Текст книги "Банальная история"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Я гордо вздернула подбородок и снисходительным тоном великосветской девицы заметила:

– Собирать сплетни – дело сугубо женское, мне же показалось, что вы представитель благородного семейства мужчин. С кем не бывает?

– Вы зря переживаете… Аня, правильно? А меня Олег зовут. Будем знакомы? Так что с капельницей наведаться?

Я бросила на него уничтожающий взгляд и от души хлопнула дверью в палату.

Спазган мне помог. Вскоре заглянула медсестра, принесла обед, озаботилась моим пульсом и предупредила, что явление брата пред мои светлые очи намечается не раньше, чем через два часа, так как он принимает зачеты у студентов. Это не новость – пожала я плечами и принялась ждать.

Скука одолела меня быстро. Тени на больничном потолке больше не привлекали, недра тумбочки хранили журнал двухлетней давности, половину, из которого кто-то щедро использовал не по назначению. Перечитав оставшееся, я поняла, что мне осталось только расписать стены палаты от скуки на манер узника замка Иф или свить из простыни веревку, и повторить дорогу Овода.

Прошло три часа, пошел четвертый, и я решилась выйти и поторопить Алешу.

В коридоре было тихо, толпа студентов схлынула в известном направлении – на свободу и дальше по списку. Но один все ж остался. На подоконнике, напротив палаты сидел Олег и хмуро обозревал больничный парк в окно.

– Привет, – бросила я и подошла, отчего-то решив, что он ждет меня. И уверилась в этом, глядя, как он обрадовался моему появлению.

– Привет. Лучше стало?

– Угу. Таблетки отдать?

– Зачем? Оставьте.

– О-о, я просто сражена вашей щедростью.

Он улыбнулся, умиляясь то ли моему игривому настроению, то ли сияющей физиономии. А я вздохнула – судя по улыбке, этот молодой человек кладезь самых раритетных достоинств человечества:

– Что домой не идешь?

– Так, – мгновенно заскучал он.

– А что «так»?

– Жду одного человека, – и судя по лицу, далеко не любимую девушку.

– Зачет не сдал? – догадалась я.

– Да, знаешь…на ерунде завалился. Прогулы еще. Два. У других по десять и ничего. Но опять же – сам виноват. Надо было не праздновать, а учить.

– Кому сдавал?

Олег посверлил меня внимательным взглядом и протянул неуверенно:

– Алексею Дмитриевичу.

– Тогда беда поправима. Пошли, – взяла его за руку.

– Куда?

– К Алеше. Пересдашь прямо сейчас.

– Нет. Нет, подождите, Аня, это неправильно…

– Правильно, правильно. Ты же не хочешь, чтобы я чувствовала себя твоей должницей? Ты меня от смерти спас, оторвал от сердца спазган, в ответ я помогу, спасу тебя от незачета.

– Что вы с этими таблетками? Ерунда, право…

А я уже толкнула дверь Алешиного кабинета и просунула голову, чтобы обозреть пространство – никого. Интересно, куда господин преподаватель исчез?

– Ладно, проходи, подождем.

– Нет, нет…

– Да что ты робкий такой. Боишься?

Конечно, это была провокация. Какой парень ответит – «да»? Только тот, что рядом со мной не окажется. И естественно Олег шагнул за мной в пустоту кабинета и застыл, чувствуя себя неуютно. Подозреваю, Алеша внушал ему вполне объяснимый трепет.

– Лешенька, – пропела я и принялась кружить по кабинету, заглядывая под стол, стулья и бумаги на столе. – Ау-у-у!

Села прямо на стол, развернувшись лицом к Олегу:

– Ненути грозного препода, – развела руками, скорчив рожицу.

Парень осмелел, улыбнулся и шагнул ко мне:

– А вы веселая.

– Не то слово. А еще я вязать умею, ромбиком по диагонали… А ты веселый или как жизнь повелит?

– Странный вопрос. Я – разный.

– Пятнистый? Или в полнолуние оборотнем становитесь?

– Ага, в полнолуние – оборотнем, в новолуние – вампиром, остальные дни – скука учебного процесса, – он оказался совсем близко от меня и почти касался. Это «почти» мне и не нравилось, а остальное – очень. И хотелось продолжения знакомства:

– В столь плотном графике на личную жизнь время остается?

