Текст книги "Банальная история"
Автор книги: Райдо Витич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
Я же попала в реанимацию.
В который раз я потрясла себя собственной живучестью, и белый кафель реанимационного отделения порадовался моему обществу всего шесть дней. На седьмой я переехала на второй этаж, в тишину и комфортабельность отдельной палаты для элитных персон.
Сказать, что я была тому рада – не могу.
Мама решила загладить свою вину и наведалась в сопровождении отца. Его я видеть хотела, ее – нет. Я была еще слаба и потому не годна к сопротивлению материнским высказываниям, пророчествам и нравоучениям. Я молча смотрела на нее и все силилась понять – хоть раз в жизни она испытывала к нам настоящие материнские чувства? Хоть раз чувствовала себя виноватой пред нами? Хоть раз пожалела о том, что не сделала сильней, чем о том, что сделала?
На эти вопросы я до сих пор не получила ответы, но отчего-то по сей день пребываю в стойкой уверенности, появившейся у меня еще в детстве и окрепшей в те дни – что я не родная ей. И мои братья так же – подкидыши. Это предположение само собой упрощало отношения, перечеркивало все вопросы, а ответы делало ненужными. Да и как еще можно было объяснить ее отношение к нам?
Вот только подтверждение своему предположению я не получила и чувствую себя за эти мысли черствой эгоисткой, порой более низкой, чем мать. И это равняет нас с ней. И подтверждает, к моему огромному сожалению, обратное. Но если б было так, как я хотела, как много бы решилось тогда проблем. Как просто и легко можно было забыть все обиды, перечеркнуть память прошлого, и больше не мучиться в череде непонимания и неоправданной родительской жестокости. И главное – любить открыто…
Отец похлопал меня по руке и заверил, подбадривая перед уходом: "Это всего лишь вышла дурная кровь, Аня".
Наверное. А вместе с ней оптимизм, вера в лучшее и милые душе иллюзии, что еще грели меня, давали возможность шагать в ногу со сверстниками.
Все это осталось за дверями реанимации. Здесь была уже другая Аня. Может быть и не постаревшая, на настолько четко осознавшая, что период детства, юности, становления личности миновал, что состояние мое можно было смело приписать как переходное к поре зрелости.
Я не узнавала себя. Лежала, как куколка какого-нибудь особо бездарного насекомого, и смотрела в окно или на потолок. Меня не радовала весна, не было в душе той щенячьей восторженности от заливистых птичьих трелей, от веселых красок, что дарило это время года, что обычно гнала на улицу в поисках особых, острых ощущений, что дарила приподнятое настроение и скрашивала мрак действительности.
Я вдруг со всей жестокой ясностью осознала, что действительно являюсь серьезно больной, обузой, камнем преткновения меж братьями, родителями и окружающим миром. Мои родные не могли меня бросить и тащили из последних сил, забыв о себе. Но я-то помнила о них и видела, как ломаются их судьбы под гнетом такой тяжести, как сестра – инвалид.
Овладевшая мной меланхолия по совокупности всех фактов все ж не смогла надолго укрыть мою душу и сознание черной пеленой. И ворча, уползла вон, изгнанная теплом и заботой моих ангелов-хранителей. Диссонанс постаревшей души, продолжающей жить в еще очень молодом теле, не был признан и опознан. Природная живость ума и характера, озорство, еще не отжившее, а чуть придушенное обстоятельствами, вновь зашевелилось во мне, разбуженное безграничной любовью самых дорогих мне людей. И хоть оно больше не звало меня навстречу опасным приключениям, но еще одаривало легкостью суждений и взглядов, быстро возрождало ушедшую, казалось, навеки надежду и веру в лучшее.
Спины, что прикрыли меня в сотый, тысячный раз, руки, что поймали на взлете, души, что свиты с моей в одно целое, и удерживающие крепче якоря, помогли выбраться, подняться, выпрямиться и… продолжить прежние мучения.
Впрочем – мучения ли? Счастье.
Быть любимой безоговорочно, такой, какая ты есть. Видеть, слышать предметы своего обожания ежедневно, ежечасно и столь же часто получать подтверждения в ответных чувствах – разве это мученье? Нет, а все остальное лишь плата, мизерный процент от той колоссальной уникальной, беспрецедентной суммы, что одарил меня Господь по щедрости своей.
