Текст книги "Третье откровение"

Автор книги: Ральф Макинерни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Лора лихорадочно соображала.

– А что такое искусствоведение? Он преподает?

– Раньше преподавал. Но вот уже много лет он независимый консультант.

– Ни к чему не привязан?

– Ну, теперь привязан, – усмехнулась Зельда.

– Да, конечно.

В коридоре послышались голоса, и вошли Нат, отец Кроу и Рей. При виде Зельды Нат с трудом скрыл раздражение.

– Смотрите, кто к нам пришел, – торжественно объявила Лора. – Миссис Фауст!

– Миссис Фауст.

Выражение лица Ната переменилось, но он все равно шагнул вперед с опаской.

– Я подумала, вы не застали меня на мессе и принялись гадать, в чем дело, – сказала Зельда. – И решила, что должна все объяснить. Я сбежала и вышла замуж.

Нат мог бы и получше скрыть свое радостное облегчение.

– Габриэль Фауст – искусствовед, – многозначительно заметила Лора.

Вскоре, когда удалось ускользнуть к себе в кабинет, она нашла страничку Габриэля Фауста в Интернете. Рекомендации ее впечатлили. Правда, на фотографии лицо какое-то задумчивое, но что в этом плохого? Искусствовед. И теперь он будет жить по соседству.

В туалете Лора наткнулась на Хизер Адамс.

– Ты уже вернулась, – улыбнулась Хизер.

– Хизер, я хочу тебя кое с кем познакомить. С двумя священниками. – Она подхватила коллегу под руку. – Один из них – мой брат Джон.

ГЛАВА ПЯТАЯ

I

«Теперь все мы священники»

Сколько себя помнил, Жан Жак Трепанье хотел стать священником, однако ему шел уже тридцать шестой год, когда его наконец рукоположили. Любой другой на его месте отчаялся бы, однако трудности лишь упрочили решимость Джея. Порой казалось, что на пути сплошные препятствия. Правда, рядом всегда была мать, поддерживающая его мечту.

Он установил у себя в комнате алтарь, а мать сшила облачение священника, старомодное, единственное, какое она помнила. Стихарь, пояс, омофор, епитрахиль и манипула и похожая на контрабас риза с великолепным вышитым крестом. Мать разрешала ему брать из гостиной графинчики для масла и уксуса, которыми все равно никто не пользовался. Вместо потира у него была золоченая чаша, а вместо дискоса – бронзовое блюдце под цветочный горшок. Первым алтарным требником был требник его покойного отца, с колодой заупокойных карточек между страницами – души усопших, за которых отец всегда молился во время мессы. Когда мать вручала книгу Джею со всей торжественностью литургического обряда, к ним добавилась картонка с именем отца.

– Чувствую себя так, словно уже выполнила свой долг, – с гордостью говорила мать, в очередной раз исполнив роль прихожан.

Ей даже нравились проповеди сына. Его излюбленной темой была Дева Мария; вскоре женщина объяснила, что посвятила Джея Богоматери еще до того, как он появился на свет. Но если дома юноша получал всемерную поддержку, в приходской школе ему не было никаких поблажек.

К этому времени лишь половина учителей ходили в монахинях, и распознать, кто есть кто, можно было, только заглянув в журнал. По крайней мере, монахини одевались лучше мирянок, но, с другой стороны, многим из них вскоре предстояло самим стать мирянками. В третьем классе Джей впервые упомянул о своем желании стать священником. Сестра Мадлина нахмурилась.

– Теперь все мы священники.

Конечно, Джей ее не понял. Тогда не понял. Гораздо позже он узнал о мирском духовенстве, с появлением которого духовенство обычное якобы становилось излишеством. В любом случае Джей привык советоваться с сестрой Мадлиной, хотя та, похоже, поделилась его откровениями со всеми остальными учительницами из числа монахинь, потому что те вдруг стали обращать на него особое внимание. Толстая, рыхлая сестра Глория прижимала его к груди и ерошила ему волосы.

– Лучше забудь про девочек, – хихикала она.

Джей никогда даже не смотрел на девочек. Отказ от интереса к ним был частью его призвания. Когда он объяснил это сестре Глории, та расхохоталась.