– Святые праздники, – кивнул он, пристально разглядывая меня. Было в его взгляде все, что хотела бы видеть женщина: восхищение, сродное обожанию, задумчивая печаль, робость и желание прикоснуться. – А ты красивая, – выдохнул он в лицо. И пахло от него мятой и анисом. Любимый запах детских капель от кашля.

Я невольно поддалась к Олегу.

– И что?

– Удивительно. Красивая, но словно не настоящая. Кожа у тебя светиться. У нас дома, статуэтка есть, маме подарили: Диана – охотница из горного хрусталя. Ты на нее похожа.

– Такая же крепкая и большая?

– Хрупкая настолько, что прикасаться страшно.

– Вот и держите руки подальше от ценного экспоната.

– Хорошо, – согласился он. Присел рядом на стол, смирно сложив руки на коленях. Я немного огорчилась и сама не могла объяснить отчего?

– Ты вообще, надолго здесь? – спросил Олег.

– Как Алеша скажет, – буркнула я.

– Строг?

– Справедлив. Напроказничала я, вспомнить стыдно.

– По этому поводу жить здесь останешься?

– Нет, надеюсь выбраться еще до июня.

– Как выберешься – позвонишь?

– Зачем?

– Отметим освобождение. Соком, понятно.

– Да, на остальное у меня стойкая непереносимость образовалась.

И тут появился Алеша. Вошел и застыл на пороге.

– Э-э-э..я… Извините, Алексей Дмитриевич, – вскочил Олег и получил недовольный, презрительный взгляд и повелительный кивок головы – вон!

– Подожди! Алеша, прими, пожалуйста, пересдачу…

– Вы свободны молодой человек, – процедил он, и Олега смыло за дверь.

Я вздохнула:

– Лёшенька, зачем так-то? Мальчику нужен зачет.

– А тебе – мальчик.

– Ревнуешь? Глупо. Твой студент спас меня от синдрома похмелья, а ты бросил меня – бессердечный. Должна же быть хоть какая-то компенсация спасителю?

– Обойдется, – бросил Алеша и согнал меня со стола, делая вид, что ищет особо ценные бумаги.

– Это несправедливо. Я чуть не умерла, а ты и спасибо Олегу не сказал, за помощь мне.

– Олегу? Ах, да… Анечка, а кто виноват, что ты "чуть не умерла"?

– Вино-водочные изделия, – буркнула я и принялась ластиться к брату, чувствуя безмерную вину перед ним. Он выглядел очень уставшим. – Алеша, я больше не буду, клянусь! Честное имиджмейкерское!

Алеша качнул головой, вяло улыбнулся. Я возликовала – сдается! Почти простил. Что еще нужно для полного счастья? Ах, да…

– Алеша, ваши саблезубые сплетницы вывесили транспаранты о том, что я прибыла в ваше отделение в нетранспортабельном виде.

– Пусть.

– Тебя это не беспокоит?

– Нет, абсолютно. Нужно же о чем-то говорить? Сегодня о тебе, завтра обо мне, послезавтра о прелестях стирального порошка.

Я облегченно вздохнула – минус одна забота. И вина.

– Лешенька-а…ну, поставь ты ему зачет? Пожа-алуйста-а…

– Анечка…

– Нет, я, правда, больше так не буду, честно, честно!

Алеша приобнял меня, с улыбкой заглянул в глаза:

– Знаешь, кого ты мне напоминаешь? Обезьянку. Анекдот такой есть: "Лев попал в яму, мечется по ней, а выбраться не может. Обезьянка увидела и давай на ветке скакать: вот ведь какая тупица! А еще царь-зверей! Как же ты в ловушку-то угодил? Вот глупец какой! Идиот! Ни глаз, ни ума. А сук взял и подломился. Обезьяна в яму ко льву упала. Лев к ней, а она – Лева, ты не поверишь! Все поняла, все осознала – спустилась извиниться!"

Я засмеялась – Алеша был не подражаем в роли изворотливой обезьянки.

– Хороший анекдот, но не про меня. Я действительно все осознала. И ты уж поставь бедному студенту зачет, по доброте душевной, а? Ну, или в честь столь знаменательного события?

– Анечка, этот студент самая серая посредственность третьего курса. Я поставлю ему зачет лишь за крепкие знания, а не за красивые глазки.

