодня прекрасно выглядите.
Толпа каким-то образом пришла в движение, чем закрыла мне весь обзор. Я встаю, но все еще ничего не могу увидеть. Когда «The Elegant Noise» начинает играть, я ставлю одну ногу на стул, вторую – на стол, а сама опираюсь на бетонную стену внутреннего дворика. Мне открывается идеальный вид, пока на меня не накричал менеджер.
Музыка кажется довольно приятной – рок вперемешку с медленным темпом, Джеймс скулит какую-то песню, которую не могу разобрать, но, признаться, я и не пытаюсь вслушиваться. Глазами мозг впитывает в себя каждый сантиметр Гейбла. У него темно-фиолетовая басс-гитара, струны которой парень перебирает со знанием дела. Кто-то рядом со мной выстукивает ритм, пока я смотрю, как пальцы Гейбла перемещаются вверх, вниз и вдоль грифа инструмента.
Он в черной рубашке на пуговицах с черным галстуком поверх черного пиджака. Монохромный черный против его смуглой кожи и темных волос дергает за что-то внутри меня. Гейбл выглядит как старинный джазовый исполнитель, который отправился в новый тур, как та самая зеленая бандана, которая держит его волосы. У меня такое чувство, что это его фишка.
Я не знаю, сколько длится шоу. Они играю неопределяемое количество песен, большинство из которых кажутся совсем одинаковыми. Джеймс заигрывает с толпой во время выступления, а затем оно заканчивается. Группа исчезает внутри бистро. Уже поздно, и толпа теперь жаждет хардкорной вечеринки.
И что я должна сейчас делать? Поехать домой? Попытаться найти Джеймса и Гейбла? Это то, что хочется сделать, но не хочется быть такой девушкой.
Я иду в дамскую комнату, так как мне это кажется хорошим местом для начала, а когда выхожу, нахожу Джеймса около двери, вовлеченным в восторженный разговор с девушкой, покрытой татуировками и пирсингом. Гейбл стоит в стороне, одна рука странно держит локоть второй руки, а нога выстукивает бешеный ритм.
Джеймс внезапно хватает меня за руку, когда я начинаю уходить. Девушка, с которой он продолжает говорить, бросает взглядом кинжалы в мою сторону.
– Привет, я рад тебя видеть! Тебе понравилось шоу?
– Оно было прекрасным, – отвечаю я парню и неуверенно показываю большие пальцы.
Джеймс возвращается к другой девушке, а я смотрю на Гейбла. Собирая в кучу всю смелость, я обхожу Джеймса и Девушку Панка, чтобы подойти к Гейблу, и пытаюсь улыбнуться, но думаю, что лицо просто сжимается в спазме.
– Привет, – говорю я.
Выражение лица Гейбла не сильно отличается от моего.
– Привет.
Он обут в черные крутые «конверсы» – круто – с нарисованным желтым цветом рисунком, который не могу разобрать.
– Что нарисовано желтым?
Он поднимает штанину. На боках кроссовок виднеется логотип Бэтмена.
– Очень круто, – запинаясь, говорю я.
В этот раз он улыбается.
– Спасибо.
Он говорит что-то еще, но из-за громкой музыки я ничего не слышу.
– Извини? – говорю я, наклоняясь к парню.
Он повторяет, но снова ничего не могу понять. Черт, он подумает, что я – слабоумная. Я трясу головой и делаю «прости-но-я-не-слышу-тебя» жест. Гейбл показывает, чтобы шла за ним.
В бистро заметно увеличилось число людей; мы должны расталкивать посетителей, чтобы расчистить дорогу. Это похоже на кукурузный лабиринт; если бы кукуруза была людьми, и с легкостью можно было бы увидеть выход из этого лабиринта, то кукуруза была бы слишком пьяна, чтобы выпустить тебя.
Наконец, мы доходим до двери, и Гейбл выталкивает меня наружу. Идет дождь, но капли настолько маленькие, что кажется, что это просто туман.
