Текст книги "Третье откровение"

Автор книги: Ральф Макинерни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

В это воскресенье Папе не разрешили подходить к окнам своего кабинета.

Паломников, которые начали собираться на огромной площади за несколько часов до полуденного обращения понтифика, смело цунами новоприбывших. Плакаты «Да здравствует Папа!» исчезли, вырванные из рук и растоптанные на булыжной мостовой. Их сменили другие транспаранты, на арабском. Христиане рассеялись, спеша укрыться, оставив площадь завывающей толпе.

Огромные колокола собора завели перезвон – пробило двенадцать. С каждым ударом шум затихал, и наконец наступила полная тишина. Затем, в едином шелестящем порыве, почти все, кто находился на площади, повернулись лицом к востоку, опустились на колени и приложили лоб к брусчатке.

Террористка безуспешно пыталась проникнуть в собор. Когда металлоискатель поднял тревогу, обнаружив пояс со взрывчаткой, она его взорвала. Погибли четырнадцать человек, включая смертницу.

На чрезвычайной сессии Европейского союза от Ватикана потребовали опровержения пророчества, якобы ниспосланного свыше, и извиниться перед мусульманским миром за все нынешние и прошлые нападки на ислам, эту самую миролюбивую религию.

Совет Безопасности ООН единодушно присоединился к протестам стран, оскорбленных так называемой третьей тайной Фатимы. Эпоха религиозных войн прошла. Эпоха национальных государств близилась к концу. Новый мир будет единым, в нем не останется места для любых проявлений нетерпимости.

В Багдаде двадцать четыре христианина были до смерти забиты камнями по пути с богослужения.

Всемирный совет церквей умолял своих мусульманских братьев не путать римское идолопоклонство с христианством. Разве ислам и христианство – не ветви древних авраамических религий? ^[100]

Архиепископ англиканской церкви из Джаспера, штат Вайоминг, громко стучала посохом в святилище, сокрушаясь об оскорблении, нанесенном нашим мусульманским братьям и сестрам. Брат-епископ из Новой Англии публично ее поддержал.

Комитет Американского католического богословского общества предложил в качестве темы нового общенационального собрания «Деву Марию в исламе».

Расписание национальной бейсбольной лиги нарушилось, когда игроки-мусульмане отказались выходить на поле. Мусульмане – члены Конгресса Соединенных Штатов призывали к санкциям в отношении Ватикана.

А в сам Ватикан через все ворота потекли непрерывным потоком длинные черные лимузины с тонированными стеклами, доставлявшие своих пассажиров к исполняющему обязанности государственного секретаря, чтобы выразить протест от лица своих правительств.

Кардинал Пьячере встречал посланников со свойственной ему любезностью, слушал, склонив голову, ноты протеста, принимал документы, предлагал напитки, ничем не показывая, что все это продолжалось уже несколько часов, и конца видно не было. Перед этим мучительным испытанием кардинал встретился с его святейшеством.

– Пьячере, это же все чушь! – Бенедикт тряхнул статьей Трепанье, вызвавшей эффект разорвавшейся бомбы. – В письме ничего этого нет.

– Вы имеете в виду письмо сестры Лусии, ваше святейшество?

– Естественно.

– Сам я его никогда не читал, ваше святейшество.

В глазах Папы сверкнула хитрая искорка.

– Вы не читаете важные документы, составленные Конгрегацией вероучения?

Он имел в виду публикацию 2000 года. Пьячере кивнул, разводя руками. В самую точку.

– Достаточно просто положить рядом письмо сестры Лусии и это…

Бенедикт умолк, не столько подбирая подходящее слово, сколько отбрасывая неподобающие выражения. В конце концов он решил ограничиться неопределенным «это».

– И чем раньше, тем лучше.

– Тут есть одна проблема, ваше святейшество, – сказал Пьячере.

Белоснежные брови подпрыгнули, глаза широко раскрылись.

– Проблема?

– Письмо сестры Лусии пропало из архива.

– Пропало?

– Его похитили.

Широкие баварские плечи поникли под белой мантией. Осознав, что дать простой убедительный ответ на инсинуации относительно якобы сокрытых частей третьей тайны не получится, Папа стиснул на груди крест.

