Текст книги "Нейропат"

Автор книги: Р. Скотт Бэккер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Он мог почувствовать себя опустошенным.

Сэм продолжала изучать его. Он посмотрел на нее, и ему показалось, что она чиста, как воздух на больших высотах. Томас протянул руку, как нищий за подаянием.

Сэм рассмеялась, а затем сделала то, что делала всегда.

Подала.

Томаса разбудил светящийся экран телевизора. Обнаженная Сэм, раскинувшись, лежала рядом на диване. Изображения того, что, скорее всего, было последним местом преступления Костоправа, плавали в темноте. На какое-то время он застыл, наблюдая за шествием образов, как иногда делают усталые дети, мигая, бездумно вытаращившись на экран, словно застряв между каналами.

Вспомнив о Рипли, он обругал себя идиотом, хотя был еще слишком сонным, слишком отупевшим, чтобы действительно почувствовать сожаление. Миа поймет – все, включая машину Сэм на подъездной дорожке. Кадр, на котором немецкая овчарка, рыча и скалясь, рвалась с поводка на французского защитника окружающей среды, всколыхнул в нем мысли о Бармене. Большим и указательным пальцем он смахнул слезы. Бедный Бар. Что он скажет Фрэнки?

«Его мозг не был ориентирован так же, как наш, сынок... У него не было предчувствий, не было опыта. Он был просто слепой машиной, которую сломал твой дядя Кэсс».

Нет-нет, конечно же, он не скажет этого. Тогда что? Рассказать маленькому мальчику, что у его пса отсутствовала нервная интеграция, необходимая для обладания опытом? Что он был насквозь бессознательным, практически давно уже мертвым? Пожалуй, такое и большинству взрослых не втолкуешь.

«Я не смог спасти его, сын... Как не мог спасти тебя. Старик был слишком озабочен, чтобы поудобнее улечься».

Стыд был как молоток, бившийся в груди. Холодный, твердый.

«Слишком озабочен в своем старании быть балластом...»

Он всхлипывал, уткнувшись в волосы Сэм.

– Нет, – пробормотал он. «Нужно взять под контроль...»

Сэм застонала и, выгнувшись, прижалась к нему.

– Пора спать, – невнятно произнесла она.

«Нужно все обдумать... взять под контроль».

Сэм привстала, постаралась сосредоточить взгляд. Потерла ладонью щеку.

– Ты идешь?

«Контроль! Контроль!»

– Да, – переведя дыхание, ответил Томас. Выключив телевизор, он поддержал Сэм за руку, помог спуститься по лестнице. Но, когда она свернула к спальне, Томас прошел дальше, прямо, по направлению к ванной. Свет резал глаза. Он потянул на себя дверцу аптечки и неловкими пальцами стал шарить среди старых рецептов и патентованных средств, вспоминая, как Нора по справедливости забрала перед отъездом все содержимое, и удивляясь, какого черта он снова забил ее лекарствами.

Наконец он нашел что искал. Контроль.

Этикетка гласила:

БАЙБЛ ТОМАС

ЛОРАЗЕПАМ, 1 мг

90 таб. Доктор Бруно Джин

Принимать по полтаблетки

при необходимости до трех раз в день

Однажды, когда отношения с Норой испортились всерьез, Рипли застала его за тем, как он принимает таблетки. «Это маленькие папины помощницы», – объяснила Нора дочери, бросая на мужа испепеляющий взгляд. К тому моменту предлогом могло стать что угодно. Если дело не доходило до перепалки, то они собирали боеприпасы.

Томас открыл крышку и вытряхнул таблетку на потную ладонь. Драгоценный спрессованный порошок против житейских бед. Отправив таблетку в рот, он запил ее водой из-под крана. Засунув пузырек за какой-то дезодорант, обещавший ледяную прохладу, Томас захлопнул зеркальную дверцу.

– Все – теперь железные нервы, – пообещал он своему осунувшемуся отражению.

Как посмеялся бы Нейл.

Иногда мелкие вещи вмещают так много, что для описания этого не хватило бы целой книги.

