Текст книги "Нейропат"

Автор книги: Р. Скотт Бэккер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

«Как балласт», – глупо мелькнуло в голове.

Вытащив стул из-под декоративной конторки, Сэм поставила его позади Нейла. Согнув палец, она взяла его снизу за подбородок – Нейл сдавленно застонал, – потом потянула его на себя и усадила. И улыбнулась Томасу.

– Итак, профессор?

– Я н-не... – Томас замолчал, исподлобья глядя на Сэм. Губы и язык у него были какие-то ватные. – Я н-не понимаю, что происходит.

– Полагаю, и не поймете, – сказала Сэм. – Дезориентация – типичная реакция на критические, стрессовые ситуации. Особенно когда ты слабак.

Что она делает? Неужели Джерард представлял угрозу? Или был подсадной уткой?

Томас наблюдал за тем, как Сэм связывает руки Нейла за спинкой стула. Затем обматывает его лодыжки лентой Миа.

– Я всегда гордился тобой, – сказал Нейл, обращаясь к Сэм, пока она все это проделывала. – Раньше, когда все это еще имело для меня какое-то значение, я относился к тебе, ну... как к своему шедевру.

– Вряд ли ты подумал об этом несколько минут назад, – рассеянно ответила Сэм с видом матери, которая одевает своего ребенка.

– Я вне досягаемости, что бы ты ни делала со мной, Джесс, – улыбнулся Нейл.

– Правда? – спросила Сэм. – Это мы еще посмотрим.

Она наставила пистолет на Томаса:

– Давай поворачивайся, любовничек.

– Сэм, – сказал Томас, прижав ладонь ко лбу. – Ч-что происходит? Ты уб-била Джерарда? Ты что – действительно убила его, черт возьми?

Сэм бросила взгляд на Джерарда, обмякшее серое тело которого лежало на полу.

– Я сказала этому мудаку, чтобы оставался в Нью-Йорке. У меня было такое чувство, будто ты тут что-то нарыл. – Она направила пистолет прямо в лицо Томаса. – А теперь поворачивайся и руки за спину. Иначе отправишься пить пиво с чипсами в компании с Иисусом.

Неожиданно для себя самого Томас увидел, что подчиняется приказу. Он ровным счетом ничего не понимал.

– Она не та, за кого ты ее принимаешь, Паинька, – прозвучал где-то на периферии его слуха голос Нейла. – Она из Агентства национальной безопасности. Так сказать, продукт нейропластической программы.

Томас хорошо понимал все слова по отдельности, но все равно они звучали для него тарабарщиной. Сэм? АНБ?

Сэм надела на него наручники.

– Она – собственность правительства и управляется им, – продолжал Нейл. – Радиоуправляемый хирургический психопат.

Очертания комнаты словно попали в кривое зеркало, окружая грозно нахмурившееся лицо Сэм. Голос Нейла доносился из сплющенных углов ромба.

– Я сам проводил операцию, Паинька. Выскреб ее основательно. Удалил чувство сострадания. Вины. Стыда. Так-то, приятель.

– Сэм, – услышал Томас собственный голос.

У него пересохло во рту.

– Слышал? – проворковала Сэм, наклоняясь к нему. Томас ощутил запах увлажняющего крема «Авино», которым она пользовалась утром после душа. – Меня слегка подправили. Мозговые миндалины свели к первичным хищническим инстинктам. – Она лизнула мочку его уха и добавила шепотом: – Представь, что ты заперт и беспомощен – наедине с Джеффри Дамером.

Все вдруг прояснилось. Томасу стало страшно – очень страшно.

– Лет десять назад, – продолжала Сэм, придавив его к стене, – некоторые проектировщики будущего в некоторых областях пришли к выводу, что человеческий род пойман в кошмарную ловушку теории игр. Они назвали это великой схваткой. Борьба за ресурсы – нефть и так далее. За пищу – перед лицом гибели окружающей среды. За стабильность – в самой гуще катастрофических социальных перемен технократического общества. Они перебрали сценарий за сценарием, и каждый раз величайшей помехой оказывался ты...

Она счистила несколько ворсинок с его воротника. Ее улыбка была встревоженной и обнадеживающей – еще одна уловка старой Сэм.