– Да поможет нам Бог.

– Бог и Его Святая Матерь.

– Аминь.

Это было в духе понтифика: считать, что человеческие существа, рационально мыслящие животные, столкнувшись с одними и теми же исходными данными, придут к одинаковым заключениям. Временами Пьячере казалось, что Папа, готовя обращение, мысленно представлял выступление в аудитории университета, где перед ним сидят студенты, а сам он профессор.

Речь в Регенсбургском университете как лекция была превосходна. И реакция на нее в мусульманском мире удивила его святейшество так, как если бы в старые времена один из студентов вдруг встал бы и начал кричать.

И хотя в данной ситуации отклики не поддавались рациональному объяснению, Пьячере знал, что можно было подготовить спокойное, рассудительное, подтвержденное документально заявление, однозначно свидетельствующее о том, что Бенедикт разделяет многие положения из так называемых новых слов Девы Марии.

Разве его святейшество не встречался с Орианой Фаллачи незадолго до ее смерти?

Разве он не предупреждал Европейский союз, что Европа не должна терять христианские корни? Хилери Беллок как-то сказал, что Европа – это вера, а вера – это Европа. В историческом плане, а Беллок был историк, утверждение имело смысл. Определенно, некая его разновидность имела смысл и для Бенедикта.

Разве это не нетерпимость и фанатизм – указывать на то, что эмиграция арабов в сочетании с падением рождаемости среди коренных жителей, которая вот уже на протяжении полувека держится гораздо ниже уровня воспроизводства, приведет к тому, что Европа станет мусульманской, и в обозримом будущем? Точки напряжения стали привычными.

Требовали свободы от таких тенденциозных ограничений как моногамия.

Требовали запретов на женское обрезание.

К этим воззваниям уже прислушивались, хотя и украдкой.

На берегу Тибра напротив Ватикана возвышался огромный купол самой большой мечети в Риме, во всей Европе. Римские имамы неоднократно предрекали, что настанет время и собор Святого Петра, как и много веков назад собор Святой Софии в Стамбуле, обратится в истинную веру.

Назревал глобальный кризис.

II

«В чем дело?»

Карлос предложил тот же ресторан в Трастевере.

– Возможно, там безопаснее, чем в Ватикане, – совершенно серьезно добавил он.

Трэгер ждал Карлоса у входа в обитель, когда подъехал Карлос. Действительно ли изменилась сама атмосфера Рима, или так только казалось? Со стороны пьяцца Навона, расположенной всего в нескольких кварталах, доносился гневный рев, ритмично пульсирующий в узких улочках. Со своего места Трэгер видел здание центрального управления муниципальной полиции. Теперь рядом появились бронеавтомобили, которых он раньше никогда не замечал, а пешеходов заставляли переходить на противоположную сторону улицы. Машину с ватиканскими номерами, попытавшуюся проехать мимо, остановил часовой. Небольшая задержка, и ее пропустили. Карлос выскочил из автомобиля и поспешил к Трэгеру.

– Винсент, пешком мы дойдем быстрее.

Продвигаться таким способом оказалось непросто. Чтобы пересечь площадь Витторио-Эмануэле, Трэгеру пришлось вспомнить полузабытые навыки футбольного нападающего таранного типа. Двигаясь первым, он расчищал дорогу Карлосу. Они передумали и свернули в китайский ресторан у Торре Арджентина. Столики, застеленные льняными скатертями, вазы с цветами, преувеличенная любезность, с какой встречали посетителей, явились благожелательным контрастом враждебности улиц. Едва присев, Карлос попросил горячий чай, заказ будет позже.

– Помнишь, ты предлагал обмен? – заговорил он. – Нужно его осуществить.

– Ты установил контакт с Анатолием?

Карлос замялся.

– В чем дело?

– А ты сам подумай. Рим, Европа, весь мир, черт побери, взорвался из-за публикации этого нового отрывка из третьего письма Фатимы. Письмо у Анатолия. И вот он теперь гадает, остался ли у него товар.

– Передай ему, что обнародованный документ липовый.

Карлос помолчал.

– Мы этого не знаем. То есть не можем доказать.

Трэгер понял, к чему он клонит: только документ, который сейчас в руках Анатолия, в силах убедить мир, что в нем нет ничего из опубликованного Трепанье.