– Извини, но что ты там говорил? – выкрикиваю я.
Он смеется и поправляет выбившиеся из-под банданы волосы.
– Я спрашивал, не хочешь ли ты выйти наружу, но мы уже это сделали.
Я усмехаюсь и скрещиваю руки на груди. Хотелось бы мне, чтобы у меня был какой-нибудь напиток или что-то еще, чтобы знать, что делать с руками и не выглядеть при этом полной дурой.
– Тут намного лучше, – говорю ему. – Я на самом деле не фанатка громких мест с кучей людей.
– Как и я, – отвечает Гейбл. – Не могу расслышать ни единого слова собеседника.
Его акцент. Я должна сдерживать улыбку в пределах нормы. Я не хочу быть одной из этих американских девушек, которые, наверно, каждый день сходят с ума от его акцента.
– Иронично, – говорю я. – Принимая в расчет, что ты постоянно играешь в таких местах.
Гейбл пожимает плечами:
– Я просто сижу за барабанной установкой. Нет нужды слышать что-нибудь еще, пока играю, только басы. А услышать барабан никогда не проблема, серьезно, – смеясь, говорит парень. – Эм… тебе понравился концерт?
– Да, вы, парни, были хороши.
– Это была не лучшая наша ночь, – признается Гейбл. – Я наложал пару раз. Игра Джеймса напоминала кавардак – он всегда слишком сильно фокусируется на пении. Обычно мы выступаем лучше. Ненамного лучше, но… чуть-чуть.
– Возможно, меня просто легко впечатлить, – добавляю я, и мы оба смеемся.
– Извини, но я только что понял, что забыл твое имя, – морщась, говорит парень. – Я – Гейбл. Гейбл МакКендрик.
– Кейра Брэдвуд.
– Кейра, – повторяет он. – И ты из Сиэтла?
Мне нравится, как он произносит букву «Т» в слове Сиэтл.
– По правде говоря, я из Шорлайна, это где-то в двух километрах от Сиэтла.
– Довольно близко, – подмечает Гейбл. – А я на самом деле из Лита, но всегда округляю до Эдинбурга. Все равно остальные не имеют ни малейшего понятия о нем.
– Точно.
И после этого нам больше нечего сказать. Я потираю шею. Гейбл смеется, рассматривая свои ноги. Его зубы выглядывают из ранее закрытой улыбки. Они идеально прямые и белоснежные.
Слова просто выскакивают из моего рта:
– У тебя невероятные зубы.
Гейбл улыбается, но закрывает зубы губами.
– Эм-м, спасибо, – отвечает Гейбл. – Интересно, где Джеймс?
– Он разговаривал с той девушкой…
– Боже, тогда он может быть где угодно, – Гейбл снова слегка улыбается, но уже с закрытыми губами. – Может быть, он уже на полпути к Монако, если та девушка просто упомянет о нем.
Я смеюсь:
– Он немного бабник?
– Джеймс сделает все что угодно для представительницы женского пола. Он – раб своего золотистого ретривера Бетси.
Я смеюсь слегка громче, чем предполагала. Гейбл усмехается и немного откланяется, пытаясь заглянуть внутрь клуба поверх охранника.
– Не вижу его, – со вздохом говорит парень. – Попробую написать ему. – Он достается телефон и начинает быстро печатать. Через пару минут Гейбл поднимает глаза: – Говорит, и я цитирую: извинись за меня перед мисс Кейрой, потому что я не смогу к вам присоединиться в ближайшее время. – Гейбл снова вздыхает, убирая телефон. – И это конец сообщения.
– Он всегда такой? – спрашиваю я.
Тот кивает:
– Все то время, что мы знакомы.
– Насколько вы близки?
– На самом деле, не очень. Мы живем в одной комнате и вместе играем, но на этом все. Девушки – это его жизнь, моя – учеба.