– Джей, к тому времени, как ты станешь взрослым, священникам разрешат заводить жен.

Поэтому еще до поступления в младшую семинарию Джей уже в полной мере познал последствия Второго Ватиканского собора для большинства монахинь. Спустя время казалось чудом, что это учебное заведение выжило, но, разумеется, его дни были сочтены. Джею казалось, он завербовался в команду «Титаника». Отец Шипли, ректор, – все звали его отцом Фредом или просто Фредом, причем в глаза, и ему это нравилось – объяснял семинаристам, что благодаря собору система, в которую они попали, оказалась обречена. Обучение в Ирландском доме продолжалось шесть лет, младшие четыре курса соответствовали старшей школе, а затем следовали первые два курса колледжа. Потом выпускники переходили в старшую семинарию – два года философии и четыре богословия, после чего следовало рукоположение. Но все это должно было измениться. Отец Фред сказал, что собор объявил противоестественным отрывать детей от родителей в столь раннем возрасте. Кроме того, откуда четырнадцатилетний подросток знает, чем хочет заниматься в жизни? Прямо отец Фред не говорил, но не вызывало сомнений, что он имел в виду половую зрелость. До того как сексуальное влечение проявит себя, глупо говорить об обете безбрачия, а когда это случится, нужно предоставить выбор.

– Конечно, в том случае, если мы и впредь будем жить в аскезе, – добавлял отец Фред, ухмыляясь так же, как сестра Глория.

Сам он вскоре после этого сложил с себя сан, женился и стал исполнительным директором компании, выпускающей корм для собак.

Ирландский дом действительно закрылся, Джей успел отучиться всего один год. Образование он завершал в иезуитской старшей школе, где даже не преподавали латынь. Его разочарование произвело впечатление на Хью Дормера, старшего иезуита, решившего, что Джей хочет получить классическое образование. Когда тот объяснил, что хочет стать священником, отец Дормер спросил:

– Ты давно в последний раз слушал мессу?

– Я хожу в церковь каждый день, святой отец.

– И наверное, ты заметил, что теперь ее служат на английском.

– Но ведь не обязательно.

– Сынок, мы должны принять волю собора. Отцы Церкви проголосовали за богослужение на родном языке практически единодушно.

В те дни на того, кто считал, что мессу нужно служить на латыни – или, по крайней мере, нет ничего плохого в том, чтобы служить ее на латыни, – смотрели как на раскольника, и на то были причины. Лефевр ^[66]со своими сторонниками покинул церковь, заявив, что та бросила их, но они не бросают церковь. В последующие годы Джея не раз подмывало присоединиться к ним, но затем он узнал про Катену и его приспешников, и это его исцелило.

После школы Джей обратился с письмами в различные религиозные ордены, но общий смысл ответов сводился к тому, что сначала он должен окончить колледж. Поэтому он поступил в колледж Святого Фомы Кампионского.

– Философия, – сказал Джей, когда наставник спросил, какой предмет он выбирает основным.

– Вам в любом случае положено четыре курса по философии. Почему бы не остановиться на другой дисциплине?

– Я останавливаюсь на философии.

– А что, если мы возьмем два основных предмета: философию и английский?

Джей согласился. И правильно сделал. По крайней мере, он подтянул английский, стал много читать, начал писать и опубликовал первые статьи в студенческих журналах. С логикой у него все было в порядке, хотя давали только символическую логику. На вопрос об Аристотеле ему ответили, что силлогистика является разделом, и второстепенным, формальной логики. После этого были гносеология, на которой он узнал, что сознание подобно повару, создающему авторские гастрономические шедевры; этика, где каждая моральная проблема сопровождалась доводами за и против и выбор решения оставался за тобой, и метафизика, что преподавал мирянин по фамилии Босуэлл, считавший, будто Витгенштейн ^[67]и Хайдеггер ^[68]оставили эту область знания не у дел. Джею удалось найти одного пожилого иезуита, согласившегося читать ему схоластику, однако тот оказался последователем Суареса, ^[69]ненавидевшего Фому Аквинского. И все же старик позволил Джею читать работы своего заклятого врага.