И мне не на что было жаловаться по большому счету. И нечего жалеть…
Кроме одного – Олег. Этот персонаж моей жизни стал расширять свое влияние, проникать все глубже в поры души и срастаться с ней, вплетаясь меж корнями братской любви и моей привязанностью, верностью семье.
Я сидела на подоконнике и грызла ноготь, сопротивляясь желанию позвонить Олежке. И понимала – глупо скрываться, скрывать. Но не знала, как Олегу сказать, что? Опять лгать? Легко, но надо ли? До каких пор? Зачем? Но сказать правду – страшно. Я не готова, я не думала и не хотела думать о последствиях подобного поступка. Правда хороша, но мне не по карману. Я не хочу терять Олега. И потеряю. Зачем ему инвалидка? Он реалист, а не идеалист. А какой нормальный мужчина в здравом уме, не подточенном возрастным маразмом, захочет связываться с такой, как я? Как же нужно влюбиться для подобного подвига?
Нет, Ромео давно умер и больше природа подобные экземпляры в людское сообщество не пускала.
Жаль, конечно же – жаль. Так хочется верить в светлые чистые чувства, в преданность и безграничную любовь, в негасимый пыл и самопожертвование. Но романтики, как и альтруисты, относятся к вымирающему виду. Их, бедолаг, как Амурских тигров, напересчет. Да и не жизнеспособны сии элементы живой природы. Жизнь цинична и быстро исправляет перекосы в сознании, лишая иллюзий и фантастических стремлений. Это в книжках все гладко и хорошо, замечательно на зависть, приятственно до слез умиления и вздохов восхищения. А еще там даже у самой грустной истории обязательно получается счастливый финал. Или оптимистичный. Или жизнеутверждающий. И сдвигающий наше мировоззрение в сторону виртуальности. По наивности нашей заставляющий верить и искать нечто подобное.
Но разве в настоящей жизни все так?
Нет, конечно, можно, как Ольга, удариться в дебри оккультизма в поисках счастья. И впасть в медитацию, из года в год строить приемлемое для твоих притязаний здание этого самого счастья. И фасад, и палисадник, и интерьер, и население – все, как надо тебе. Ничего лишнего, никого. Вот только один недостаток – воображение конфликтует с действительностью, и как бы мы его на этот мир не натягивали, упирается и все тут!
Два года Оля потратила на «стройку» и сколько еще потратит, бог ведает. Но Сергей, как жил, о ней не помышляя, так и живет. Вспоминает-то после мучительной работы мозговых файлов, вытаскивая из папок всех знакомых, числившихся под этим логином:
– А-а-а, это крашенная психичка? Подружка твоя незабвенная?
Вот память мужская.
Наверное, и Олег, расстанься мы, через год будет так же мучительно вспоминать – кто такая Аня?
И чуть не упала с подоконника, увидев его собственной персоной – хмурого, озабоченного, с больным взглядом серых глаз, казавшимися особенно огромными на осунувшемся лице. Я даже подумала – а не объявил ли он голодовку по какому-нибудь поводу, пока я в больнице? А как иначе можно было довести себя до такого состояния?
– Привет. Какими дорогами вас к нам привело? – пропела я нарочно беззаботно.
Он прошел, сел рядом и долго смотрел на меня, пристально изучая каждый микрон бренного тела. И неожиданно заявил:
– Аня, выходи за меня замуж.
Я долго молчала, потеряв от предложения дар речи. И пыталась найти его.
Мне было сладко и больно. Я очень хотела сказать – да, но понимала, что могу сказать лишь – нет. Это было бы правильно, во всяком случае, честно. А поступить бесчестно с таким уникальным альтруистом, бессребреником и восставшим из тлена веков Ромео, было бы низко и подло. Любовь во мне боролась с порядочностью, благородство с эгоизмом. Борьба была не равная и затяжная.
– Ты еще учишься, – нашла я гениальный ответ.
– Это вместо – да или вместо – нет?
– Это вместо – надо подумать. Ты как здесь оказался?
