Текст книги "Гедеон"
Автор книги: Рассел Эндрюс
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)
28
Он нежно потрогал ее щеку. Едва касаясь кожи, погладил ладонью шею. Красивая шея, почти совсем без морщин. Упругая, изящная, благородная. Ее плечи, белые и шелковисто-гладкие, казалось, никогда не бывали под лучами солнца. Он поднял другую ладонь, крепко обнял женщину, а потом погладил по обнаженным рукам. Несмотря на ее худобу, у нее были мягкие, слегка полноватые руки. Он знал, что они ей не нравятся и никогда не нравились, но она не сделала попытки увернуться. Вместо этого придвинулась к нему поближе, ее губы оказались рядом с его ртом, ее грудь касалась его тела.
Все вышло из-под контроля. Все потеряно. Уничтожено. Впервые в жизни он чувствовал себя одиноким и брошенным. Одиночество угнетало его, парализовывало волю, грызло изнутри, причиняя невыносимые страдания. Раньше он даже не догадывался, что может быть так больно!
Страхи и подозрения одолевали его. Он не был глупцом и жил реальной жизнью. Кое-что он уже знал наверняка, о каких-то деталях мог только догадываться. Но каждая мелочь, укладывающаяся в головоломку, только добавляла страданий.
Яростный, неудержимый секс оторвал его от раздумий. За все эти годы они так часто занимались любовью, что казалось, ничего нового уже не будет. Но сегодня они так страстно хотели друг друга, что это чувство ошеломило обоих. Возможно, оба понимали, что они вместе в последний раз.
– Ты сможешь заснуть? – прошептала она, когда все закончилось, кончиками пальцев убирая его непослушные волосы за ухо.
– Думаю, да, – ответил он.
– Обнять тебя?
– Если хочешь.
– Очень, – сказала она. – Я обниму тебя, ты уснешь, и пусть весь остальной мир исчезнет на эту ночь.
Она слегка подтолкнула его, так, что он перевернулся на бок, скользнула под простыню и всем телом прижалась к нему сзади, крепко обняв. Он вспотел, хотя в комнате было холодно. Она смахнула капельки пота с его ключицы и еще плотнее прильнула к нему.
– Что бы ты ни сделал, что бы тебе ни пришлось сделать, помни, я с тобой.
Он кивнул, но не уловил смысла сказанного, уже задремав. Когда она поняла, что он крепко спит, то тоже закрыла глаза. Ей всегда требовалось больше времени, чтобы заснуть, ведь она была куда большей реалисткой, чем он. Женщина знала, что должно произойти, знала, что их ждет в будущем. Но в конце концов поздний час и усталость сделали свое дело, и она погрузилась в сон.
Так они спали почти до самого утра, Том и Элизабет Адамсон, президент США и его супруга.
До тех пор, пока кошмар не вернулся, пока президента не разбудил собственный крик.
Раньше такого не было.
Даже в самый первый раз, когда они неистово хотели друг друга. Даже в последний раз, когда в каждом прикосновении сквозили печаль и чувство утраты. Даже когда они думали, что будущее прекрасно, смеялись, экспериментировали и никак не могли остановиться.
В этот раз между ними не было никаких преград. Они желали друг друга и понимали, что нужны друг другу.
– Хочешь, я тебя обниму? – спросил он, когда они добрались до мотеля.
– Давай лучше займемся любовью, – ответила она.
Карл понял, что ее тело изменилось. Стало стройнее и мускулистее. Аманда много тренировалась, и, когда она повернулась, подняв руки, чтобы притянуть его к себе, он заметил выступающие мышцы. Тело Аманды привело Карла в восторг, он никак не мог от него оторваться, покрывая поцелуями с головы до ног. Карл видел, что каждое прикосновение возбуждает ее, и это заводило его еще больше. Аманда стала очень сильной, и не только физически. Когда наконец Карл проник в нее, то почувствовал, что она словно поглощает его целиком. Словно они стали одним целым.