– А у него красивые глазки? – округлила я свои. Алеша успокоенно вздохнул и обнял меня. С минуту мы молчали, и тут я некстати спросила:

– Алеша, а если он мне понравился?

– Чем? – мгновенно насторожился брат.

– Не знаю. В том-то и дело, что не знаю.

– Тебе многие нравятся.

– Нет, Алеша, так – никто. Здесь что-то другое…

Именно так все и началось. Я еще не поняла, что грядут перемены, а Алеша уже прочувствовал их, предугадал, и затаился. Стал с особым вниманием отслеживать каждый мой шаг, каждый телефонный разговор, каждую встречу. Третировать Олега с той особой изощренностью, что невозможно четко обозначить и вменить в вину. Ему понадобилась одна фраза, сказанная в задумчивости, чтобы понять последствия этой встречи, просчитать возможные варианты. Мне – два года, прежде чем я поняла, что Олег – это серьезно. Это не детская любовь в пику братьям, не увлечение во имя становления личности. Это – не прошлое, а настоящее и, возможно, будущее. То, что и могло меня либо окончательно спасти, либо окончательно погубить.

Мы прошли по притихшим коридорам больницы и остановились у палаты N 207. За дверью было тихо настолько, что я поежилась от предчувствия чего-то страшного.

– С ним все хорошо, – подбодрил меня Алеша. – Спит, наверное. Передачу мы ему еще утром привезли: книги, фрукты и прочее. Так что он ни в чем не нуждается, разве что… Ладно, иди, я здесь подожду.

И нахмурился – мой затравленный взгляд ему не нравился. Мне его – непримиримый и настороженный.

Я решительно толкнула дверь и шагнула в палату.

Олег не спал. Сидел на кровати, сложив руки на коленях, и разглядывал свои тапочки, облитые светом ночника. Вид осунувшийся, больной, но от общения с Сергеем осталась на память лишь поджившая ранка на губе.

Он вскинул на меня взгляд:

– Аня? – он видимо не ждал меня и оттого не верил, что я материальна.

– Олег, Олежка, что ж ты наделал? – бросилась к нему, села рядом, принялась осматривать голову, лицо, шею. Длинная, тонкая царапина слева расстроила меня. – Олежа, зачем? Почему?!

– Не надо, Аня, – он сморщился, словно боролся со слезами, убрал мои руки от лица, но из своих ладоней не выпустил. Так и сидел, рассматривая их, поглаживая пальцами. И зашептал, не смея смотреть в мои глаза. – Прости меня, Анечка милая…Я так устал. Устал от вечного страха потерять тебя. Совсем запутался, потерял себя. Я чувствую себя никчемным, отупевшим и старым, как скелет австралопитека. Не знаю, что делать? Совершаю одну глупость за другой. Что я на тебя сорвался? Как мог себе подобное позволить? Почему твой братец не убил меня за это? Не хотел марать руки? Понимаю, мне самому противно…

– Давай уедем куда-нибудь? Отдохнем.

– От себя не уедешь и не отдохнешь, Аня. Как ты меня еще терпишь? Господи, я так хочу заснуть и проснуться в то время, когда еще учился в институте. Еще уважал себя, был оптимистом-пофигистом. Помнишь?

– Да.

– А как мы с тобой встретились?

Я улыбнулась: только что вспоминала.

– Мне ведь тогда нужен был зачет, а не ты. Вот такая я корыстная сволочь, Аня. Я ничего не выучил, завис до утра в общежитии мединститута. А утром зачеты, и не у Гармана, как предполагалось, а у самого Шабурина. Знаешь, как твоего брата студенты звали за глаза? Скат. В смысле – гад. Если 30 процентов из группы сдали – ура! Сча-астье…Стою я в самых отвратительных предчувствиях и таком же физическом состоянии и понимаю – не сдам. А тут, словно Бог мои молитвы услышал – ты из палаты вышла – "бледнолицая девица из фарфора высшего сорта". Колязин тебя так охарактеризовал. Девочки сразу оглядывать начали. Катя Васнецова зашептала: сестра Самого. Девица своевольная и вредная. Буянка и алкоголичка. Что брат, что сестра. Сюда ее привез, не постеснялся, наверное, не впервой в таком состоянии сестричку наблюдать всему отделению. Я и смекнул – а что? Дальше дело техники: подошел, предложил помощь, засветился. Только одно не учел – сердце свое. Ты глянула на меня и все… не объяснишь – что? А все – понимаешь? Наверное, именно это необъяснимое с материальной точки зрения, состояние люди любовью с первого взгляда называют. Только тогда я этого еще не осознавал, не думал даже…