Джей семестр за семестром оказывался в почетном списке декана, с первого курса вел свою колонку в студенческой газете, а одна его статья удостоилась национальной премии, тем не менее он быстро сделался изгоем. Иезуиты называли его Торквемадой ^[70]и Савонаролой. ^[71]Джей исследовал Ratio Studiorum и в своих заметках последовательно доказывал, что иезуиты предают свои собственные традиции. Четыре курса богословия – вот все, на что можно было рассчитывать. Единственной его защитой служило то, что он читал и буквально заучивал наизусть все шестнадцать итоговых документов Второго Ватиканского собора, чтобы затем аргументированно возражать против точки зрения, которую навязывали на занятиях.

– Ты головная боль для всего колледжа, – как-то сказал ему декан. – Тебе хоть что-нибудь нравится в нашем учебном заведении?

– Да, преподобный. То, что курс длится всего четыре года.

Когда Джей представил декану свою напутственную речь, тот рассмеялся.

– Тебе ни за что не позволят произнести ее в актовый день.

Произнести обращение доверили девушке, совершеннейшей посредственности, и ее по-женски нудное послание пришлось по душе студентам, преподавателям и даже кое-кому из родителей. Джей уже обращался в религиозные ордены, и те посоветовали окончить колледж. Теперь ему предложили «пожить в реальном мире» и убедиться в том, что он хочет для себя такую судьбу. Однако пожить в так называемом реальном мире Джею пришлось из-за того, что его мать потеряла работу. Возможно, он поступил бы в аспирантуру, но срочно понадобились деньги, и он устроился в местную газету, которая владела также телевизионной станцией. Джей писал сценарии рекламных роликов, составлял выпуски новостей, делал прогнозы погоды, а затем стал заменять ведущих информационных программ. Зрителям он понравился. Писем приходило множество. Карьера на телевидении продолжалась шесть лет, до тех пор, пока мать Джея не скончалась после скоротечной болезни. Она была уверена, что умирает в нищете, однако после ее смерти выяснилось, что акции, когда-то купленные отцом Джея, все росли и росли в цене и к тому времени, как он вступил в наследство, уже стоили кругленькую сумму.

Пока учился в колледже и все последующие годы Джей ежедневно ходил в церковь. Он читал требник на латыни, которую выучил самостоятельно. Затем нашел приход, где раз в месяц служилась Тридентская месса, ^[72]и познакомился с пастором, который, преодолев сопротивление канцелярии, добился разрешения вести богослужение на латыни. Отец Шварц. Джей поведал ему о своем желании стать священником.

– Семинария превратилась в зоопарк! – простонал Шварц.

– Я учился в Ирландском доме до его закрытия.

– Отчуждение церковной собственности, вот что это было. Никто не имел права продавать ее.

Отец Шварц читал «Искатель», «Культурные войны» ^[73]и «Самое главное», с мрачным злорадством наблюдая за крушением церкви и общества, в котором вырос.

– Нас предупреждали, Джей. Богородица предсказала все.

Он имел в виду явления Девы Марии в Фатиме. Шварц собрал все, что только о них написали; он давал книги, брошюры и газеты Джею, и тот буквально пожирал информацию. Шварц был прав. Если люди не будут читать молитвы по четкам и каяться, придут страшные невзгоды. Так и происходило, а будущее несло новые ужасы. Джей добавил к каждой декаде четок молитву, которую рекомендовала Дева Мария. «О, Иисусе, помилуй нас. Спаси от геенны огненной; прими все души на небеса, особенно души тех, кто в особой нужде». В своей епархии Шварц казался белой вороной, однако его святейшество Иоанн Павел II был с ним согласен.

– Лицемерие, – заметил Шварц.

– Что вы имеете в виду?

Шварц имел в виду, что понтифик не выполнил предписание Девы Марии, не посвятил Россию Непорочному Сердцу. Почему? Политика! Джей читал документы Второго Ватиканского собора? Читал. Есть ли в них хотя бы одно упоминание атеистического коммунизма? Нет. Подумать только, собор, заседавший в конце шестидесятых, оставил без внимания самую заметную угрозу церкви и всей христианской цивилизации!