– Конечно, не конкретно ты, но люди вроде тебя. Люди, которые предпочитают думать сердцем, а не головой. Судя по всем прикидкам, единственные, кому удастся выжить, это те, кто действует без лишних сантиментов. Мысль состояла в том, чтобы создать теневое чиновничество, внедрить упрощенные особи на всех правительственных и военных уровнях. Но где их взять? Просить милостей у матушки-природы? Извольте. Я хочу сказать: взгляните хотя бы на Костоправа. Разве можно позволить таким недоумкам править бал?

Каким-то образом Томасу не составляло труда воспринимать все эти абстракции. Он яснее ясного видел генералов, аналитиков, денежных людей, упражняющихся в богоданной способности выдавать эгоизм за один из законов природы.

– Тогда-то они и обратились к Нейлу, – услышал он себя как бы со стороны.

– Они называют нас «выпускниками», – объяснила Сэм. – Людьми, которые хирургическим путем освободились от ваших допотопных убеждений. Людьми, которые способны заключать жесткие сделки, которым не нужно забивать голову всякой чушью, когда дело доходит до насильственного роспуска кнессета под американским давлением или применения жестких мер в отношении голодающих венесуэльцев. Людьми, которые отстаивают правило: «Каждому свое». И благодаря нам Америка воссоединится, воспрянет духом, уж поверь мне...

Занеся руку, Сэм ударила его в лицо рукоятью пистолета. Томас рухнул на пол.

Когда он пришел в себя, она уже связывала лентой его лодыжки.

– Обычно я вышибаю вам мозги и тогда считаю, что день прожит не зря, – приговаривала она. – Но, сдается мне, у меня перед тобой должок.

Томасу оставалось только в ужасе таращиться на нее. Знать кого-либо означало знать, чего можно ожидать от этого человека. Каждый представлял из себя линию поведения, такую же соприродную ему, как лицо, фигура или голос.

Но тут перед ним была Сэм – невероятно, – однако действовавшая прямо противоположно своей собственной сути. Казалось, одно это должно было заставить ее душу кровоточить.

– Ты небось ломаешь голову, как такое возможно, – сказала Сэм, ухмыляясь, как девчонка-сорванец. – Признаюсь, я не думала, что мне удастся провернуть такое: ты ведь у нас психолог. Казалось, ты видишь меня насквозь. Но после оценки, которую дали в Вашингтоне, Маккензи настаивал, что наш план сработает. «Просто будь такой, какой ты была, прежде чем присоединиться к программе, – сказал он. – Все старые цепочки на месте». Так он сказал. И, представь себе, старикан оказался прав: мне казалось, что я не просто играю на сцене, а переживаю что-то вновь! Отличная штука – прикидываться такой дурочкой...

Томас смахнул ресницами кровь и слезы и уставился на Сэм в немом непонимании: на этот точеный, как у манекена, носик, на рекламную улыбку, на щеку, изгиб которой был слишком безукоризнен. И понял, что лицо ее прекрасно. С такой красотой можно было позволить себе все. Все.

«Она собирается убить нас».

Он попытался освободиться от наручников и ленты. « Черт-черт-черт-черт...»

Проверяя надежность своей работы, Сэм моргнула. Она подняла, затем опустила связанные лентой ноги Томаса, повернулась к Нейлу:

– А вы уже тоже вряд ли проболтаетесь, док. Как некрасиво было, с вашей стороны, так разбазаривать базу данных. Маккензи чуть удар не хватил. Он же заядлый курильщик, сами знаете.

Нейл выплюнул сгусток крови и расхохотался. Сэм хлопнула в ладоши, с удовлетворением созерцая дело своих рук.

– Совсем я тут с вами упарилась, – сказала она, тяжело дыша. – Ну что, удобно, мальчики?

Она сбросила куртку и стала расстегивать блузку. Непонятно почему, каждое движение бледного образа, каким она представлялась Томасу, заставляло его задыхаться. То, что должно было случиться, шумом отзывалось у него в ушах...

Он чувствовал, как кровь стекает по лицу, все больше заливая глаза. Часто моргая, Томас старался отогнать эту пелену, но все равно видел только размытые очертания. Сэм остановилась перед Нейлом – смутное белое пятно с темным мазком пистолета в руке.

– Ну что, доктор? Сколько еще удалось отключить?