Он не вдается в подробности, поэтому уточняю:
– Что ты учишь? Ты в колледже или?..
– В университете, – исправляет меня Гейбл. – Это у вас, американцев, колледжи.
Боже, какой я идиот.
Мы снова замолкаем. Он пинает тротуар кроссовками с Бэтменом. Без разговорчивого Джеймса я понимаю, что у нас с Гейблом нет ничего общего. Сердце оказывает в горле. Он такой красивый! Я не могу перестать смотреть на его губы и размышлять, настолько ли они мягкие, как выглядят. Его глаза начинают бешено рассматривать все вокруг. Я теряю его.
Со всем энтузиазмом, на который только способна, я спрашиваю:
– Что будем делать? Или тебе нужно идти? Или?..
– Нет, я никуда не тороплюсь, – отвечает Гейбл. – Только если ты не хочешь, чтобы я ушел.
– Я не хочу этого. – Мочки моих ушей начинаю гореть.
– Отлично, – улыбается он со все еще сжатыми губами. – Что будем делать?
– У меня нет никаких идей, – признаюсь я. – Что обычно делают…, – я достаю телефон и смотрю, сколько сейчас времени, – в Париже в одиннадцать вечера?
– Кто-то находит позднюю забегаловку, перекусывает что-нибудь, а потом идет на прогулку под дождем и просто наслаждается компанией милых американских девушек.
Функция сдерживания улыбки отключается.
– А у тебя большой опыт в получении удовольствия от компании милых американских девушек? – спрашиваю я. Смотри на меня, я флиртую!
Гейбл подмигивает. На самом деле подмигивает:
– Можно сказать, у меня это в первый раз.
Гейбл никогда не пробовал блинов с Нутеллой.
– Как ты мог? – спрашиваю я. – Как ты смог позволить себе быть в Париже и не съесть блина с Нутеллой? Ты вообще понимаешь, что это такое? Нутелла? Блин? А теперь сложи их вместе!
– Я знаю, – говорит он, продолжая изучать меню блинной. – Просто я всегда в настроении съесть что-нибудь соленое. Ветчина с сыром, стейк или что-то в этом роде. Не могу удержаться.
– А я всегда в настроении для сладкого. Даже во время ужина.
– Десерт на ужин? – смотрит на меня Гейбл, в удивлении приподняв одну бровь. – Ты чокнутая.
– Ты никогда не ел десерт на ужин, серьезно? А что насчет завтрака на ужин?
Он качает головой, пытаясь прикинуться серьезным.
– Американская система образования еще хуже, чем я себе представлял.
Гейблу приносят медовую ветчину и капиколли3 со швейцарским сыром и тонной зелени, а я получаю свою Нутеллу и поливаю ей даже бананы. Мы сидим за маленьким столиком в крошечном магазинчике – интересно, были ли когда-нибудь блинные по размерам превосходящим спичечный коробок? – и начинаем разворачивать пластиковые столовые приборы. Я смотрю на блин Гейбла, и вижу, что парень разглядывает мой.
– Может, поделимся? – предлагаю я. – Ты знаешь, что хочешь этого. Как и я.
– О, правда? – спрашивает Гейбл, смеясь. – Что ж, тогда…
Он хватает своей вилкой с моей тарелки кусочек блина, который я уже отрезала для себя.
– Ладно, тогда я стащу вот этот сочный кусочек ветчины. И эту хрустящую часть.
– Будьте моим гостем, мадам. Цель моей жизни – служить вам.
Я смеюсь, потому что шутка, однако часть меня немного сбита с толку. Часть меня надеется, что его шутки – это просто маска. Может, он чувствует то же самое блаженство, что и я? Может, впервые в жизни, я нравлюсь милому парню так же сильно, как и он мне?
Мой внутренний реалист говорит, чтобы я спустилась на землю. Гейбл сам по себе очаровательный и забавный парень, и он не пытается быть таким только для меня. Хоть раз в жизни мне нужно просто жить настоящим, а не вечно подпитывать свои большие надежды.