Аманда не ожидала, что все будет так хорошо. Вначале она ощущала только физическую потребность, ей хотелось обнимать кого-нибудь, соединиться с кем-нибудь. Даже когда они поцеловались, она не испытала такого волшебного ощущения, как сейчас. Карл изменился. Как любовник он стал намного нежнее, чувствительнее, внимательнее к ее желаниям. Когда он начал ласково массировать ее плечи и целовать затылок, легко пробежал пальцами по остриженным волосам и провел языком вдоль позвоночника, Аманду охватила слабость. Захотелось подчиниться, оказаться в его власти. И девушка знала, что Карл чувствует то же самое.
Они занимались любовью до самого утра, пока совершенно не обессилели. Пока оба не поняли, что больше ничего не могут дать партнеру ни физически, ни душевно. Когда они закончили, то не стали ничего говорить. Не стали ничего обещать, когда лежали, слившись в объятии. Но мысленно каждый из них поклялся, что больше никогда не даст другому уйти.
– Нам нужно поговорить, – сказала Элизабет Адамсон. Она лежала в постели, наблюдая, как ее муж стоит у окна, почти скрытый предрассветной тенью.
– Не нужно, – ответил тот устало. – Я знаю, что ты хочешь.
– Да, – подтвердила женщина, – именно этого я и хочу. Только так я смогу тебя спасти. Полностью.
– Полностью? – переспросил он, презрительно скривив нижнюю губу. – А что делать с моим президентством? Просто передать его в руки Джерри Бикфорда?
– Он его заслужил. Джерри – преданный и честный человек.
– Он слабый, больной старик.
– Он добросердечен.
– В этом городе добросердечие приравнивается к слабости. Джерри не по силам даже должность вице-президента. Ты ведь слышала его слова. Он хочет закончить карьеру.
– Он передумает.
– За тридцать пять лет Джерри Бикфорд ни разу не менял принятого решения.
– От такого поста трудно отказаться.
– Да. А еще труднее уйти в отставку. Господи, Элизабет, ты хоть понимаешь, что произойдет? Что будет с партией? В какой хаос это ее повергнет? Какой ущерб нанесет?
– Томми, я не хочу говорить о политике. Я хочу, чтобы ты принял лучшее решение.
– Для страны?
– Нет, милый, для себя.
– Для меня больше не существует лучшего решения, – сказал Адамсон. В его словах звучала горечь поражения.
– Тогда для нас.
Когда он бросил на нее непонимающий взгляд, Элизабет продолжила тихо, почти неслышно:
– Может, самая большая трагедия в том, что мы забыли о нас.
– Элизабет, – громко и четко произнес Том Адамсон. Его голос эхом разнесся по спальне. – Я – президент Соединенных Штатов Америки. И кем я являюсь в дополнение к этому, чем мы являемся, не имеет никакого значения.
– Нет, – воскликнула она, – только это и имеет значение! Кто мы, что мы значим друг для друга…
– Ты говоришь о том, кем мы были, а не о том, кто мы теперь.
– Так давай вернемся! Туда, где снова сможем свободно дышать!
Она увидела, как Том заморгал, словно эти слова разбередили в его душе старую рану. Словно они звали туда, куда уже нельзя вернуться.
– Мы сможем закончить ранчо в Озаркских горах. Сможем ездить верхом на неоседланных лошадях и купаться нагишом в пруду, не опасаясь проклятых фотографов, засевших где-нибудь в скалах. Ты будешь рыбачить и наконец займешься той каминной полкой – сколько лет ты уже собираешься ее вырезать, двадцать? Ты сможешь преподавать в университете. А если заскучаешь без работы – можно организовать какой-нибудь фонд, и ты будешь заседать в комитете. Том, – произнесла она умоляюще, – мы даже сможем заниматься любовью средь бела дня!
Он повернулся, его лицо выступило из тени.
– Назад пути нет, – прошептал президент. – Я все рассказал. Я рассказал о… – тут он произнес слово, которое не осмеливался произнести много лет, – о Гедеоне.
– Да, – произнесла она, медленно и печально, – рассказал священнику.
– Ты знаешь? – удивился он, недоуменно встряхнув головой. – Ах да, конечно. Ты все знаешь.
– Я знаю все о тебе, милый. Я знаю, когда ты силен, когда тебе больно, и…
– И когда я слаб? – закончил он. Их взгляды встретились, даже через сумрак теней. – Ты все обо мне знаешь. Значит, понимаешь, что я не могу уйти в отставку.
