Текст книги "Однажды в Париже (СИ)"

Автор книги: Ребекка Кристиансен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Если Леви приехал сюда, был ли он разочарован? Возможно, он искал какую-то реликвию, относящуюся к американской истории, что-то знакомое в Париже. Здесь ничего нет, кроме обычных для Елисейских полей домов. Я представляю, как он смотрит на Триумфальную арку, расположенную немного дальше, и ощущает то же самое, что и я.

Конечно, у него было то же чувство. Это словно гравитация.

Улица пуста, а арка далеко отсюда. Очень далеко. Я иду вдоль домов и чувствую себя призраком, утренним серым голубем. Наконец, входит солнце и окутывает все и всех теплым светом.

Вокруг меня оживает Париж. Покупатели выходят из метро, словно суслики, которые выскакивают из-под земли. Автомобили едут во всех направлениях, кружат на кольцевых перекрестках. Уличный музыкант играет на аккордеоне «Can You Feel the Love Tonight?», и я бросаю в его шляпу евро.

К тому времени, как дохожу до арки, я прилично вспотела. Поблизости уже припаркованы туристические автобусы, туристы переходят кольцевой перекресток, чтобы встать под аркой. Люди позируют, показывают руками знаки мира и неловко улыбаются.

Триумфальная арка ослепительно яркая. Солнце отражается в белых камнях памятника и подсвечивает резные изображения Победы. Прогуливаясь под аркой, куда не попадает солнце, я спрашиваю себя, правильно ли я догадалась или же я просто обманываю себя.

Я скучаю по Леви. Даже не смотря на то, что большую часть времени он ворчал. И, эй, на что будет похож наш мир, если никто не будет на него смотреть под критическим углом? Если бы никто и никогда не показывал на дерьмовые вещи, мы бы просто застыли в постоянном идиотском восхищении. И больше ничего бы не получилось.

Нам нужна здоровая доза цинизма. А циникам хоть иногда нужно получать здоровую дозу восхищения. Мы с Леви идеальная пара. Мы уравниваем друг друга. Мы нужны друг другу.

А затем я вижу его.

Леви сидит на одной из скамеек, расположенных вдоль кольцевого перекрестка, щурится на солнце, а руки, как обычно, спрятаны в карманах. Он не увидел меня.

Мой мозг отключается. Тело берет инициативу в свои руки.

Я нахожу ближайший переход и жду, пока машины остановятся. Но они этого не делают.

Не могу его потерять. Я не могу дать Леви уйти и в этот раз.

Я бегу. Проскакиваю перед автомобилями, вынуждая водителей надавить на тормоза. Я обхожу сзади машины, когда одна из них преграждает мне путь. Это словно игра Frogger: высокоскоростная и с высокими ставками. Или шашки, где я пытаюсь предугадать ходы машин. Шашки, когда я чуть ли не перепрыгиваю капоты останавливающихся передо мной машин. Музыкальные стулья, в которых все преследуют меня.

На долю секунды я теряю Леви из вида. Он поднялся со скамейки и побрел в парк. Мое сердце выпрыгивает из меня – он не может уйти от меня.

На меня чуть не наезжают; женщина за рулем «умной» машины начинает мне сигналить, а я как раз вовремя оказываюсь в безопасном месте на тротуаре, но цепляюсь носком за бордюр и падаю.

Я приземляюсь на правую руку и слышу хруст. Мои руки скользят по цементу. Они кровоточат, а в ранках застряли кусочки гравия. Колени саднят, джинсы порваны. Проходит минута, прежде чем мое дыхание возвращается, и я могу встать.

– Все в порядке? – спрашивает меня чей-то голос. – Ой, да у тебя кровь!

– Все в порядке, – повторяю я. – Я в порядке, в порядке…

Я осматриваюсь в поисках Леви. Черт, я не могу снова его потерять. Вот его скамейка, а в этом направлении он пошел…

Оу.

Леви остановился. Он, прищурившись, смотрит на меня, все еще находясь на расстоянии примерно ста футов, одетый в футболку, треники и сапоги. Не отворачивайся, Леви. Не беги. Не надо, не…

Он не делает этого.

