Текст книги "Банальная история"
Автор книги: Райдо Витич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
– Я люблю тебя, Сереженька!
– Это я тебя люблю, Анюта. Я тут набрал всего, всего. Даже не знаю, что еще тебе взять? Что привезти?…
– Себя! Я скучаю, Сережа. Почему ты решил задержаться? Зачем?
– Ну, Ань, надо же все успеть. Потом еще раз придется лететь и все, слышишь? Я все подготовил, хоть через неделю переедем! Ты рада? Анют?
– Да, да, я рада…Возвращайся.
– Анька… как я соскучился, ты бы знала! В следующий раз вместе поедем! Один я пас. Не хочу. Летишь со мной?
– Куда угодно, когда угодно…
– Котенок…жди, три дня промелькнут быстро. Встретишь меня?
– Да. Каким рейсом?
– Утренним Ань, что ждать-то? Ладно, пока. Блин, столько сказать тебе хотел…
– А ты и сказал. Главное.
– Ладно…Ты решай там. Слово за тобой. Да, вот – Ань, я для ремонта ребят нанял, они сляпают, а мебель даже не смотрел. С тобой уже, ага? Что скажешь, то и возьму. Правильно?
– Да.
– У тебя точно все хорошо?
– Нет. Тебя нет – значит не хорошо.
– Ну-у…я сам…ладно, а то сейчас трубку покусаю с горя… Пока.
Я положила трубку и села на пуфик – три дня. Мне отмерено всего лишь три дня. Сергей все решил, сделал, теперь мой черед.
А может, ничего и не надо? Оставить все, как есть?
Как же мне объясниться с Олегом? С этим Олегом.
А с Алешей? Андреем?
А Сережа? Я не могу, не хочу жить в постоянном ожидании встречи. Мимолетной, тайной, словно мы крадем эти свидания. И у кого? У себя самих.
С кем бы поговорить? У кого спросить совета?
И что вдруг меня обуяла такая апатия? Откуда она взялась? А эта вопиющая, возмутительная слабость мозговой деятельности? Имя ей – малодушие или усталость?
Нет, нужно перебороть и то, и другое, и все ж сподобиться на разговор с мужем. Главное только начать. Правильно подобрать слова, сложить их в нужные фразы, обтекаемые, дающие надежду, а не рвущие все напрочь.
"Мы можем остаться друзьями"…Нет, это заключительная фраза. Тогда:
"Олег, нам нужно расстаться"…
Зачем – спросит он, и что я отвечу?
"Так лучше". "Кому?" – спросит он.
"Тебе'.
"А откуда ты знаешь, что мне лучше"? И что, тогда говорить?
Что люблю собственного брата? Возмутительно! Именно это будет в его взгляде, а еще брезгливость. Брат! Если б я уходила к другому мужчине, но к брату?! Нет, меня не поймут, кому о том не объяви. И я вдруг подумала, что, наверное, именно так же, как я себя сейчас, чувствуют себя геи и лесбиянки. Они тоже изгои. Проклинаемые и гонимые людьми и богом, но именно ими же и проклятые. Нет, я никогда не сочувствовала им, не понимала и не стремилась понять. Они были для меня, что представители чужой цивилизации – то ли есть, то ли нет. Но не здесь и не рядом. Там, в телевизоре, книгах, желтой прессе…
Но я готовила себя и Сергея занять место в их строю, жить так же – вне закона. Отверженными, осужденными. Оплеванными.
Я поежилась, представив наше с Сергеем будущее. Вряд ли он понимает, на что решился. Ведь и я до сего момента не понимала, вернее – не принимала. Он все решил, все сделал и спокоен от мысли, что отъезд все изменит. Новый город, новые люди, не ведающие, кто мы и что…
Но мы-то знаем – кто мы. Этого довольно, чтоб чувствовать себя соответственно. И жить, словно в долг, словно разведчики на чужой, враждебной территории. Оглядываться на собственную тень и постоянно контролировать себя.
Что же нам делать, Сережа? Что?!
Может ничего не делать? Забыть, забыться, заснуть, как Спящая красавица в ожидании принца, и пусть он все свершит за меня: сделает, объяснит, объявит.
Не-ет. Сергей не знает, что такое корректность к собеседнику, тем более к Олегу. Ни каких лояльных фраз, мирного русла беседы. Грубая прямолинейность, обвинения и агрессия. Но Олег того не заслуживает. Он и так сторона потерпевшая. Выхода нет – нужно поговорить с ним самой.
