Текст книги "Банальная история"
Автор книги: Райдо Витич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
– Трусоват твой Кустовский, вот и не сказал в лицо. Запиской-то проще, объясняться не нужно. Да и к чему сцены? А где гарантия, что их не будет?
– Допустим, ты права. Но как я это узнаю? У меня много версий его поступка, но какая из них верная? Ты хочешь, чтобы я прожила всю оставшуюся жизнь в неведении?
– Чем я помогу? Нет, я не отказываюсь, самой интересно, но что я могу? Карманного сыщика у меня нет…Слушай, а это идея! Почему бы тебе не поговорить с Андреем? У него наверняка найдется парочка профессионалов по сыску и слежке.
– Нет, Оля, Андрей исключается. Ты его не знаешь. Он кивнет и пообещает, но сам ничего предпринимать не станет, будет мне сказки рассказывать и время тянуть.
– Тогда поговори с Сергеем. А хочешь, я поговорю! – поддалась ко мне подруга. Я качнула головой – сколько лет прошло, а она по-прежнему грезит Сережей.
– Нет, Оля, он тем более не станет суетиться. Они все рады, что Олег ушел.
– Но он действительно был букой, Аня, – скорчила Оля смешную рожицу.
– Он мой муж.
– Ладно, ладно, никто на твоего Кустовского не покушается. Слушай, а если братья твои его уход организовали? А что? При такой трепетной и негасимой «любви» вполне возможно.
Я удивленно воззрилась на нее: подобная версия представлялась мне возмутительной и абсурдной.
– Причем тут мои братья? Нет, Оля, они бы не посмели. Да нет же, их произошедшее ввело в такой же шок, что и меня.
Ольга скорчила очередную рожицу – ехидную и принялась изучать ассортимент фруктов на тарелке.
– Ты можешь объяснить, почему ты так решила? – допытывалась я. Но Оля и сама не знала ответа, потому заскучала, надула губки и вздохнула:
– Подумалось…Они у тебя мальчики решительные и целенаправленные. Ручки у них длинные, ум изощренный, возможности не меряны. Да ладно, мало ли, что в голову от скудости мыслей придет? Нет, правда, они не станут, – успокоила меня Оля и тут же переключилась на другую тему. – Тебя когда выписывают?
– Скоро. Обещали дня через три. Станиславу Юрьевичу мой гемоглобин не нравиться и Алеше тоже.
– Ну, твоему Алеше вообще что нравится? Слушай, Ань, а ты у коллег Кустовского не спрашивала, где он может быть?
– Спрашивала. Никто ничего не знает. Пропал без вести.
– Да уж, – хмыкнула подруга и задумалась, морща лоб от напряжения. – Нет, не может он пропасть бесследно. Наверняка кто-нибудь знает его позывные, ориентиры.
– Наверняка, – согласно кивнула я и тяжело вздохнула. – Но со мной не желают не то что откровенничать, разговаривать.
– Скверно.
– Еще как.
– Слушай, а если я позвоню его родителям? Мама точно должна знать, где ее любимый сыночек обитает.
– И что скажешь?
– Найду что? Придумаю. Скажу, что он мне кассеты, диски не вернул или бумаги какие-нибудь… Нет, скажу, что должен энную сумму, весьма значительную для меня…Нет, не пойдет. Тогда скажу, что у нас с ним очень доходное дело намечается, а он исчез за горизонт, и я не могу переправить ему дивиденды. А? По-моему, это пройдет.
– Может, – согласилась я. – Я тебе телефон дам, а лучше запиши сразу все номера. Не получится с родителями, может быть, что друзья скажут.
– Давай, – Ольга полезла в свою сумочку за записной книжкой, хитро улыбаясь. Я насторожилась:
– Ты что?
– Так, самой интересно стало в разведчика поиграть. Обещаю, найду твою пропажу, вытащу из схрона и предъявлю пред твои светлые очи.
– Мне б твою уверенность.
– А ты не веришь? Зря. Я все-таки психолог, – плотоядно улыбнулась, утробно проурчав. – "У меня и не такие болтали, как заведенные"!