– Заискивание перед Востоком, – презрительно заметил Шварц.

Тогда Джей этого еще не понимал, но именно в тот момент у него появилась цель в жизни.

– Сколько тебе лет? – спросил Шварц.

– Двадцать восемь.

Пастор нахмурился.

– Ты еще слишком молод.

Он имел в виду семинарию Святого Иоанна в Бостоне и семинарию Святых апостолов в Кромвеле, штат Коннектикут, где учились на священников люди в годах, вдовцы, некоторые из них уже успели обзавестись внуками. Джею шел тридцать второй год, когда его наконец взяли в семинарию Святых апостолов. Это было то, что надо: именно такой и должна быть семинария. Джей быстро наверстал философию, и уже через год, не отрывая от изучения богословия, его попросили читать курс метафизики по Фоме Аквинскому. Джей стал настоящей звездой заведения, но предстояло еще найти епископа, который его рукоположит.

Для некоторых епархий, испытывавших острую нехватку в священниках, выпускники семинарии Святых апостолов были манной небесной. Все эти люди, готовые вести жизнь священнослужителя. Епископы беседовали с семинаристами и забирали многих к себе еще до того, как тех производили в иподьяконы. Для Джея все беседы начинались хорошо, но заканчивались ничем.

– Не говори все, что думаешь, – посоветовал ректор.

Но Джей не мог не указывать старшим на пропасть, в которую скатилась церковь, добавляя, что серьезное отношение к пророчествам в Фатиме – единственный шанс на спасение. Никто вроде бы с ним не спорил. Вероятно, всех беспокоил чрезмерный энтузиазм молодого человека. Джей учился на последнем курсе, когда семинарию посетил Анджело Орвието, епископ маленькой епархии рядом с Палермо. Орвието оказался ярым поклонником Фатимы; они с Джеем мгновенно сошлись.

– Вы владеете итальянским? – спросил по-итальянски Орвието.

– Posso no leggere, pero parlare e un'altra cosa. ^[74]

– Сойдет, – усмехнулся священник.

Между ними завязалась переписка. Завершив четырехгодичный курс богословия, Джей вылетел на Сицилию, где его рукоположил епископ Орвието. К тому моменту все его однокурсники уже давно устроились в разных епархиях. Джей уже свыкся с мыслью, что придется остаться священником в Италии, однако Орвието покачал головой.

– Нет, вы должны вернуться в Соединенные Штаты.

Перед ним лежала пухлая папка с копиями студенческих публикаций Джея, рекомендательными письмами.

– Вы работали в средствах массовой информации. Вам назначено распространять веру Фатимы всеми возможными способами. Вам понадобятся деньги…

С этого все и началось. Джей основал журнал «Фатима» на личные сбережения; он стал появляться на И-даблью-ти-эн, и пожертвования потекли рекой. Затем он приобрел телевизионный канал и запустил собственную программу. Со временем его подключили к сети кабельного телевидения, и о нем узнала вся страна. Тот, кого в колледже называли Торквемадой и Савонаролой, теперь бичевал церковную иерархию за то, что никто не отнесся серьезно к предостережениям Богородицы. Джей организовывал паломничества в Фатиму, взывая ко всей Америке. Он обосновался неподалеку от Манчестера, построил оснащенную по самому последнему слову техники телестудию – в этом здании также размещались его штаб, скромная квартира и часовня. Джей пригласил местного епископа освятить часовню и благословить все здание. Старший викарий прислал сухой ответ, сославшись на напряженный график настоятеля, однако вскользь поинтересовавшись церковным статусом отца Трепанье. Тогда Джей пригласил на двухдневные торжества Анджело Орвието, оплатив все расходы, и местный епископ таки выкроил время для участия в церемонии.

Увидев сумму первого пожертвования Игнатия Ханнана, миссис Мини, секретарша Джея, положила чек ему на стол. Она застыла в благоговейном почтении. Десять тысяч долларов. Джей кивнул. На него это не произвело никакого впечатления. Материальная сторона его никогда не интересовала. Он не просил денег; они поступали сами. Деве Марии были нужны не деньги. Ей нужны были души. Джей напомнил об этом миссис Мини.