– Не имеет значения, – проговорила она. – Что бы ты ни сказал ему, кто бы ни знал об этом… не важно.
– Ничего уже не имеет значения.
– Неправда, Том. Мы имеем значение, – возразила Элизабет. Она почувствовала, что сейчас расплачется, впервые за много-много лет. – Видит Бог, мы важны друг для друга.
– Нет, – вздохнул Том Адамсон. – Кто-то знает о Гедеоне. И потому ничего не имеет значения.
В комнате стало тихо. Извне, от окна, не доносилось никаких звуков. Словно остальной мир исчез.
– Вернись в постель, – позвала она его.
Том Адамсон устало кивнул. Бросил последний взгляд на ее сад, просыпающийся под первыми лучами восходящего солнца.
– Иду, – ответил он.
Но, даже произнося это, думая обо всем, что они делили на двоих, о том, чего достигли, а потом потеряли, он знал, что время ухода близко.
Они проснулись в объятиях друг друга. Аманда первой открыла глаза и минуту или две смотрела на спящего Карла. Солнце изо всех сил пыталось пробраться через окно мотеля, занавешенное плотными шторами. Его лучам удалось проникнуть ровно настолько, чтобы слабым светом озарить клочок заляпанного коричневого коврика в ногах большой кровати.
Карл заворочался. Аманда увидела, как он открыл глаза, обвел недоуменным взглядом комнату, на миг растерявшись. Затем заметил ее. Карл улыбнулся, и замешательство в его глазах сменилось нежностью. Он обрадовался, увидев Аманду, и ей это было приятно.
Она знала: им нужно многое сказать друг другу. Очень многое. Но с этим можно не спешить. Что сказал герой Хамфри Богарта героине Ингрид Бергман в фильме «Касабланка»? «Проблемы двух людей в этом мире гроша ломаного не стоят». Правильно. Выяснение отношений может подождать. Сперва необходимо решить проблемы поважнее. Они с Карлом подобрались к Гедеону. Так близко, что чувствуют его присутствие.
Прошло всего лишь полчаса с момента пробуждения, а они уже успели одеться, выпить крепкого черного кофе, забраться в обшарпанный украденный грузовичок и отправиться дальше.
Карл и Аманда медленно ехали по улицам Уоррена, впитывая его атмосферу, стараясь запомнить планировку города и все мало-мальски стоящие достопримечательности. Время от времени Карл что-то бормотал вполголоса, когда ему казалось, что он узнает место, о котором упоминалось в дневнике. Иногда горожане смотрели на них с любопытством, но недолго, не слишком интересуясь незнакомцами. Карл не обращал внимания на досужие взгляды. Его целиком поглотило необычное ощущение – возможность видеть воочию город, созданный им на бумаге.
В первый раз они остановились у редакции городской газеты. Аманда вошла внутрь без Карла – уж там бы его точно узнали! – и сказала служащему, что разыскивает материал для книги по истории Юга. Девушке потребовалось совсем немного времени, чтобы разузнать все о местной фабрике. Ее построили примерно в середине периода промышленной революции для производства резиновых изделий. К тридцатым годам двадцатого столетия фабрика в основном выпускала шины. Важным фактом, по мнению Аманды, было то, что в пятидесятых годах предприятие процветало. Девушка поняла, что идет по верному следу, когда узнала, что в 1969 году против фабрики возбудили судебное дело. Несколько горожан подали иск, заявив, что производитель сливает в реку отравленные отходы. За пять лет, с 1964 года, в этом городишке родилось семеро детей с тяжелыми физическими отклонениями. У одного младенца не было рук, другой родился без правой ступни. Эти случаи оказались самыми тяжелыми, но другие пять были ненамного легче. Кроме семи несчастных малышей-уродов двое младенцев появились на свет умственно отсталыми. У нескольких граждан посообразительнее хватило ума понять, что виной всему фабрика, и они начали действовать. Аманда читала до тех пор, пока не узнала, что дело закрыли в 1977 году. Оно тянулось так долго, что несколько семей, вовлеченных в разбирательство, к тому времени покинули город. Остальные истцы удовлетворились суммой в размере двенадцати с половиной тысяч долларов на каждого в обмен на отказ от всех претензий. Двое из адвокатов, защищающих интересы семей, стали работать на фабрику, которая прекратила существование в 1979 году.