– Наши практику на первом этаже в детской гематологии, проходят. Сказали: тебя видели. Почему ты мне ничего не сказала?
– О чем? – пожала я плечами, придав лицу самое бесхитростное выражение. Нет, правду я ему сейчас не скажу. Поживу еще пару дней невестой. Хоть пойму – что это такое и с чем его едят. – Анемия подкосила. О чем говорить?
Он даже не моргнул, и я порадовалась – верит.
– Когда выпишут?
– На следующей неделе обещают, а что?
– Хочу пригласить тебя на выходные к родителям в гости. Пора им с моей невестой познакомиться.
– Разве я сказала "да"? – выгнула я бровь, но губы сами изогнулись в довольной улыбке. Разве можно было не радоваться подобному пылу?
– Ты сказала «подумаю». Пока думаешь, с будущей свекровью и свекром познакомишься, хоть мнение составишь. Может, очаруешься возможными родственниками и ответишь «да».
– Но жить-то мне не с ними…
– Но видеть-то все равно придется. Общаться, обращаться. Я слышал, семейная жизнь не всегда медовый пряник. Ссоры, говорят, случаются, недоразумения всякие. Кто арбитром будет? – обнял меня, притянув к себе, сказал прямо в лицо так горячо и твердо, что сомнений не осталось. – Я люблю тебя!
Ровно через месяц действительно очарованная родителями Олега и, понятно, еще больше им самим, я сказала «да». И объявила Алеше о своем негасимом желании стать мадам Кустовской. И тем самым озаботила братьев сверх меры.
Под предводительством Алеши они начали активные военные действия против жениха и при этом элегантно морочили голову невесте.
Г л а в а 6 Я
Олег притих под моими руками, под жалкими, но нужными ему словами успокоения и фальшивых описаний безмятежного будущего. И лишь вздрагивал, всхлипывая.
Я смотрела в стену напротив и думала: прости меня, Сережа.
Сегодня я совершила еще один грех, еще одно предательство. И спасла человека, пусть не самого лучшего, не самого сильного, и все же живого, еще не совсем потерянного для себя и общества, человека. Отплатила ему добром за то добро, что он когда-то преподнес мне совершенно безвозмездно. И пусть бездумно, не понимая всей тяжести груза, что с такой готовностью взвалил на свои плечи, но одного его желания мне было достаточно, чтобы из года в год платить за благородство поступка чистой и честной монетой. Верности? Любви? Пожалуй.
Могла ли я поступить иначе? Могла ли оттолкнуть протянутую руку? Протянутую даже не в мольбе, а за подаянием. Протянутую в слабой, еле теплящейся надежде, почти умершей, почти погребенной суетой и безысходностью прожитых лет и глупых бездумных поступков даже не назло иным – себе. Нет, не могла. И не смогла.
– Что же на тебя нашло Олежка? Что случилось с тобой и когда? Впрочем, молчи. Это неважно. Все в прошлом и это тоже. Теперь только будущее – светлое, доброе. В нем только мы.
– Правда? Да, да, Анечка, – обрадовался он и очнулся и заулыбался, превращаясь вновь в того, кого я знала все эти годы – самолюбивого мальчика Олега Кустовского. – Ты ведь не бросишь меня, правда? Не уходи, пожалуйста. Я все заглажу. Я изменюсь, буду другим, таким, каким ты хочешь. Веришь?
– Конечно, верю, конечно.
А вот это неправда, наглая, но такая привычная нам всем ложь. И как обычно, оправданная тем глупым аргументом, что придумали живущие задолго до нашего рождения – ложь во спасение. Вот только – кого она спасает и от чего?
Ни я, ни он не можем измениться, разве что – изменить собственную суть, но одномоментно и кратковременно. Все остальное – опять ложь. Нам слишком много лет, чтобы менять русло привычных взглядов на мир, черт характера и форму мышления. А вот поменять привычные устои и порядок можно – взорвать его банальной перестановкой мебели в квартире или наделив свою голову элитной прической в стиле хеви-металл. И уверить себя, что это и есть перемены. И уверить окружающих, предоставив аргументы данному действу. На деле – лицедейству. Но главное, поверить самому – я начал новую жизнь!