– Передайте это мистеру Ханнану.

– Обязательно передам. – Миссис Мини встревожилась. – Я имела в виду, вам следует его поблагодарить.

– Составьте соответствующее письмо, я подпишу.

– Я собиралась связаться с мистером Ханнаном по телефону.

Она дозвонилась, но пришлось немного подождать. Ханнан извинился за задержку.

– У нас не все знакомы с вашей работой. В отличие от меня. Она вернула меня к вере.

Ханнан увидел одну из программ, сделанных Джеем для матери Ангелики. Если кто-то из сотрудников Ханнана понятия не имел, чем занимается Джей, тот в свою очередь никогда не слышал про Игнатия Ханнана и «Эмпедокл». Он удивился, узнав, что их разделяет всего каких-нибудь двадцать миль.

– Вы должны приехать посмотреть нашу новую часовню, – сказал Трепанье.

– А мне хотелось бы показать вам мою копию лурдского грота.

Почти целый год оба приглашения так и оставались непринятыми.

Через Орвието Джей завел связи в Риме. Катена попытался завязать с ним отношения, но получил резкий отпор. Когда до Джея дошли слухи о том, что третья тайна Фатимы похищена из Ватиканских архивов, первой его мыслью было, что это дело рук Катены. В тот же самый день ему позвонил Ханнан и настойчиво пригласил в гости.

– У меня префект Ватиканской библиотеки.

– Но кардинал Магуайр умер.

– Здесь его правая рука, отец Брендан Кроу.

Джей ответил, что будет счастлив посетить штаб-квартиру «Эмпедокла» и познакомиться с отцом Кроу.

II

«Вы напоминаете мне Лулу ван Акерен»

Нил Адмирари сидел за столиком на одной из узеньких улочек неподалеку от пьяцца Навона; подобное кафе никогда бы не получило лицензию в Нью-Йорке. Он сказал об этом Анджеле ди Пиперно.

– Потому что здесь курят? – спросила Анджела. Запрокинув голову, она выпустила дым, затем томно скосила взгляд на Нила.

– Это лишь замечание, не осуждение.

Прямо посреди улицы, где располагались столики, проходил желобок, по которому кто знает что за дрянь текла.

– Расскажите про «Первые дела».

– Вы имеете в виду книгу Хэдли Аркеса?

– Не понимаю.

– Ричард Джон Нойхаус украл название своего журнала у Хэдли, о чем тот частенько ему напоминает.

– Давно вы здесь?

– Я устроилась на летнюю подработку, еще когда училась в колледже.

– Где?

– В крещеном мире.

– Что это такое?

– Оглянитесь вокруг. – Анджела улыбнулась. Казалось, она улыбалась шире любой другой женщины; такими же, как у нее, большими, очень большими глазами восхищался Кларк Кент, глядя на Лоис Лейн. ^[75]Насквозь видящие глаза. Нил чувствовал, что от нее ему нечего скрывать, и эта мысль была приятна.

– Вы напоминаете мне Лулу ван Акерен.

– Кем она была?

Уже одно это «была» покорило сердце Нила. Незачем говорить Анджеле, что Лулу под своей девичьей фамилией пишет статьи, которые с большим трудом удается пристроить во второстепенные газеты. Нил небрежно махнул рукой, прогоняя Лулу.

– И теперь вы корреспондент в Риме?

– О, лишь от случая к случаю. Мне платят за материалы, которые берут.

– Так что же, вы богатая и независимая?

– Хуже. Я студентка.

Анджела изучала нравственное богословие в папском университете Санта-Кроче. От нее не укрылось, что Нил мысленно сделал соответствующий вывод.

– Нет, – сказала она. – Я даже не внештатная. Но довольна безумно.

– Я тоже когда-то учился, – улыбнулся Нил.

Анджеле полагалось спросить, где и когда, тем самым определив его возраст и, возможно, убедив себя в том, что мужчина за пятьдесят достоин внимания. Впервые после Лулу Нил ощутил позыв к женитьбе. Впервые после Лулу ему показалось, что он встретил женщину, не похожую на всех остальных; в первом случае он ошибся, но только не сейчас, с Анджелой. Нил был уверен. Однако она не заглотила наживку.