Аманда торопливо выбежала из редакции и сообщила Карлу новости.
– Мы попали, куда нужно, – сказал он. – Футбольное поле, фабрика, местоположение – всего лишь в нескольких милях от концертного зала, где выступал Элвис, – все сходится.
Он приподнял бейсболку, сдвинул ее на затылок и предложил:
– Пойдем искать свидетелей.
Городская ратуша находилась примерно в половине мили от редакции, и именно там они сделали вторую остановку. Кирпичное двухэтажное здание располагалось неподалеку от бездействующей железнодорожной станции. Молодые люди припарковались рядом с ратушей и решили отправиться туда вдвоем. Когда они входили в переднюю дверь, их руки соприкоснулись. Пальцы сжались и переплелись. В помещении Карл и Аманда, ошеломленные потоком ледяного, охлажденного кондиционером воздуха, оказались лицом к лицу с высоким седовласым негром, под два метра ростом, хотя из-за сильной сутулости он выглядел сантиметров на десять ниже. Словно сгорбился под гнетом тяжкого груза. Выражение лица мужчины говорило о том же. В глазах и печальных складках у рта таились боль и горе, настолько сильные, что смотреть на этого человека было невыносимо.
– Здравствуйте, – поприветствовала его Аманда.
– Могу ли я вам помочь? – осведомился негр. Он говорил с достоинством; глубокий, властный голос эхом отдавался в кабинете.
– Да. Мы репортеры из «Нью-Орлеан таймс пикейун».
– Это правда?
В его голосе не звучало ни доверия, ни недоверия. Казалось, они не вызывают у него никаких чувств.
– Мы кое-кого ищем, – вмешался в разговор Карл, проявив чуть больше интереса, чем следовало. Аманда бросила на него предостерегающий взгляд.
Услышав слова молодого человека, негр явно насторожился. Аманда заметила, как сузились его глаза, а выражение лица стало напряженным.
– И кого же вы ищете?
– Одного человека, который жил здесь много лет назад. В пятидесятых. Женщину.
– Чернокожую женщину, – произнес негр уверенно.
– Совершенно верно, – подтвердил Карл, кивнув.
– Как ее зовут?
– Мы не знаем. У нас есть только ее описание.
– Здесь жило много темнокожих женщин.
– Думаю, не слишком много похожих на нее. Она отличалась своеобразным родимым пятном на поллица, которое словно кругом закрывало один глаз. Эта женщина была повитухой.
– Это нужно для вашей книги по экономике Юга?
Аманда вспыхнула.
– Новости здесь распространяются быстро.
– Даже быстрее, чем раньше.
– Я не пишу книгу.
– Знаю, – произнес темнокожий человек. – И вы не из «Нью-Орлеан таймс пикейун».
Аманда начала было протестовать, но он оборвал ее.
– Я здешний олдермен. Меня зовут Лютер Геллер. Вам это о чем-нибудь говорит?
Аманда покачала головой.
– Вы не знаете, кто я?
– Нет.
– Я читаю газеты, – сказал Лютер Геллер. – И смотрю телевизор. А главное, обращаю внимание на то, что читаю или вижу. Так что мне известно, кто вы. Не просто приезжие.
– Вы, должно быть, спутали нас с кем-то…
– Нет. Я знаю, кто вы и что вам здесь нужно. Уверен, полиция сильно удивится и обрадуется, когда обнаружит вас в этом городе, а не в Портленде, штат Орегон.
– Портленд? – переспросил Карл. Он растерянно и немного удивленно посмотрел на Аманду. Этот человек, вне сомнения, узнал их. Но Портленд?
Олдермен перехватил взгляд Карла. Он нагнулся, взял с ближайшего стола свежую утреннюю газету и протянул ее Карлу и Аманде.
– Можете почитать. Я пока не буду звонить в полицию.
Аманда схватила газету и уткнулась в нее носом. Через несколько секунд девушка расхохоталась. Чуть помедлила и с сомнением взглянула на высокого темнокожего мужчину. Он раскусил их. Притворяться дальше бессмысленно.