Десятого февраля Алеша привез меня домой и ласково подтолкнул внутрь, угадав душевную дрожь. Я прошла в комнату и застыла, обводя стены родного жилища. Я, конечно, предполагала некоторые изменения в интерьере, и все же надеялась их не увидеть, даже не спрашивала братьев, взял ли что с собой Олег, страшась услышать уличающий его в меркантильности ответ. И вот худшие опасения подтвердились. Нет, мне было не жаль исчезнувших вещей, но было очень неприятно от осознания того, что Олег вывез необходимое ему тайно, словно вор, не спрашивая, не согласуя, не предупреждая.
Я не прошла в другую комнату, страшась увидеть еще худшие изменения, и с тоской оглядев значительно поредевшую библиотеку, направилась в кухню. И застыла на пороге – эта часть моей территории изменилась глобально: ни посудомоечной машины, ни микроволновой печи, ни сервизов, ни антресолей, хранящих оные. Холодильник и новый кухонный уголок. Все.
Я опустилась на табурет.
– Сегодня – завтра привезут мебель и технику. Мы заказали, но не успели установить, – виновато сказал Алеша. Я кивнула и вперила взгляд в пластиковую поверхность стола:
– Он забрал? – спросила глухо. Ответа не ждала – и так ясно.
– Да. Мы не стали противиться…
– Правильно, – кивнула согласно. В груди ширилось презрение к Олегу. Я не ожидала, что он настолько мелочен. Впрочем, я не вправе его осуждать. И не стану. Не хочу даже думать об этой стороне дела – противно и больно. Хочется не звать его обратно, а отправить еще дальше, бессрочно и безвозвратно.
Но в принципе понятно. Олег всегда с трепетом относился к вещам. Во времена НЭПа он бы наверняка заслужил звание – мещанин. Его мелочность в вопросах быта всегда меня удивляла и раздражала. Но в последние годы, возможно, в силу привычки уже не задевала так сильно, не возмущала. Нам хватало и иных тем для ссор, и множить я их не хотела, оттого и жила по принципу – худой мир лучше, чем глупая ссора. Но как ни варьировала, Олег все равно находил повод к выговору. Его мой девиз не устраивал. Он предпочитал прямой наскок тактичному отходу.
Мы вообще были разными, с трудом находили точки соприкосновения.
Я люблю классиков, Олег современную литературу из серии "Обожженные зоной" и "Сказки про лихих братков". Но и чтению он предпочитал бдения у телевизора, который я могу посмотреть в виде исключения. И естественно, пропускаю многие события, происходящие в мире. Моя неинформированность в данном вопросе выводила Олега из себя, как меня раздражали его диски с фильмами на один сюжет, но с разными актерами. А потом бурные дискуссии на пустые для меня темы, о которых я слышала и знаю не больше, чем кенгуру о законе тяготения.
Олег неустанно втолковывал мне выгоду и ущерб роста цен на нефть, чреватость конфликтов в Грузии, явление американцев в Ираке. Я вздыхала, выслушивая политинформатора, и мечтала забыть услышанное тут же. Ведь когда он говорил мне о войне в Ираке, я видела изуродованные тела ни в чем не повинных обывателей, которым по большому счету было все равно, что происходит наверху. При разговорах о нефти и ее влиянии на нашу экономику я вспоминала полные тоски глаза старушки, стоящей у магазина с протянутой ладонью. Она просто жила, растила детей и думала лишь о них. Но сын погиб в Афганистане, дочь и зять остались под обломками дома в Сербии. И теперь она одна пытается прожить на ту подачку, которую получает официально и которая в три раза меньше, чем ее зарплата двадцать лет назад.
– Всем не поможешь, – говорит Андрей, и я вижу в его глазах ту же тоску, что живет в глазах старушки. Безнадежность, вот как она называется. И она, как будильник по утрам, тревожит мне душу. Я снова и снова вкладываю в морщинистую руку рубли и доллары, чтобы хоть как-то заглушить ее, пусть не в нас – в глазах этой женщины.
Алеша грустно улыбается и добавляет пару дензнаков. Андрей качает головой и спрашивает адрес женщины, Сергей хмурится, фыркает и лезет в портмоне. Олег хватает меня за руку и тащит подальше, шипя грубости про проходимцев и лентяев, которые вот таким образом зарабатывают больше, чем он в отделении за месяц. В этом весь Олег.