Нет, его откровение меня не шокировало, но насторожило и заставило задуматься – что же еще я не знаю? Что придумала себе, выдавая за действительность, что не замечаю, не желая признать наличие? А может, я придумала каждого из тех, кого люблю? И каждого отшлифовала, как камень, превратив в произведение искусства никчемный, холодный кусок неживой природы.

И боялась дышать, спугнуть откровения. Мне было интересно, что еще скрыто во мраке чужой души? Впрочем, ведь не чужой – девять лет вместе и, кажется, что все знаешь о каждом дне, о каждой мысли, о каждом проблеске желания… И ошибаешься.

И подумалось – что же тогда скрыто в недрах родных мне душ? Тех, что я знала, как свою. Или это опять иллюзия, самообман? Желаемое, принятое наивной девочкой за действительное?

– Знаешь, когда я понял, что не могу без тебя? Не просто не могу, а еще и не хочу. И не буду. Понял, что влип, влюблен по самые аксоны, как мальчишка, как…Ромео и не снилось. Ты пропала тогда. Раз – и нет. Одно – твои командировки, а другое, когда сегодня ты рядом, а завтра вдруг тебя нет. И не знаешь, где взять, что с тобой и как? Неделя прошла, вторая. Я спать не мог. Веришь? Да я сам себе не верил! А в душе, словно кактус вырос, и вот колет и колет, ни минуты покоя. Мысли шалые табунами ферментируют. И хоть бы одна радужная! И ревность, и страх… А вдруг – бросила? Вдруг другой появился? Вдруг я больше не нужен, мы больше не увидимся? А еще братья твои. Сергей. Спрашиваю: "Где она"? "В баре с Вадиком. Чао, мальчик, пасись вольно". Алексей просто отрезал любое желание спрашивать: "Не ваше дело, молодой человек. И перестаньте насиловать наш телефон"! А Андрей играл, до сих пор простить его за это не могу. Минут десять мог за нос водить и кругами без темы: "А? Что? А зачем она вам? Что передать? Что, что? И сильно нужна? И давно? И надолго?…" Сволочь!… Да бог с ним. Я тогда весь извелся, про гордость забыл и про остальное. Пришел к подъезду и сел. Пост занял. Думаю, придешь с Вадиком, я тебе хоть «здравствуй» скажу. Не пришла. До двух ночи сидел – тебя нет. С семи утра до трех – тоже нет. И понял – врут мне твои братья, случилось что-то. С тобой. Ты…

….Он пошел напрямую к Шабурину-старшему, открыл дверь ногой от переизбытка чувств, ввалился в кабинет и вместо «здравствуй» заявил с порога:

– Где Аня, Алексей Дмитриевич? Вы ее скрываете от меня? По какому праву?

Мужчина с минуту смотрел на нахала, решая взашей погнать или много чести – сам пойдет. И кивнул головой: очистите помещение!

– Не мечтайте! – упрямо заявил Олег. – Я никуда не уйду, пока вы не скажете, где Аня! Буду стоять хоть весь день, хоть всю ночь. Месяц! Мне все равно! Захотите выгнать силой – попытайтесь. Драться я с вами не буду, но обещаю, что вернусь и опять встану на это место и останусь здесь жить, если понадобиться! Буду действовать вам на нервы, пока вы не ответите!

Алексей встал из-за стола и подошел к парню. Оглядел с ног до головы и снисходительно махнул рукой на стул:

– Садитесь.

– Я постою, – сбавил тон Олег, значительно смутившись.

– Нет, нет, садитесь. Разговор у нас будет долгий и не совсем приятный. Для вас. В принципе вы правы, не стоит его откладывать, – и как только Олег сел, уточнил. – Сколько вы уже встречаетесь с Аней?

– Почти два года. А в чем дело? Какое это имеет значение?

– Не надоела? Сменить подружку не желаете?

– Издеваетесь?! – рассердился парень.