Ты слышишь, как сначала умирает твоя собака, раздавленная, как банка, моей тяжелой пятой. Она корчится, кувыркается, как китайская игрушка. Вбегаешь ты. О боже, что случилось? Ты застываешь, лишившись дара речи, когда видишь меня в гостиной, не в состоянии этого понять: я, незнакомец, и вдруг у тебя дома! Ты открываешь рот – влажную дыру, которую я решаю заполнить, когда ты умрешь. «Кто?» – хочешь крикнуть ты, хотя уже все поняла. Ты знала меня от рождения, как всякого другого. «Нет!» Ты хочешь пронзительно вскрикнуть, но правда не терпит противоречий.

Правда не терпит противоречий.

Я произношу слова, зная, что смысл их будет ускользать от тебя вплоть до последней судороги после нашего соития. Только когда твои зрачки замутятся, ты увидишь, что они сметают все, как бульдозер, крошат, как лом...

Я вломился к тебе, в тебя. Укрыться негде.

Его никогда и не было, укрытия.

Я произношу слова.

«У тебя крепкая спина».

Удары. Кровь.

Глава 14

30 августа, 8.55

Казалось, ему впервые удалось так хорошо заснуть за многие годы, даже десятилетия.

Утренний свет просачивался сквозь жалюзи. Поначалу Томас просто лежал, глубоко дыша и следя за солнечными пятнами на потолке спальни. По сбитым прохладным простыням рядом с собой он понял, что Сэм уже встала. Пока он дремал, его преследовала виденная где-то реклама «тойоты» – одна из многих, направленных против нового акта об ответственности за окружающую среду. Стоило ему закрыть глаза, как он видел колеса, стремительно мелькающие на фоне изрезанного трещинами ледника. «Потому что завтра, – мурлыкал вкрадчивый голос, – это самое важное, что есть на свете...»

Потом он вспомнил о Фрэнки. Когда он выбрался из-под одеяла, его трясло.

Прежде чем запрыгнуть под душ, он принял еще таблетку лоразепама. К тому времени, когда Томас оделся, он уже чувствовал, как фармацевтический покой переполняет его, сужая чувство ужаса до смутной неуверенности вроде той, которая заставляет постоянно рыскать по карманам – не забыл ли ключи.

Томас был одним из тех, кто теряет вещи в собственных карманах и готов перевернуть весь дом, ища то, что спрятано на нем самом. Всегда забывая запомнить.

Сэм сидела за кухонным столом, читая газету, вся в потоках лимонного утреннего солнца. Несмотря на одежду в стиле ФБР – черную как смоль юбку и пиджак, – выглядела она свежо, будто только что вышла из душа. Волосы, высыхая, стали совсем светлыми по краям.

– Ну и-и-и-и?.. – спросила Сэм с выжидательной улыбкой. Освещенная сзади, газетная страница отбрасывала гигантскую тень.

– Вот черт, совсем забыл про Рипли, – хрипло ответил Томас, протягивая руку за кофейником.

Лицо Сэм недвусмысленно говорило о том, что она имеет в виду их вчерашний разговор. Томас подумал, что она старается подметить какой-нибудь проблеск, вспышку... Решимости...

Больше никаких балластов.

– Уверена, Миа не против, – сказала она, когда он наливал себе кофе.

– Я беспокоюсь не о Миа, – ответил Томас, всячески стараясь, чтобы в его тоне не прозвучали обвинительные нотки. – Меньше всего Рипли нуждается в том, чтобы ее бросили одну... – Голос его чуть не сорвался на слове «бросили», которое он выговорил, запинаясь.

Сэм вздохнула, и тут раздался звонок в дверь. А вот и Миа.

– Пора принимать лекарство, – пробормотал Томас, поставив чашку с кофе.

Но не успел он сделать и шагу, как услышал, что дверная ручка поворачивается. Миа никогда не проверял, заперта ли дверь, – никогда. Томас остановился и встревоженно посмотрел на Сэм. Шорох ключа в скважине прозвучал, как удар грома.

– Разве у него?.. – только и успела выговорить Сэм, прежде чем замок щелкнул.

Томасу не было нужды спрашивать, кого она имела в виду. Дверь отворилась, впустив бледную полосу света, и на одно безумное мгновение возникшая в проеме тень действительно оказалась тем мужчиной, который преследовал каждую его мысль, начиная с того безумного утра две недели назад. Нейл...