Я вскакиваю на ноги, смахиваю с рук гравий, – огромная ошибка, мое запястье взрывается от боли, – и иду к Леви. Я боюсь к нему подойти, но мои ноги идут вперед, а потом я вообще перехожу на бег. Он и бровью не ведет. Если бы это был фильм, саундтрек на этом моменте достиг бы крещендо. Я бы бежала в замедленной съемке, а лицо было бы застывшим в агонии. По инерции я бы врезалась в Леви, и он бы обнял меня медвежьим объятием и сказал бы что-нибудь глупое, например, «Хэй, систер!». При виде нас у многих прохожих потеплело бы на сердце.

В действительности же я останавливаюсь напротив Леви вся в крови и с одышкой. Мои колени горят от боли.

Леви моргает.

– Ты видел, как меня чуть не сбила «умная» машина?

Леви ничего не говорит.

– Я бы дала ему восемь из десяти, – говорю я, все еще задыхаясь.

По лицу Леви все еще невозможно ничего прочитать.

– Я рада тебя увидеть, – произношу я. – Я так волновалась, Леви.

Ничего.

Я отворачиваюсь и смотрю на Триумфальную арку, которая, каким-то непонятным образом, кажется еще больше на расстоянии.

– Это довольно здорово, а?

Ничего.

– Мы должны были приехать сюда раньше.

Все еще тишина. Между нами летает столько вопросов. Глаза Леви затуманены, и я вспоминаю: он не принимал никаких лекарств. Мне кажется, что я иду по острию бритвы.

Мое запястье словно горит изнутри. С руки стекает капля крови и оставляет пятно на тротуаре около моей ноги.

– Хм, кажется, мне нужна медицинская помощь, – говорю я капельке.

Леви все еще ничего не говорит.

– Но сначала я должна позвонить маме, – кусая губы, озвучиваю я свои планы. – Они с Джошем здесь, в Париже.

Леви моргает. Я не уверена, услышал ли он меня. Он сидит на скамейке и продолжает смотреть на арку, с таким невинным видом, будто ему нет никакого дела до всего остального мира. Я сажусь рядом с ним, словно зомби, держа руки перед собой, чтобы не запачкать кровью одежду.

Я не могу вытащить телефон из-за запястья, а еще мне не хочется нарушать тишину. Так что я просто продолжаю сидеть. Прохожие довольно забавно смотрят на нас. Я хочу попросить у них помощи. Я хочу, чтобы кто-нибудь спросил, в порядке ли я, а я бы ответила, что нет, и попросила бы достать телефон и позвонить маме. Возможно, кто-то узнает в Леви мальчика с листовки (пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста). Я могу увидеть, как его угрюмое лицо смотрит на нас с фонарного столба парой метров дальше. Собака останавливается, чтобы справить нужду около столба, а ее хозяин стоит рядом, озираясь. Я хочу, чтобы он посмотрел на плакат, а затем на нас. Постер, потом мы, пожалуйста, сэр.

Мужчина смотрит на меня, потому что я откровенно уставилась на него. Собака закончила свои дела и закапывает лужицу, готовая идти дальше, но я одними губами шепчу «Помоги!». Человек морщится и наклоняет голову. Я показываю своей кровоточащей рукой на плакат рядом с ним. Мужчина бледнеет при виде крови, а я продолжаю показывать на листовку, пока он, наконец, не смотрит куда нужно.

Мужчина складывает факты вместе и достает телефон. Он звонит по номеру, указанному в листовке, и недолго говорит на французском. Я могу разобрать имя брата, а еще слова «Триумфальная арка, с девочкой… его сестра? Да, возможно…».

Он поворачивает телефон, после того как дал больше объяснений. Я благодарно улыбаюсь, а он кивает в ответ. Его собака живо интересуется травой на дороге; хозяин бросает мячик маленькому терьеру до тех пор, пока не приезжает полиция.

Когда приходят полицейские, громко разговаривая, и сажают нас с Леви в полицейскую машину, мне кажется, что я, наконец, отошла от обрыва, около которого стояла несколько часов, даже дней.

Леви теперь в безопасности в наших руках.

Это все, чего я хотела все это время, но, когда приезжает полиция, у меня появляется страх того, что Леви начнет волноваться. Разозлится, расстроится от всего этого шума и обернется против меня. Он не поймет, что я должна была это сделать. Он ничего из этого не поймет. Это мой страх.