Сколько раз в год мы это говорим? И как яростно в это верим и еще более яростно убеждаем других. И понимаем – перемены нужны не нам, а тем, кому мы их предъявляем…
Я помню, Сергей по тому же принципу бросал курить. Долго, нудно. И бросает до сих пор.
Ничего, он сильный. А я сейчас нужна слабому.
Мы долго сидели с Олегом в тишине и много о чем могли говорить, но молчали. В этом молчании возрождалось давно забытое единение. Умиротворение легкое, как снег за окном, укрывающий уличную грязь, набравшуюся за день, так же верно, как наши души от соблазна решить все одномоментно, окончательно, не жалея ни себя, ни других.
Сейчас я не могла себе этого позволить, опутанная по рукам и ногам поступком Олега так же крепко, как преданностью и любовью братьев. А он не мог, потому что не хотел, не думал о том, не желал даже в самых злых фантазиях. Я была для него важнее и нужнее, чем могла предположить, чем имела смелость думать. Любовь, которая переросла в привязанность, держала крепче юношеского пыла, крепче возвышенных иллюзий еще не искушенного, не искалеченного жизненными реалиями романтика. Все проходит, тает без следа, оставляя лишь слабое воспоминание о тех чувствах, что полыхали в нас. И пепел не жжет, потухая навеки. Остается от силы сожаление, но и оно гаснет, стирается в бездне лет.
Привязанность – другое. Это уже не нить, связывающая двоих на время, это канат, сдерживающий, опутывающий, и крепкий настолько, что порой проще смириться с его наличием, чем рвать и рваться из его пут. И не стала рваться, оставив эту безумную мысль на отдаленное будущее.
Я покинула палату, когда Олег заснул. Долго стояла у окна, решая, что скажу Сереже, чем аргументирую свою отсрочку к началу совместной жизни. Какими словами объясню все это и какими глазами буду смотреть на него.
Но ничего не решила. Появился Алеша. Обнял и озабоченно заглянул в глаза:
– Все хорошо?
Мои губы изогнулись в дежурной улыбке. Не беда, что душа в этот момент оплакивала несбывшиеся мечты, грозящие разбиться надежды.
Эта улыбка была очень нужна Алеше, как Олегу нужны были мои уверенья в любви, безграничной и по-прежнему негасимой.
А в это время у машины мерз тот, кто так же сильно был нужен мне. И я почти физически ощущала, как он злится в ожидании, как мучается от неопределенности.
– Анечка, тебя что-то беспокоит?
– Да, понимаешь, мне очень нужно поговорить с Сережей. Но боюсь, что он не адекватно воспримет разговор.
Алеша внимательно смотрел на меня, потом взял мои руки в свои ладони и стал столь же пристально разглядывать их. Видимо в моем лице он уже прочел ответ, осталось его озвучить.
– Аня, прости, пожалуйста, я меньше всего хочу тебя обидеть, тем более оскорбить, но позволь спросить…
О, только не это. Он все понял. Не знаю, как, но точно – понял. И тайна уже была разделена на троих. Впрочем – нет. Нужно просто уйти от вопроса, тогда не нужен будет и ответ.
Я отодвинулась, направилась к выходу.
– Аня…
– Прости, Алеша, но ребята уже, наверное, замерзли, пока нас ждали.
– Они сидят в машине – с чего им мерзнуть?
Но я оказалась права. Как и он. Андрей сидел в машине, а Сергей, нахохлившись, стоял, прислонившись спиной к дверце, и ждал. Я хотела с ним поговорить, но лишь встретилась с ним взглядом и поняла – не стоит.
– Ну, все нормально? Жив? Теперь можно по домам или дежурство организуем, а, Анюта?
– Сережа…
– Ладно, ладно. Понял. Проникся. И, пожалуй, поеду.
Но не сел в машину, шагнул ко мне и со значением выдохнул в лицо:
– Ты уж подумай. До завтра. Я позвоню.
И многое еще хотел сказать в том же духе, по той же теме, но Алеша навис надо мной и исподлобья уставился на брата. Тот смолк, вздохнул и, вымучив улыбку, чмокнул меня в щеку и решительно залез в машину:
– Пока.