Но тень тут же преобразилась в Нору, которая вошла, роясь в сумочке. Увидев их, она застыла от изумления.

– Томми, – сказала она, нервно сглотнув и опуская руку, которую держала у груди. Затем, выдержав паузу, добавила: – Агент Логан.

– Зачем ты приехала, Нора? – спросил Томас.

Наступила тишина.

«Плохо, – подумал Томас – Просто катастрофа. Сэм могут выгнать с работы».

Уж она своего шанса не упустит. Такой был у Норы характер. Даже когда в их браке все обстояло благополучно, она любила шутить, что, будь она ядерной державой, мир был бы разрушен, когда ей только перевалило за двадцать. Дай ей хлыст, а кого высечь, она сама найдет.

– Я приехала забрать Рипли, – нервно рассмеялась Нора, – чтобы мы вдвоем, как и договаривались, могли показать ей Фрэнки... – Она моргнула, поднесла палец к дергающемуся левому веку. – Помнишь?

Да, теперь он вспомнил. Рипли надо было навестить брата, прежде чем в ее фантазии разыграются еще более дикие картины. Даже до развода она была еще то скептическое отродье. Одних слов будет недостаточно. Они решили, что если вместе приведут ее, то это поможет в какой-то мере смягчить шок. Даже тогда Томас не мог точно сказать, почему подумал, что это поможет. Возможно, надеялся, что на помощь придет иллюзия – мама и папа вместе, – которая отчасти затмит впечатление от психически надломленного брата.

– Томми, – сказала Нора.

– Прости, Нора, я совсем забыл. – Он откашлялся. – Рип у Миа.

– Понятно. – Она в упор посмотрела на Сэм. – Ты слишком занят.

– Это совсем не то, что ты думаешь, Нора.

Нора язвительно расхохоталась, отчего у него всегда непроизвольно сжимались кулаки.

– Какая прелесть, – сказала она. – Теперь я думаю, что ты оставил Рипли у Миа, чтобы удобнее было поиметь здесь эту красотку.

Мертвая тишина. Томас мельком взглянул на Сэм: слава богу, она сидела, уставившись в пол.

– У тебя есть выбор, Нора.

– Будто я не знаю, – оборвала она его. – Вот только не могу решить, что сделать сначала. Позвонить агенту Атте и рассказать, что одна из ее подчиненных трахается с отцом жертвы. – Она улыбнулась радостно и злорадно. – Или плюнуть тебе в рожу.

Еще не успев раскрыть рта, он уже пожалел о том, что собирался сказать.

– Вот и вечно ты такая. Стараешься сделать только хуже.

По нерешительности Норы он понял, что добился своего, – нанес чувствительный удар, даже если хотел этого меньше всего на свете. Кому, как не ему, было знать ее потаенные страхи, ее уязвимые места. В браке делишься всем, даже ключами от ящичка, где хранится оружие.

– Будь это правдой, – бесстрастно произнесла Нора, – я рассказала бы этой, – она пристально, в упор посмотрела на Сэм, – как ты трахал меня на прошлой неделе.

Взгляды женщин скрестились. По улице проехал грузовик. В приоткрытую дверь ворвался грохот – гортанное громыхание старых железок – и тут же стих. В наступившую тишину, как выхлоп, ворвалось птичье пенье.

Сэм по-прежнему сидела очень тихо, лицо ее было непроницаемым, не считая сосредоточенного взгляда. Нора ухмылялась, словно ее выбивало из колеи нежелание соперницы сказать что-либо в отместку.

– Нора... – снова начал Томас.

– Приве-е-ет! – раздался с крыльца мужской голос.

Миа?

– Мамочка! – крикнула Рипли, ее юбка развевалась, когда она стремительно вбежала в дверь. Бросившись к Норе, она прижалась к ней, обняв за талию. – Миа разрешил мне посмотреть «Чужих»! Это правда, что ты назвала меня в ее честь? Ну, героини? Правда, мамочка?

Вслед за Рипли, церемонно постучавшись, вошел Миа, на нем была оранжевая футболка и подрезанные выше колен обтрепанные джинсы.

– Оу-у-у-у! – проворковал он с ужимками алабамского гея. – Что тут у нас такое? Вече-е-е-рушка?

Затем, повернувшись, увидел на кухне Томаса и Сэм.