Но как? Что я ему скажу, как посмотрю в глаза, как объясню? Какими словами? Ведь только подумаю об этом, как мысли начинают вязнуть, язык деревенеет. Словно назло мне, словно назло нам. Словно язык, как любой обыватель, возмущен низостью поступка. И заранее осуждает и дает время подумать…Или – передумать?
Нет, нужно просто подождать, у меня есть три дня. За это время я что-нибудь придумаю, как-нибудь решу проблему…
Вот только бы не вмешалась судьба. Она не умеет ступать тихо, не знает, что такое милосердие, и, вмешавшись, пройдет по нашим жизням, как смерч, калеча, ломая, сметая.
Сережа, Сереженька, ну почему ты уехал?! Что тебе Москва, когда решать нужно здесь? Здесь ты нужен. Мне!
А может лечь в клинику? Последовать настоятельному совету Алеши и получить отсрочку? Легко, но какой в том смысл? Лучше взять себя в руки, найти силы, собраться с мыслями и пойти на тяжелый разговор. Да, правильно. Так и сделаю. Сегодня же, возможно, сейчас, как только Олег вернется…Вот только посплю немного, чуть-чуть отдохну, наберусь сил…
Мне показалось, я только коснулась головой подушки, как раздался голос Олега:
– Аня, я все купил, что ты просила: спаржу, томаты. И еще всего понемногу из китайской кухни. Гребешки, морковь. Я подумал, тебе захочется…Анечка?
Я открыла глаза:
– Спасибо.
Он внимательно смотрел на меня – пристально и озабоченно. И тихо спросил:
– Аня, ты не заболела? Мне кажется, ты не здорова. Может позвонить Алеше? Он прав – тебе нужно срочно лечь в больницу.
– Повод?
– Мне не нравиться, как ты выглядишь.
– Как именно я выгляжу?
– Ты вареная и бледная, – нахмурился он, усаживаясь рядом. Я хмыкнула – какое точное определение. Именно вареной я себя и чувствую.
– Я серьезно, Аня. Ты сонная, вялая…
– Авитаминоз.
– В середине января?
– Почему – нет?
А сама подумала – это тебе нужно сказать спасибо. Ввел организм в шок, психику в стресс. Теперь плоды пожинаем.
И спросила осторожно:
– Олежа, а если я уйду, что ты будешь делать?
– Уйду следом, – и секунды не думая, ответил он. Только взгляд опечалился, потускнел.
Не то он подумал, не так вопрос понял. Впрочем, не мудрено – после акта суицида, наверное, ничего кроме смерти ему в голову не идет.
– Я о другом, Олег…
– Нет, Анечка, о том. Я же вижу и понимаю – не дурак. Ты устала от меня, не разлюбила, а именно – устала. В любви есть спады и подъемы. У тебя спад. Естественный. Я постарался. Ты ни причем, наоборот, я очень благодарен тебе за терпение. И за понимание, и…за все. От первого дня до сегодняшнего.
– Олег…
– Нет, Анечка, подожди. Мне и так нелегко это говорить, но раз начал, позволь закончить. Я давно хотел сказать… Я очень виноват перед тобой. Но больше никогда, поверь, никогда того, что было, не повториться. Того Олега больше нет, и не будет. Я другой. И все теперь будет по-другому. Я люблю тебя. Люблю настолько, что не знаю, смогу ли дышать, если…если ты…Но этого не будет, не допущу. Я буду рядом. Всегда. Я понимаю, что простить все мои выходки непросто, но и не прошу о том. Все получится само собой. Ты отдохнешь, немного придешь в себя и поймешь – я действительно изменился. И тогда простишь. У нас все будет хорошо. Ты столько лет терпела меня, прощала, решала мои проблемы, и вполне естественно, что у тебя появились мысли все бросить. Ты боишься верить мне, у тебя уже нет сил и желания терпеть…
– Нет, Олег…
– Да, Анечка, да! Неужели ты думаешь, что я не осознаю своей вины перед тобой? Думаешь, я до такой степени инфантилен, что не в состоянии здраво оценить свои поступки? Это не так. Мне стыдно. Честно – мне очень, очень стыдно, я вел себя как. даже не слюнтяй – негодяй. Но подобного не повторится. Я не обещаю – клянусь. Поверь мне последний раз, пожалуйста. Я изменился, Аня. Тебе больше не о чем беспокоиться. Отныне не только ты, но и я буду беречь нашу семью, заботиться, помогать. Делать все, что нужно, прежде всего, для тебя.