– Карл, они думают, что мы в Портленде. И не просто думают, а абсолютно в этом уверены. Нас опознали. И у них есть доказательства.
– Не может быть!
– Нас там видели, в магазине «Гэп», – подтвердила она. – Ты купил две пары брюк цвета хаки и футболку. А я приобрела джинсовую рубашку и шорты. В общей сумме мы заплатили двести одиннадцать долларов восемнадцать центов. Нас опознала кассирша.
– Но как? – удивился Карл. – Как им это удалось?
– Шаниза! Она влезла в их компьютер и ввела номера моей кредитки в тот кассовый аппарат и на то время, когда кто-то купил эти вещи. Вот зачем она спрашивала! Господи, иногда она меня пугает!
– Но как нас смогли опознать? Нас там и в помине не было!
– Об этом знаем только ты, я и еще мистер Геллер, – ответила Аманда. – Записи об операциях с кредитной картой никогда не лгут. Так, по крайней мере, утверждают компании, выпускающие кредитные карты. Кассирше пришлось сказать, что она нас обслуживала, причем обоих. Иначе оказалось бы, что она приняла украденную кредитку. В этом случае она бы не только выглядела некомпетентной дурочкой, ее могли бы уволить. Особенно если по кредитке делал покупки ты, один из десяти самых опасных преступников. В общем, продавщица прикрыла собственную задницу, и теперь девушку показывают по телевизору и пишут о ней в газетах. – Аманда с облегчением вздохнула. – Благодаря Шанизе у нас есть время перевести дух.
Они повернулись к олдермену Геллеру. Один телефонный звонок – и временное преимущество потеряно. Но почему он до сих пор этого не сделал? Чего ждет?
Темнокожий человек не спешил выдавать причину своего бездействия. Он только слегка кивнул, словно мысленно что-то решил. Его рука незаметно скользнула в правый карман брюк.
– Зачем вы ищете Одноглазую Мамочку?
– Ее так зовут? – спросил Карл.
Имя взбудоражило его. Женщина, о которой он читал, а наполовину придумал сам в своей книге, вдруг стала настоящей.
– Это ее прозвище. Люди так обращаются к ней уже много лет.
Аманда и Карл обменялись быстрыми взглядами. Карл кивнул, и Аманда продолжила:
– Мы думаем, что она обладает очень важной информацией.
Голос олдермена стал еще глубже. Для Карла он прозвучал как раскат грома.
– Важной для кого?
– Для многих людей, – сказала Аманда.
– Белых людей.
– Для всех.
Услышав ее ответ, Геллер покачал головой, словно не поверил.
– А насколько вам нужна эта информация?
– Очень нужна.
– Настолько, что вы готовы убить ради нее? – Олдермен продолжил, не дав им вымолвить ни слова. – Настолько, чтобы перерезать горло маленькой черной девочке? Настолько, чтобы дотла сжечь дом пожилой женщины? Настолько, чтобы лишить смысла всей жизни человека, который стоит перед вами?
Карл шагнул вперед, отвечая на вопрос седовласого негра.
– Нет, сэр, – тихо произнес он, – не настолько.
– Мистер Геллер, – вмешалась Аманда, – вы сказали, что не будете звонить в полицию.
– Верно.
– А что вы собираетесь делать?
Олдермен вытащил руку из кармана. Вместе с пистолетом. По тому, как спокойно Геллер прицелился, уверенно держа оружие большой мозолистой ладонью, Карл и Аманда поняли, что олдермен умеет с ним управляться.
– Послушайте, – обратился к нему Карл. – То, что вам известно, не соответствует истине.
– Не смейте говорить о том, что мне известно, молодой человек! Я знаю, что многие люди погибли безвинно! И из-за того, что вам кажется таким важным, убита моя дочь. И ее дочь тоже.
– Нам очень жаль, – сказала Аманда. – Очень, очень жаль. Но мы даже не знали об этом.
– Я ждал, я был уверен, что придет еще кто-нибудь. Был уверен, что это еще не закончилось.
– Нет, – сказал Карл. – Но мы здесь потому, что хотим это прекратить.