– Ох!.. – сказал он.

Казалось, Рипли задушит мать в объятиях. Пробуя улыбаться, Нора пыталась вырваться. Послышалось сдавленное всхлипывание, затем другое.

– Прости, моя сладкая, – задыхаясь, вымолвила она, освободившись из цепких рук Рипли. – Мамочка не может, не может...

Она опрометью кинулась в дверь.

Томас стоял как громом пораженный. Казалось, в нем шевелятся угрызения совести, несвязные, как тошнота. Но, в сущности, он был где-то далеко, так, словно составлял часть публики, вырядившись в костюм главного героя.

Все было под контролем.

– Привет, Сэм, – с убитым видом произнес Миа и нервно помахал рукой, как четырнадцатилетний подросток.

Ничего ему не ответив, Сэм встала, подошла к окну и отдернула занавеску, чтобы было лучше видно. Томас понял, что она следит за Норой. Сквозь тюль он мельком заметил тень своей бывшей, исчезнувшую в тени «ниссана».

– С ней будет все в порядке? – спросила Сэм, когда Томас подошел и встал рядом.

– Вот черт! – сказал Миа, бросаясь в открытую дверь.

Томас увидел сухонькую тень своего соседа, вприпрыжку метнувшуюся через лужайку к машине Норы. Ему не хотелось раздвигать занавески. Он помнил, какими старосветскими они казались, когда он купил их в «Таргете» как свидетельство того, что он может украшать дом и без Норы. Тогда все было свидетельством чего-то в прошлом. По мере приближения Миа к машине со двора стали доноситься пронзительные крики. Потом «ниссан» рванул с места и скрылся из виду. Томас увидел, как его сосед номер один отчаянно машет руками, затем поворачивается к дому и чешет в затылке. После минутного колебания он двинулся к границе участков, с каждым шагом все больше напоминая привидение.

– Вот черт, – тихонько повторила Рипли.

Она сидела на дверном коврике, поджав ноги, широко раскрытые глаза были лишены какого-либо выражения.

– Она ничего не скажет, – как бы со стороны услышал себя Томас.

Агент Логан отвернулась от окна, она часто мигала, в глазах ее стояли слезы.

– Какая я дура, – пробормотала она.

Внезапно все вышло из-под контроля.

– А что такое с мамой? – спросила Рипли, но не как мог бы спросить ребенок, а цинично, по-взрослому.

– Сэм... Ты в порядке?

Она стала поспешно собирать свои вещи, стараясь не смотреть на Томаса.

Томас оперся ладонью о стену, стараясь, чтобы это выглядело случайно. Внезапно гостиная словно превратилась в обрыв.

– Надо бы поговорить об этом, тебе не кажется?

Сэм шмыгнула носом, достала из сумочки бумажный носовой платок. Она изо всех сил постаралась улыбнуться Рипли, надевая туфли на высоком каблуке.

– Сэм... Пожалуйста...

Она на мгновение замерла, так и не поднимая глаз. Аура напускной оживленности исчезла. Когда она посмотрела на Томаса, две серебристые слезинки сбежали по ее щекам. Сэм покачала головой и как-то странно, виновато улыбнулась, что показалось ему ужасным.

– Простите, профессор, – сказала она. – Я не могу...

Затем она встала, пригладив пиджак и юбку ладонями.

– И никогда не смогу, – сказала она уже в дверях.

Томас услышал стук ее каблучков по бетону. Предпочитая не встречаться с жалобным взглядом отца, Рипли безучастно сидела в продолговатом пятне солнечного света, подбирая с коврика пушинки.

– Так что же с мамой? – снова спросила Рипли; по телевизору, в блеске прожекторов, показывали цирковое представление. Как девочка благовоспитанная, она выждала несколько минут, прежде чем повторить вопрос.

Жизнь – вся сплошь из углов. Исследование затонувшего континента.

– Мама скучает по Фрэнки, милая, – сказал Томас, даже сам несколько удивившись, что смог произнести имя сына вслух. Контроль явно восстанавливался.

– Но Фрэнки же просто спит в больнице. Ты сказал, что он еще не умер.

Томас моргнул.

Опустился на колени перед дочерью.

– А ты, Рипли? Разве ты не скучаешь по Фрэнки?