Я села. Его исповедь была неожиданной, но более всего поражали слова и интонация голоса – ни грамма фальши. Серьезен, искренен и откровенен. И достоверен.
Пригляделась и удивилась еще больше – как я не заметила, что он изменился даже внешне? Лицо серьезное и чуть огрубевшее, и уже не мальчишеское – мужское. Матерое. И взгляд – прямой. Он не бегает, как обычно, от лица и глаз собеседника, не сверлит буром, не обливает презрением – он ждет, он ищет и признает.
Что случилось с Олегом?
Он действительно изменился?
Ерунда, люди не могут меняться в одночасье, это всем известный факт!
Впрочем, могут, если встречаются со смертью. А Олег встретился.
Что он увидел? Тоннель, свет, ангелов, умерших родственников? Кажется, их встречают там души умерших и умирающих.
Я с любопытством уставилась на мужа:
– Ты кого-то видел там? Души умерших? Свет? Это правда, что там не темно и пусто?
Олег пожал плечами:
– Не знаю, ни тоннелей, ни коридоров я не видел. И темноты тоже.
– А что видел? Ангелов?
– Ангелов? – он грустно улыбнулся. – Нет, Аня, не видел. Да и откуда они возьмутся, если я совершал богопротивное? Скорей меня бы черти поджидали. Но их я тоже не видел, и умерших, и все, о чем пишут в книгах, статьях по рассказам очевидцев. Неправда это.
Я была разочарована – мне так хотелось верить, что там что-то есть, что-то хорошее, доброе, что согреет и успокоит меня, когда я шагну за черту. Но это оказалось выдумкой, одним из успокоительных мифов. Возмутительной ложью!
Кому верить после этого?
– Я видел себя, Аня. Со стороны. Странное ощущение – видишь себя своими глазами и при этом ничего не чувствуешь, словно ты робот, машина бездушная. А потом – миг, а в нем все, что ты творил, последствия поступков, мыслей. Всего. И боль до крика, до… Такая, что аналогов нет. Не объяснить ее. Лучше в гестапо поиграть, меньше болевых ощущений получишь, уверяю. И боль… она даже не физическая, а…всеобъемлющая. И жуткий страх оттого, что ты ничего не сможешь исправить, хоть как-то загладить, изменить. Хоть грамм! Я видел, как ты плакала после нашей ссоры, как тебе было плохо, как ты переживала. Давняя ссора, одна из многих, они слились в то мгновение в одну…
Олег отвернулся, чтобы скрыть влажный блеск в глазах. А я растерянно хлопала ресницами. Меня потряс его рассказ. Я не думала, что подобное может быть. Почему-то именно таким утверждениям я не верила, когда читала, слышала. Мне было проще представить тоннель и свет, даже ангелов, но последствие своих поступков?…Боже упаси!
– Мне страшно!
Олег обнял меня, прижал к себе крепко и ласково:
– Не бойся. Тебе, как раз нечего бояться. Ты чистая.
Я зажмурилась – если бы он знал! Что его поступок по сравнению с целой цепью моих? И следовательно – что его боль, по сравнению с той, что предстоит претерпеть мне? Ведь Олег, по сравнению со мной – святой. Все, что он делал – продиктовано необходимостью и вполне естественно, объяснимо, закономерно. Его личность во сохранение собственной целостности создавала иммунитет против окружающей жестокости и грязи, как организм создает иммунитет против вирусов и зловредных бактерий. По большому счету Олег достоин не осуждения и нарекания, а уважения и преклонения за тот подвиг, что совершал ежедневно, живя рядом со мной. Он мог уйти, мог бросить, да и не брать, в принципе. Но сделал обратное и не ломал меня, ломал себя под меня. С трудом, вполне естественной болью и ненавистью к подобной необходимости. Он насиловал себя, чтобы сохранить меня.
Ну, и как после этого я могу сказать ему? Что? Как можно отплатить ему черной неблагодарностью за столь уникальное благородство? До какой степени нужно опуститься, чтобы откинуть протянутую руку, бросить того, что и в мыслях не допускал поступить так же?