– Хватает...

По ее движениям Томас догадался, что она продолжает раздеваться.

– У вашего лучшего друга острый случай «франкенштейнофрении», – объяснила Сэм. – Его так и тянет все что-то подправлять и подравнивать. Никаких больше страхов. Никакой любви. Конечно, вы все еще должны чувствовать боль – слишком важный механизм выживания. Но я бы удивилась, если бы вы все еще заботились о боли. Маккензи предупредил, что стандартные методы, скорее всего, окажутся неэффективными, так что придется мне применить творческий подход. «Попробуй глаза или яйца, – сказал Маккензи. – Некоторые рефлексы должны быть не затронуты».

Томас дергался и извивался всем телом, стараясь освободиться от наручников.

«Думай-думай-думай – ДУМАЙ!»

Все дело в адаптации, сказал он про себя, адаптации, закрепленной миллионами лет эволюции и сформированной в течение жизни подлаживанием к социальным обстоятельствам и окружающей среде. Его выманили из ниши, в которой он прятался, поймали в тенета обстоятельств, которые не мог переработать и усвоить его мозг. Сколько он себя помнил, все и всегда поступали соответственно представлению о них.

Но Сэм. Ей ампутировали весь механизм социальных связей. Подобно Нейлу, она работала в промежутке между линиями поведения, в пространстве, не описанном и не управляемом правилами, регулирующими повседневное взаимное общение. Вот и сейчас она сознательно действовала вопреки ситуации, провоцируя стресс и замешательство, смятение – чтобы наказать.

«Все это ровным счетом ничего не значит! Не важно...»

– Сэм? – крикнул он, закашлявшись.

«Пожалуйста, не надо...»

– Едва не забыла, —произнесло бледное пятно. —Ты же меня любишь, да? Оу-у-у-у... Разве это не твои собственные слова: «Я люблю тебя, Сэм»?

Томас нервно сглотнул и сделал вид, что закрыл глаза.

«Не важно!»

– Не надо... Пожалуйста...

В голосе Сэм зазвучало бешенство:

– Всякий раз, когда ты представлял, что Нору трахают... это было для тебя все равно что нож в сердце. А теперь ты увидишь, каково это на самом деле. Собственными глазами увидишь, как твой лучший друг трахает кого-то, кого ты любишь...

«Думай об этом как о терапии».

Томас тяжело дышал. Плевок слетел с его губ.

Сгусток теней перед ним затрепетал при звуке плевка.

– Разве это не дикий трах? – спросила Сэм. – Все вокруг накалено, все границы сметены! Разве это не дикий трах? Теперь я вспоминаю, какой была. Одна мысль о том, чтобы заняться этим вот так, была вроде... вроде... сердечного приступа!

В наступившей тишине Нейл тяжело перевел дух.

– Но теперь! Какой улет! О, я вся дрожу, и там у меня мокро!

Очертания Сэм отделились от тени Нейла. Она стояла перед ним.

– Что-то сейчас будет, – произнесло бело-розовое пятно. – Видите это, видите, профессор? Здесь, сейчас...

Томаса стало трясти.

– Это глупо, Джесс, – сказал Нейл. – Ты что, думаешь...

Черное пятно пистолета развернулось в сторону Нейла. Выстрел – не громче, чем шум отвалившейся штукатурки. «О-боже-боже-мой...»

– Нейл? – как бы со стороны услышал Томас свой хриплый голос.

– Теперь смотрите, – сказала Сэм, как семилетняя девчонка, приготовившаяся показать сложный трюк на велосипеде. Ее очертания, белые и расплывчатые, как подтаявший снег, слились с темной тенью Нейла.

– Глядите, профессор. А... вот, он входит... Господи, как хорошо! Видели, профессор? Представь Нору... Представь!

– Пожалуйста, – сказал Томас.

– Дикий трах, – заплетающимся языком произнесла Сэм. – О боже, – она неожиданно засмеялась, – я, кажется, скоро кончу. Смотри на меня, профессор. Смотри, м-м-м-м...

Текущая по лицу кровь превратилась в кислоту. Глаза буквально вопили от боли, и все же Томас не мог оторвать их от похожей на жидкую глину мешанины света и тени, дергавшейся перед ним. Сэм вскрикнула, это был первобытный вопль, предназначенный для первобытного слуха, затем все вдруг застыло, кроме трепета изболевшихся век.