– Не-а, – ответила Рипли, пожав плечами. – Обычно проходит неделя, прежде чем я начинаю скучать по этому за...

И она разрыдалась.

Томас взял ее на руки и стал укачивать, шепча на ухо слова утешения. Когда Рипли наконец перестала плакать, Томас молча уселся с ней в кресло. Скоро печаль сменилась скукой, и Рипли принялась теребить отца за большой палец. Томас заставил ее хихикать, притворяясь, что это животное, которое то высовывается, то прячется под ладонь, как черепаха в панцирь.

– Пошли ко мне в кабинет, – сказал он, вставая и поднимая Рипли в воздух. – Можешь там порисовать.

– А ты будешь работать? – спросила она.

– Да, – ответил Томас – Попробую выручить Фрэнки.

Сначала казалось, что он так и проснулся с этим откровением. Но потом Томас вспомнил, что оно снизошло на него накануне, во время разговора с Гайджем; вот только он был слишком обескуражен появлением последнего, чтобы сразу уловить смысл. И даже тогда он не был вполне уверен, что это вообще откровение.

Рипли рыбкой выскользнула у него из рук, и они отправились в кабинет. Девочка бросилась вперед, к своим карандашам и книжкам, и растянулась на полу, упав на живот. Томас помедлил в дверях, рассеянно изучая огромный постер с изображением земного шара на дальней стене.

Нейлу он страшно нравился. Он становился перед плакатом в профиль, так что Флорида непристойно свисала у него между ног, напоминая член какого-нибудь гоблина, и звал Нору: «Нора! Ты когда-нибудь была в Мире Диснея?»

«Слишком часто», – обычно отвечала она.

Ха-ха-ха. А сколько раз они перемигивались? Нейл и Нора... Томас задумался над тем, как долго он еще будет переписывать свою историю. Он знал, что будет делать это до седых волос.

– Попробуем, – произнес он, усаживаясь за компьютер. – Файлы групп... Начнем, ну, скажем, лет за пять.

По экрану побежали строчки. Томас вглядывался в них, высматривая нужные.

– Десять лет! – захихикала Рипли.

Строчки продолжали бежать по экрану монитора. Томас хмуро посмотрел на дочь. Рипли скорчила невинную рожицу, рассматривая рисунок, долженствующий изображать красный мак.

– Вот свинтус! – пробормотал Томас, улыбнувшись.

«Повторный запрос» – всплыло окошко на экране.

– Начнем с последних пяти лет, – сказал Томас.

Он одним взором окинул колонки имен. Должно быть, большая группа. Томас и его коллеги в шутку называли такие группы «инкубаторами», где преподаватель играл вторую скрипку в улюлюкающем хоре новичков, превращая их в будущих психологов.

«Открыть Интро 104а 2010», – дал он команду.

Появился список файлов, на каждом из которых значилось имя студента. Томас бегло просмотрел их.

Ничего.

«Открыть Интро 1046 2011».

Томас начал просматривать список. Он пробежал глазами две трети списка, и сердце его замерло.

ПОВСКИ СИНТИЯ 792-11-473

Она была его студенткой.

Из чего следовало, что он связан со всеми ними – всеми жертвами Нейла.

Томас однажды голосовал за Питера Халаша, однажды участвовал в демонстрации против Теодора Гайджа и несколько раз спорил с Норой насчет одной из книг Джеки Форреста. Но это были очень неосязаемые отношения, совершенно случайные.

И тут его осенило: возможно, в этом-то и заключалась основная цель. Цель Нейла.

Казалось, одна только Синтия Повски не согласна с этим...

– Показать лицо.

На экране монитора материализовалось юное, невинное лицо Синтии. Лицо было неподвижным – фотография, – но казалось, что она откидывается назад, веки трепещут, губы кривятся...

Томас вместе с креслом откатился от компьютера и обеими руками взъерошил волосы.

– Пап, а Сэм придет сегодня вечером? – спросила Рипли.

Сэм понравилась Рипли. Его дочка вообще обожала всех, кто обращался с ней как с маленькой взрослой.

– Не уверен, моя сладкая.