Что же мне делать?
Этот вопрос измучил меня настолько, что буквально через два дня я уже не могла есть и нормально спать. Меня постоянно мутило. В голове вертелись варианты диалогов с Сергеем и Олегом, один бредовее другого.
Я твердо знала, что хочу быть с Сережей, это желание не гасло, не меркло даже в свете нового имиджа мужа. Но так же твердо я осознавала, что не могу бросить мужа.
Я сильно любила Сережу, но так же сильно была привязана к Олегу. И порой уже путалась – а не наоборот ли?
Я все порывалась объясниться с Олежкой, но отступала в последний момент, не решалась и терялась. Ждала возвращение брата, уже не понимая, с чем больше – со страхом или с нетерпением? Моя фантазия живо рисовала картины нашей встречи, где за бурными выражениями чувств, объятьями и нежным воркованием начнутся столь же бурные выяснения отношений. Сергей начнет нервничать, махать руками и пытаться втолковать мне необходимость разорвать отношения с мужем. Я буду кивать, вяло оправдываться и все больше впадать в уныние. Он раздражаться, потом дуться, зло щуриться и упрекать. Потом обнимет, сделает вид, что смирился и…объявит решение сам, подкараулив Олега в отделении или на улице.
Нет, я, конечно, могу переубедить его, вернее – убедить в том, что нужно подождать еще немного. Но чем аргументирую?
Да и действительно – что ждать? Кого? Возвращения родителей? Вмешательства братьев?
Господи, ну почему именно я должна это решать?!
К тринадцатому января я уже довела себя до того, что не смогла подняться с постели и заставить себя пойти на работу. Позвонила Лене и наплела что-то про недомогание, слабость, почти полное вымирание. Олег молча выслушал мой диалог с сослуживицей и принес градусник.
Температура имелась, всего 37,1. Ерунда, но меня она подивила, а Олега взволновала настолько, что он тут же начал звонить Алеше. Через час, после нудных препирательств с братьями, прибывшими в составе двух, и мужа я была доставлена в клинику под бдительное око местных светил медицинских наук. Конечно же, мне это не понравилось, но на сопротивление сил не хватило, и я лишь обиженно надулась и, отвернувшись от заботливых родственников, заснула.
Сергея я встретила мысленно в местном санузле. Смотрела на свое отражение и пыталась отыскать в нем причины повторяющегося желудочного бунта. И не находила. Утро, желудок пуст – что ему могло не понравиться? Температура? Ее нет. Завтрака – тоже. Запах лекарств? Да – раздражающий, слишком резкий и неприятный, но с ним придется смириться на ближайшие две недели. Раньше меня не выпишут. А скорее и много позже, если я оповещу Алешу о своем мутном состоянии.
А какие еще могут быть причины?
Простыла? Да. Но нет и малейших катаральных проявлений.
Сказываются волнения последних недель? Да.
Нервное перенапряжение? Да.
И в тоже время – нет. Я чувствовала это кожей, каким-то необъяснимым образом. И села на край ванны, от одной мысли, что причина может крыться совсем в другой плоскости. В том направлении, что я считала для себя закрытым. Моя рука невольно накрыла низ живота и по позвоночнику пробежали мурашки – беременность?
Я жду ребенка?
Внутри что-то дрогнуло, губы изогнулись в улыбке, а глаза увлажнились. Я жду ребенка?!
Мне стало и страшно, и радостно. Я боялась пошевелиться, спугнуть столь приятную мысль. Пусть только мысль, только предположение. Пусть на минуту, секунду. Но в эту минуту я чувствовала то, чего была лишена, с чем смирялась, скрипя всеми фибрами души, но так и не смирилась, лишь загнала в глубь, прикрыла, огородила от посторонних взглядов. Я чувствовала себя будущей матерью! Я! Буду матерью! У меня! Будет ребенок! Вопреки всем диагнозам, запретам и преградам!
Я жду ребенка!
И прочь сомнения и глупые страхи! Уйдите хоть на минуту, оставьте меня в покое хоть в этот миг. Дайте напиться этим счастьем, прочувствовать восторг, что овладел всем существом! Не омрачайте эти минуты!
О, спасибо ворчанию Олега, его упрямству и напору. Ночи кроликов Кентукки – спасибо!