– Ты полагаешь, это усмирит толпу?

– Не сразу, не сразу. – Повтор выдал сомнения Карлоса. – Но что еще у нас есть?

Трэгер жалел, что не прочитал послание. С другой стороны, он отнесся к нему с уважением, какого заслуживало послание Богоматери. Трэгер вспомнил разговор с Хизер.

– Ты католик? – с обезоруживающей прямотой спросила она.

Он посмотрел на нее, один за другим отвергая возможные ответы.

– В каком-то смысле.

– Понятно.

– Это было так давно.

– Кто-то сравнил веру с водой в сложенных горстью руках. Как легко раздвинуть пальцы, и вода утечет.

Не то ли самое произошло с ним? От самоанализа Трэгеру стало неуютно. Впрочем, наверное, подобные чувства испытывают все. Ну, за исключением Хизер. Она, похоже, черпает в этом жизненные силы. Живя у нее, Трэгер несколько раз спускался в молельню, просто сидел, пока Хизер стояла на коленях, и время приобретало для него другое измерение. Обычно время измеряет движение, а что измерять здесь, когда есть только застывшая неподвижность, тишина? Постепенно Трэгер к этому привык. И поймал себя на том, что завидует Хизер.

– Что ты говоришь? – спросил он.

– О, я ничего не говорю. Я слушаю.

Если Трэгер и обладал когда-то подобной бесхитростностью, то она уже давно скрылась под многими слоями житейских отложений. Операции, коварство, убийства, бесконечная борьба насмерть с могучим противником, которая совершенно неожиданно и, надо признаться, к большому сожалению, завершилась.

– «Да не с громом, а со всхлипом», ^[101]– заметил Дортмунд.

– Это уж точно.

Поэтому они оба с неохотой удалились на покой; Трэгер сосредоточился на деятельности, которая прежде была лишь прикрытием, а Дортмунд поселился в уединенном домике на берегу Чесапикского залива, где мог читать давно отложенные книги и обхаживать своего охотничьего пса Марвина. Неудивительно, что, когда к Дортмунду обратились представители ватиканской службы безопасности в связи с убийствами в Апостольском дворце, оба откликнулись, как старые боевые кони на зов трубы. Трэгер вспомнил и свое удивление, когда Дортмунд сказал, что всегда считал его католиком.

– А где бы еще ты изучил противостояние добра и зла?

Но насколько непримиримым было это противостояние в жизни самих Трэгера и Дортмунда?

Поэтому Трэгер просто сидел рядом, пока Хизер молилась, и старался слушать. Но ничего не понимал, не в силах очистить рассудок от противоречивых мыслей и образов.

– Сходи исповедуйся, – сказала Хизер, когда Трэгер поделился с ней ощущениями.

Исповедь. Встать на колени и шепотом рассказать через решетку обо всех страшных грехах, которые он совершил? Рассказать все это какому-нибудь священнику, который, вероятно, привык иметь дело с кающимися, у кого на совести нет ничего тяжелее нетерпения, скупости, дерзости и время от времени, может быть, легких любовных позывов? Казалось, Хизер прочитала его мысли.

– Отец Кручек, – подсказала она.

Хизер каждый день ходила на заутреннюю, которую служил Кручек, и возвращалась домой, голодная, еще до того, как Трэгер успевал побриться и принять душ. Как-то раз Трэгер отправился вместе с ней и сел на скамью позади, наблюдая за знакомым в далеком прошлом ритуалом, точнее, его довольно точным воспроизведением. Кручек походил на старого солдата, который знает упражнения назубок и выполняет их с четкостью, не оставляющей места для сомнений. Исповедоваться можно будет после мессы, в ризнице. Когда Кручек сделал это объявление и повернулся к алтарю, Хизер обернулась к Трэгеру. Тот ощутил страх, ужас, его охватила дрожь при мысли о том, чтобы встать и пройти в святилище. Однако ему передалось что-то от невозмутимости Хизер. Он встал и направился в ризницу.