– Круто, – задыхаясь, вымолвила Сэм. – Ну, трахни меня еще... Видели? Вот кто настоящий мужик. Чего удивляться, что Норе все было мало! – На мгновение Томасу показалось, что он видит ее, она смотрела вверх, в потолок. – Да... Кажется, я еще раз... Сколько раз, говоришь, твоя жена рассказывала, она кончала? Три? Четыре? Что вы там сказали, профессор? Хотите на меня еще полюбоваться?

– Нет.

– Конечно хотите, – рассмеялась она, – Я вижу вашу эрекцию! Парни слишком закомплексованы. Секс и насилие. Когда входишь – это же самый смак. Ужас против фантазии, и фантазия побеждает! Боже, даже у Джерарда был такой...

Еще выстрел.

Кровь хлестала потоком, он почти ничего не видел. Почти ничем не отличаясь от осенних переплетенных ветвей, Сэм и Нейл стали раскачиваться снова. Стул треснул.

– Вот это трах, – пробормотала Сэм. – Во мне все дрожит! Чего удивляться, что среди мужиков столько насильников...

Хотя Томас и не видел ее, она превратилась для него в Синтию Повски, закусившую нижнюю губу.

– Но это не одно и то же, да? То есть я хочу сказать, что, будь я парнем, а вы цыпочками, то получилось бы еще круче, да? Столько было б шума...

Перед Томасом появился овал, похожий на исходящий из-подо льда свет, и он понял, что Сэм смотрит на него. Взгляд был безучастный, отсутствующий, как у человека в летаргическом сне.

– Может, когда я начну с ножами... – сказала она.

Тени под вдовьей вуалью. Напряженное дыхание, контрапункт мужчины и женщины, вписанный в скрип половиц.

– И все-таки, – выдохнула она, – это невероятный трах... – Ее голос сочился наслаждением, она часто дышала. – То есть раньше... я была... ну, не скромницей... но... как все. Дела вроде... убийства или... или когда... когда кого-нибудь... насилуют... меня шокировали. Я чувствовала... себя... такой виноватой... что... не могла пройти мимо... хотя бы одной... вонючей задницы и не полезть в сумочку! Я просто... была не создана для такой работы. А хотела ее получить. Страшно хотела. Стать Ларой Крофт[51]51
  Лара Крофт – прекрасная, отважная, непобедимая героиня американского фантастического боевика «Лара Крофт – расхитительни-ца гробниц» (2001 г., режиссер Саймон Уэст), роль которой исполнила Анжелина Джоли.


[Закрыть]. Только реальной... Я хотела быть сильной!

Половицы жалобно поскрипывали под раскачивающимися телами.

– Помню... это было так странно. После операции... я очнулась... и вдруг мне на все стало плевать, не то чтобы мне хотелось забиться куда-нибудь, как... побитой собаке... нет, я... могла действительно глубоко вздохнуть, понимаете? Как в начале весны... или когда первый раз нюхаешь кокаин. И тут я поняла: люди... Моей проблемой были люди. Я ложилась спать, беспокоясь о людях... шла на работу, беспокоясь о людях, – даже в этом сраном душе беспокоилась! Я думала... почему, что, кому скажу... Почему эта сучка так на меня посмотрела?.. Или... А что, если Том скажет Дику... что я трахалась с Гарри? От всего этого хотелось забиться в угол. Заламывать руки. Не дышать. Так ужасно я обо всех и обо всем заботилась... Но теперь... хм. Теперь все... – Бледные линии стали проступать в столпотворении теней, и Сэм вскрикнула. – Что сказать? – продолжала она, словно пытаясь вспомнить свой слюнявый лепет. – Что-то надвигается, профессор... Что-то.

Единственное, что он сейчас видел, были образы боли, стекающей, капающей крови, распухшая бровь едва не касалась щеки. И все же словно какая-то огромная ладонь отвернула его голову, прижав виском к стене, чтобы не видеть, не слышать творящегося перед ним ужаса, столь очевидного и отдающегося у него в ушах. Сэм. Сэм.

Поскрипывание прекратилось.