– Это действительно круто, – говорит он после первого кусочка бананово-нутелльной вкуснятины. Его рука касается моей, пока он крадет очередной кусочек блина.
Я напряженно сглатываю. Как это может быть простой случайностью?
Прекрати. Прекрати во всем искать знаки того, нравишься ты ему или нет.
– Закусочный налог, – говорю я, пока стаскиваю очередной кусочек его блина.
– Закусочный налог?
– Так говорит моя мама, когда стаскивает что-нибудь с моей тарелки или с тарелки брата.
– Гениально. Моя мама просто извинилась бы и не обратила бы внимания на то, какие глубокие психологические шрамы оставил бы после себя ее поступок.
– Мамы, ведь так?
Гейбл кивает и возвращается к поеданию своего блина.
Я хочу задать ему кучу вопросов: Твоя мама тоже становится сумасшедшей, когда ты уезжаешь за границу? Что из себя представляет Эдинбург? У тебя осталась там девушка или просто кто-то, кто нравится? Но мой внутренний реалист говорит мне не делать этого. Слишком много, слишком скоро, с кем-то, с кем ты вряд ли встретишься снова. Забудь обо всей этой давай-познакомимся ерунде и просто веселись. К тому же, спрашивать о чьей-то маме спустя пару часов после знакомства – это навязчиво и странно.
Поэтому я задаю нейтральный вопрос:
– И что ты изучаешь?
Гейбл пожимает плечами:
– Просто слушаю разные лекции. «Изучаю свои возможности», как любит называть это консультант. Все правильно, если бы это не было состоянием, в котором я нахожусь вот уже два года.
Если он в колледже – университете – вот уже два года, это значит, что ему сколько... девятнадцать? Двадцать?
– Я просто не могу остановиться на каком-то одном предмете. Интересуюсь всем и ничем. Понимаешь? Мне нравится слишком много разных областей, поэтому если бы я выбрал что-то одно и остановился на этом предмете, то все остальные части моего мозга перестали бы работать.
– Кажется, я знаю, что ты имеешь ввиду, – отвечаю я. – Иногда мне хочется прожить десять или двадцать жизней, которые помогут выучить все, что я хочу.
– И что ты хочешь выучить?
– Французский. Потом, я думаю, немецкий, а после него, полагаю, архитектура, в основном готическая, но еще мне нравится барокко и рококо. Мне бы хотелось заниматься чем-то вроде сохранения искусства. Если только я не решу пойти учиться на бухгалтера или адвоката, а я могу так сделать. По крайней мере, там больше платят.
Гейбл смеется все еще не показывая свои идеальные зубы.
– Звучит так, будто ты уже все решила. Уверен, у тебя все получится в независимости от того, что ты выберешь.
– А я вот не настолько уверена, – говорю я, вздыхая. – В любом случае, что у тебя за интересы такие несовместимые?
– Физика была моим любимым предметом. Наравне с музыкой. В школе я все время играл на басах. Еще мне интересна горнодобывающая промышленность, потому что па проработал в шахтах всю свою жизнь. Я еще люблю рисовать, но почему, объяснить тебе не могу, потому что сам не знаю.
– Ты не должен объяснять. Я не могу объяснить, почему я так одержима языками, на которых едва могу говорить.
Я говорю это и в то же самое время думаю обо всех тех разах, когда говорила на французском во время этого путешествия, и, признаюсь, немного раздулась от гордости. Мне на самом деле удалось с ним справиться. Все эти занятия, сеансы и языковые приложения на телефоне (не говоря уже о затраченном времени и усилиях), не прошли даром.
– Ты хочешь учиться, – говорит Гейбл, – чтобы понимать. Чтобы заводить больше знакомств. Чтобы дать себе больше возможностей увидеть мир и найти свое место в нем. Возможно, создать для себя место в этом мире. Неплохо звучит?