Кручек как раз вешал облачение в шкаф. Он еще был в стихаре и епитрахили. Нетерпеливо посмотрев на Трэгера, священник кивнул на подушечку для коленопреклонения, отделенную от стула ширмой. Увидев, что Трэгер колеблется, Кручек сказал: «Ну же». Он уселся на стул. Трэгер опустился на пол по ту сторону ширмы.

Бывший агент уставился на паутинообразную решетку. Оптический обман: в зависимости от угла зрения она становилась то выпуклой, то вогнутой.

– Даже не знаю, с чего начать, – наконец сказал Трэгер.

– Когда вы исповедовались в последний раз?

– Много лет назад.

– Тогда мы сделаем проще. Какие грехи вы не совершали?

Трэгер не смог найти ни одного, когда Кручек принялся перечислять, словно зачитывая список. Да, он совершал их все.

– Убийство?

Этого ли он опасался? Трэгер шумно втянул воздух.

– По долгу службы.

– Вы служили в армии?

– В ЦРУ. – Помолчав, он добавил, словно это могло смягчить грех: – Теперь я в отставке.

Кручек вздохнул.

– Что ж, я не могу назначить вам в качестве наказания что-нибудь вроде двукратного чтения «Аве Мария».

Трэгер молча покачал головой. Видел ли это Кручек?

– Вы правда искренне сожалеете об этих грехах?

– Тогда они мне не казались грехами.

– И даже убийство?

И снова он кивнул, но добавил вслух:

– Да.

– Ни у меня, ни у вас нет времени вдаваться в подробности. Вы сожалеете обо всех этих прегрешениях, совершенных против всемогущего Господа?

Этот вопрос перевел разговор из сферы конкретных поступков в спор о том, почему тот или иной поступок считается хорошим или плохим. Только теперь Трэгер осознал, какое влияние оказывала на него Хизер, даже не своими словами, а просто тем, что собой представляла. Ему захотелось стать таким же. И отец Кручек предлагал сделать первый шаг.

– Да, святой отец.

– Хорошо. Я хочу, чтобы вы сделали следующее. Достаньте четки. И ежедневно читайте Розарий. Я имею в виду, все пять декад. Просите благословенную Богородицу помочь вам измениться.

Кручек произнес фразу об отпущении грехов только после того, как они вдвоем с Трэгером прочитали покаяние. Трэгер повернул голову к решетке, ловя слова на латыни. Кручек поднял голову, и вот – «чьи грехи ты простишь, они прощены» – он отпустил Трэгеру все.

Кручек сидел за ширмой до тех пор, пока Трэгер не вышел из ризницы. Когда тот остановился рядом с ожидающей на скамье Хизер, та подняла взгляд. На ее лице мелькнула едва уловимая улыбка, девушка встала, и они отправились домой завтракать.

И вот сейчас Трэгер потягивал горячий чай в китайском ресторане в Риме и с нарастающим чувством голода изучал меню, размышляя о том, угрожает ли что-нибудь Хизер, остановившейся в монастыре бригиттинок. Он не мог позволить себе тревожиться за нее – только не сейчас. Все зависело от того, придут ли они с Анатолием к соглашению.

– Кто твой связник? – спросил Трэгер у Карлоса.

Тот лишь молча посмотрел на него. Если бы он ответил, Трэгер перестал бы его уважать.

– Сможешь устроить встречу?

– Если не смогу – да поможет нам Господь.

III

Габриэль настроился на переезд

Габриэль Фауст в последнее время много задумывался над двумя глубокими нравственными истинами: алчность не знает пределов, а самоуверенность жестоко мстит. Он зарвался и проиграл.

Простительная гордость собственными талантами подтолкнула его вообразить, будто изготовленный им документ – а в каллиграфии его мастерство подражать не уступало аналогичному дару Инагаки в живописи – действительно стоит тех денег, которые он запросил. Не в последнюю очередь потому, что Трепанье по дороге в «Эмпедокл» позвонил ему и сказал, что какой-то мошенник предлагает фальшивку за немыслимые четыре миллиона долларов.

Ханнан даже глазом не моргнул, услышав сумму.

– Вы уверены, что это подлинник?

Фауст положил на стол заключение, подготовленное Инагаки.

– Не тот ли это человек, кто пишет для нас картины?

– Он самый.