– Вы уже на подходе, док? – по-матерински нежно проворковала она. – Почему... вы все... такие хорошенькие, когда кончаете? Совсем как маленькие нищие.

Раздался негромкий хлюпающий звук, который не могло заглушить даже слитно звучавшее дыхание трех человек.

– Есть способ... получить это... ты знаешь. Просто скажи... скажи мне... где ты припрятал данные...

Ее голос звучал как потревоженная струна.

– Просто... скажи... мне...

Томас снова заморгал, стараясь избавиться от крови, замутившей взгляд. Сэм была... Сэм была...

– Никогда, – прохрипел Нейл.

Снова выстрел. Странный звук вырвался у него из груди. Крик? Влажное хлюпанье не прекращалось.

– Ты... – пробормотала Сэм. – Ты уве-е-е-е-рен?

– А ты решила, – голос у Нейла был как у пьяного, – что трахаться со мной тебе поможет?

Он говорил, прерывисто сглатывая. Хлюпанье прекратилось. В тишине было слышно только тяжелое дыхание.

– Маккензи, – сказала Сэм, как спринтер, который после забега никак не может унять дрожь в голосе, – это все идея Маккензи. Ты так рисковал, трахаясь с женой профессора... Он решил, что все твои выкрутасы могли сделать твои исполнительные функции особенно подверженными сексуальной стимуляции... Вот я и подумала, что за черт... – Она рассмеялась, и снова послышался хлюпающий звук, только на этот раз более учащенный, неистовый. – Но... м-м-м-м... я и представить себе не могла, что это будет так... сладко.

Томас слепо уставился перед собой.

– Ты сама вынесла себе приговор, – хрипло произнес Нейл. – Пойми. Всякий невропат, вовлеченный в сексуальное насилие, становится похож на серийного убийцу. Они попадают в нечто вроде навязчивого порочного круга. Однажды попробовав, уже не могут остановиться...

– Порог компенсации? – спросила Сэм.

– Точно. При возрастании объема процесс становится необратим.

– Прекрати морочить мне голову...

Треск выстрела. И вновь заскрипели половицы, вновь прорезался чудовищный узор, сотканный из белой женской кожи, одежды и теней цвета индиго, и все это было пронизано волокнами отраженного света.

– Смотри, – услышал Томас сосредоточенный шепот Сэм, – сейчас я... застрелю его... Застрелю, когда он будет кончать... Сплавлю его, сплавлю на тот свет...

– Джесс... – У Нейла был голос безумца, захлебывающегося собственной слизью.

– Смотри, профессор... Он отключил страх... Но он все равно кончит... – Ее хохоток сменился мужским рыком. – Даже с пистолетом во рту.

Томас застыл. Казалось, легкое снежное покрывало укрыло его – скопление безмолвия. Все прояснилось.

«Сэм, – подумал он. – Фрэнки».

Заломленные руки совсем онемели. Томас попытался залезть в карман куртки.

– Выходит, все это был обман, – тупо произнес он. – От начала до конца.

– Смотри, – простонала Сэм. – Горячая сталь... Улетный трах... я... я... м-м-м!

Кровь больше не текла, она липкой коростой запеклась вокруг его глаз, которые все еще неимоверно жгло. И наконец Томас увидел – увидел, как она прогнулась, увидел беззвучные судороги, увидел, как она тяжело навалилась на Нейла, проведя дулом пистолета по его щеке.

– Господи... Иисус сладчайший, – тяжело выдохнула она. Ее грудь тяжело и бурно вздымалась. Разводы белого света скользили по ее потной коже. – Что это? Сила, власть? Значит, теперь я могу делать все, что угодно? – Запрокинув голову, она зашлась смехом. – То есть вы, ребятишки, подохнете, будете кровью харкать, а я хочу только одного: трахаться, трахаться и трахаться!

– Я уже сказал тебе, Джесс, – произнес Нейл тонким, задыхающимся голосом. – Если ты уже попробовала это, возврата нет...

Снова выстрел, на этот раз – в посеревшее лицо Джерарда. Кожа вокруг входного отверстия оплавилась, как воск, но крови не было.

– Что это? – крикнула Сэм. – Отчего это так... так...

«Реально...»

Томас вгляделся в истомленный, обмякший ужас. Кожа, которую он любил. Тело, которое он боготворил, истерзанное ласками другого.