Память, призрачная, как дымка, возвращалась к нему: Синтия, только помоложе, свежая, как все уроженки Среднего Запада, склоняется над столом, признаваясь, что ее смущает термин «гештальт». Томас вспомнил, какую отпустил по этому поводу шуточку, – тогда она показалась ему безобидной и умной, хотя он почти сразу пожалел о своих словах. Какой напуганной выглядела Синтия! Ошеломленной и отчаявшейся. Так легко забылось, какой ранимой она была...

Рука с мышкой задрожала. Томас пролистал ее файл, боясь наткнуться на то, что, как ему казалось теперь, он помнил.

С учебой у нее не получилось. Судя по ее оценкам, она вылетела из университета. Еще одна трепетная, юная мордашка, еще одна отбраковка.

А засыпал ее Томас.

Он моргнул, представив, как она лижет кончиком языка красный лакированный ноготь.

Неудивительно, что ее образ оказался таким въедливым, преследовал его с такой неистовой регулярностью! Он знал ее. Знал, не зная.

Не считая Фрэнки, Нейл подбирал жертв на основе случайной, нечаянной связи с ним. Нейл перерыл жизнь своего лучшего друга в поисках тех немногих моментов, которые могли максимально приблизить его к славе. Деловой магнат, политик, телевизионный проповедник, порнозвезда. Не было никакого сомнения, что Нейл считал отношения между ними бессмысленными, случайными, как шарф или перчатка, «случайно забытые» у давно брошенной любовницы. Но почему? Неужели это было всего лишь частью его всеобъемлющего послания? Грубая иллюстрация бессмысленности всех и всяческих отношений?

Нет, подумал Томас. Было что-то чудовищно личное в безличной природе этих связей. Что-то предназначенное для него. Он не сомневался.

Но кто же тогда после этого Нейл?

Он явно стремился обзавестись собственной публикой; это с самого начала явствовало из похищений высокопоставленных фигур и драматических демонстраций с их участием. Кроме того, он хотел заставить Томаса страдать – Фрэнки и Нора были вполне убедительным доказательством того. Но другие люди: Халаш, Гайдж, Форрест и Повски – ничего не значили для Томаса. Стать свидетелем их мучений было, безусловно, страшно, но роль каждого была не больше той, которая вообще была им отведена в общем сценарии его жизни. В конце концов, они были ему чужими, не имея, как выразился бы Нейл, общего с ним генетического материала.

Томас посмотрел на Рипли, лежавшую на полу. Она болтала ногами, склонив голову набок и сосредоточившись на раскраске.

На какой-то неуловимый миг она тоже показалась ему чужой.

Ужас овладел им. Весь контроль куда-то улетучился, как краска, слегка потрескивающая в незримом пламени. По коже пробежали мурашки.

«Дана ли тебе власть десницы Божьей?» – спросил у него Нейл в ту ночь.

До Томаса наконец дошло, что все – все случившееся – было направлено непосредственно на него. И ФБР, и неуклюжие претензии на внимание публики, даже пророческая рутина семантического апокалипсиса – все это было не более чем ложь, которой Нейл заговаривал себя, компенсаторные механизмы, предназначенные придать рациональную стройность его подлинному мотиву и скрыть его.

Ненависть. Психопатическая ненависть. Нейл хотел заставить мучиться своего лучшего друга. Ни больше. Ни меньше.

Томас понял, что еще посмеется над этим, когда спор закончится, когда он проникнется зябким, недобрым предчувствием, что, может быть, Нейл и прав. Ответ без труда можно было найти в любом конспекте любого первокурсника или литературном произведении, посвященном этой теме. Нейл ненавидел его и, как любой ненавистник, желал уничтожить объект своей ненависти.

– Кто тебя ненавидит? – с любопытством спросила Рипли.

Томас был поражен. Неужели он говорил вслух?

– Никто, моя сладкая, – сказал он. – Так, бормочу себе под нос.

Никто, никто из них не может считать себя в безопасности. Ни Рипли, ни Нора, ни даже Миа или Сэм. Нейл явится за ними.

«Дана ли тебе власть десницы Божьей?»

«Мысли ясно. Мысли трезво».

Нейл не разыгрывал Куртца перед своим Марлоу, он разыгрывал Бога перед своим Иовом. Он был одержим. Непонятно почему причиной одержимости Нейла стал его лучший друг. Каким-то образом ему удалось развить в себе, взлелеять и скрыть свою психопатическую навязчивую идею.