– Ну, ну, тихо. Не стоит нервничать по пустякам, – Алексей сел напротив, облокотился на стол и спинку стула и спросил: Так – не надоела? Все устраивает?

– Все! Командировки только напрягают.

– Командировки?…Значит, вот что она вам говорит. Что ж, неплохое объяснение.

– Чему?! На что вы намекаете?

– Я не намекаю, молодой человек, я пока думаю, можно ли вам верить? Готовы ли вы сохранить нашу беседу в тайне или отличаетесь повышенной болтливостью. В последнем случае, естественно, разговор не состоится. Впрочем, если вам и вздумается его пересказать, Аня вам не поверит, а вот я обязательно найду способ убрать вас из ее жизни навсегда. Незамедлительно. Ясно, нет?

– Ясно. Обещаю сохранить его в тайне.

– Что ж, надеюсь, не обманете. А и обманете – бог вам судья…и я.

– Не нужно угроз, Алексей Дмитриевич. Это смешно. Скажите, в конце концов, что с Аней?

– Ни в какую командировку она не уехала. Не ездила и никогда не поедет. Это исключено.

Олег потрясенно уставился на Шабурина. Он не хотел верить, боялся. Ведь поверить, значит усомниться в честности той, которую любит. И подтвердить свои самые худшие опасения. Но он и предположить не мог, что те напрасные, надуманные тревоги – ничто по сравнению с правдой.

– Аня очень больна. Смертельно. С рождения. Правд, а, диагноз был установлен много позже. Болезнь Верльгофа. Хотя, я считаю, что это тромбопатия Виллебранда. Но мои коллеги обозначили первое, что проще и понятнее. Однако, так же, как и я, не исключают второе. Разница, знаете ли, не большая, в конечном счете. И за то, и за другое говорит масса симптомов… Знаете, о чем я? Как, курс по гемотологии усвоили? Нет? Естественно, зачем утруждать свое серое вещество излишними знаниями. Обременительно, да? Хорошо, разъясню и постараюсь не забивать ваши извилины излишней терминологией. Этиология болезни неизвестна, но есть версия о химическом воздействии на организм будущей матери, что и приводит к врожденному нарушению системы свертываемости крови у новорожденного. Количество тромбоцитов минимально и они не зрелы, нейрофилы и кровяные пластины созревают крайне медленно. В стерильном пунктате повышенное количество мегакариоцитов, причем молодые формы и с избирательной аплазией… В общем, в любой момент может начаться кровотечение, выпот в слизистую, внутренние органы, головной мозг. Поэтому Ане категорически запрещено волнение, напряжение, что физическое, что моральное, дабы не спровоцировать обострение и кровотечение. А они случаются спонтанно и проходят по типу неукротимых. Поэтому четыре раза в год Аня лежит в больнице и повышает уровень тромбоцитов, и так из года в год. Ну-с, не утомил вас лекцией из курса по гематологии?

Олег молчал, потрясенно рассматривая мужчину. Он не мог поверить в услышанное, сложить страшную клинику предъявленного заболевания с желанным, родным образом Анечки. И подумалось, что лучше б она действительно ушла к другому, но жила.

От этой мысли Олега обуял страх, холодом пробрав до тех самых, кровяных телец.

– Потеряли дар речи? Понимаю. Ничего, подумаете и поймете, что Аня вам не пара. Рожать категорически нельзя, волноваться тоже. Проще изложить, что можно, чем каждый пункт из длинного списка того, что ей нельзя. Вам нужна такая подруга? Хотите нянчиться? То нельзя, это – нельзя и ежедневно, ежечасно жить под страхом того, что она умрет.

– Я люблю ее, – просипел Олег.

– Это довод? Положим. Но насколько сильно вы ее любите? Сможете ли вы стерилизовать себя ради нее?

Олег окончательно впал в ступор: что за бред несет Шабурин?

– Что вы так смотрите на меня? Не понимаете, зачем? А за тем, что иначе вам нечего делать рядом. Беременность не просто противопоказана – строжайше запрещена. Об аборте и речи не может быть. А родов просто не будет. Маточное кровотечение, в ее случае, остановить невозможно, не используя радикальных методов. Шансов 1 из 100. Мне ли вам об этом говорить? Вам, молодому специалисту, без пяти минут доктору. Вы у нас по хирургии специализируетесь? Спросите у опытных коллег, поинтересуйтесь.