Так зачем он мне нужен? Почему болит душа без него, по нему? – спрашивала я у себя и находила ответ – ребенок. И тут же возражала себе – а нужен ли ребенку такой отец? Пыталась понять – что за противоречия владеют мной, бросая от края логики на край эмоций? И призналась, что тоскую по мужу, несмотря на наше с ним несходство характеров и взглядов на жизнь. Скучаю даже по его ворчанию, недовольному блеску глаз. Моя привязанность к нему была сродни любви – такой же болезненной и слепой, не реагирующей на аргументы рассудка. Я могла излечиться от нее лишь одним способом – встретиться и поговорить с Олегом, выяснить причину его возмутительного и непостижимого поступка.
– Не расстраивайся, Анечка. Бог с ними, с телевизором и прочими вещами.
– Книги жалко, – буркнула я и ушла в спальню.
На следующий день прилетела Ольга. Именно прилетела, скинула на ходу сапожки, как вихрь, промчалась по квартире, остановилась в кухне и, осев, наконец, на диван, выдохнула, белея от возмущения:
– Сволочь твой Кустовский! Редкостная пакость! И по этому козлику ты сохнешь?! Выкинь его из головы, он и вздоха твоего не стоит! Пусть живет, где хочет, как хочет и с кем угодно, но не с тобой, и на расстоянии, не меньше, чем пара-тройка парсек!
– Ты пояснить сможешь? – выгнула я бровь, усаживаясь напротив. – Если ты на счет некоторых милых его сердцу вещичек, так мне не жалко.
– А мне жалко! Тебя, дурочка! Ты думаешь, он себе взял?! Щаз-з-з!!
Я насторожилась. Видимо, Оля немало узнала за эти дни, и явно нерадостного. Что еще, интересно, мог натворить Олег, чтобы мою уравновешенную подружку это настолько вывело из себя, что она готова сомкнуть пальчики на его шее? Нет, поредевший интерьер моей квартиры молитвами Олега здесь ни при чем. Оля к вещам равнодушна, как и я, а вот к духовной и этической стороне жизнедеятельности относится очень трепетно и ретиво. Значит именно в этой области нужно искать причину ее нервозности.
– Рассказывай, что узнала, – попросила я, чувствуя, как и мной начинает овладевать волнение. Поставила перед подругой вазу с печеньем, видя, что та уже принялась кусать ногти. В этом отношении они были удивительно схожи с Сергеем: та же прямолинейность в высказываниях и стремление что-нибудь жевать в момент эмоционального возбуждения.
Ольга схватила печенье и захрустела им, как хомячок. Я же разлила чай дрожащей от беспокойства рукой и попросила уже взглядом – расскажи, наконец! Но понимала – пока содержимое вазы не будет полностью уничтожено, я слова не услышу. Пришлось сесть напротив и, унимая бьющееся в тревожном галопе сердце, терпеливо ждать окончания трапезы. К счастью, скорость поглощения была завидна даже для Сережи – пара секунд на одно кондитерское изделие. И вскоре я смогла повторить вопрос:
– Ты что-то узнала?
Оля кивнула с таким видом, словно она провела тяжелейшую разведку боем на вражеской территории и достойна за то звания Героя всех времен и народов. Вот еще бы тирада, что последовала за кивком, соответствовала выражению лица:
– Сволочь твой Кустовский, редкостная! Забудь, закопай и надпись напиши – парнокопытный в кубе! У-у-у, альфонс!
– А это-то причем?
– Притом! – состроила зверскую рожицу Кравцова.
– Оль, не томи, а? Что узнала? Адрес, адрес сказали?
– Мне все сказали. Только нам эта информация без надобности! Считай, погиб твой Кустовский, как истинный ценитель Кама-сутры!
– Оля! – мое терпение закончилось, помахало платочком и исчезло. – Если ты мне сейчас же не расскажешь все, что узнала, я начну тебя пытать!
– Печеньем?…Ладно, Ань. Узнала я все, да! Твой гремлин ушел не к родителям, а к женщине! Представляешь?! А матери наплел, что ты его выгнала! Нет, вот гад, а?! Живет он у этой мадамы в пригородном поселке и работает в районной больнице…заведующим отделением!! Представляешь, как устроился, паразит! Нет, вот карьерку бы я ему попортила, не со зла – для порядка.