«Сэм...»

– Так значит, все это была грошовая комедия, – повторил он все так же холодно. Все казалось одновременно четко очерченным и сомнительным, необитаемым, как памятники. – Одурачить меня, чтобы я нашел для вас Нейла.

Контроль был восстановлен. Теперь оставался только один вопрос.

– Конечно, – сказала Сэм, припав к груди Нейла, истощенная соитием. – А что? Ты все еще надеялся, что я могу тебя полюбить? Что ты способен разжечь во мне хоть искорку страсти? – Сэм рассмеялась, поглядела вниз, на себя. – Интересно, в каком мире ты живешь?

– Я говорил о Фрэнки.

В ее взгляде появилась признательность. Она вытерла пальцы футболкой Нейла, от костяшек до ногтей, совсем как обеденной салфеткой.

– Ах, это. Впечатляет, правда? Нужна же была вам какая-то мотивация, профессор. А так вы были просто балластом. Ну, что тут скажешь? Пришлось устроить вам небольшую встряску. Я бы хотела и сама оправдать доверие, но главным действующим лицом оказался протеже дока Маккензи. И ведь старый пердун правильно вас оценил, что – нет? Боже, парнишка так вопил, что даже у меня мурашки по коже забегали...

Томасу показалось, что он видит все собственными глазами. Фигурка в черном, гибкая, бесстрашная, крадется через задний двор. Бар скребет когтями по дереву, потом трусцой бежит навстречу знакомому запаху, поднимает голову, приоткрыв пасть с болтающимся языком, – беззвучная вспышка, пламя, вырывающееся из ствола. И вот она стоит, как оптический обман, глазея на спящего отца, потешаясь над трогательным чувством отваги, которое, она это знала, он испытывает, оставшись на страже своих детей, своего сына. Всего лишь еще один простофиля, зацикленный на своем чувстве собственника, тогда как все преходяще и рано или поздно канет в туман оставшегося где-то на заднем плане стыда. Всего лишь еще один разбушевавшийся папаша, слепо проходящий мимо оставленных у него под носом следов.

Томасу казалось, что он видит ее. Сэм, вставшую на колени перед оранжево светящейся палаткой.

– Так, значит, с Фрэнки это сделал Маккензи? – резко спросил Нейл.

Первая пуля пронзила ее шею, но она успела обернуться и круглыми от изумления глазами посмотреть на Томаса, на револьвер Миа в его сведенных судорогой трясущихся руках. Она подняла свой «глок» уже не слушающейся ее рукой. Второй выстрел пришелся слева от носа, перевернув ее и сбросив с Нейла на пол, о который она шмякнулась, как тюк с бельем. Ее обнаженное тело еще несколько секунд содрогалось, потом застыло.

Томас перевалился на бок, целясь связанными руками. Правую руку покалывало, будто он напоролся на гвоздь. Нейл молча уставился на него.

Томас закашлялся, сплюнул сгусток крови и слизи на пол.

– Ничего, к чертовой матери, не надвигается, – хрипло сказал он.

Высокое лягушачье кваканье долетало сквозь занавешенные окна. Стрекотали сверчки. Два комара танцевали в свете желтой лампы, как пух одуванчика.

Пистолет Миа с грохотом упал на жесткие доски.

Медленно, осторожно Томас поднялся на ноги. С трудом доскакав до кухни, он перерезал ленту столовым ножом, вернулся, подобрал пистолеты, затем бережно принялся освобождать Нейла. Все это время он держал своего лучшего друга на мушке пистолета Сэм. Нейл наблюдал за ним, и с лица его не сходило выжидательное выражение. Никто из них не произнес ни слова. Уже само дыхание казалось достаточно красноречивым.

Освободившись, Нейл встал, потирая запястья. Томас заметил, что ловит его взгляд, хотя зачем – и сам бы не мог сказать. Смущенный откровенностью ответного взгляда, он посмотрел на лежавшую Сэм. Она раскинулась, как кукла. Холодная, резиновая. Длинные струйки крови просачивались в щели половиц, блестя, как вишневый сироп. Лицо ее уже стало опухать.

Неужели это она? Это казалось немыслимым. И снова она стала непостижимой, непроницаемой. Снова в единый миг опрокинула его ожидания.

Сэм.