– Вы знаете Эндана Фаррела?

– Даже не представляю, что это за штука.

Смех, но на этот раз более сдержанный.

– Это имя ирландского священника.

– Вашего преподавателя?

– Монаха-доминиканца!

– Неужели?

Однако Анджела не стала объяснять, что имела в виду. Быть может, доминиканцам путь в Санта-Кроче заказан?

– Фаррел сказал одну поразительную вещь про кардинала Магуайра.

– Вот и поразите меня.

Анджела подалась вперед, и его накрыло волной ее аромата; длинные волосы упали на грудь стыдливым покрывалом.

– В Ирландии ходят слухи, что Магуайра убили.

Нил вспомнил бесплодный спор с Быком Фердинандом в пресс-центре.

– Что их породило?

– Сотрудник похоронного бюро вскрыл гроб. На груди у кардинала зияла огромная рана.

– Вы сказали, Эндан Фаррел?

– Только не называйте мое имя.

– Где его найти?

– Как вы думаете, где искать доминиканца?

Эндан Фаррел преподавал философию в Сан-Томмасо.

– Раньше университет назывался Ангеликумом, – заметил он.

– Вы попросили не упоминать ваше имя…

Фаррел вывел Нила во внутренний двор и закурил сигару. Нил спросил у него, что он преподает.

– Гносеологию. Последнее прибежище проходимцев.

– Что это такое?

– Наука о том, как задавать вопросы о познании. Существует ли то? Возможно ли это? Можем ли мы выяснить? Это все равно что спрашивать вслух, говорите ли вы.

– Так зачем тратить на нее время и силы? – спросил Нил.

– Врагов нужно знать в лицо, – ответил Фаррел.

– У меня есть одна гносеологическая проблема.

Фаррел застонал.

– Дошли странные слухи о том, как именно умер кардинал Магуайр.

– Его ударили ножом в грудь во время сиесты в саду на крыше.

– Откуда вам это известно?

– А вот и гносеологическая проблема. До меня дошли те же слухи, и я переговорил с человеком, служившим у Магуайра, с ирландцем. Бренданом Кроу.

– Он работает в архиве?

– А живет в доме Святой Марфы.

Вот когда Нил отправился на встречу с епископом Аскью из Форт-Элбоу, штат Огайо, приехавшего в Рим, чтобы встретиться с Папой. Теперь Аскью предстояло в одиночку отчитываться перед его святейшеством, поскольку он пропустил ad limina епископов Среднего Запада. Они встретились наверху, в номере люкс священника – гостиная, спальня, отдельный туалет, мебель в стиле барокко. Хозяин угостил Нила минеральной водой. Тот взял стакан.

– Каждый день приносят новую бутылку, – улыбнулся Аскью. – Итак, Фатима.

Епископ подтвердил, что в тот вечер, на приеме у Ганниболда, говорил с полной уверенностью.

– С априорной уверенностью. Ну как я мог поверить, что церковь солгала?

– Приблизительно то же вы и сказали.

– Теперь моя уверенность апостериорна. Я беседовал с кардиналом Пьячере, который работал в Конгрегации вероучения в то время, когда обнародовали тайну. Ничего не утаили.

– Кое-кого подобные заверения не убедили.

– Вы имеете в виду отца Трепанье? Братство Пия Девятого? На правом фланге такие же безумцы, как и на левом.

– А где находитесь вы?

– In medio stat virtus. ^[76]

– Кажется, то же самое написано на пачке «Пэлл-Мэлла»?

Аскью рассмеялся.

– Моя сестра курит «Пэлл-Мэлл». На самом деле на пачке было два латинских изречения. Per aspera ad astra, «через тернии к звездам». Это исчезло. Оставили другое: in hoc signo vinces. Вы можете себе представить? Оно относится к Константину и обращению империи в христианство. «Сим знаком победишь». Имеется в виду крест. Интересно, «Пэлл-Мэлл» экспортируют на Ближний Восток?