– Алеша, я нужен? – спросил Андрей.
– Нет. Я поеду с Аней. Останусь у нее.
– Хорошо. Я завтра позвоню. Мы продукты купили, на заднем сиденье пакеты лежат… Ты как, малыш? Нормально?
– Да, езжайте. Все хорошо. Спасибо.
Андрей окинул меня внимательным взглядом и, кивнув, сел. Машина плавно тронулась с места.
Мы выехали следом.
Я была благодарна Сергею за проявленное терпение и корректность. И все же была немного разочарована. Очень надеялась, что он все правильно понял, и это не конец, а лишь отсрочка. Я боялась, что Сергей не захочет ждать, не сможет, обидится или уже обиделся, не правильно понял и подумал. Пока я нянчусь с Олегом, он отойдет, забудет наши совместные дни и мечты, передумает, не захочет что-то менять. Первый порыв, первый пыл схлынет, и рутина погребет под собой любое воспоминание, сотрет стремление изменить и измениться, начать новую жизнь. Со мной, только со мной.
Глупые мысли, совершенно беспочвенные опасения. Но разве я это понимала? Ведь я, как и он, хотела решить все разом и понимала не хуже него, что иначе мы можем просто ничего не решить. Отсрочка на руку судьбе, а не нам. Она искусна, виртуозна в создании всевозможных препонов. Стоит чуть отступить, чуть успокоиться, и, как камнепад, обрушатся одни обстоятельства за другими, погребая под собой любую мысль, любое желание, не давая возможности не то, что решать, но и думать в том направлении. И так до бесконечности – то мы придумаем отсрочку, то нам ее создадут, то замешкаем, то побоимся, и, в конце концов, не сможем, не захотим, замрем на мертвой точке, уже не зная – а стоит ли двигаться? Жизнь…
Но на эту тему мне думать не хотелось – мрачно там, не радостно.
Я думала о хорошем, старалась, заставляла себя вернуться мыслями в позитивное русло – внутри меня жила надежда, полнокровно и жизнеутверждающе. Она еще питала меня, еще гнала кровь по жилам, а мысли в поисках лучшего, оптимального для всех выхода. Того, что не скрывает за собой минное поле, на котором неизбежны потери. Того, что схоже с ковровой дорожкой в небеса. Без потерь, без потрясений. И чтоб для всех – к лучшему.
Я открыла двери, приглашая внутрь Алешу, и подивилась стылому воздуху в квартире. А может быть по этому помещение казалось чужим, не жилым. У меня возникло чувство, что меня не было здесь не три дня – три года, и все вокруг – из другой, давно забытой жизни.
Я постояла, оглядываясь в недоумении – что на меня нашло? И двинулась в комнату, чтобы закрыть форточки.
Алеша шагнул в кухню, чтобы заняться продуктами.
– Анечка, ужин приготовить?
– Нет.
– А чай? Ребята твой любимый торт купили "Снежная королева".
Понятно, Алеша хочет поговорить. Просто лечь спать не входит в его планы. Я согласилась на ночное чаепитие, переоделась и, вздохнув, двинулась на кухню.
– Не грусти, и не расстраивайся, все наладится, – сказал он, по-своему расценив мой уставший вид.
Как ему объяснишь, что меня расстраивает совсем другое?
Сережа. Прошел уже час, как мы расстались. Час, как из головы не выходит его прищур, надменный, обиженный и одновременно испытывающий. И пустые, ничего не значащие фразы.
Олег? Да, он занимал меня, но все меньше и меньше. Я боялась из-за него потерять Сергея. И боялась из-за Сергея оказаться виновной в смерти Олега. Замкнутый круг. Еще один.
– Алеша, как ты думаешь, Олег может повторить суицид?
– Может. Если поймет, как это на тебя действует, – без раздумий ответил брат и отвел взгляд, пряча внимание к интересующей его теме в чашке с чаем.
– Ты хочешь сказать, что он специально? Назло мне?
Алеша пожал плечами:
– Не исключаю.