Убита.

«Но ты не была... ты не была...»

Томаса начало трясти, да так яростно, что он пошатнулся и упал в легкое мягкое кресло. Лицо его стянуло, словно оно было обмотано резиновыми бинтами. С каждым всхлипом внутри у него будто что-то обрывалось.

– Я... я... – задыхаясь, произнес он.

– Да успокойся ты, Паинька.

Томас непонимающе посмотрел на друга.

– Фрэнки? – прошипел он.

– Мой сын, – ответил Нейл.

– А Рип?.. Рип...

– Наша красавица? Целиком твоя заслуга.

«Но, папа-а-а-а-а!» – услышал Томас их голоса, звучавшие в унисон.

– Но... но... – сдержать рыдание не удалось, оно вырвалось из самых глубин.

Томас сплюнул сквозь стиснутые зубы.

– Все равно ты отец Фрэнки, – сказал Нейл. – Уж я-то знаю.

Томас поднял «глок» Сэм, прицелился в расплывчатое пятно, бывшее его другом.

– Опусти, Паинька. Я тебе нужен. Нужен тебе, потому что нужен Фрэнки.

– Н-Нора? – хрипло спросил Томас, тыча в Нейла пистолетом. – Она тебе сказала?

Нейл казался жутко, чудовищно невозмутимым.

– Она протестировала детей... Но сказала, что знала с самого начала.

Непонятно почему, но это объяснение успокоило Томаса. Он вовсю глазел на своего лучшего друга, не узнавая его, хотя мог бы – и ничуть в этом не сомневался – рисовать фотографически точные изображения его лица. Кем был этот мужчина, это чудовище, его друг, которого он знал лучше самого себя?

– Вся моя жизнь... – Томас замолчал, чувствуя престранную пустоту внутри.

Слишком много травм. Разрыв отношений уже ничего не значил. Томас ничего не чувствовал.

– Вся моя жизнь была ложью.

– Ну, наконец-то прозрел, – ответил Нейл.

Опустошенность. Неужели к этому все и шло? Умерщвление, но не тела – души.

– Ты ведь не ненавидишь меня, правда? – спросил Томас.

Нейл смотрел на него не моргая, глаза – две черные пуговицы в тусклом свете.

– Нет. И никогда не ненавидел. Даже когда мог.

– Тогда, значит, все это касается спора?

– Все касается спора, Паинька. Все.

В наступившем молчании вид у Нейла стал библейский – чопорный, величественный. Человек, перешагнувший границу того, что люди, пребывающие в спячке, называют рассудком. Казалось невозможным, что эти жуткие преступления были делом его рук. Невозможным и неизбежным. Нейл всегда поступал так. Путь его лежал от правил к святости, но все это он затем равно отметал, как паутину.

– Так что теперь? – спросил Томас.

– Мы спасем Фрэнки.

– Но я думал, что тебе до него нет дела. Почему вдруг Фрэнки стал что-то значить для тебя?

– Потому что он мой сын...

– А это что-то для тебя значит?

Нейл с любопытством посмотрел на него.

– Как ты думаешь, почему секс доставляет такое удовольствие? Потому что для нас это способ проникнуть в будущее, Паинька. Весь этот пыл. Весь этот смак. Ты, верно, думаешь, что наши гены магически воспроизводят два миллиарда лет информации? Секс это путь к выживанию, дружище. Кто ты, что ты – результат миллиарда соитий. Мы – трахающиеся механизмы...

– Какое все это имеет отношение к моему сыну?

Нейл пожал плечами:

– Я подключился к Фрэнки, когда Нора зачала от меня. Фрэнки – мое будущее, а я его прошлое – данные за миллиард лет! Мой мозг запрограммирован на его выживание.

Слова «когда Нора зачала от меня» были как удар в солнечное сплетение.

– Так вот в чем причина?! – воскликнул Томас.

– Нет, ты все еще не уловил. Никаких причин не существует, Паинька.

– Только поводы...

Нейл улыбнулся, как всегда улыбался, когда женщины предлагали ему себя, – так, словно это было подтверждением очевидной истины. Пройдя мимо конторки, он потянулся за пистолетом Джерарда. Томас попытался было крикнуть, но вместо этого только кашлянул. Он наставил на Нейла пистолет Сэм; казалось, рука его ходит ходуном.