Аскью молча выслушал рассказ Нила о смерти Магуайра.

– Вы сами ничего такого не слышали?

– Как его убили?

– Ударили ножом в грудь.

Аскью покачал головой.

– Должны были бить в спину.

После встречи с епископом Нил спустился вниз и подошел к столику вахтера дома Святой Марфы.

– Донна, привет. Вы не могли бы передать отцу Брендану Кроу, что я хочу с ним встретиться.

– Могла бы, будь он здесь.

– Он на работе?

– Он в Соединенных Штатах.

III

«Она у меня с собой»

– Винсент, я снова вышла замуж! – воскликнула Зельда, когда Трэгер наконец дозвонился до нее.

– Поздравляю. Замечательная новость. Действительно? Трэгер сильно сомневался. Он придерживался достаточно консервативных взглядов и считал, что вдовы, если уж не бросились в погребальный костер супруга, должны прожить остаток дней в одиночестве, вдали от мирской суеты. Разумеется, совершенно неосуществимое требование, особенно в случае с Зельдой. Трэгер только недавно узнал, сколько денег она унаследовала после смерти Чака, и сперва у него даже мелькнула мысль, что покойный коллега превратил работу секретного агента в весьма прибыльное ремесло. Что ж, Чак не был первым. В кривом мире нет прямых линий. Но Зельда со смехом отмела это предположение.

– Ой, все это досталось мне от папы.

И вот она – привлекательная женщина, достойная пара, независимая в финансовом плане и откровенно одинокая, настолько, что Трэгеру частенько становилось не по себе, когда они оставались вдвоем. В каком-то смысле он с облегчением узнал, что Зельда устроила свою жизнь. Но почему она не прислала приглашение? Задыхаясь от восторга, Зельда рассказала про венчание в Риме, про отдых на Корфу.

– Я как раз в то время был в Риме.

– О, Винсент! Разумеется, церемония была самая скромная, но если бы я знала…

– Ты познакомилась с ним в Риме?

– Ну что ты, Винсент! Все произошло быстро, но не настолько. Я его знаю целую вечность. Это искусствовед, который составил каталог моей коллекции.

– И напортачил с твоим компьютером?

– Значит, помнишь.

Очевидно, Зельда не хотела, чтобы он решил, будто она выскочила замуж, повинуясь сиюминутному порыву, но, с другой стороны, ей хотелось ему показать, как все это невозможно романтично.

– Габриэль Фауст, – ответила она, когда Трэгер спросил, как зовут ее нового мужа. – Доктор Габриэль Фауст. Но что ты делал в Риме?

– Увы, ничего интересного. И чем занимается доктор Габриэль Фауст?

Зельда перешла на шепот.

– Пока ничего не решено, но есть вероятность, что он станет директором нового фонда, учрежденного Игнатием Ханнаном.

– Расскажи подробнее.

– Подробностей еще нет. – Она не повышала голос. – Быть может, ничего и не получится. Габриэль терпеть не может, когда его связывают по рукам и ногам.

Как же тесен мир! Теснее, чем могла представить Зельда. Фауст продал ей Делакруа, который на самом деле висел в музее в Цинциннати, как Трэгер выяснил через человека, с которым его свел Дортмунд. Затем он разыскал интернет-страничку Габриэля Фауста и мельком пробежал длинный перечень достижений и притязаний на величие. Вернувшись в начало, он долго смотрел на фотографию задумчивого искусствоведа. После чего снова обратился к Дортмунду.

– Как связаны подделка произведений искусства и убийства в Ватикане? – спросил тот.

– Да никак. Просто побочная линия.

Трэгер подумал было рассказать Дортмунду, как провели вдову его бывшего сотрудника, но затем решил – какого черта?! Зельде картина понравилась, и копия действительно мало чем уступала оригиналу. Трэгер разрабатывал побочную линию – косвенно, обратившись к старым знакомым, которые согласились оказать ему любезность в память о прошлом. Так он узнал о связи Фауста с Инагаки. И на том все бы и закончилось, если бы Зельда не оглушила его известием о замужестве с этим малоизвестным искусствоведом. Уже одно это было плохо, но когда она упомянула о том, что Ханнан, возможно, предложит Фаусту возглавить новый фонд, Трэгер понял, что теперь ответил бы на вопрос Дортмунда иначе. Возможно, подделка произведений искусства имела самое прямое отношение к убийствам в Ватикане – или могла получить в ближайшее время.