– Да, думаю, что да, – отвечаю я, пристально разглядывая тарелку. Моя грудь наполнена теплотой. Он понял меня тогда, когда даже я себя не понимала.
Мы доедаем блины в тишине. Не могу сказать, странно это или нет. Возможно, я была слишком любопытной. У меня настолько мало опыта в общении, что я не могу сказать, правильно ли спрашивать о чьих-то глубоких увлечениях на первой же встрече.
Гейбл погладывает на меня и осторожно улыбается. Я улыбаюсь ему в ответ.
– Ну? – спрашивает он.
Я снова смотрю на часы. Немного за полночь.
– Уже довольно поздно, – признаюсь я.
Он смотрит на телефон:
– Боже, ты права. Я даже не знаю, где ты остановилась и с кем ты путешествуешь. Должно быть, они ждут твоего возвращения.
– Нет, нет, все в порядке, – отвечаю я, поднимаясь из-за стола. Гейбл следует моему примеру. – Мы путешествуем вдвоем с братом, никаких родителей. Думаю, я уже должна вернуться к нему.
– Где ты остановилась?
– Тринадцатый округ, – слегка смущенная отвечаю я ему на французском.
Гейбл в удивлении вытаращивает глаза:
– Это довольно далеко. Пойдем, я доведу тебя до метро. Тебе нужна помощь с поиском нужного поезда?
– Нет, я эксперт в этом.
– Конечно.
Мы выходим из блинной и делаем пару шагов вниз по улице, когда Гейбл спрашивает меня:
– Как давно ты в городе?
– Уже почти неделю.
– Не сильно много времени, чтобы стать экспертом. Это твой первый раз в Париже?
– Да. Когда ты хочешь что-то выучить, ты быстро этому учишься.
Он тихо смеется, и остаток прогулки мы проводим в тишине. Слегка моросит, но все вокруг ведут себя так, будто никогда раньше не видели дождя. Множество зонтов, а также газет и журналов, поднятых над головами. Громко стучат каблуки, когда женщины перебегают от одного дверного проема к другому. Я девушка с северо-запада, для меня это пустяки.
– В Париже раньше никогда не было дождя? – спрашиваю я, когда мимо нас, визжа, проносится женщина.
– Сиэтл довольно дождливый, да? – вопросом на вопрос отвечает Гейбл.
– Это в значительной степени определяет характеристику района, – отвечаю я. – Стефани Майер обязана своим состоянием тихоокеанской северо-западной погоде.
– Что?
– Оу, знаешь, автор «Сумерек»? Мрачная погода является отличительным знаком этой серии.
Я смотрю на Гейбла и вижу, что он смотрит на меня.
– Ты же не фанат «Сумерек»?
– Нет, нет! – смеясь, отвечаю я. – Я просто живу в штате Вашингтон. Ты не можешь убежать от этого. Это становится индустрией.
– Серьезно?
– Мои родственники живут в Форксе и летом работают гидами по местам из «Сумерек». Без шуток.
Гейбл присвистывает:
– Как Гарри Поттер. После появления Хогвартса в замках Шотландии значительно увеличилось количество туристов.
– Я знаю, в какой вселенной я бы предпочла жить, – говорю я.
– Определенно. Вампиры намного горячее волшебников.
– Ни за что! Гарри Поттер побеждает. Очевидно же.
– Поспорю, что ты фанатка этих оборотней, которые постоянно ходят без рубашки.
– Хочешь, чтобы мое ожерелье Рейвенкло послужило доказательством? – предлагаю я. – Оно в моем чемодане, я могу показать тебе.
А потом я закрываю рот рукой, чтобы не сказать что-нибудь еще, что можно рассматривать, как завуалированное приглашение зайти ко мне в номер. К счастью, мы дошли до метро. Спускаемся по лестнице, показываем наши пропуска, а затем оказываемся в переходе. Мне нужно идти на восток, Гейблу – на запад.