– По-по-по-д-дожди, – у меня образовалось заикание от этой вести. Подобная причина была изначально причислена мной к разряду абсурдных и посему не рассматривалась вообще, ни в каких, даже самых призрачных вариациях. Поэтому оглушала меня. Я не знала, что сказать, что думать. Мысли, стайка испуганных птичек, разлетелись кто куда. Осталась лишь одна, не имеющая и малейшей ценности – быть не может!
– Ты что это заикаться начала? – тихо спросила Оля, испугавшись моего тона и вида. Видимо, я действительно выглядела достойно известию, потому что подружка засуетилась, начала сновать по кухне в поисках успокоительного и приговаривать:
– Только не волнуйся, хорошо? Нашла тоже из-за кого, стоил бы. Мало ли животных по свету бродит? Где у тебя новопассит?!
– Оля! – остановила. – Не надо мне ничего. Расскажи лучше еще раз, подробно.
Я уже не заикалась, но голос дрожал. Ольга внимательно посмотрела на меня и, вздохнув, осела на диван:
– А что еще рассказывать? – спросила уныло. – Бросил он тебя. Банальная история. Теперь у него новая семья, а у тебя – разбитое корыто. Но если хочешь знать мое мнение – это не повод впадать в печаль, тем более слезы лить. Конечно, неприятно и даже противно, но пережить можно. Нужно. И переживешь.
– Оль, может, он не к женщине ушел, а просто живет у женщины? Квартиру снимает? – я еще надеялась, я еще обманывала себя, сдерживая плач, что уже нарастал в груди. Но видимо плохо сдерживала – слезы все ж ринулись наружу скудными, скорбными каплями.
– Так, ты это по кому реветь надумала?! – возмутилась Оля. – Не стыдно?! Да это животное ресницы твоей не стоит!
– Я…не плачу…это в глаз что-то попало… – оттерла я слезу, стараясь выглядеть спокойной.
– Так и подумала! Аня, не обманывай ни себя, ни меня. Да, больно, да – плохо, но обманывать себя не нужно. Он ушел к женщине, и оправдания ничего не изменят. «У», "к" – уже без разницы.
– Оля, он не мог уйти к женщине. Не мог! Он вообще не мог так поступить – бросить без объяснений, пока я в больнице, и…Нет!! Я должна его видеть! Должна выяснить, в чем дело! Ты узнала адрес? Я поеду к нему! Пусть он в глаза мне скажет, что живет в другой семье, что все из-за другой женщины, что я уже не нужна! Пусть скажет! Пусть…
– Тихо! – прикрикнула подруга. – Давай истерику устроим по поводу вероломства твоего Кустовского! Вот уж действительно стоит он того! Похотливая особь мужской конституции…
– Где он живет?! Ты адрес узнала?
– Ну, узнала. Но ехать на встречу с «любимым» не стоит. У тебя гордость есть или нет?
– Нет! Ничего у меня нет. Все в ломбард сдала, за ненадобностью! – выкрикнула я и сникла, прикрыв глаза, из которых опять брызнули слезы.
– Ну-у, все… Сейчас будем рыдать, стенать и волосы на голове рвать, – вздохнула Оля и принялась убеждать. – Аня, сдался тебе этот свин, плакать еще из-за него. Вот тоже мне ценность великая! Да пускай забирает! Ты и без него лучше, чем с ним, проживешь!
"А ребенок?!" – вскинулась я и взяла салфетку, чтобы вытереть лицо, глотнула чая и подумала: "ведь Олег ничего не знает о том, что его желание исполнено, и я стану мамой, а он соответственно – отцом. Может, поэтому он ушел к другой, в надежде получить то, что уже не надеялся получить от меня?" И скривилась, как-будто съела нечто особо кислое: какая разница, почему он ушел? Зачем я хватаюсь за соломинку, придумываю себе оправдания его поступку?