Я испугалась, сообразив, чем это мне грозит. Нет, нет, только не так. Я не хотела быть привязанной к Олегу насильно. Да – я благодарна ему и не оттолкну сейчас, помогу, буду помогать. Но могу остаться его женой лишь на время реабилитации. А дальше нельзя. Ни мне, ни ему. Его нужно избавить от нас, меня от него. Наш брак превращается в антиутопию. Нужно спасать не его, нужно спасать нас самих. Вернее, то, что еще от нас осталось. От Олега.
Мой приступ благородства, обуявший меня в больнице – закончился. Перспектива жизни с неудавшимся самоубийцей – пугала. Но еще сильней пугала мысль, что Сергей не проймет меня и не дождется. Он гордый, самолюбивый….а потом еще явется мама. И отец. Нет, нам нужно успеть уехать до того, как они вернутся.
Но как бросить Олега сейчас, в таком состоянии?
Невозможно.
– Алеша, сколько длиться период реабилитации самоубийц?
– Трудно сказать: когда месяц, когда год. У некоторых всю жизнь.
– Только не это!
– Да, перспектива не радостная. Но что здесь можно сделать?
– А если…если я уйду? Дождусь, когда он будет в хорошей форме, оставлю ему все, что нужно. Квартиру, например. Пусть хоть завтра приводит подругу и начинает новую жизнь. Это ведь правильное решение, Алеша? Так Олегу будет лучше, правда?
– Ты действительно решила уйти от него? – Алеша не верил, как ни хотел. Его взгляд сканировал. И подозревал, что за моими словами стоит лишь минутная слабость, а не зрелость и осознанность решения.
– Да, Алеша, хочу. Мне страшно. Я не смогу жить, постоянно контролируя себя. И терпеть. Это невозможно. Я теперь буду бояться лишний раз слово ему сказать и вздрагивать, заходя в квартиру, постоянно ждать худшего и думать – что он совершит в следующую минуту? Как интерпретирует простое действие.
– Данная проблема разрешима, Анечка. Если действительно твердо решила с ним расставься, мы поможем.
Я внимательно посмотрела на брата. Мне почудился в его голосе нехороший подтекст. И тут же вспомнилось замечание Олега: "Они могут убить меня!"
Нет, нет, ерунда. Я становлюсь параноиком. Только этого мне и не хватало.
– Я сказал что-то ужасное? Почему ты, так посмотрела на меня?
– ИзвиниЈ Алеша. Кажется, я становлюсь мнительной, как Олег.
– Неудивительно. Анечка, тебе нужно будет обязательно лечь в клинику на обследование.
– Только не сейчас. Ты ведь понимаешь, сейчас важнее Олег. Давай сначала вытащим его, а потом…потом, – мне вдруг пришла в голову отличная мысль. Немного абсурдная, но вполне исполнимая. Она решала массу проблем разом. И я озвучила ее, не вдумываясь в смысл. – Алеша, а если нам найти Олегу женщину?
Алеша замер, хмуря брови. Взгляд озабоченный, с флером истинно врачебной привычки на ходу дифференцировать клинику заболевания. И видимо отдифференцировал, потому как нахмурился сильней, тяжело вздохнул, отводя озабоченный взгляд и пряча готовый диагноз:
– Анечка, поясни, пожалуйста, что ты имела ввиду? Прости, но как ты себе это представляешь?
– Можно дать объявление: молодой, красивый мужчина с квартирой и без финансовых проблем для создания семьи познакомиться с хорошей женщиной.
Алеша не сдержал улыбки:
– Анечка, ты вслушайся в то, что говоришь.
Теперь вздохнула я: действительно – глупейшая идея. Но тогда где выход? Не могу же я бросить его просто так, потому что боюсь с ним жить. Вернее, не могу и не хочу. Потому что хочу к Сереже.
И как объявить истинную причину Алеше?
– Анечка, давай не будем спешить! Его выпишут к Рождеству, к тому времени ты все обдумаешь, и я решу вашу проблему тихо, мирно. Предоставь это дело мне, хорошо? Как только ты дашь мне знать, я поговорю с твоим мужем и обещаю, он не будет обделен. Претензий не возникнет. Ему, как и любому из нас, ясно, что ваш брак, увы, потерпел поражение. Он уже не жизнеспособен, если так можно выразиться. Больно, Анечка, знаю. Но боль пройдет, а вот сожаление, как и жалость, погубит уже не брак, а вас. Пока вы молоды, у вас есть шансы устроить свою жизнь. Я ведь говорил тебе, что ваше решение о совместной жизни поспешно. Предупреждал, что вы не подходите друг другу. Тем не менее, вы проигнорировали мое мнение…На данном этапе, Анечка, как бы ни было стыдно признать фиаско, лучше все-таки посмотреть правде в глаза и честно разойтись.