Главное пока никому не говорить.
Молчать. Ни вздохом, ни взглядом…
Тихо, малыш, мама с тобой.
Мама?
А если это действительно всего лишь простуда?
Но у меня сбой цикла!
Бывает. Перенапряжение, стресс.
Но…нет! Нельзя же так жестоко обманывать! Поманить, а потом раздавить. Я ведь могу стать очень хорошей матерью. И стану. Только ребенок! И муж. Конечно, Олежка…Прости, Сережа! Но Олег отец ребенка. Ребенку он нужен. Он – родной. Я…Мы…Потом все как-нибудь решится. Или…
Ты поймешь меня. Должен. И простишь. А нет… Главное – ребенок. Мой! Мой маленький, славный ребенок. Девочка, мальчик – лишь бы был, лишь бы здоровый, лишь бы выносить и дать ему жизнь. И увидеть его улыбку и почувствовать его вес на своих руках, оттереть слюнку с губ, поддержать, когда он шагнет в первый раз.
О, сладкие мечты – лишь бы вы сбылись!
Господи, если ты есть, если слышишь – не лишай меня этого счастья, оставь, прошу! Молю! Я брошу Сергея и не помыслю о нем, переживу, перетерплю. Я стану самой благочестивой, добропорядочной, самой доброй и верной женой, самым человечным человеком, только сохрани за мной право стать матерью!
Я заплакала, кусая губы и сложив ладони, как католичка, молила в больничный потолок с исступлением фанатика. И улыбалась, уверяя себя, что мне не откажут.
И принялась лихорадочно соображать – что нужно ребенку для полноценного развития? Фрукты, соки – витамины. И никаких волнений…Тест, глупая! Есть же тест на беременность!
А если он покажет, что ничего нет?
Меня опять замутило, и я заставила себя улыбнуться, приняв эту реакцию как сигнал от ребенка, что ему не нравиться мой страх и сомнение. Значит?…Значит нужно купить тест. Внизу есть аптечный киоск. Только когда он начинает работу?
Я быстро привела себя в порядок и вышла в коридор. Милая девушка, дежурная медсестра поведала мне, что киоск открывают в девять, но если мне что-то нужно, она с удовольствием это предоставит.
– Спасибо, – улыбнулась я в ответ.
Еще не хватало. Только шепни, как Алеша тут же о том узнает и начнет трястись и белеть на глазах, и стращать, и тащить к знакомым профессорам. И естественно не даст ни выносить, ни родить. Нет. Незачем им знать. Вот придет время – там посмотрим. Но до этого далеко. Правда, я худенькая, месяца четыре и уже живот не скроешь…А я уеду на курорт, потом еще куда-нибудь. И так, пока не придет время рожать. Работа? Переживем. Скажу, что не могу больше работать, хочу отдыхать. Братья мне в финансовой поддержке не откажут и против слова не проронят.
Я познала истинное счастье. Оно было абсолютным и бесконечным, как вселенная.
И поняла, что все, что испытывала раньше, все, что принимала за него по неосведомленности, а может, по скудости мышления, лишь бледное подобие, тень от его истинной сути.
Сомнений больше не было – я стану мамой.
Мой ребенок.
Наш.
Часть меня и Олега.
Дитя долгожданное, заведомо любимое и обожаемое, уже росло, уже жило, имело место быть.
– У меня будет ребенок, – повторяла я как мантру, пытаясь увериться, что это не сказка, не сон. Держала руку на животе и прислушивалась к токам внутри. Конечно, он еще не мог подать мне знак, не мог толкнуть изнутри, и все же, мне казалось, я слышу биение его сердца, чувствую пульсацию крохотных артерий.
Я разговаривала с ним, словно он уже родился, шептала ласковые слова, заверяла в любви и улыбалась, как мать Тереза. И умилялась своим грезам. В них я видела, как растет мой человечек, крепнет на глазах и превращается в еще несмышленную, но уже такую важную персону.
Кавалерия моих мыслей мчалась за облака, к тому хрустальному замку надежды, что поблек с годами. Сейчас он вновь сиял и манил на свою территорию. Родную – для меня, запретную – для других…
Около двенадцати скрипнула дверь, нарушая тишину палаты и мое мысленное единение с ребенком.
– Сережа!