– Господи, что вы несете?!

– Несут из магазина, молодой человек, а я объясняю. Шокировал вас? Ничего, потом спасибо скажете, когда уясните, что ваши отношения с Аней бесперспективны и не имеют серьезных оснований для продолжения. Что ж, надеюсь, вы поняли меня. Не стану вас задерживать. Надеюсь – прощайте.

– Где Аня?

– Вы опять за свое? Зачем вам она? Из чистого упрямства? Да поймите вы, глупец, если девушка не нашла нужным сообщить вам о состоянии своего здоровья, значит не считает ваши отношения серьезными, а вас достойным…

– Где?!!

– В гематологическом центре…

Олег сорвался с места и, не попрощавшись, вылетел вон. И не шел – бежал в тот самый центр, подгоняемый самыми черными картинками, что рисовало его воображение в связи с услышанным.

И никогда, ни словом он не обмолвился Ане о том разговоре, как и о других, не менее неприятных, но состоявшихся значительно позже.

Он заплакал и прижался ко мне, уткнувшись в ноги, обнял так крепко, словно только так и мог меня удержать…и удержаться сам.

Я гладила его, перебирала волосы, успокаивая, как маленького ребенка, и понимала – не вырваться. Мне не оставить Олега, как он когда-то не оставил меня. Мои счета грехов и нелицеприятных дел, всегда готовы к оплате, но реестр добрых пополняется редко и все время теряется, словно смеется над глупой идеалисткой, решившей, что и за добро нужно платить.

Но я заплачу, и буду с Олегом до тех пор, пока он не придет в себя, не обретет былую уверенность, не начнет жить и дышать, как раньше – полной грудью, не жмурясь от света, не страшась тьмы.

Вот только, когда же это произойдет?

И дождется ли меня Сергей?

Я помню то время до мельчайших деталей. До запахов, до нюансов душевных переживаний…

Апрель меня не радовал. Андрей уезжал. Его ждал Санкт – Петербург, меня грызла тоска. Десять дней, что я проведу без него, казались мне вечностью, и я заранее умирала. Уже скучала, еще только собирая его вещи в сумку. И заплакала, когда он обнял меня, чтоб успокоить:

– Что ты, малыш? Что? Всего десять дней. Пролетят, не заметишь.

А сам не верил в то, что говорил, и плакал, как я, но молча и глубоко в душе.

Мы молчали всю дорогу до аэропорта и долго стояли у дверей регистрации на рейс. Я боялась его отпускать: люди пропадают, самолеты падают… И масса других глупостей посещало мою голову, прикрывая главную мысль, единственно верную. Она вылетела сама собой, невольно разорвав заслон молчанья:

– Я умру без тебя.

Андрей вздрогнул и впился в мои губы, то ли умоляя: "молчи!", то ли благодаря и признаваясь в ответ: "и я не живу без тебя".

Он уходил, оборачиваясь через каждый шаг, пятился, останавливался и рвал мне сердце. И медлил, словно специально затягивая это мучительное расставание. Словно прощался навсегда…

Он улетел, а я долго сидела в зале ожидания и плакала. Потом нехотя поплелась домой, не понимая – зачем?

С отъездом Андрея в доме все переменилось. Его самолет еще только шел на посадку, а в нашу квартиру уже приземлилась мама, вспомнив вдруг, что мы ее дети. И решила принять деятельное участие в нашей жизни, изобразив трепетную заботу. Запоздавшую, уже не только не нужную, но раздражающую и обременительную по сути своей.

Она сунула нос в каждый шкаф и тут же принялась читать нотации. Я слушала ее ровно час и ушла к себе, громко хлопнув дверью. Она переместила свое внимание на Сергея, прибывшего с подругой, и получила тоже обаятельное – "до свидания". Сережа мило улыбнулся ей в лицо, толкнул подругу в свою комнату и с треском хлопнул дверью. Возмущению мамы не было границ, и она принялась делиться своей обидой с Алешей, позвонив ему на работу, но, получив в ухо нудные гудки, двинулась ко мне в еще более скверном настроении.

Я ее понимала – это же все нужно кому-то отдать, разбросать, с щедростью климактерирующей истерички, а не тонуть бесславно в гордом одиночестве, захлебываясь собственным негативом.