Нет объяснения лучше самого плохого. Фауст начинал сомневаться в хваленой проницательности Игнатия Ханнана. Можно было не объяснять, как подготовить деньги в таком виде, чтобы их принял покупатель.

– Ему все равно придется обналичивать чек, – сказал Ханнан. – Подобную операцию не забудет ни один банк. Разумеется, обязательно свяжутся со мной, чтобы удостовериться в подлинности.

Он с отвращением покачал головой.

– Подумать только, торговля такой святыней.

Все свои деньги Ханнан заработал честно. Фаусту захотелось узнать, как это – зарабатывать деньги честно. Чек никто не будет обналичивать, как ошибочно полагал Ханнан. Швейцарцы в подобных вопросах ведут себя гораздо деликатнее. Фауста грела мысль, что он теперь самый настоящий мультимиллионер. А там, где четыре миллиона, почему бы не появиться и пятому?

– Можем и не соглашаться, – осмелился сказать Фауст.

– Мы ведь прекращаем это святотатство, а не начинаем его.

Ну кто не оправдает свое решение, окончательное и бесповоротное?

По части денег Трепанье было далеко до Ханнана, однако его деятельность имела бурный успех. Интересно, сколько одержимый священник выложит за копию того, за что Игнатий Ханнан заплатил четыре миллиона?

Во время великой демонстрации, педантично представляя сокровище, Фауст следил, как мастерски Трепанье разыгрывает роль неудачливого претендента. Когда Трепанье уже уходил, он его остановил и пригласил к себе в кабинет.

– Великий день, – начал Габриэль, усаживаясь в кресло.

Перед ним лежала тетрадь с поддельным документом. Трепанье не мог оторвать от нее взгляд.

– Вы принесли то, о чем мы договорились?

Трепанье похлопал себя по груди – во внутреннем кармане хрустнул конверт. Фауст достал ксерокопию отрывка, который сам добавил к тайне, опубликованной в 2000 году.

– Разумеется, вы захотите свериться с оригиналом.

Трепанье склонился над столом. Удовлетворившись, он помедлил, затем нагнулся к поддельному документу и почтительно его поцеловал. После чего последовал обмен ксерокопии на конверт. В нем лежал чек на имя Габриэля Фауста суммой в двести пятьдесят тысяч долларов.

Вот об этих-то двухстах пятидесяти тысячах Фауст и пожалел, когда Трепанье взорвал свою сенсационную бомбу. Мастерскими манипуляциями, которыми можно было только восхищаться, Трепанье добился того, что известие об откровении Фатимы практически одновременно выплеснулось на весь так называемый первый мир, после чего сразу же последовали бурные комментарии во втором и третьем мирах. В какие-нибудь тридцать шесть часов ответная реакция распространилась по всему земному шару, и на Ближнем Востоке разверзлась преисподняя. Мусульмане во всех уголках земли, а они, похоже, были во всех уголках, встали как один, возмущаясь нападками на свою веру. А в центре их гнева был Ватикан и, более конкретно, Папа.

Фауст был потрясен тем, сколь быстро и умело Трепанье превратил подложный документ в мировую сенсацию. Габриэля охватило беспокойство.

Одно дело – обманывать Игнатия Ханнана.

Наверное, надуть Жана Жака Трепанье было еще проще: его надежды и мечты формировали то, что он видел у себя перед носом. Когда Трепанье склонился и поцеловал тетрадь, Фауст пожалел, что запросил относительно небольшую сумму.

Ну как он мог думать, что Трепанье, на протяжении многих лет строивший свое предприятие на утверждении, будто полный текст третьей тайны скрыли, сам умолчит о том, что попало к нему в руки? Неужели он рассчитывал на разочарование Трепанье? Фауст мог бы предложить ему что-нибудь более близкое к его желаниям, например недовольство небес тем, как церковь отнеслась к просьбам, высказанным в Фатиме. Однако он посчитал разумным сыграть на одержимости Ханнана демографическим вопросом и на том, что Европа теряет свою традиционно христианскую сущность. Только такой заядлый холостяк, как Ханнан, мог страстно проповедовать необходимость воспроизводства, напоминая о диспропорциях между коренными жителями Старого Света и переселенцами, ведущих к катастрофическим необратимым последствиям.