– Что ж, Кейра…
– Да, мистер МакКендрик?
Он стоит, держа руки в карманах, затем немного отходит, и корчит мне рожицу. Я показываю язык. Он протягивает ко мне свой палец, будто он собирается тыкнуть им, и в самую последнюю секунду он на самом деле дает мне пальцем по носу. Из меня вырывается искренний смешок.
– Я хочу увидеть тебя снова, – просто говорит он.
– Я тоже хочу с тобой еще раз увидеться.
– Завтра?
– Да.
Мы обмениваемся никами из TextAnywhere.
– Готово? – спрашивает Гейбл. – Я напишу тебе завтра, и мы что-нибудь придумаем.
– Договорились.
– Отлично.
Мы просто стоим там, улыбаемся друг другу и не делаем ни одного шага в сторону коридоров, по которым мы должны идти прямо сейчас. Мне нужно идти; ему нужно идти. Но никто из нас не двигается.
– Ну… – он неловко протягивает руки. – Обнимашки?
Я смеюсь и иду в его объятия. Моя голова едва доходит ему до плеча. Это сексуально.
– Увидимся завтра, – говорит Гейбл.
Я машу рукой и отступаю по направлению к восточному коридору. Он идет на запад и вскоре скрывается из виду.
Весь мой путь обратно к тринадцатому округу кажется, будто я иду по облакам. Когда я прихожу домой, Леви все еще смотрит телевизор. В комнате пахнет чем-то протухшим, словно запах тела и старых носков.
– Привет, – говорю я, бросая кошелек и куртку на стул, и открываю окно.
– Тебя не было чертову вечность.
– Ну, я около часа посмотрела, как играет группа, а потом у меня был ужин и прогулка с Гейблом. И я не говорю про метро туда и обратно.
Леви пристально смотрит на меня:
– Кто такой Гейбл? Этот хипстер, который не затыкается?
– Нет, другой, стеснительный парень.
– Черный?
– Ага.
– Хах, – Леви отворачивается обратно к телевизору, где показывают какой-то детектив на французском. – Никогда бы не подумал, что это твой тип парней.
Я даже не знаю, что ему ответить:
– Что за на хрен, Леви?
– Что? – спрашивает брат. – Это не расизм.
– Нет, попахивает расизмом.
– Я просто говорю, что обычно тебе нравятся худые французские парни. Не черные.
Я чуть не взрываюсь:
– Я… Я не могу поверить, что должна говорить тебе, чтобы ты не говорил таких вещей, Леви.
– Почему нет? Это правда.
Я игнорирую брата и иду в ванну, громко хлопая за собой дверью. Я брызгаю водой себе в лицо и долго стою около раковины, позволяя каплям скатываться вниз. То, как он сказал это, – это так… необдуманно. Дерзко. Наивно.
И это именно то, какой Леви на самом деле. Защищенный. Странный. Определенно наивный.
Его баночки с таблетками стоят в ряд на полочке и выглядят такими невинными. В миллионный раз я спрашиваю себя, что они на самом деле делают с Леви. Я закрываю глаза и представляю его в детстве, бегущим через года к сегодняшнему дню. За эти годы он изменился. Сначала он был счастливым, гиперсчастливым. Затем он стал мрачным, угрюмым и обидчивым, как сейчас. Я помню гнев, к которому он был склонен, и недели, когда в подвале стояла полная тишина. Какой Леви стал от этих таблеток? Где заканчивает он и начинается лечение? Они превращают его из зомби в злобного оживленного Леви или с точностью наоборот?
«Что реально?», – спрашиваю я у таблеток, но они не отвечают.
Я в тупике.
Я нахожу его блюдце для таблеток около унитаза. Подбираю его и ставлю рядом с таблетками.
– Я нашла твою штуку для таблеток на полу, – говорю я брату после того, как закончила переодеваться в пижаму и почистила зубы. – Пожалуйста, лучше смотри за своими дурацкими вещами.