Томас изо всех сил стиснул трясущиеся руки.

Контроль возвращался. Мир занял привычное место вне аквариума.

Один его старый преподаватель отстаивал мысль, что психологи это подлинные ловцы человеков. Великие сети ожидания, говорил он, сплачивали отдельных людей в общины. Когда же люди нарушали эти ожидания, требовался психолог, чтобы опутывать их все новыми и новыми сетями. Таким образом, утверждал он, все «Диагностическо-статистическое пособие по умственным расстройствам» было способом вовлекать непредвиденное в систему ожидаемого, дабы в корне уничтожить угрозу неожиданного. Нарушение рамок превращалось в симптомы. Предмет отвращения становился клиническим признаком.

«Выхода нет! – кричал он на всю аудиторию. – Это – подлинный девиз всей психологии».

Выхода нет.

Впервые Томас до конца понял, что имел в виду этот человек. Впервые он до конца понял Нейла Кэссиди. Нейл был сталкером [47]47
  Сталкер (англ.) – охотник, преследователь.


[Закрыть] – немногим более презренного болвана в том, что касалось психических расстройств. Простым человеком, одержимым навязчивой идеей. Ручным. Маниакальным. Высокоорганизованным. Определенно психопатичным...

Расколоть его не представляло особого труда. Его можно было объяснить с любых точек зрения: социокультурных, научных, гуманистических, мотивационных...

Дурак, подумал Томас. Дурак! Полный кретин! Как мог он не заметить этого?!

Он посмотрел на чистый от пыли квадрат, где когда-то стояла его медная настольная лампа. Он почти видел, как Нейл склонился над ней, выводя свои каракули  www. semanticapocalypse.com на зеленом стекле. Почти видел его улыбку, искривленную злобным наслаждением. Нейл упивался знанием того, что другим только еще предстояло узнать, будь то черты характера, профессиональные или женские качества. Ничто не заводило его больше иронии. В колледже он достиг настоящего искусства, никого не обхаживая так, как тех, кто сам выставлял себя дураком. Томас тоже включился в эту игру – правда, с большой неохотой. Присутствовать при самообмане означало знать кого-либо лучше, чем он знал сам себя. И, хотя в каком-то смысле Томас превратил эту игру в профессию, он находил ее гораздо более тревожной, чем утешительной. Забавляться иронией было то же самое, что забавляться уязвимостью остальных, вышучивая их ранимые места. Поскольку все, включая Нейла, были такими же личностями, как все прочие, вышучивать уязвимые места прочих в равной степени означало вышучивать и собственные уязвимые места. Вот в чем был смысл. Томас понял, что Нейл играет в эти игры, чтобы развивать в себе чувство неуязвимости. Величайший в мире самообман.

Томас пытался как-то заговорить с ним на эту тему, но одной из особенностей слепоты Нейла было то, что он считал себя всевидящим. Он никогда не переставал играть, никогда не переставал самодовольно ухмыляться над чужой забывчивостью, над правдой, скрытой именно там, где она была на виду у всех, – над заигрывающей женской улыбкой, над озадаченным молчанием друга...

Томаса пробрала дрожь. Он повернулся налево, к своему изношенному, вытертому постеру земной поверхности. Впадины и преломленные светотени на темных массивах. В продолговатом пятне света он заметил нарисованный фломастером маленький крестик... Но как?

«О боже мой...»

– Рипли!

– Да, папа?

– Давай-ка собирай свои вещички, радость моя.

Томас торопливо вел Рипли через лужайку. Почти бегом они приблизились к крыльцу Миа, и Томас довольно громко постучал в затянутую сеткой дверь.

– Миа!

– В чем дело, папа? – испуганно спросила Рипли.

Томас натянул черно-зеленую куртку, которую схватил, когда они выходили из дома. В воздухе, казалось, разлилась сухая прохлада, предшествующая осени.

– Когда мы зайдем, Рип, я хочу, чтобы ты пошла в дальнюю комнату и посмотрела телевизор, ладно?

– Но там же сейчас ничего не идет.

– Тогда поиграй во что-нибудь. Или посмотри фильм по видику. Любой, какой захочешь.

Рипли скосила на него глаза и в этот момент выглядела такой прелестной, что контроль моментально поколебался.