Его почти не было видно под грудой пакетов и огромным букетом невесть откуда взявшихся георгин. Он скинул все это на стол и рванул ко мне, обнял и, оторвав от пола, закружил по палате:
– Анька! Анюта, котенок!
Я была так рада его видеть, что в тот миг забыла о своем состоянии. Передо мной был Сережа – его глаза, его лицо:
– Сереженька, Сережка…Ты как? Тебя кто встретил? Сам добрался?
– Андрюха встретил. А я тебя ждал! Представляешь, выхожу, а там Андрюха! А тебя нет. Меня чуть инфаркция не хватила! "Что с Аней"? "Приболела, температурит, в клинике лежит". Ты чего это болеть надумала? А ну вон все хвори – не нужны они нам!
Я рассмеялась – Сережа сиял, даже глаза светились от радости, став светлыми, почти как янтарь. Как он красив – подумала я, и в тот же момент его губы накрыли мои. Ах, как он скучал. Как соскучилась я. Сережа, Сереженька…
Мы ничего не видели вокруг, не слышали, не знали. Нас было двое на все пространство. Мы и наша любовь. Любовь, у которой не могло быть будущего.
Я очнулась, с трудом отодвинулась от него:
– Не надо, Сережа…
– Думаешь, кто-то зайдет? Ну и что? Что с того, котенок? – он тяжело дышал, сжимая меня в объятьях. И не понимал, не хотел понять, что продолжения не будет, как и не будет нас с ним. Он был почти безумен от страсти, почти слеп. И я, вглядываясь в его лицо, чувствовала лишь одно – я не могу его оттолкнуть, не могу отдать, не смогу отпустить. Если б он вернулся вчера, если б вернулся двенадцатого!
Нет, я не должна так думать. Я должна помнить о ребенке. Ради него я смогу, сделаю. Отрину, брошу, буду жить без него – смогу, свыкнусь. Ради ребенка.
Но почему же так больно?!!
Я заплакала, цепляясь руками за Сергея, прильнула к груди, пытаясь запомнить как можно четче последние мгновения, что нам отмерены – его запах, его нежность. Его мечту, что разобью. Его любовь, которую убью. Которую должна убить.
– Ты что, Анюта? Ну-у, ну, ты что, а? – испугался Сергей, начал гладить меня по голове и убаюкивать, словно маленькую девочку. Впрочем, именно ребенком я чувствовала себя в эти минуты. Очень испуганным, замученным, неприкаянным ребенком, чужим себе и миру.
– Почему так, Сереженька? Почему?
– Что «так», что "не так"? О чем ты, котенок? Ну, елы, Аня, перестань, а? Блин, да, что с тобой? Я что-то не так сделал?.. Тьфу, не надо было мне уезжать! Ань, ну перестань, а? Не могу я смотреть, как ты плачешь! Аня, ну Ань…ну, хватит. Объясни, что случилось? Ты из-за меня, что ли? Так я тут, вот он. Или косинус этот?…А?…
– Прости меня Сережа, прости.
– Уй, ё! Ты ему ничего не сказала? Ха! Ну, и ладно, я скажу. Вот проблема! Из-за этого слезы лить, ну, ты даешь, котенок! Я уж думать что не знаю, ревешь, словно схоронила кого.
А так и есть. Я хоронила нашу мечту, наше будущее. Я оплакивала то, чему не суждено было свершиться. Еще пара минут и перечеркну то, что связывает нас крепче любого каната, то, к чему мы стремились, огибая преграды, перешагивая людскую молву и муки совести. Все это так и останется – запретным. Невысказанным, закрытым от чужих глаз. Оно останется в нас, но будет поделено на два сердца, которые по-прежнему будут искать друг друга в ночной тиши, в глуши жизненных дорог, но больше никогда не соединяться.
Сейчас я бы легко объяснилась с Олегом, у меня было желание и нашлись слова. Но он уже был застрахован от их жестокости. Теперь они предназначались Сергею.
Сейчас мне не было дела до чувств Олега. Он казался мне пустым и ненужным, как далекое облачко на небе, и все же он был неотъемлемой частью того, что зародилось в моем теле. А значит – частью сообщества. Если б на его месте был Сергей…Нет, только не это!