Фауст улыбался, глядя на возвращение прежней скорби по «белой кости». ^[102]Иммигранты, и в первую очередь ирландцы, плодятся, выживая нас из родных мест. Ответом стало требование контролировать рождаемость, наткнувшееся на каменную стену во всех христианских церквях. С годами эта стена рушилась, и наконец Соединенные Штаты превратились в великую миссионерскую державу, распространяя противозачаточные средства и законы планирования семьи по всему невежественному миру. Ирландские, немецкие, португальские, итальянские и все прочие иммигранты в конце концов приобщились к культуре контрацепции, как и те страны, откуда они приехали. И это вкупе с громадными жертвами тотальной войны привело к сокращению числа коренных немцев, французов, испанцев, итальянцев, по своей воле вставших на путь, ведущий к полному вымиранию. Скандинавы? Лучше не вспоминать о них.

Фауст был удивлен красноречием Ханнана. Магнат напоминал ему Тома Бьюкенена из романа Фицджеральда «Великий Гэтсби», рассуждающего о желтой угрозе.

– Кто бы мог подумать, что опасность исходит от арабов? – спросил Ханнан.

– И действительно, кто? – подхватил Рей Синклер, почти не скрывая сарказма.

Было очевидно, что Синклер и Лора Берк стеснялись оборота, который приняло великое религиозное прозрение их босса. Но Фауст увидел в этом тот курс, которому ему надлежит следовать, трудясь над копией письма сестры Лусии и добавляя в него то, что, на его взгляд, должно было подкрепить худшие опасения Ханнана.

Однако Ханнан категорически отказался даже ознакомиться с документом. Столько трудов, а на самом деле можно было вручить ему чистую тетрадь. Ханнан отнесся к документу, сфабрикованному Фаустом, с тем же почтением, что и Трепанье, однако выразилось оно, разумеется, иначе.

– Мы обязаны вернуть этот документ в Ватикан.

Вот где крылась настоящая опасность. Можно представить, как ватиканские палеографы рассмеются над представленной им липой.

Тем временем Зельда все больше и больше склонялась к мысли, что нужно подыскать жилье поближе к новой работе Габриэля.

– Не могу даже думать о том, чтобы куда-нибудь переехать, – говорила она.

Но Габриэль настроился на переезд.

Он подумал было о Корфу, но отверг эту мысль. Зельда сама рано или поздно вспомнит про этот далекий остров.

Габриэль подумал о Пантеллерии.

Ах, Пантеллерия. Он любил Пантеллерию, вулканический островок недалеко от африканского побережья, куда можно добраться от Трапани, что на западе Сицилии. Удовольствий там немногим больше, чем на острове архипелага Хуана Фернандеса у побережья Чили, где четыре года боролся за существование английский моряк Селькирк, вдохновивший Даниэля Дефо на образ Робинзона Крузо. Но зато Пантеллерия чрезвычайно привлекательна как убежище. Фауст усмехнулся. Приют грешников. Но будет ли он, этот одинокий островок, если тот станет его Эльбой, его островом Святой Елены?

IV

«Заглянуть в мешок?»

В обязанности Лоры входило останавливать Ната, чрезмерно увлекшегося новыми замыслами, – выдвигать аргументы, предлагать альтернативы, – однако после того, как решение было принято, она даже не пыталась переубеждать босса.

Копия грота в Лурде, возведенная на территории комплекса «Эмпедокл», была сущей безделушкой. Нат мог себе ее позволить, и результат, нехотя признавала Лора, получился замечательный – оплот безмятежного спокойствия посреди лихорадочной суеты комплекса.

Лора и Рей сидели на скамейке перед часовней после встречи, на которой Габриэль Фауст представил то, что ему удалось достать для Игнатия Ханнана, для «Приюта грешников»: третью тайну Фатимы.

– Четыре миллиона долларов, – задумчиво промолвил Рей.

– Дело не в деньгах, – отозвалась Лора.

– А в принципе?

– Рей, что ты на самом деле думаешь про Габриэля Фауста?

– У него любящая, преданная жена.

Этот уклончивый ответ должен был перевести разговор на их собственные отношения – «несчастливый небрак», как недавно назвал их Рей, однако Лора не собиралась отвлекаться. Судя по всему, Рею тоже не слишком-то хотелось обсуждать эту тему.