Что на самом деле происходит? Леви сотрудничает. Никакой борьбы. Никакого любопытства относительно того, что происходит. Он просто берет меня за руку и идет за мной. Он зомби.

Леви прислоняет голову к окну машины, когда мы разгоняемся, и я замечаю что-то у него в руке. Я осторожно достаю.

Кусочек бумаги из отеля с нацарапанными мною словами: Вышла немного прогуляться, вернусь к 2 – Кейра.

Глава 20

В больнице врачи куда-то увели Леви, оставив меня одну в приемном покое, где какой-то доктор взглянул на мое запястье и констатировал растяжение связок. Пока медсестра его перевязывала, мое колено начало трясти. Медсестра закатала штанину и сразу же позвала доктора. Похоже, коленная чашечка решила съехать со своего постоянного места жительства. Доктор с легкостью вернул ее на место. А меня вырвало в мусорную корзину.

А потом они оставили меня одну и пошли ждать маму и Джоша в ординаторскую. Теперь я осталась наедине со словами:

Скажи Кейре, что она самая лучшая сестра и что я люблю ее.

Думаю, что я ей больше не нравлюсь.

Вышла немного прогуляться, вернусь к 2.

Самая лучшая сестра. Леви, похоже, на самом деле ошибался.

Когда мама с Джошем, наконец, приезжают в больницу, мама идет к Леви, а Джош остается со мной.

– Привет, Король Тат, – говорит отчим, кивком показывая на повязки.

Я окидываю его взглядом, а он хихикает в своей неподражаемой манере.

– Я просто прикалываюсь, малыш, – отвечает Джош на мой немой укор. Он сидит на стуле около моей кровати и выдыхает, вероятно, самое длинное дыхание, которое я когда-либо слышала. – Боже, какое облегчение, что я снова могу шутить.

– Как он? – спрашиваю я, боясь услышать ответ.

– Леви пока спит и, вероятно, будет спать еще какое-то время. Он замерз и не может перестать дрожать. И Леви повышают уровень лекарств в крови. Но, скорее всего, он будет в порядке.

Теперь наступает мой черед сделать самый глубокий вздох в истории человечества.

– Я была такой глупой, Джош, – шепотом говорю я. – Это была…

– Не заставляй меня слушать, как ты говоришь, что это была твоя ошибка. Это не так.

– Но…

– И я не дам сказать тебе это каким-нибудь другим способом, Кейра. Леви сам принял решение не принимать лекарства. Ты не смогла бы контролировать это, даже если бы пыталась.

– Но я могла быть там, – шепчу я в ладони. – Я должна была быть там. Вместо этого мне хотелось провести время с каким-то глупым парнем. У него… У Леви было это в руке, когда я нашла его.

Я засовываю свою глупую и лживую записку в руку Джоша.

– Я опоздала. Должно быть, он пошел меня искать.

Джош, скрестив брови, перечитывает записку снова и снова. Могу сказать, что он сейчас взбесится. Накричит на меня.

– Эй, – говорит отчим мягким голосом. Я понимаю, что слезы текут ручьем по моему лицу. – Не плачь, Кейра. Никто не будет винить тебя за желание провести время с парнем. Конечно, возможно, ты могла бы поступить иначе, но у нас нет машины времени.

Я шмыгаю носом.

– Он был таким… таким другим, когда я нашла его. Как призрак.

– Это не ты сделала с ним, Кейра. Его собственный мозг сделал Леви таким. Не вини себя за это.

– Не говори этого при маме, – предупреждаю я Джоша, вытирая слезы повязкой. – Уверена, что она хочет убить меня.

– Смотри. – Джош замолкает. – Нет, серьезно, посмотри на меня.

Я делаю, как он говорит. Его глаза такие большие и честные. В миллионный раз я произношу беззвучную молитву, благодаря за то, что мама его встретила.

– Она на тебя не злится.

– Откуда ты знаешь?

– Потому, что ты делала, когда вся эта каша заварилась? Ты искала его. Ты не теряла надежды.

– Но ведь это очевидно, – отвечаю я. – Кто бы сдался? «О, смотрите, похоже, мой братец пропал, я сейчас лягу и умру».

– Кейра, будь серьезной.