И опять заплакала, понимая, почему. Потому что мне невыносимо больно и горько! Потому что я живу, как смертник, радуясь каждому дню, что мне отмеряно, но и эту радость отбирают, топчут и давят! Потому что я рискнула собственной жизнью и покоем моих братьев ради ребенка! Из-за Олега! Которому на деле нужен был лишь повод уйти, и он его легко нашел, столкнув меня в бездну отчаянья.
Как теперь выбраться? Что делать? Почему я должна думать одна? Это касается и его! Он отец! Он должен вернуться и жить с нами, воспитывать нашего ребенка! Он не посмеет отказаться от него, отказать мне. Он обязан, обязан! Он не может быть до такой степени подлецом, чтобы отказаться от родного ребенка, прекрасно осознавая, что он может стать сиротой раньше, чем увидит мать! И бросить меня сейчас, в такой важный и опасный момент! Нет, ему придется вернуться и ответить за свои слова и действия!
Женщина….Да что у них может быть, кроме мимолетного увлечения? Когда они успели встретиться, влюбиться? Корысть, конечно же – обычная корысть. Олег красивый, умный, интеллигентный, обеспеченный – мало ли охотниц до подобного счастья?
– Оля, где он живет? – хрипло спросила я, решительно вытирая слезы и готовясь к схватке за моего малыша.
– Аня, только не говори мне, что ты поедешь кланяться ему, унижаться словно… Это он должен у тебя в ногах, как ковровая дорожка, лежать и не отсвечивать! Он должен унижаться и прощения просить!
– Оля! С тем, кто и кому и что должен, я разберусь потом, а сейчас я должна видеть его! Это намного важней всего остального! Где он живет?!
– Ань, это глупо…
– Оля, хоть ты не нервируй меня! Пожалуйста, мне и так плохо! Я… Дай мне разобраться! Помоги, а потом топи в своих обличениях, претензиях, психологических методиках и диагнозах!
– Ладно, ладно, тихо, ты главное успокойся. Я ведь не отказываюсь. Только условие – поедешь со мной. Одну я тебя не отпущу.
– Я буду только рада, – всхлипнула я, с благодарностью посмотрев на подругу. С ней мне не так страшно, с ней я смогу держать себя в руках и не натворить глупостей.
– Вот и хорошо, – подала мне чистую салфетку Оля, с сочувствием заглядывая в лицо. – Ты главное успокойся. Сейчас придешь в себя, чай попьем и поедем. Правда, хочешь знать мое мнение – затея эта пустая изначально. Раз он до такой степени свин, что бросил тебя в больнице и не нашел храбрости правду в глаза сказать, да еще и прикрылся тобой, как щитом, выставив перед всеми хищницей. Потерпевший нашелся! Короче, я б не объясняться поехала, а пристрелить.
– Ты очень похожа на Сережу. Вы даже рассуждаете одинаково, – грустно заметила я, пряча виноватый взгляд. Пред ней я тоже грешна. И она уйдет из моей жизни, чувствуя то же, что чувствую сейчас я, когда узнает о наших с Сергеем отношениях…Но ведь не узнает?
Я верну Олега. Должна. Сломаю себя, заставлю забыть ту боль и обиду, что он мне причинил. Ради ребенка, ради его будущего я смогу. Олег хотел ребенка – он его получил! И будет воспитывать! Не просто вернется ко мне, а приползет! А мадам придется пододвинуться.
– Так где, говоришь, Олежик живет? – процедила я, недобро прищурившись.
– Сафакулово. Центральная, 26.
– А квартира?
– А нет квартиры. Поселок это. Частный сектор, свой дом. Мазанка имени Тараса Бульбы.
– Шутишь? – не поверила я.
– Не-а, – ухмыльнулась Оля. – Сама не поверила. Мини-анекдот просто – Кустовский, съехавший из города от молодой красивой жены в пригородный поселок к какой-то деревенской курице. Не иначе любовь не земная обнаружилась…Когда едем?
– Сейчас, – постановила я. – Знаешь, где это?
– Примерно. Но найти не проблема. Есть атласы автомобильных дорог и язык есть – спросим.
Г л а в а 7 Виновен?
Я гнала по трассе, почти не слушая Ольгу, почти не видя дороги. Попался бы автоинспектор, меня бы ловили с мигалками и конвоировали до КПЗ. Но на трассе, на мою удачу, было затишье.