Леви ворчит. Он выключает телевизор и начинает играть с будильником. Я ныряю в кровать, даже не утруждаясь задать Леви вопрос, на сколько он его заводит. Я проснусь тогда, когда захочу.
Будильник звонит в семь. Придурок.
Я жду, пока Леви его выключит, но он не шевелится. Он лежит, свернувшись в клубок, и похрапывает. Я встаю и выключаю будильник.
Я жду еще немного, но Леви не встает даже тогда, когда комната полностью заполняется солнечным светом. Пекарня уже открыта. Мне нужен круассан. Я похожа на самонаводящегося робота, когда мчусь на велосипеде по улице за новой порцией хлеба. Не важно. Единственная вещь, которая имеет значение, теплая, вкусная и маслянистая.
Когда я захожу, Марго занята тем, что устраивает поднос с круассанами за стеклянным прилавком. Она улыбается при виде меня.
– Добро утро, – говорит она. – Круассанов?
Мне нравится, что она уже так хорошо меня знает.
– Да, пожалуйста!
Она дает мне два самых горячих, самых свежих шоколадных круссана и печенье с джемом в качестве бонуса и говорит мне присесть, пока она приготовит «кофейное произведение искусства». Ее слова, не мои. Я усаживаюсь за столик и достаю телефон. TextAnywhere показывает, что у меня есть новое сообщение.
Доброе утро, мисс, – пишет мне Гейбл. – Надеюсь, ты хорошо спала.
Я улыбаюсь.
Мне отлично спалось, спасибо, сэр :)
– Леви все еще в кровати? – спрашивает меня Марго. – Мне упаковать ему несколько сладостей?
– Да, пожалуйста.
Чем мы сегодня займемся? – пишет мне Гейбл, когда я решаю проверить свой телефон, пока поднимаюсь в лифте с пакетом вкусняшек для Леви.
Без понятия, – отвечаю я.
Ты уже была в катакомбах?
Что?
Отлично, я знаю, что мы сегодня будем делать.
Звучит немного зловеще. Катакомбы? Думаю, я могла где-то слышать, что в Париже есть система подземных туннелей или что-то в этом роде, но я не могу вспомнить. Я стучу в дверь нашей комнаты, но Леви не отвечает.
– Это я, – кричу я и снова стучу. – У меня заняты руки, открой дверь.
Ничего.
Мне приходится поставить на пол пакет со сладостями, порыться в поисках ключа и самой открыть дверь.
– Боже, лентяй, не мог даже…
Леви все еще спит. Уже восемь утра. Это странно. Он почти постоянно встает в это время, но вот он лежит, похрапывая. Я ставлю пакет со сладостями на прикроватный столик и пытаюсь встряхнуть его, но это не работает. Он просто лежит, скрученный в клубок. Я почти уверена, что в прошлой жизни он был ежиком. Я вздыхаю, пытаясь сделать это как можно громче. Может, это подтолкнет его к действию, если он притворяется и на самом деле слышит меня. Но по-прежнему никаких результатов.
Я включаю телевизор и сажусь рядом с братом. Телевизор работает на большой громкости, но это все равно не помогает разбудить Леви. Я смотрю утреннее ток-шоу, потом новости, а ближе к одиннадцати я пишу Гейблу:
Мой брат отказывается просыпаться.
Он пойдет с нами?
Ну нет. И, вероятнее всего, он бы не захотел, и если бы пошел с нами, то он был бы несчастным все это время.
Мы можем пойти без него, а потом ты вернешься к нему на ланч, – пишет мне Гейбл.
На меня накатывает волна облегчения. Да, это звучит идеально. Пойти немного прогуляться и вернуться вовремя к ланчу. Я хватаю блокнот и ручку из отеля и пишу Леви записку: вышла немного прогуляться, вернусь к 2 – Кейра.