Любой человек был бы полной задницей, если бы не сделал этих элементарных вещей, которые сделала я. На самом деле, я могла бы сделать гораздо больше. Не разочаровываться в Леви, в химических процессах в его мозгу. Быть более чуткой. Понять, что он был больным все это время. Зомби Леви, которого я увидела сегодня? Он был им на протяжении многих лет. Если бы я раньше почувствовала свою ошибку и проводила бы с ним больше времени, чего он так отчаянно хотел, возможно, он бы не предпринял попытку самоубийства. Ему бы было намного лучше.

– Все, о чем я прошу, это перестать винить себя за то, что ты просто человек, – говорит Джош. – Мы не могли просить от тебя большего.

Я не согласна, но молчу.

Джош аккуратно хлопает меня по ноге, стараясь не задеть колено:

– Если здесь и есть чья-то ошибка, то только моя.

– Эй, если я не должна винить себя за случившееся, то ты и подавно.

– Нет, серьезно, – говорит отчим. – Я знаю, что Леви постоянно возмущал меня. Он почти не признавал меня вот уже сколько лет? Я должен был попытаться изменить его. Попытаться изменить его отношение ко мне.

Я никогда раньше не слышала дрожи в голосе Джоша. Прямо сейчас, когда его глаза отчаянно бегали по покрывалу на моей кровати, будто на нем были написаны ответы, я впервые увидела его в нервном состоянии. Эта неопределенность в глазах не его. Я так сильно трясу головой, что мне становится больно.

– Не имеет значения, что думает Леви, – говорю я. – Ты самое лучшее, что когда-либо происходило с кем-нибудь из нас. Я годами пыталась переубедить его.

Джош кивает и скромно улыбается:

– Продолжай в том же духе. Ты единственная, кого послушает Леви.

Я наклоняюсь и обнимаю Джоша.

– В конце концов, я изменю его отношение к тебе. Обещаю.

Я не знаю, нахожусь я все еще в больнице из-за своих ран или потому что врачи все еще работают с Леви. Джош остается со мной, пытаясь развлекать меня, но я не вижу маму еще несколько часов. Когда она, наконец, подходит к моему завешенному шторами пространству, я вижу ее впалые глаза, красные от слез, и растрепанный больше обычного конский хвост. Джош встает и берет ее за руку.

– Какие новости? – спрашивает отчим.

– Работа крови нормализовалась, – отвечает срывающимся голосом мама. – Он… он не принимал свои лекарства, вероятно, с того времени, как его выписали из больницы. Он смывал таблетки неделями.

Я не даю ей больше ничего сказать.

– Тебе не нужно говорить, что это все моя ошибка.

Мама смотрит на меня. Наступает мертвая тишина.

Я продолжаю:

– Поверь, я это знаю, черт подери. Как, ты думаешь, я себя чувствую, зная, что ты была права? Мне нельзя доверять Леви – да мне даже саму себя доверять нельзя. Все это путешествие я была в двух шагах от психического расстройства. Как, черт возьми, я могла позаботиться о Леви?

Я понимаю, чего я так долго боялась, только когда слова вырываются изо рта. Глаза наполняются слезами. Мама молчит. Слезы мешают мне отчетливо ее видеть.

– Я сказал ей, Аманда, – шепотом говорит Джош. – Я сказал, что это не ее ошибка, что мы не виним ее, но…

Мама разворачивается и уходит, скрипя обувью по больничному линолеуму. Я хватаю с кровати тонкую подушку, закрываю лицо, и что есть мочи кричу в нее. Но подушка не поглощает звук ни на каплю.

– Кейра, все в порядке, – Джош сидит рядом со мной, приобнимая за плечи. – На нее сейчас свалилось слишком много переживаний. Ей нужно время, чтобы со всем разобраться.

Слезы и сопли впитываются в подушку. Немного времени? Я думаю, что даже тысячелетия ничего не изменят в нашей чертовой ситуации.

– Ты слишком строга к себе, – говорит Джош. – Дай себе небольшую поблажку, ладно, малыш? Так тяжело слушать, как ты винишь себя во всем произошедшем.

Я киваю. Джош еще раз сжимает плечо.

– Хочешь багета? – спрашивает он, доставая из ниоткуда половину багета, завернутого в пакет. – Сначала я был настроен скептически, но, боже, я не ел нормального хлеба с тех пор, как мы здесь. Это полное дерьмо.