– Может, сбавишь скорость? – неуверенно попросила Оля, вжавшись в сиденье. И смолкла, понимая, что сейчас ей до меня не достучаться. И подозреваю, принялась истово молиться, чтобы мы благополучно добрались до пункта назначения, не покалечив ни себя, ни других.
Указатель «Сафакулово» я не заметила. Если б не Оля, пролетела мимо и никогда бы не нашла заснеженную деревеньку посреди полей и мелких островков леса. Чем ближе мы подъезжали к деревне, тем сильней меня охватывало волнение и уже буквально била нервная дрожь так, что руки еле держали руль.
– Стоп, Ань, вот он, двадцать шестой дом. Улица здесь одна, так что точно – центральная, – заметила Ольга.
Я резко тормознула и замерла, боясь смотреть по сторонам. Мое сердце билось в припадке тахикардии где-то в районе макушки.
– Говорила, выпей успокоительного! – процедила подруга, недовольно качнув головой. – Как обратно поедем, ума не приложу. Страшно с тобой, того и гляди, к пращурам прямиком в рай въедем. Гонщица, блин! Меня теперь саму валерьянкой впору отпаивать, – открыла дверцу, переводя дыхание. – Ой, Аня, на фига мы это затеяли? Лучше б братовьям отзвонилась, с ними бы и ехала. Чует мое сердце, обратно пешеходный марш-бросок устроим. Старая я уже для таких приключений.
Я покосилась на нее и глубоко вздохнула, встретившись с ее испуганным взглядом. С минуту мы молча рассматривали друг друга и истерично хохотнули, умиляясь отваге своих характеров и бледнолицему виду, одному на двоих.
– Боишься? – шепотом спросила Оля.
– Нет, трушу. Немного, – ответила я и посмотрела вокруг, выискивая дом N 26.
Наполовину заметенный домик без окон, с вылущенными ветрами, дождями и морозами деревянными воротами, которые, по моему глубокому убеждению, стояли на одном энтузиазме, и оказался нашей конечной точкой. Цифра 26 красовалась на его стене, нарисованная кем-то в пылу творчества красной краской.
Я зажмурилась, уверенная, что это все мне лишь блазнится. Не может мой капризный изнеженный супруг переехать сюда по собственной воле и жить без принуждения. Наверняка его сюда отконвоировали и держат под замком, с усиленной охраной. Я открыла глаза – дом на месте и ничуть не изменился, не похорошел и не обрел более пристойный и подобающий людскому жилищу вид.
– Оль, у меня галлюцинации? – спросила тихо.
– Не-а, – качнула та головой, хохотнув.
– Может тебе не правильно адрес сказали?
– Не-а.
– Ты хочешь сказать, что Олег живет здесь? – ткнула я пальцем в сторону убогого сооружения.
– Ага, – кивнула та с видом идиотки. И судя по ее лицу, пребывала не в меньшем шоке, чем я. – Н-да-а-а, бог с ним, с телевизором и посудомоечной машиной, да, Ань?
– Точно, – согласилась я и открыла дверцу, решительно вылезла и…затопталась рядом, ежась не столько от холода, сколько от предчувствия неприятной сцены.
– Может, обратно, той же дорогой, но в медленном темпе? Ну, их, Ань, в деревнях с тактичностью, прямо скажу, никак. Погонят какой-нибудь запчастью от свеклоуборочной машины, – несмело заметила подруга, встав рядом со мной.
– Нет, второй раз я сюда не поеду, а с Олегом поговорить надо. Что ему здесь? А может, и спасать придется.
– Ага, приворожила его доярка Глафира Охряповна Череззабороногузадирихина…
– Несмешно, – одернула я ее и, подрагивая от волнения, пошагала к воротам. Стукнула по растрескавшемуся от старости дереву железкой, висящей на веревке, и застыла в ожидании, унимая расшалившееся сердце, придумывая краткий, но внушительный текст речи, выслушав которую, Олег тут же сядет в машину и поедет со мной домой. Вот только правильных, нужных и оптимально подходящих слов, не находилось. Я была готова расплакаться от бессилия, по-простому, без патетики, призвать его к долгу мужа и отца.