– Кот в мешке, – сказал он.

– А что именно это означает?

– Ну, мешок – это мешок.

– А кот – это кот.

– Так говорят, когда покупают что-то, не имея возможности хорошенько рассмотреть товар, – объяснил Рей.

– Он не хотел его рассматривать.

Документ находился в надежном месте, в сейфе Ната, дожидаясь, когда Хизер доставит его в Рим.

– Можем посмотреть на него одним глазком, – предложила Лора.

– Заглянуть в мешок?

– Я не заставляю.

– Знаешь, я восхищен решением Ната. Наконец он завладел великой тайной, которая многие годы порождала бесчисленные домыслы, в том числе и у него самого, и Нат остановился, не стал знакомиться с документом. У него нет права. Разве ты сама поступила бы иначе, попади к тебе письмо Богородицы, адресованное кому-то другому?

– На самом деле его написала сестра Лусия, – возразила Лора.

Однако она сказала это не чтобы умалить слова Рея. Он прав. И Нат прав. Необходимо как можно быстрее отвезти документ туда, где его законное место.

Вернувшись из аэропорта, куда она ездила провожать Хизер, Лора отвела Рея в сторонку и сказала, что этим же самолетом в Рим улетел Трэгер. Рей не на шутку встревожился. Разумеется, он вообразил, что Трэгер силой проник на борт, чтобы скрыться от преследователей. Лора передала ему слова Хизер.

– Он жил у нее?

– Опусти брови. Я подумала то же самое. Хизер сказала, что ничего такого не было, и мне стало стыдно. Ты же знаешь Хизер.

– Порой я сомневаюсь, что знаю хоть кого-нибудь или что-нибудь.

– Хизер же просто прозрачная в своей чистоте.

Позднее Рей сказал:

– Как там у Хемингуэя, монашка и шулер? Или это у Фолкнера? Я же говорил, что больше ничего не понимаю. Девственница и убийца.

– Ты не можешь быть уверен, Рей.

– Что Хизер девственница?

Лора ущипнула его за руку.

– Хочешь побороться?

– У нас нет лицензии.

– В таком случае чем мы занимаемся в постели?

– Всякими бесчинствами.

Они к бесчинствам и перешли, а потом впервые оба высказали вслух угрызения совести, которые их мучили.

– Давай сделаем это.

– Мы же только что.

– Я имел в виду, давай поженимся.

И сейчас Рей говорил искренне.

– Конечно, мне придется сдать анализ крови, – сказал он.

– Тебе придется исповедоваться. Нам обоим придется исповедоваться.

– И я должен буду сказать, что раскаиваюсь?

– Блуд, – задумчиво промолвила Лора.

– Я скажу, что не получал удовольствия.

Лора зажала ему лицо подушкой, Рей высвободился.

– А вдруг Хизер и Трэгер когда-нибудь…

Лора снова придавила его, при этом свалившись с кровати. Она отправилась в душ и там, просияв, словно вода смыла все ее грехи, запела чуть фальшиво:

– Отведи меня в церковь, и поскорей…

Но все радужные планы разрушило разоблачение Трепанье, которое произвело эффект разорвавшейся бомбы.

– Зовите сюда Фауста, – с побелевшим от ярости лицом приказал Нат.

Рей ушел и через десять минут вернулся.

– Его нет.

– Звони Зельде, – обратился к Лоре Нат. – Я с ней поговорю.

Связавшись со счастливой молодой женой, Лора передала трубку Нату.

– Зельда! – радостно воскликнул тот, и Лора с Реем переглянулись.

Они слушали, как миллиардер пять минут болтал с Зельдой о пустяках, – уж кто-кто, а они-то могли более или менее точно подсчитать денежный эквивалент этих минут, – а затем сказал:

– Скажите, Габриэль дома?

Нат выслушал ответ. Выражение его лица изменилось. Однако голос оставался любезным:

– Зельда, иногда мне кажется, что я забуду и собственное имя.

Опять разговор ни о чем, и наконец Нат положил трубку.

Он сказал:

– Только что стало известно, что я направил Габриэля Фауста в Рим вернуть документ.