– Значит, ты – за?
– Анечка, я не «за» и не «против». Я так, как лучше тебе. А лучше тебе жить одной, чем с самоубийцей. Неизвестно, что он предпримет, что и в каком направлении сложится в его голове. Он в последнее время, слишком много себе позволял. Его хамство стало возмутительным. Это регресс. Дальше будет только хуже. Ты же понимаешь, человек с годами меняется лишь в худшую сторону.
– Но Олег не был таким…
– Он всегда был таким. Эгоистичным, просчитанным, капризным, самолюбивым. Просто ты была влюблена и не видела его истинного лица. Ты часто идеализируешь людей, Анечка. Это не плохо, но и не хорошо. Пора взрослеть, милая.
А ведь он прав. Мне двадцать девять по паспорту, а на деле…порой десять, порой пятьдесят. В этом отношении природа удивительно не гармонично отобразилась на моей личности. Мне стало грустно.
– Я, пожалуй, лягу спать. Утро, говорят, мудренее вечера.
Неделя прошла не заметно и вообщем-то непримечательно. Сергей, подтверждая мои самые худшие опасения, исчез, уехал в командировку. Я понимала – работа. И все равно переживала – ведь он даже не позвонил перед отъездом. Правда, он заезжал. Мы долго целовались в машине и поклялись, что будем вместе, несмотря ни на что. Очень скоро и навсегда. Я видела – он верит в то, что мое решение твердо. И готов ждать…
И исчез, не сказав ни слова, не предупредив.
Я терялась в загадках, мучила сотовый и… шла к Олегу.
Его выписали шестого. Рождество мы встретили с братьями, на удивление, мирно и потому приятно. Даже – замечательно, если б с нами был и Сергей. Но он лишь поздравил меня по телефону, гудящему и шумящему, как трансформаторная будка. В этом шуме я с трудом различила: "люблю, скучаю, буду двенадцатого". Мне было довольно услышанного, чтоб весь день ходить с блаженной улыбкой абсолютно счастливого человека.
Да, те дни были удивительно безмятежными. На работе – два проекта, которые без суеты и спешки планировалось сдать к концу февраля.
Дома – Олег. Милый, тихий, вежливый и мягкий, как тающий воск. Ни одной колкости, ни одной грубости и взгляды преданной собаки.
Мне было стыдно смотреть в его глаза. Они будили во мне воспоминание о жутком, потрясшем меня в свое время до глубины души фильме "Белый Бим, Черное ухо". Я смотрела на Олега и чувствовала себя самой низкой предательницей, обрекающей его на серьезные и совершенно незаслуженные испытания с тем же жестоким равнодушием, что и персонажи того фильма. В какой-то момент я даже готова была вызвать Олежку на разговор, открыться, попросить прощения. И все же не решалась. Уговаривала себя, глядя, как он чистит палас, что самое время, что нужно, необходимо сделать это сейчас. И приводила доводы: Олег в благодушном настроении и в состоянии, если не спокойно, то, во всяком случае, нормально воспринять неприятное известие. А завтра появится Сергей, и неизвестно, что натворит, узнав, что я так и не поставила мужа в известность об уходе.
Тихое жужжание пылесоса сбивало меня с мысли, мешало сосредоточиться. Я разозлилась на себя – что за глупая оговорка? Вот уж действительно нашла виновного в собственном малодушии – пылесос!
И резко села.
– Мешаю тебе отдыхать? – тут же забеспокоился Олег, виновато поглядывая на меня. – Извини, еще пару минут, и я его выключу.
Господи, ну, и что на это ответишь?