Мои губы изгибаются в подобие улыбки. Я отрываю кусок чуть засохшего хлеба. Он безвкусный, но я все равно жую это нечто и глотаю. Я сделаю что угодно для родителя, который сидел рядом со мной во время моей истерики, а не убежал прочь из комнаты.

Мне удается провалиться в сон, полный больничных шумов. Когда я нахожусь в полусонном состоянии, то понимаю, что что-то тяжелое приземляется на край кровати. Чья-то рука сжимает мое плечо, и я открываю глаза.

Это мама.

– Ты в порядке, малыш? – спрашивает она. Она заправляет выбившуюся прядь волос мне за ухо и в том месте, где ее рука коснулась меня, кожу жжет, словно от укуса.

Я сажусь. Она выглядит измученной, словно миллион забот приземлился на ее плечи, а ее тело просто переваривает их всех. Волосы, собранные в вечный конский хвост, жирные, кожа какого-то земельного цвета, ее глаза красные и распухшие от слез. Мама выглядела точно так же, когда она по нашим с Леви приказаниям катала нас по городу и слушала наши крики, когда в супермаркете она не покупала нам того, чего мы хотели. Мой мозг кричит: будь осторожна, крики неизбежны, но мама нерешительно улыбается. Мне.

Что-то внутри меня ломается, как плотина. Когда мама протягивает мне руки, я с радостью позволяю ей обнять меня. Я тону в этих объятиях. Она качает меня взад и вперед, и мне хочется все ей рассказать. О каждом, даже самом маленьком беспокойстве, которое у меня было в этом путешествии, о каждой неуверенности, которая когда-либо поселялась у меня в мозгу; я хочу выложить это все, чтобы все мои страхи превратились в пыль под ее нежными руками, которые теперь гладят меня по голове.

– Мне жаль, что я ушла, – шепчет мама.

– Все в порядке, – отвечаю я, потому что именно так я и должна была ответить, даже если эти слова являются ложью.

– Нет, это не так. Я была такой злой на всю эту ситуацию с Леви, а когда ты стала обвинять меня в том, что я виню тебя за все произошедшее, я разозлилась еще больше и не могла говорить. Я разозлилась не на тебя, – поспешного заверяет мама. – На себя.

– На себя?

Я чувствую, как она кивает:

– Потому что в прошлом я винила тебя. Я закрывала глаза на тебя, особенно несколько последних месяцев. Я убедила себя, что помогать Леви было самое важное. Я… Я видела, что у нас с тобой есть проблемы, но я… в общем, я делала вид, что все в порядке. Часть меня думала, что ты должна сама разобраться со своими проблемами, а теперь я понимаю, как глупо с моей стороны было так думать.

Я хочу сказать ей, что все в порядке, чтобы она не волновалась об этом, но я могу только сидеть на кровати, ошарашенная ее словами.

– Ты напомнила мне меня саму, Кейра, – признается мама. – В большей степени, чем я могла предположить. Ты так сильно боролась, что истощила саму себя и попросила о помощи только тогда, когда было почти слишком поздно. Ты винила себя за все, ты бросила саму себя в огонь. Это расстраивает меня, потому что я сама всегда поступала точно также. Моим инстинктом было злиться на тебя, вместо того, чтобы научить тебя не винить себя за все.

Это похоже на то, как если бы она читала эти слова из какой-то книги, но правдивость ее слов оседает во мне, словно питательная еда. Ее честность ощущается как удар под дых – в хорошем смысле, если такое возможно. У меня нет никаких мыслей о том, что ей ответить, поэтому я просто говорю:

– Все в порядке, мам.

– Нет, не в порядке. Ты думаешь, что ты и есть проблема, но я не должна никогда позволять тебе так думать. Мне жаль, Кейра. Я была напугана. А узнать то, что Леви обманывал меня, притворяясь, что принимает свои таблетки, было еще страшнее.

Я просто киваю.

– Так что мне жаль, – говорит мама. Она, наконец, выпускает меня из своих объятий. – Ты не виновата. Леви свой собственный злейший враг.

– Но я была за него в ответе.

– Он только наша ответственность, – отвечает мне мама. – Ты не его родитель. Ты его сестра. Это важно, даже очень важно, но ты не виновата в произошедшем. Ясно?