Трэгер вылетел домой, приехал в штаб-квартиру «Эмпедокла» и, представившись тем, кем был на самом деле – компьютерным консультантом, – попал внутрь. Если точнее, после предварительного звонка; несомненно, его проверили и убедились в том, что он действительно потенциальный клиент. Трэгера встретил чересчур любезный тип по имени Рей Синклер. Он вызвался показать гостю фирму, перед тем как передать в руки техническому персоналу. В главном здании они наткнулись на Брендана Кроу.

– Здравствуйте, святой отец, – сказал Трэгер, протягивая руку.

– Вы знакомы? – радостно воскликнул Синклер.

Кроу замялся, затем ответил на рукопожатие, словно поняв, что они разыгрывают небольшой спектакль. Необязательно поднимать на людях шум по поводу столь внезапного отъезда из Рима как раз тогда, когда стало известно о пропаже третьей тайны Фатимы из архива, временным главой которого его как раз назначили.

– Давненько мы не виделись, – сердечно улыбнулся Трэгер. – Нам есть о чем поговорить.

Похоже, обрадовавшись избавлению от обязанностей экскурсовода, Синклер быстро удалился по полированному мраморному полу.

– Где лучше побеседовать? – спросил Трэгер у Кроу.

– Здесь есть замечательный сад.

Сад действительно оказался замечательный, с десятками видов цветов, названий которых Трэгер не знал. Была здесь и магнолия, непривычная к местному климату. Кроу провел Трэгера к скамейке и сел.

– Наверное, не следует удивляться, что вы меня нашли.

– Вы оставили четкий след.

– Решили в Риме свою проблему?

– Возникла новая. Но вам, разумеется, известно об этом. Третья тайна Фатимы исчезла из архивов.

Кроу щелкнул зажигалкой, с наслаждением затянулся и сказал:

– Да, известно.

– И где она?

Кроу повернулся к нему.

– Она у меня с собой.

Трэгер откинулся назад.

– Не угостите сигаретой?

Кроу протянул пачку. В Риме он снова начал пить, и вот теперь впервые за много лет закуривал. Кроу его удивил. Удивил появившейся вдруг откровенностью. Сигарета показалась Трэгеру ужасной на вкус, но она хоть как-то заняла его, пока Кроу рассказывал, как наткнулся на знаменитый документ в спальне кардинала Магуайра.

– Если убийца искал именно папку, он мог легко ее забрать, – заключил Кроу.

– Но вы спугнули его.

– Верно.

– Почему вы не вернули тайну в архив?

– Полагаю, вы сами знаете почему, – сказал Кроу.

– Будьте добры, расскажите мне то, что я знаю.

– У убийцы точно был свой человек в Ватикане. Вы сами это сказали. Раньше я вам не говорил, но русский посол обронил фразу, которая зародила во мне подозрение, что он того же мнения. Он спросил, тот ли я, или же ему ожидать другого. Так обратились к Иисусу ученики Иоанна Крестителя.

– Чековский думал, что предатель – это вы? – спросил Трэгер.

– Вы ведь и сами так считали? – Кроу выбросил окурок.

– Чековского интересовало досье о покушении на Иоанна Павла Второго, – напомнил Трэгер.

– Одно связано с другим.

– Через третью тайну?

– Да. Не хотите еще сигарету?

Трэгер покачал головой.

– Помню, когда-то курение доставляло мне удовольствие.

– Это все равно что бег. Сначала все болит, но затем начинаешь получать удовольствие.

– Вы бегаете и курите?

– Не все сразу.

– Вы сказали, документ у вас. Где именно?

– В чемоданчике, – сказал Кроу. – У меня в номере.

– А почему не на прикроватной тумбочке?

– Я уже думал об этом. Не то чтобы до вашего появления у меня были какие-то опасения. Я попрошу мистера Ханнана убрать папку в надежное место. В сейф.