Нет, связь с братом сама по себе предосудительна, а еще и ребенок…Природа мудра, она прокляла нас преступной любовью, но спасла наше будущее. Обрекла нас на страдания, но дала шанс иметь крепкое, здоровое потомство. Я знала точно – моя болезнь останется мне. Она не перейдет малышу по наследству, он не встанет на ту дорогу, по которой иду я. И я никогда не увижу, как мой малыш захлебывается кровью. И ради этого мне нужно оттолкнуть Сережу, причинить боль и себе, и ему, совершив еще один низкий поступок. И пусть он будет последним. Я замолю его.
И сохраню тепло и радость этих дней в своей памяти, как сохраню в ней Сергея и нашу любовь. Я не смогу вырвать его из своего сердца, и он будет жить в нем и в моей душе таким, как есть – пылким, добрым, цельным – совершенным. Придет время, и эти сильные руки будут держать моего ребенка, спасать его, как спасали меня от жестокости мира, от ран и увечий.
– Ань, все? – он оттер мои слезы и подал полотенце. И посматривал с отеческой улыбкой на губах. Ему были смешны мои слезы и страхи. Он не знал их причины. Если б я дальше могла хранить их в тайне от него и оградить от боли, что должна была причинить. Я бы вынесла ее одна, за двоих – так мне было бы легче….
– Сереженька, – я действительно не смогла ему сказать.
– Понял уже. Ну и ладно. Я сам скажу Ань, не стоит расстраиваться из-за пустяка. Так и должно быть – это мужской разговор, зачем тебе оно? Сядем, поговорим и все решим. Честно – без рук и грубостей. Вот клянусь! Чтоб гипотенуза катетом стала!
Я фыркнула, не сдержав улыбки – милый мой Сереженька! Как он был забавен, обманывая меня, и верил в то, что говорил. Но знал, как и я – мирного русла беседы на столь животрепещущую тему быть не может. Тем более меж ним и Олегом.
Они невзлюбили друг друга фактически сразу, как только я их познакомила. Я хорошо помню, как Сергей осмотрел его с ног до головы с наглым прищуром и…выплюнул жвачку прямо под ноги:
– Фраер!
И обошел, кинув мне на ходу:
– Через час, чтобы дома была, а эту рожу подари подруге, которую душевно ненавидишь.
Олег так и остался стоять с вытянутым от удивления лицом. Через пару минут, когда Сергей скрылся за углом нашего дома в обществе двух столь же развязных и объемных друзей, он выпалил:
– Я б ему показал фраера…
Да-а, Сергей умеет произвести впечатление на собеседника, еще не начиная разговора. И почему мне не досталась и толика подобного таланта?
Я вздохнула, решаясь:
– Сережа, не нужно говорить с Олегом. Вообще, ничего не нужно.
– Поясни? В смысле, он уже в курсе? Кто доброжелатель? Букет ему отправлю. И премию. Леха? Ну, Андрюха-то точно ничего не знает. А-а, Ольга, да? Молодец, психолог! Я ей крокодильчика куплю, плюшевого, пойдет?
– Ольга ничего не знает. И братья тоже. И Олег. И не должны знать, – это признание далось мне с трудом и согнуло мою голову почти до колен Сергея.
– Та-ак, – протянул он. И смолк. Ему понадобилось не меньше пяти минут, чтобы переварить услышанное, и озадачиться, занервничать. Он не понял, о чем речь, но интуитивно почувствовал угрозу нашим планам. – Ты тонко намекнула, что пока я в Москве делом занимался, у вас с этим призраком неудавшегося самоубийцы опять любовь-морковь образовалась? Ага?
Его голос чуть дрогнул от волнения. В нем еще не было боли и страха, лишь подозрение и нежелание верить, в то, о чем он правильно догадался.
Что такое искреннее сожаление? Полнокровное чувство вины, непоправимости свершаемого и стыд, горящий внутри, сжигающий в пепел саму суть человеческую?
Разве я знала до этой минуты?
У меня в буквальном смысле сдавило горло:
– Сережа, я остаюсь с Олегом, – прохрипела я через силу и еле сдержала слезы, противоречащий сказанному крик, отвергающий стройную логику моих недавних рассуждений – я люблю тебя! Эти слова я больше не смогу, не имею права ему говорить.
Мне было горько.
Но где найти слова, что не ранили бы наши души в кровь, не терзали их, как стая голодных акул, а объяснили, успокоили, оставили пусть зыбкую, но надежду?