Я киваю, возможно, до конца ей не веря, но я готова попытаться это сделать.

Мама берет мою руку и сжимает ее. Ее рука холодная и сухая, возможно, от дезинфицирующего средства.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает мама.

В ответ я показываю ей перебинтованное запястье:

– Болит здесь. Колено тоже. Плюс ко всему царапины и… – я думаю обо всем, что случилось со мной в этом путешествии: случай в музее, паника в темных катакомбах. Спертое дыхание, страх и беспокойство от того факта, что Леви был на грани того, чтобы исчезнуть… – и последние несколько дней у меня выдались довольно стрессовые. Думаю, я в порядке. Или скоро буду.

Мама улыбается и лезет в сумочку за салфеткой. Она протягивает одну мне, и мы, смеясь, вытираем остатки слез. Я не могу отвести от мамы взгляд. Я внезапно понимаю, какое чудо, что она здесь, в Париже.

– Что ты думаешь о Париже, мам? – спрашиваю я. – Или о том, что ты увидела.

Некоторое время она не отвечает, а просто складывает свой платок. Когда она начинает говорить, то это больше похоже на шепот:

– Это невероятно, Кейра. Можешь мне кое-что пообещать?

– Эм-м, конечно.

– Обещай, что мы вернемся сюда вчетвером и посмотрим все вместе?

Я усмехаюсь:

– Это самое простое обещание, которое я когда-либо давала.

Я возвращаюсь в отель на костылях, сразу же после того, как врач поставил скобу мне на колено и дал мне строгое указание быть осторожной, а не то он найдет меня в Америке и заставит меня отдохнуть. Думаю, он хотел быть забавным, но это было больше похоже на расплывчатую угрозу. Мы с Джошем смеемся над этим, просто чтобы чем-то заняться, но мы не можем скрыть того факта, что мы скучаем по маме и Леви, которые до сих пор в больнице.

– Отдохни немного, Кейра, – говорит Джош, открывая передо мной дверь моей комнаты. – Утро вечера мудренее.

Утро. Мы купили билеты на самолет. Мы летим домой.

Я даже не знаю, что я чувствую по этому поводу. Я на самом деле понимаю, что, да, Леви нужно сейчас домой. Ему нужно сходить к своим врачам. Ему нужны все средства, чтобы понять, как ему помочь. Я чувствую сейчас себя самым большим идиотом, отрицая все это. Мой мозг пытается сказать мне, что я не могу узнать, насколько серьезны проблемы Леви, пока не увижу их собственными глазами, я никогда не видела Леви в его самом ужасном состоянии. Я была в укрытии.

Мое сердце говорит мне, что я дерьмовейший ныне живущий человек, который никогда и не пытался выйти из своего укрытия. Было просто все отрицать, а еще я ленивая. Я постоянно буду выбирать самый простой путь, даже если речь идет о моем брате. О том, кого я люблю больше всего на свете.

А потом я думаю о Марии Антуанетте. Ты не можешь постоянно винить людей за их неведение, за обстоятельства в их жизнях. Это не все то, что они могут контролировать, а вся правда о том, насколько ужасен этот мир, не всегда бывает тем, с чем люди могут справиться.

Я снова вытираю слезы, как вдруг мой телефон начинает звонить. Это Гейбл.

– Привет, – говорит парень, когда я поднимаю трубку. – Я слышал, что вы нашли Леви.

– Да, недалеко от Триумфальной арки. Он провел всю ночь в парке.

– Он в порядке?

Я сглатываю:

– Он будет в порядке.

– Хорошо. – Гейбл замолкает на некоторое время. – А ты в порядке?

– Только вывихнула запястье и сместила коленную чашечку, но ничего страшного, отдых все исправит. А еще я никогда не позволю кому-то на «умной» машине подвезти меня.

– Что? Я имел в виду твое настроение. О каком кровавом кошмаре ты сейчас говоришь?

– Оу! Меня чуть не сбили. Думаю, я просто не вовремя выскочила на дорогу. Все в порядке.

– Звучит впечатляюще.

– Это так и было. Небольшая неудача.

– Могу себе представить.

Неловкое молчание. Я воюю с коленом, пока жду, когда же Гейбл скажет что-нибудь, что угодно. Я не хочу говорить.