В этот момент ворота приоткрылись, образуя небольшое пространство, в которое можно было разглядеть лишь его творца. Но как раз этого мне и хватило.
На меня смотрели знакомые черные глаза, полные ненависти и желчного презрения.
Гульчата.
Она молча смотрела на меня, я – на нее. Все слова, что я готовила, тщательно выискивала и сортировала, пропали. И я уже о том не жалела, потому что они стали не нужны. Я видела по ее взгляду – Олег для меня потерян. Его не пустят, не позовут, не стоит и просить. Мой взгляд скользнул вниз и остановился на ее животе, не большом, но достаточном, чтобы понять – женщина в положении. Месяцев пять-шесть, не меньше – прикинула я и пошатнулась. Вот и все. Вот и внятная причина трусливого бегства Олега, его обмана и предательства, его поведения в последний год. Сколько грязи я видела, сколько нотаций и претензий проглотила, сколько обид и оскорблений стерпела? И зачем? Ради чего?
Я молча развернулась и пошла к машине, еще четко храня тишину в душе, но чувствовала, как внутри уже нарастает плач.
Села в салон и зажмурилась, пытаясь справиться с собой, прогнать слезы и предвестники истерики, по типу стенаний безутешной Ярославны. Совершенно глупых в моем варианте, потому как бесполезных и бессмысленных. Слишком много чести, Олежик, слишком много…
– Эй, ты чего? – тихо спросила Ольга, хлопнувшись на соседнее сиденье. – А поговорить? Ты что его не позвала? Передумала? Ань? Да ты что онемела, что ли? Ну, хочешь, я позову твоего ненаглядного?
Я хлопнула дверцей машины и рванула с места, спеша покинуть деревню, как зачумленную местность. И почти не видела дороги: передо мной, словно листы отрывного календаря, мелькали картинки недавнего и далекого прошлого. А то, что было неясно, скрыто и непонятно, открывалось, обнажая всю неприглядность правды, жуткой, шокирующей в своей наготе.
Гульчата. Ее поведение, взгляды. Я могла бы догадаться сразу и догадалась, но отмела данную мысль, как абсурдную, лишь по одной причине – мне было бы очень больно. Мне и больше никому. Психика сама построила ограду из множества «не»: не может быть, невозможно, не посмеет, не пара. Выстроила заслон из четких аргументов, основанных на логике, которой не было на деле ни в поступках Олега, ни в моих поступках, ни в действиях Андрея.
Он знал! Самое ужасное, что он все знал и молчал. Он привел ее на праздник, столкнул двух любовников на глазах ничего не подозревающей жены и наблюдал, равнодушно взирая на мучения сломленных и согнутых по его воле людей. И указывал мне, чуть не кивая головой – смотри, что из себя представляет Кустовский! Разве он достоин тебя, разве он муж, мужчина? И сравни нас – вот он, кто лишь говорит, что любит, по сути, не имя понятия о том, что это такое. А вот я – не говорю, не повторяю, не изливаю пьяные, ханжеские страдания, но проявляю свою любовь на деле, доказывая не пустыми словами, а действиями.
Но, Господи, как же это жестоко!
Меня душили рыдания, все невыплаканные слезы по поводу несправедливости мироустройства, по тем жутким обидам и подлостям, с которыми сталкивалась с рождения, которые проходила, раня душу и сердце. Они гнули страхом перед жизнью и вечной виной неизвестно в чем. Зачем я гнулась? В чем винилась? Почему боялась? Кто-нибудь, кроме меня, думал о том, что делает, чувствовал себя неправым? Кого-нибудь еще изъедала боль за совершенные ошибки и несовершенные поступки? Почему другие оправдывают себя и множат подлости, не признавая за собой и доли вины, я же, как лакмусовая бумажка мгновенно реагирую на каждый нюанс совершенного поступка, рожденного чувства, каждую искорку негатива раздуваю до уровня ритуального кострища? Что было бы проще жить, как Гульчата и Олег, не гнушаясь низостью поступка в достижении цели…
Гуля. Как она смотрела на меня! Словно на тлю, на дерзкую помеху к ее цели. Уже запатентованной, заштампованной и осязаемой. Впрочем, ее можно понять, она ждет ребенка, но вот Олега невозможно ни понять, ни тем более – оправдать.