– Любой фильм?

– Любой. Только если это не...

– Привет-привет, – сказал Миа, летним видением возникая за сеткой.

Он открыл дверь, и Рипли мигом проскочила мимо него.

– Пожалуйста, заходите! – крикнул Миа ей вслед.

Затем повернулся к Томасу, недоумевая и, пожалуй, несколько раздосадованный.

– Прости, Миа, сейчас не время разводить церемонии, но мне нужно, чтобы ты еще немножко присмотрел за ней.

– Конечно-конечно. Что случилось?

– Я был идиотом. Полным идиотом.

Миа понимающе поглядел на Томаса.

– Заходи, – сказал он, осмотрев улицу.

Томас оцепенело проследовал за Миа на кухню. Остатки какого-то умеренного ужина – горшок и две тарелки, деревянная миска, изнутри облепленная поникшими листьями салата, – загромыхали на керамической столешнице.

– Значит, идиотом?

Томас уселся за их расшатанный древний стол.

– Нейл. Я был идиотом в отношении Нейла.

Миа поморщился.

– Я предчувствовал, что ты это скажешь... Но как ты?..

– Все это время я воспринимал его поступки буквально, по номиналу. Вычитывал во всех его сигналах именно тот смысл, который был ему нужен.

Миа пожал плечами.

– Ну и что? Он человек, который несет нам весть. Сумасшедший, конечно, однако с вполне конкретным заявлением.

– Все не так просто. Люди приписывают рациональный смысл всем своим поступкам. И тем более ярко выраженный, чем более их поведение отклоняется от нормы. И почти всегда это оказывается дерьмом, как сказал Фрейд.

Томасу уже встречались марксисты, не имеющие даже приблизительного понятия о психоанализе.

– Значит, ты хочешь сказать, что у Нейла все шиворот-навыворот?

– Именно. Наш спор, все доводы, смерть смысла – все чушь! Всего лишь безумный способ свихнувшегося человека скрыть свои подлинные мотивы.

– Подлинные мотивы...

– Да! Это же так просто, Миа! – Томас выдержал паузу, чтобы собраться с мыслями. – Весь смысл спора, который ведет Нейл, в отрицании его ненависти. Нигилизм это всего лишь способ, предлог узаконить вред, причиняемый мне.

– Ненависть? – Миа провел ладонью по коротко остриженному черепу. – Но почему он ненавидит тебя?

– Чтобы подавить свой стыд...

– Но чего ему стыдиться?

– Потому что он влюблен.

– Влюблен? В кого?

– В меня.

Миа наморщил лоб, задержав ладонь на голове:

– Ты уверен?

– Я понимаю, как это звучит. Но все три года, что мы провели в Принстоне, мы были очень впечатлительны и близки. Сейчас даже страшно подумать, сколько ниточек связывало нас. Я проникся к Нейлу братской любовью... а он, мне кажется, полюбил меня больше... Как любовник... – Только сейчас Томас понял, что наклонился вперед, будто хочет схватить Миа за плечи. – Разве не ясно? Вот почему он соблазнил Нору. Во-первых, чтобы отомстить за себя, а во-вторых, чтобы доказать себе, что никакой мести и не нужно!

Миа скептически поглядел на него, провел ладонью по щетинистой щеке.

– Не знаю, Томми.

– Что ты имеешь в виду? – Пронзительные нотки, с которыми Томас сказал это, заставили его понять, как отчаянно ему хотелось быть правым.

– Нейл? Гей? – Миа отрицательно покачал головой. – Нет... В мою сторону он вообще ни разу не взглянул, хотя, уж поверь мне, мы с Биллом не раз к нему подъезжали.

– Да брось, Миа. У вас, геев, только и разговоров про то, как кого-нибудь «макнуть» да «кинуть палку».

– В этом-то все и дело: было яснее ясного, «ученый» он или нет – по крайней мере, для нас – Миа помолчал, потом сочувственно пожал плечами. – В тихом омуте черти водятся... и не я один так думаю... – Он помолчал, потом стал все более испытующе вглядываться в Томаса. – Но какое отношение это имеет к тому, что ты снова решил оставить у меня Рип? Почему просто не позвонить Сэм и не сказать, что у тебя появились новые мотивы?