– Бедная Зельда, – прервала затянувшееся молчание Лора.

V

Не в Кастель-Гандольфо

Преподобный Жан Жак Трепанье достиг апофеоза. Заветная мечта осуществилась. Он разоблачил ватиканских прислужников, показав всему миру, сколь ненадежными хранителями тайн Фатимы они были.

Восторженные чувства, захватившие его, лишь немного омрачало ощущение, что теперь будет трудно превзойти собственный триумф. Что делать альпинисту, покорившему Эверест?

Трепанье гнал подобные мысли как недостойное, назойливое искушение. То, что он открыл миру, не имело никакого отношения к Жану Жаку Трепанье. Если бы вопрос заключался только в этом, Трепанье признался бы, что ощутил некоторое разочарование. Однако само удивление, которое он испытал, ознакомившись с ксерокопией, полученной от Габриэля Фауста, убедило его в подлинности документа. Ни за что на свете Трепанье не подумал бы, что Богородица предостерегала о покорении Европы исламом, о наступлении новой мрачной эпохи рабства и гонений. И подумать только, что все это утаивалось, пока еще было время воззвать к небесам, моля не насылать кару.

Трепанье не чувствовал ответственности за беспорядки, взрывы и святотатства, которые последовали за опубликованием скрытой части третьей тайны. Вся вина ложилась на тех, кто держал в тайне предостережение благословенной Девы Марии.

И все же Трепанье не мог смотреть телевизионные репортажи из арабских стран, из Европы, из Рима. Он был в ужасе от того, как злобно нападали на его святейшество. Сам Трепанье всегда тщательно наводил огонь на цели ниже престола Святого Петра, представляя все так, будто Папа пал жертвой циничных бюрократов. Иоанн Павел II был слишком доверчивым. Бенедикт XVI тоже слишком доверчивый. Если Трепанье и испытывал боль, то от мысли, что понтифик наконец осознал, как плохо служат ему те, кому он доверял.

Последовали звонки из «Эмпедокла». Трепанье не отвечал. Звонил сам Игнатий Ханнан, но Трепанье все равно не брал трубку. Конечно, смутно он понимал, что обошелся с Ханнаном плохо. Трепанье представлял, сколько Ханнану пришлось выложить за документ, в то время как сам он узнал суть за относительно скромную сумму. Но кто может владеть посланием Богородицы? Точно так же как голод и нищета топчут право частной собственности, высшие требования подчиняют себе понятия повседневной нравственности. Трепанье мысленно взял это на заметку; возможно, эта фраза станет основой его следующей телевизионной проповеди.

Он направился в студию. Все запланированные программы отменили, чтобы дать основателю возможность в прямом эфире обратиться к слушателям.

– Наес est dies quam fecit Dominus, ^[103]– начал Трепанье.

Слова сами текли из уст, но он уже привык к вдохновению, охватывавшему его перед телекамерой. Ниоткуда приходили мысли, образы, сравнения, которые, если можно так выразиться, ни за что не посетили бы уединение его сознания.

– Fides ex auditu! ^[104]

Разумеется, это был девиз его станции, напоминание о том времени, когда он начинал, имея в своем распоряжении только радио. Его личным девизом могло бы быть выражение fides ex loquendo. ^[105]

Трепанье начал с краткого изложения событий в Фатиме, с рассказа обо всех пятницах, когда Мадонна являлась Жасинте, Франсишку и Лусии. Жасинта и Франсишку ушли на небеса, причисленные к лику блаженных. Сестра Лусия прожила долгую жизнь, в ходе которой ей были дарованы новые встречи с Богородицей. По поручению Девы Марии она составила подробный отчет обо всех явлениях, а также открытых ей тайнах. Письмо Лусии попало сначала к епископу, затем к кардиналу и наконец в Рим, лично к его святейшеству. В нем содержались предупреждения, призванные не запугать мир, а отвратить наказание, которое неизбежно падет на людей, если те будут и дальше жить во грехе. Древняя истина, открытая еще самим апостолом Павлом, гласит, что каждое слово Священного Писания имеет смысл, оно наставляет, советует и так далее, и то же самое можно сказать про слова из откровений простым людям. Все они произносятся с определенной целью.