Он не мог не знать, что скоро станет отцом. Гульчата не из тех женщин, что скроет подобную весть, наоборот, я больше чем уверена, выдаст ее в первую очередь с гордостью и сознательным давлением, принимая как повод и довод к шантажу, приобретению ребенку отца, себе мужа. Нравственная сторона дела подобными особями не рассматривается, как причисленная к разряду обременительных и несущественных.
Вывод один – Олег знал, наверняка давно, с самого начала, месяцев пять как. И все же устраивал мне сцены и скандалы по поводу отсутствия наследников. Планомерно, методично разбивал мои аргументы и страхи, намеренно бил по самым больным точкам, толкал на безумный шаг и добился своего.
Но зачем, зачем?!!
Ведь он понимал, что тема деторождения болезненна для меня, а для него уже не актуальна. Знал, что эта тема закрыта для меня не по собственной прихоти, а из-за естественного чувства самосохранения, прекрасно осознавал, что толкает меня не в объятья акушеров, а на смерть.
Нет, я ничего не понимала. Не могла понять, путалась, срываясь с тонкой планки здравомыслия, теряла ориентиры в дебрях вопросов, которые множились и увеличивали состояние, сродное панике, паронаидальному безумию. И уже не чувствовала, как слезы льются из глаз, не слышала Ольгу, не видела куда еду, не осознавала – на чем. В голове тупо бились несколько вопросов, что казалмсь особенно важными. Если б я нашла на них ответ, то наверное, успокоилась. Смирилась, сжилась с предательством Олега и нашла бы в себе силы жить дальше и гордо носить звание брошенной женщины, матери-одиночки. Ни о чем бы его не просила и, наверное, даже простила, а может быть, изменила ситуацию, направив ее русло в нужную мне сторону. Но вопросы оставались без ответов, я никак не могла их найти.
Зачем клясться в любви и преданности, просить прощения, уговаривать потерпеть и одновременно собирать вещи, планировать отъезд и воссоединение с матерью его ребенка?
Зачем вешаться после глупейшей ссоры, коих у нас с ним бывало по десятку на дню…и ждать благополучного момента, чтобы исчезнуть из моей жизни, разом перечеркнув пять совместно прожитых лет? Зачем склонять меня к рождению ребенка, обвинять в измене, беспрестанно укорять и изводить надуманными проступками…и спокойно встречаться с любовницей, вести двойную жизнь, заводить ребенка на стороне?
Как понять поведение Олега? Как расценить его поступки? В пику кому, себе или мне он все это творил?
Из-за мести?
Любви?
Ревности?
Скверности характера?
В надежде на сохранение тайны о двойной игре или, наоборот, в надежде на ее раскрытие? А может, действительно, таким образом, он решил встряхнуть наши отношения, поменять их? Но что именно он хотел добиться? Вызвать шок? Ненависть? Желание вернуть его, приняв обиду за любовь, чувство собственничества за привязанность, и биться за призрачное счастье, устроив турнир с соперницей, на котором он станет призом для победительницы?
Где логика его поступка? Что управляло им в момент принятия решения? Что толкало в объятья Гули и вон из стабильной размеренной жизни?
"Ох, не быть вам вместе, помяни мое слово – разведетесь", – сказала мне мама в день свадьбы.
Помянула. Сбылось ее пророчество….
Свадьба была пышной. Братья не поскупились на столь знаменательное в моей жизни событие: откупили очень дорогой ресторан, заказали семь машин. Алеша разменял родительскую квартиру на две двух комнатные. В одну переехал сам, ключи от другой вручил нам с Олегом. А Сергей и Андрей подарили машину. Как позже оказалось – лично мне.
Я была вне себя от радости, оттого, что, наконец, добилась своего, пройдя через все препоны братьев, выдержала, настояла, победила. И кружила, порхала в восторге и упоении от торжества события, то и дело смотрела на супруга, искренне веря, что люблю его сильней Джульетты и буду ему самой лучшей женой, как и он станет идеальным мужем мне. Наша с Олегом жизнь представлялась мне вечным праздником длиной, минимум в столетие, наполненное самыми лучшими, радужными моментами, что даны человеку на счастье.