– Сейчас будет тыкать пальцем в небо, – продолжает Гейбл. – Завтра я уезжаю домой в Эдинбург, и я спрашивал себя, может, ты захочешь поехать со мной? Всего на пару дней, пока твоя семья будет решать, что вы делаете дальше. Я не знаю. Сейчас я понимаю, что это глупая идея, и ты на что процентов вольна пристрелить меня, но…

Несколько дней назад это приглашение было бы самой лучшей вещью, самой сказочной вещью, которая когда-либо случалась со мной. Я бы вздрогнула, просто представив себе ветер, нависающие горные массивы и себя, покоряющую эту суровую землю.

Но сейчас мое место не в Шотландии рядом с милым парнем.

– На самом деле, мы купили билеты домой на завтра, – шепотом отвечаю я.

– Оу. Да. Конечно.

Снова тишина. Что сейчас можно сказать?

– Если я когда-нибудь буду в Шотландии, я дам тебе знать?

– Да, да, обязательно, – быстро отвечает парень. – Я бы хотел снова тебя увидеть, Кейра. Мы хорошо провели время.

– Да, это точно.

– Ну… добавишь меня на Facebook?

Я усмехаюсь:

– Конечно.

Потом мы говорим друг другу «когда-нибудь увидимся», и я кладу трубку. Я захожу на Facebook и ищу Гейбла МакКендрика. На аватарке он запечатлен на склоне горы, окруженный кучей детей, которые, скорее всего, его братья и сестры, и женщиной в середине, которая, должно быть, его мать. Они все одеты в килты. Комок в горле растет.

Мне нравится Гейбл. Он милый, забавный, и, похоже, действительно беспокоится обо мне. Но время и место такие неподходящие.

Но если я когда-нибудь поеду в Шотландию, у меня будет, где переночевать. Я постоянно читаю, что одна эта вещь может цениться на вес золота.

И вообще, всегда есть «когда-нибудь».

Следующим утром я выглядываю из-за занавесок и смотрю на крыши домов, которые стоят через дорогу. Соседские коты устроили шумное собрание, а птицы, дразнясь, летают прямо над ними. Мимо проезжает девочка на мотороллере. Старик курит сигарету в местном киоске и морщится, читая первые страницы газет.

Мне будет не хватать этого места. Ни один хостел с видом на Сену не мог бы мне предложить ничего лучшего.

Несмотря на то, что я сейчас могу передвигаться только при помощи костылей, я не могу допустить того, чтобы моя утренняя традиция ускользнула от меня, не в мой последний день в Париже.

Я захожу в пекарню. Это занимает в два раза больше времени, чем обычно, но я бы пришла за круассанами Марго и Нико, даже если бы это заняло в трижды больше времени.

В этот раз передо мной стоит женщина и заказывает багет и две булочки с шоколадом. Женщина улыбается мне и говорит, что рада, что я нашла своего брата. Пожилой мужчина с очень серьезным выражением лица сидит за нашим с Леви столиком и ест печенье с джемом, запивая его эспрессо. А Марго обходит прилавок, чтобы обнять меня.

– Ты выглядишь такой счастливой, – говорю я ей прямо в ухо, пока женщина со всей силы прижимает меня к себе.

– Ты этому помогла, – шепотом отвечает мне Марго. – Спасибо, спасибо, спасибо.

– Это тебе спасибо за то, что наполнила наше время в Париже сладостью.

Не могу поверить, что я только что сказала такие приторно сладкие слова, но, кажется, Марго они понравились. Прижав меня к себе в последний раз, женщина, наконец, отпускает меня и начинает вытирать слезы.

– Спасибо тебе, – говорит Марго. – Я встретила кого-то очень особенного. Пойдем!

Она ведет меня к пожилому мужчине в шляпе-котелке. Он встает, когда мы подходим к его столику. Его глаза светятся под густыми бровями.

– Вот господин Голдберг, – говорит Марго. Он племянник того соседа, которого мой дедушка прятал в этой самой пекарне.

Я пожимаю ему руку. Его кожа сухая, словно бумага, но его улыбка невероятно яркая и теплая.

– Рада вас встретить, – заикаясь, говорю я.