– Мистер Геллер… Лютер… – тихо произнесла Аманда. – Мы не знаем, что здесь произошло. Но кроме вашей дочери убито еще несколько человек. Если вы не поможете нам найти Одноглазую Мамочку, скорее всего, погибнет еще больше. – Она махнула рукой в сторону Карла. – Что бы вы ни прочитали в газете про него или про нас, это ложь. Кто-то нас подставляет. Похоже, тот самый человек, который убил вашу дочь. Если вы хотите узнать, что случилось на самом деле, хотите правосудия, то не сдадите нас полиции. Вы нам поможете.
– Я не хочу правосудия, – ответил олдермен Геллер. – Неграм не добиться справедливости.
– Тогда что вам нужно?
– Я хочу отомстить.
– Ну что ж, – выдохнула Аманда, – тогда я не знаю, сможем ли мы помочь. Мы хотим найти правду. И остаться в живых, пока ищем ее.
– Мне нужен человек, который убил моих малышек, – проговорил Лютер Геллер, схватившись за живот, словно каждое произнесенное слово раздирало его изнутри.
– Вы его видели? – спросил Карл медленно.
Олдермен закрыл глаза и, глубоко вздохнув, кивнул.
– Он приехал в город в поисках Одноглазой Мамочки, совсем как вы.
– Как он выглядел? – мягко осведомился Грэнвилл. – Вы можете описать его внешность?
Лютер открыл глаза.
– Назовите хоть одну причину, почему я должен вам доверять.
Прежде чем ответить, Аманда помолчала.
– Нет, не могу. Я не знаю ни одной причины.
Лютер снова кивнул. Он прикусил губу с такой силой, что выступила кровь. Затем сделал шаг в сторону и, по-прежнему держа молодых людей под прицелом, заставил их зайти в заднюю комнату. Аманда вошла первой. Карл услышал, как она ахнула, едва переступив порог. Он последовал за ней. Оказавшись в кабинете олдермена, Карл сразу понял, что так поразило Аманду.
Стены кабинета были увешаны карандашными и угольными набросками. Их было не меньше семидесяти пяти. И с каждого смотрело лицо человека. Одного человека. Некоторые рисунки изображали его в профиль, остальные – анфас. Некоторые были прорисованы до мелочей, на других акцент делался только на отдельных деталях – прическе, глазах, носу. Олдермен Геллер, несомненно, очень талантливый художник, был явно одержим мыслями об этом человеке. Рисунки с поразительной точностью схватили его черты. Высокомерие. Жестокость. Мужественную красоту и самоуверенную манеру поведения.
– Вы его знаете? – спросил олдермен Геллер.
– Да, – ответил Карл.
– Расскажите мне про него.
– Его зовут Гарри Вагнер.
– Вы знаете, где он?
Карл кивнул.
– Он мертв.
– Вы его убили?
– Нет.
– Как он умер?
– Мучительной смертью.
Впервые лицо Лютера Геллера стало не таким напряженным. Словно исчезла частичка горя, которое грызло этого человека.
– Хорошо, – произнес он. Затем медленно засунул пистолет в карман, сел за стол и сложил перед собой руки. – А теперь расскажите подробнее о той важной информации, которой, по вашему мнению, обладает Одноглазая Мамочка.
Пэйтон рыгнул и ощутил во рту неприятный привкус проглоченного примерно час назад жирного жареного цыпленка, кукурузного хлеба с острым красным перцем и сиропно-сладкой кока-колы.
Он не хотел, чтобы его видели, особенно парень и девчонка, и потому пришлось есть в какой-то забегаловке. Надпись на ней гласила, что это церковь. Ага, точно. Какая, интересно, гребаная церковь будет продавать жареных цыплят? Только здешняя, в этой чертовой дыре. А придурки, которые его обслуживали? Настолько глупы, что, когда он попросил сэндвич, ему подали два ломтя белого хлеба и куриную ногу! Будто он сам должен ее обдирать! Или жрать с костями! На какой-то миг бешенство ослепило Пэйтона. Он мысленно вернулся к той ночи в полицейском участке, вспомнил, как держал мертвой хваткой Юсефа Гиллиама, а потом отделал его как следует, вспомнил свою безудержную ярость. И все, что случилось потом: увольнение, унижение, крах всех честолюбивых мечтаний. Крах всей жизни. Пэйтон чуть было не схватил за грудки официанта, который принес ему хлеб и куриную ногу. Бывший полицейский вдруг понял, что готов убить этого олуха! Пэйтон потряс головой, чтобы прочистить мозги. Какого черта он так раскипятился? Это всего лишь сэндвич! Значит, здесь, на Юге, люди еще тупее, чем в Нью-Йорке. Ну и что? Удивительно, подумал Пэйтон. Никто тебя толком не понимает! Но, по ходу дела, это не так важно. Нельзя грохнуть человека только из-за того, что он не знает, как приготовить сэндвич с цыпленком.