И сильно пожалела, что не удосужилась обзавестись простейшей задвижкой, замком и прочими прелестями. Быстренько села за проект, который должна была сдать еще вчера, надеясь укрыться кипой бумаг от маминого присутствия.

Она молча бродила за моей спиной и делала вид, что занята уборкой. На деле же ее возмущало мое не внимание к ее персоне, как, впрочем, и невнимание любимого сына, и очень хотелось выговориться. Хватило ее ненадолго. Раз пять она тяжко вздохнула, раз двадцать сходила в Алешину комнату и на кухню и, наконец, не выдержала – начала сольные выступления оскорбленной мадонны над моим ухом.

– Я что, пустое место для вас?! Вы не дети, вы – ироды! Вам плевать на родную мать! У вас совершенно нет совести. Как же это получилось? В чем я провинилась? Что не так делала? Все для вас, а в ответ – равнодушие и эгоизм! Ты вообще слышишь меня, Аня?!

– Мам, что ты воешь под ухом? Оставь меня, пожалуйста, мне нужно работу сдавать.

– Да, да. Работа, мальчики и… кто, а? Правильно, ты лучше с Алешей поговоришь. В постели? Тот-то я твои колготки в его комнате нашла! Что у вас?!

– Инцест!! – закричала я, не сдержавшись, прямо ей в лицо, и испуганно смолкла, увидев, как она побелела.

– Господи, я так и знала, что этим дело кончиться, – прошептала она через пару минут

– О-о-о! – меня это возмутило. – Мам, что у тебя в голове? Что на тебя нашло? С отцом поссорилась и решила явиться к нам? Так иди на кухню, возьми торт в холодильнике, выпей чай…

– Ты меня гонишь?! Меня?!! Ну, уж не знала, что доживу до такого! И это в благодарность за все, что я для тебя сделала?

– Да что ты для меня сделала?! Родила? Спасибо! Низко кланяюсь за этот подвиг…

– Перестань ерничать! Интеллигентные девушки не позволяют себе подобных высказываний… Кстати, что у тебя с тем мальчиком?

Вот так всегда. Мама перескакивала с одного на другое со скоростью несущей кобылки. И при этом напрочь забывала предыдущую тему. И, слава Богу, потому что выводы из услышанного мама делала также совершено непредсказуемые и непонятно на чем основанные. Что следует из чего, уследить было крайне сложно. А уж понять – никто и не пытался.

– Мам, какая тебе разница?

– Как же, Аня, мать я тебе, и сердце болит. Ты ведь больная у меня, слабенькая. Кто такую замуж возьмет?

"Спасибо, мама", – кивнула я. А что еще можно было ожидать от этой женщины? Родной? Нет, чужой. Совершенно. И живущей, словно в другом мире.

Сколько раз за свою жизнь я слышала подобные слова? Много. Одни произносили их тихо, смущенно, другие – жестко и обвиняюще, третьи – с презрением и насмешкой, четвертые – равнодушно и вскользь, словно речь шла о чем-то далеком, как статуя Свободы. Но были и такие, что не говорили вслух ни слова, но жалели слишком явно, слишком навязчиво выказывая свою жалость.

И большую часть этих взглядов и слов я получала от матери.

И ни одного – от братьев. Для них я была обычной, и пусть часто болеющей, но жизнеспособной, сильной – равной любому здоровому.

– Что ты молчишь? Ты не сказала ему, что инвалид? Он уже сделал предложение? Давай я ему все скажу, тактично.

– Нет! И не лезь ко мне!! Оставь меня в покое!!

– Ах, ах, – задохнулась от возмущения мама. – Как ты смеешь разговаривать со мной в подобном тоне? Я знаю, знаю – это все Алексей! Это он настраивает всех против меня! Мерзкий мальчишка! Что он вбил тебе в голову, а?! Что?! Что ты все можешь? Что ты здорова? Но это неправда! Ты должна понять, что никогда не станешь, как все, и поэтому должна принять любого нормального мальчика за подарок! Тебе двадцать два года – пора заводить семью и детей!

– Мне нельзя иметь детей…

– Ложь!! Кого ты слушаешь?! Алексея? Он искусный лжец, ему нельзя верить! А ты женщина и должна быть умнее мужчины. Выходи замуж и не раздумывай. А то смотри, уйдет последний поезд…

– Хватит!!!