– Я тебя тоже, – отвечает мужчина. – Благодаря новости о том, что твоего брата нашли, я наконец-то смог понять, где находится пекарня, которая была по-соседству с квартирой моего дяди. Я увидел эту улицу в новостях и узнал ее по старым фотографиям.

– Это невероятно, – говорю я. – Я так рада, что из этого вышло хоть что-то хорошее.

– Что-то хорошее определенно получилось, – произнес господин Голдберг, поднимая свое печенье. – Единственное место с лучшим печеньем во всем Париже, я говорю, лучшим!

Щеки Марго такие красные и круглые, что напоминают мячики:

– Я так рад, что Леви нашелся. С ним будет все в порядке?

– Да, ему станет лучше, когда он вернется домой.

– Ты улетаешь сегодня? – спрашивает меня женщина.

– Да.

Теперь мне все кажется реальным. То, что я покидаю Париж. Настоящий Париж совсем не похож на Париж из моих грез, когда я была помладше, – потрясающее величие Версаля, пристальный взгляд высокомерных французских парней, – но он оказался в миллиарды раз лучше всего этого. Я вижу эту красоту в улыбке Марго. Я пробую ее в круассане, который дает мне женщина.

И когда она говорит, что у нее есть что-то для меня, и приносит мне подарочный пакет, я вижу эту красоту в двух вариантах одной и той же книги. «Горбун из Нотр-Дама» («Собор Парижской Богоматери»). Одна книга написана на английском, а вторая – на французском.

– Ты сказала, что хотела ее почитать, так что я тебе купила ее сначала на французском, а потом подумала, что английский вариант, возможно, сможет тебе помочь.

Я снова обнимаю Марго. Не хочу уезжать.

Когда я вся в слезах, наконец, выхожу из пекарни, костыли под подмышками, пакет с книгами болтается на руке, то натыкаюсь на какого-то лысого парня. Он направляется к пекарне.

– Ты идешь сюда? Серьезно? – выпаливаю я.

Он хмурится, но кивает.

– У них вкусные круассаны, – отвечает парень, открывая дверь и заходя внутрь.

У них вкусные круассаны.

– Аминь! – кричу я вслед.

Он смотрит на меня с таким видом, будто я сошла с ума. Думаю, что, возможно, так оно и есть.

Я снова вижу Леви только в аэропорту Шарля-де-Голля. Его привела мама, меня привел Джош. Мне нужно было вернуть костыли обратно в больницу, поэтому сейчас я чувствую себя немного не в своей тарелке, сидя в инвалидном кресле, которое нам предоставил аэропорт. Леви одет в пижаму с паркой поверх нее, так что мы с ним примерно в одинаковой позиции по шкале безумия.

– Привет, – говорю я Леви, когда мама с Джошем уходят разбираться, где стойка регистрации.

– Привет, – отвечает брат.

– Тебе нравится, на чем я еду?

– Ага.

Я осторожно, очень осторожно поворачиваю колеса, чтобы покрутиться на месте.

– Неправильно, – только и говорит Леви.

– Тебе тоже надо взять такое кресло. Мы можем устроить гонки.

– Они не дадут мне его. Мне нужны только таблетки.

Я смеюсь, но понимаю, что-то, что сказал Леви, не смешно. Совсем. Леви засовывает руки в карманы парки.

– Тебе дали эту куртку в больнице?

Он укутывается в пальто и кивает.

– Круто.

Мама с Джошем возвращаются с билетами и посадочными талонами в руках, но нам еще нужно пройти кучу всяких препятствий, прежде чем мы окажемся в самолете. Я провожу нас через все эти этапы. Проверка багажа. Охрана. Таможня. Я отмечаю коробки во всех формах, которые нужно заполнить.

Мы становимся в очередь к двум разным таможенным агентам. Джош с Леви к одному, а мы с мамой к другому.

– Ты же знаешь свои вещи? – спрашивает она. – Моя голова раскалывается просто от того, что я осматриваю это место.

– Я думаю, что есть такие вещи, с которыми я могу справиться.

Мама игриво хлопает меня по плечу:

– Тш-ш. Только не начинай.

Мы проходим таможню, и мама сразу же подбегает ко мне, чтобы помочь катить кресло.

– Мам, я сама могу справиться с этой инвалидной коляской, – возмущаюсь я.