Сергей встал и нервно заходил по палате, не зная, куда деть руки, куда деться самому. Его взгляд то и дело останавливался на моем лице и пытливо сверлил, словно еще надеясь отыскать под скорбной маской печали частицу нужных и так важных ему чувств. Он пытался найти фальшь в истине, а истину в фальши и не хотел видеть иного.
Я готова была провалиться сквозь пол, прямо в ад, уже уготованный мне за одно только это преступление. Да что провалиться? Спуститься самой! Лишь бы приглушить наши мученья хоть на секунду, вытеснить душевную боль физической.
Сергей остановился у окна, отвернулся от меня, чтоб скрыть искаженное нервной судорогой лицо:
– Почему? Аня, ты можешь объяснить – почему?! Что такого случилось за эти дни?! Ёлы! Восемь дней!…Всего. Ты настолько ветрена? Что, блин, вообще происходит?! Ты. ты хоть понимаешь, что говоришь?! Я фактически все сделал, я перевел счета, нанял бригаду…За восемь дней, Ань!!…А ты… – у него не было слов от возмущения. Голос хрипел в отчаянной попытке достучаться до моего разума. Но он был глух, ему не было места в сфере чувств и эмоций.
– Анюта, тебя кто-то накрутил? – шагнул ко мне Сергей, склонился, навис. – Ну, скажи, котенок, я честно пальцем не пошевелю, только скажи – кто?!
– Никто, Сережа…
– Тогда, черт возьми, как это назвать?!! Вчера – люблю, сегодня – пшел вон!! Я что, игрушка?!
И смолк, сообразив, что пугает меня своим криком, присел на корточки передо мной, взял мои руки в свои ладони:
– Все, котенок, все, я спокоен. Почти, как удав. Правда. Ты только объясни мне, а? Ну, что случилось-то? Ань, я ведь жить без тебя не смогу, ты же знаешь это. Я ведь, блин, с малолетства только о тебе и думал, для тебя только и дышал. Нет у меня никого, во всем мире ты одна. Что мне теперь? Как? Ты с этим, а я… Не смогу я так, понимаешь, Анюта? Я ведь все для тебя, за что ж ты так? Может тебя шантажируют, а, Ань? Нет, правда? Ну, не молчи, пожалуйста!
– Сереженька, Сережа…Я люблю тебя! Я очень сильно люблю тебя, но не мучай меня! Пожалуйста, прошу тебя! – заплакала я. Мне невыносимо было видеть его горе, слышать отчаянье в голосе. Искреннее, надрывное. Мы топтали друг друга, жгли души в пепел. И еще минута этих страданий, и я не смогу устоять.
– Ладно, Анюта. Все, тихо. Не плачь. Давай успокоимся, да? Я сок там принес, будешь?
Какой сок?!!
– Ань, перестань, а? Я все, что угодно – только не плачь!
Я с трудом взяла себя в руки, вытерла лицо, выпила сок. И мы долго сидели с Сергеем на постели, не разнимая рук, в тишине и немоте обуявшей нас печали.
– Почему, Ань? – он так и не мог понять. Но уже не требовал, не сопротивлялся – просил, почти умолял – объясни.
– Я хочу ребенка, Сережа. И Олег. Пойми, это естественное желание любой женщины. Но нам с тобой…если нам нельзя и любить друг друга, то тем более нельзя иметь детей. Ты ведь понимаешь, что мы можем произвести на свет лишь генетических уродцев. Я и так могу наградить ребенка болезнью крови, но если он будет от тебя – это уже будет не «если», а так и есть.
Он смотрел на меня и хмурился.
– Тебе нельзя иметь детей, – напомнил известное всем.
– Алеша мог ошибиться.
– Кто тебе сказал? – прищурился Сергей, взгляд стал недобрым, колючим и холодным. – Этот? Он совсем головы лишился? Ань, ты соображаешь, на что он тебя толкает?
– Он меня ни на что не толкает! Я! Я сама хочу ребенка! Я женщина, понимаешь?!
– Нет. Что, женщина обязательно – мать? А просто женщиной жить в лом, да? Лучше умереть от прихоти отмороженного энцефала?!
– Не кричи на меня! Это не его прихоть – это мое желание!
– Ага? А Леха в курсе вашего желания? Спорю – нет. Вот зуб на рельсы – узнает, голову твоему катету открутит! А я помогу! И Андрюха подключиться.