Жаль, что нельзя.
Они все еще там, парень и девчонка, в городской ратуше. Черт, о чем можно так долго болтать? Может, просто войти и узнать? Ворваться в ратушу и тряхнуть их как следует? Закончить все прямо сейчас. Будет совсем нетрудно…
Нет, лучше подождать. О чем это он думает? Пэйтон понял, что становится слишком несдержанным. Хуже всего будет, если поднимется суматоха и его увидят. Дело нужно провернуть втихаря, чтобы никто ничего не узнал. В этот раз он не имеет права облажаться. Задание очень важное. И если он справится, то последуют новые.
Он слишком долго находится вне Нью-Йорка, вот в чем проблема. Обход территории, насилие, наркоманы, сутенеры, действие – вот там он в полном порядке. Это то, что ему нужно. Он потому и был классным копом. Отправь Пэйтона на станцию подземки, где какой-нибудь пуэрториканец, угрожая ножом, пытается снять с еврея кроссовки, и он наведет там порядок. Там он в своей стихии. Не то что здесь, где все так чисто, кругом зелень, а люди вежливые и никуда не торопятся. Не нравится ему этот город. Не нравится вежливость. Убраться бы отсюда, да поскорее.
Можете говорить все, что вздумается, но он, Пэйтон, никогда не бросает дело, не закончив, так думал бывший полицейский. Может, вам не по душе способы, которыми он добивается цели, но, главное, он ее всегда достигает. Он всегда выполняет заказ.
Всегда.
И потому он подождет. Подождет, пока не удастся настичь голубчиков в каком-нибудь тихом, удобном местечке. Пока не представится случай завершить работу, из-за которой он торчит в этой дыре.
Ага, вот они, выходят. Все трое. Выглядят, как лучшие друзья.
Пэйтон повернул ключ в замке зажигания. Машина завелась сразу. Вот что значит работать на крупную шишку! Все заводится с пол-оборота.
Они уже выезжают с парковки. Куда это они направляются? И тут до Пэйтона дошло: а какая, собственно, разница? В конечном итоге он все равно их достанет.
И все-таки в душе Пэйтон питал надежду, что прикончит их поскорее, съест нормальную, приготовленную для белого человека еду и свалит отсюда к чертовой матери.
– Мамочка?
В доме было темно, и на миг Карлу показалось, что там нет электричества. Лютер Геллер протянул руку вправо, щелкнул выключателем, и под потолком, в центре комнаты, зажглась лампочка, свисающая с балки. Абажура не было. Лампочка осветила скудно обставленную, но безукоризненно чистую комнату. Словно у живущей в ней женщины не было других дел, кроме уборки. В комнате стояла кушетка, знававшая лучшие дни, и два стула с прямыми спинками. Застеленный линолеумом пол, на стенах – голубые обои в цветочек, кое-где покрытые пятнами от влаги и ободранные. Посредине комнаты, на металлической подставке, красовался маленький телевизор.
– Мамочка? – вновь позвал олдермен Геллер. – Кларисса Мэй? Это Лютер.
В ответ последовало молчание.
– Я привел двух друзей. Настоящих друзей. Они думают, что могут прекратить это безумие.
Опять ничего, кроме молчания. Затем Карл слегка наклонил голову. Ему почудилось, что он слышит… нет, не может быть… да. Он посмотрел на Аманду и понял, что она тоже слышит это. И Геллер слышит.
Пение.
Низкое, чуть хрипловатое, слабое и почти монотонное пение. Трудно было разобрать, чей это голос, мужчины или женщины, но он пел:
– Псалмы, – произнес Лютер и улыбнулся. – Она любит петь псалмы. – На миг он замолк, затем позвал снова: – Мамочка?