– Нет, нет, посмотрите, что делается – она смеет повышать голос на родную мать! Ты что себе позволяешь?!

– Оставь меня в покое!!

– И оставлю! Да, да! И другие оставят! А кому ты нужна, хамка?! Больная истеричка! Я ей, как мать, советую, а она в таком тоне! Ноги моей здесь больше не будет! И помяни мое слово – ни один нормальный, порядочный человек близко к тебе не подойдет, – кричала мама уже из коридора. – Не нужна ты никому, такая! Тебе не тело – душу лечить надо! Это тебе за грехи, за низкое отношение к родителям! И мало, мало – тебя еще больше накажут!

Слова матери, словно иглы, вонзались в мозг, и я готова была кинуться на нее, вымещая ту ярость, что овладела мной. Мне было больно, обидно и противно. Почему это моя мать?!

– Нет, никуда я не пойду, я позвоню Диме и дождусь его приезда. Пусть разбирается с вами! Я больше не собираюсь терпеть оскорбления в собственном доме!

– Это наш дом!!

– Да? А когда это ты успела его купить? На что? На то, что выдают тебе братья? За что они тебе деньги дают? Откуда у моих сыновей столько денег? У одного квартира, у другого, у третьего. А нас, считай, в дом престарелых сдали! Хороши деточки!

Я почувствовала слабость и головокружение. И толкнула дверь в комнату Сергея, надеясь скрыться за его широкой спиной от гневных выпадов родительницы и предотвратить приступ. Но я совершенно забыла, что брат не один и, распахнув дверь, невольно стала зрительницей пикантной сцены, а заодно пригласила на просмотр маму. Та была оскорблена до самых кончиков своих пуританских привычек и взвопила фальцетом:

– Да это притон!!

Сергей растерянно смотрел на меня и лишь еще соображал, что мне вроде бы не нужно видеть то, что довелось. И покраснел, оттолкнул от себя очнувшуюся, наконец, подружку. Та ойкнула и плюхнулась на пол. Брат попытался высказаться, но я быстро закрыла дверь, угадав желание матери ворваться и устроить в прямом смысле выволочку бессовестной девушке и еще более бессовестному сыну.

Поверхность двери пришлась возмущенной и доведенной до пика самых изысканных эмоций женщины по носу. Та взывала:

– Бордель!!…Вы проклятое семя!! Вы…Вы бесчестные, низкие, порочные…дегенераты! Выродки!! Я сейчас же приведу отца! – и рванула к выходу. – Превратить дом в бордель! И это средь бела дня! Какая грязь! Какая низость! Это ты! – она ткнула в меня пальцем и вперила горящий взгляд, от которого мне стало не на шутку плохо. – Это ты всему виной! Порочная дьяволица!! Вот, вот твое влияние, вот забота братьев!… Извращенцы! И почему ты не умерла?!!

Хлопнула дверь, приглушая крик матери, стук ее каблуков. А я сползла по стене на пол и всхлипнула, ответив пустоте:

– Не знаю… не знаю.

И заплакала, стараясь не шуметь, не тревожить вновь влюбленную парочку за дверью. И все больше впадала в истерику, не знала уже, как остановиться – раскачивалась из стороны в сторону и кусала губы, чтобы не завыть. И чуть не захлебнулась – из носа хлынула кровь, заливая кофту, попадая в рот.

Я хотела крикнуть Сергея и не могла – хрипела, сглатывая противную кровь, одной рукой зажимала бесконечный поток, другой тянулась то ли к телефону, то ли к Сереженной комнате. И понимала – не успею.

Скользкая от крови рука сбила телефон на пол. Трубка недовольно заныла короткими гудками.

– Се-сережа…Сережа! – из последних сил крикнула я и удивилась, что он рядом. Лицо зеленое от страха, глаза умоляют, а трясущиеся руки пытаются удержать меня в этом мире.

Его подруга набирала номер скорой помощи, стараясь не смотреть на нас. И глубоко дышала, видимо, готовясь упасть в обморок. Еще бы – столько крови обыватель видит лишь по телевизору…

Подозреваю, что те незабываемые впечатления, что они получили в тот день, навеки развели их в разные стороны в значительно покалеченном виде. Сергей больше не приводил женщин в дом в моем присутствии и даже в отсутствии. А девушка, думаю, ушла в монастырь.