Куда же исчез тот Олег, что за последний год буквально замучил меня своими придирками и ворчанием? С ним бы я поговорила без сантиментов. А с этим…
Этому же, давно забытому и словно специально, наперекор нам с Сережей, восставшему, как феникс из пепла, я могла лишь улыбаться, проявлять внимание и заботу, одаривать, как добрыми новостями, так и приятными сюрпризами.
Несправедливо! – решила я и почувствовала, как к горлу подступает тошнота от безысходности, стыда и волнения. Мрачная необходимость расстроить мягкого и доброго человека угнетала меня до физического дискомфорта. Я поняла, что не сдержусь – меня либо стошнит, либо я расплачусь и начну каяться в тех грехах, что и не совершала, лишь бы загладить свою вину, которая растет час от часу. Быстро направилась в ванну и чуть не упала у дверей – буквально на пару секунд голову обнесло, появилась слабость.
Что это со мной? – спросила я у своего отражения в зеркале и включила холодную воду, чтобы освежить лицо.
– Анечка, с тобой все нормально? – послышалось за дверью.
– Да! Да…
– Я выключил пылесос, можешь отдыхать.
Да что ж ты такой заботливый! – с яростью подумала я, бросив сердитый взгляд на дверную поверхность, и вновь почувствовала тошноту. Мой желудок взбунтовался против столь непривычного внимания.
Минут пять я приходила в себя и все думала – что ж я съела? Омлет? Да, Олег приготовил на завтрак омлет, а мне хотелось каши, и обязательно с чем-нибудь острым, например, с китайской морковкой. И спаржу, и…Стоп. Что за странные пристрастия в пище?
Я вынырнула из ванной и спросила:
– Олег, у нас спаржа есть?
– Спаржа? – его взгляд ощупал меня с ног до головы, лицо приобрело испуганное выражение. Что же он такое нашел в моем облике?
– Анечка, ты ведь терпеть не можешь спаржу.
– Да? Значит, спаржи нет, – не сдержала я вздоха сожаления.
– Нет, но я могу купить. Сейчас, – он закрутился в коридоре, спешно натягивая пальто, ботинки. – Может что-нибудь еще? Сладкое?
– Нет! – ответ прозвучал слишком резко. Олег выронил сапог и подозрительно уставился на меня:
– Аня, ты как себя чувствуешь?
Отвратительно! – чуть не сорвалось с моих губ.
– Сносно. Если ты не будешь упоминать о сладком.
От одного воспоминания о тортах и шоколаде меня мутило. Нет, я явно чем-то отравилась. Второй день желудок не на месте. Может, сказывается волнение в предчувствии глобальных перемен? Страшащих и желанных одновременно. Впрочем, кто их не боится? Кто бы на моем месте чувствовал себя иначе?
Олег сел на тумбочку и принялся грызть ногти, взволновавшись неизвестно из-за чего. Этого мне еще не хватало.
– Олег, не ходи. Переживу я без спаржи.
– Нет. Я схожу. Что еще купить? Соленые помидоры будешь?
– Да, – обрадовалась я – вот что мне нужно. – Только не соленые, а в собственном соку.
Олег кивнул, не спуская с меня внимательного взгляда. Он словно хотел что-то спросить или сказать, но не решался. Медленно надел сапоги и шагнул к двери:
– Я скоро, – прозвучало это, как «прощай».
Я проводила его недоуменным взглядом и вздрогнула – одновременно со звуком хлопнувшей двери раздалась телефонная трель.
– Сережа? Сережа! – в трубке все жужжало и гремело, но я точно знала – это он.
– …Анюта…
– Сережа, откуда ты звонишь?
– Из Москвы, с сотового. Плохо слышно? Я буду громко говорить!
– Зачем с сотового?… И что ты в Москве делаешь?
– Здрас-сте, Анюта, мы же договаривались. Ты передумала?
– Нет, нет!
– Ты сказала?
– Я…скажу…
– Аня, я почти все подготовил. Слышишь?! Только задержусь, билет поменял на четырнадцатое, раньше не успеваю. Три дня, Ань, три дня и я буду дома! Если б ты могла представить, как мне без тебя муторно, как я хочу тебя видеть!… У тебя все хорошо? А то сердце не на месте.
– Да, Сережа, у нас все отлично…
– Котенок…