Голос продолжал петь все так же тихо, таинственно и немного жутковато.
Они подошли к двери, которая была в самом конце помещения, слева. Лютер приоткрыл ее, совсем немного. Затем чуть больше. Потом толкнул посильнее, и дверь подалась с протяжным скрипом. Они вошли в крошечную спальню, такую же убогую, как соседняя комнатушка. Узкая кровать и гнутое кресло-качалка составляли почти всю обстановку. В качалке сидела крошечная негритянка, на нее падал свет единственной лампы. Маленькая, не выше метра пятидесяти, женщина выглядела истощенной, словно скелет. На запястьях сильно выступали кости. Кожа, туго обтягивающая плечи и ключицы, была почти совсем гладкой.
Но самым необыкновенным в ее внешности было лицо. Женщина уже достигла восьмидесятилетнего возраста, но ни одна морщина не коснулась ее лба. У негритянки были высокие, идеальные скулы. Тонкие губы напоминали прорезь, и рот казался маленьким и узким. У нее было лицо красивой молодой женщины.
Если бы не глаз.
Правый глаз был прекрасен. Вошедшие заметили пронзительный блеск этого темно-карего глаза, когда женщина в упор посмотрела на них. Но ее левый глаз окружало пятно, идеально ровное и черное, намного темнее, чем кожа густого коричневого цвета. Карл вспомнил описание, которое прочитал в дневнике, – каким точным оно оказалось! Круглое родимое пятно, захватившее щеку и нос, блестело, почти сияло.
Она медленно раскачивалась взад-вперед, уже не глядя на гостей, и продолжала петь:
– Кларисса Мэй, – обратился к женщине Лютер Геллер, – я хочу, чтобы вы поговорили с этими людьми. Думаю, настало время рассказать то, что вы знаете.
– Я не говорю ни с кем, – произнесла Одноглазая Мамочка. – И никогда не разговаривала.
Ее голос был хриплым, с легким присвистом. В нем чувствовалась неподдельная сила.
– Мисс Уинн, – начала Аманда.
– Не нужно было приводить их сюда, – перебила ее Мамочка, – не нужно. Если белые люди найдут меня, я умру.
– Не эти белые, мамочка.
– Я сейчас умру.
Хрупкая темнокожая женщина подняла взгляд на пришедших. Она дрожала всем телом, по ее щеке скатилась слеза.
– Мамочка, – сказала Аманда, – нам нужна ваша помощь.
– Вы хотите узнать, что я видела. Что мне известно.
– Да.
– Я видела дьявола. Я видела, как он появился на земле, а другой дьявол убил его.
– Нет, Мамочка, – возразил Карл. – Там не было дьявола. Вы видели, как поступают люди, когда худшее в их натуре берет верх.
– Никто не знает, что я видела. Никто не знает, что я знаю, – повторила Одноглазая Мамочка и кивнула на Лютера Геллера. – Ни он. Ни мои дети. Ни мои внуки и правнуки. Никто не знает, а я никому не скажу. Не могу сказать, иначе умру.
– Мы знаем, – произнес Карл.
– Нет, только я видела это.
– Хотите, мы вам расскажем? – спросил Карл. Старая негритянка ничего не ответила, и он продолжил. – Вы были повитухой. И когда-то приняли одного ребенка. Почти пятьдесят лет назад.
Лицо женщины ничего не выражало. Карл поймал себя на том, что, рассказывая, смотрит на необыкновенный глаз.
– Младенец, который нас интересует, родился на свет поздно, почти в полночь. Вы не встречались с его отцом, только с матерью и ее старшим сыном. Мальчику было девять лет. Именно он позвал вас, когда малышу пришло время появиться на свет. Хотите, я его опишу?
Одноглазая Мамочка, как в трансе, кивнула, и Карл сообщил ей все, что смог вспомнить. Он рассказал, как выглядела женщина, названная им Райетт, ее волосы, фигуру, голос. Затем так же подробно Карл описал мальчика, Дэнни. Грэнвилл рассказал о рождении второго сына Райетт, плаче, криках и о том, как странно вел себя ребенок все долгие недели и месяцы после появления на свет. Когда он закончил, Одноглазая Мамочка смотрела на него с открытым от изумления ртом.