Нейл остановился, обернулся к своему старому другу.

– Ты собирался помочь мне спасти моего сына, – напряженно произнес Томас.

Слова его прозвучали как крик, как мольба.

Нейл захлопал глазами:

– Нет. Я собирался помочь тебе спасти моего сына.

Взяв пистолет, он заткнул его за ремень.

Еще с Принстона это был обычный способ Нейла избегать конфронтации: притвориться, что ее не существует. Не избегая направленного на него, как луч прожектора, чужого осуждения, он просто вел себя наподобие актера второго плана.

«У людей аллергия к конфликтам, – говорил он. – Я просто провоцирую их на то, чтобы они не воспринимали это всерьез».

Он превращал чужое замешательство и страх в свое преимущество... Таков один из симптомов психопатии, не так ли?

Томас подумал о Синтии Повски, мастурбирующей осколком стекла.

«Что я делаю? Я не могу положиться на него. Он даже не...»

– Надо двигать, – отрывисто произнес Нейл. – Возможно, они уже близко.

Томас отрицательно покачал головой:

– Никто не знает, что ты здесь... Я их провел. – Он кивнул на два лежащих на полу тела. – Я знал, что не могу довериться им... знал, что они убьют тебя, поэтому и провел.

– Так это ты меня нашел? – спросил Нейл.

– Только потому, что ты сам захотел этого.

– О чем это ты?

– Ты отметил это место на моем постере... Точно так же, как написал интернетовский адрес на моей лампе.

– На постере? Ты имеешь в виду спутниковый снимок Земли?

– Да. Ты отметил на нем Климакс крестиком.

– Это не я, – покачал головой Нейл.

– Ну конечно, – скептически произнес Томас.

На мгновение показалось, что они все те же, только повзрослевшие, а спорят и ссорятся, как в юности.

– Это ты поставил там крестик. Что, не помнишь? Еще давно, в общежитии. Как раз тогда мы сняли двух цыпочек – как их: Сандра и Джинни или Дженни...

– Дженни, – сказал Томас.

– Помнишь? Ты еще распространялся о том, что «мир такая милашка»...

Томас поглядел на него в упор.

– Помнишь? – снова спросил Нейл.

Верно. Все чушь, дерьмо. Каждый квадратный дюйм его жизни.

Даже его откровения.

Какое-то время Томас только и мог, что сидеть и целиться в Нейла. Когда Нейл исчез в другой комнате, он остался в кресле и моргал, наведя пистолет на желтый свет в дверном проеме. Нейл вернулся с какими-то рюкзаками, вновь исчез и вновь вернулся – на этот раз с алюминиевыми ящиками. Томас с изумлением наблюдал, как дуло следует за Нейлом, не чувствуя, какую угрозу оно представляет, хотя ему постоянно мерещились расползающиеся кровавые пятна.

Опергруппа, сказал Нейл, прибудет с минуты на минуту, независимо от того, предупредила их Джессика – как он упорно называл Сэм – или нет. Рано или поздно они через спутник отследят координаты ее автомобиля, просто чтобы посмотреть, что она задумала. Все дело было в «окнах». Нет, не в операционной системе. В окнах времени. Точно так же, как мужчины отдавали предпочтение молодым женщинам, поскольку воспроизводящие окна тех были длительнее, оперативные группы так и тянуло к нерешительным идиотам, поскольку реакция тех была замедленной. Чтобы все вычислить и организовать, требовалось время...

Томас явно принадлежал к числу нерешительных идиотов.

Балласт.

– Что принимаешь? – резко спросил Нейл.

– Лоразепам, – ответил Томас.

Лучший друг перерыл один из рюкзаков и швырнул ему желтоватый пузырек с таблетками. Пузырек ударился Томасу в грудь и скатился на колени.

– Нейролептик, – пояснил Нейл. – Экспериментальный. Представь, что это «пептобисмол» для мозга.

– М-мне нужно... М-мне нужно, чтобы прояснилось в голове.

Мушка пистолета продолжала следить за Нейлом.

– Точно. Тебе предстоит поехать в Нью-Йорк и вытащить Фрэнки из больницы. И как можно скорее привезти ко мне.

– Сегодня вечером? – спросил Томас, одолеваемый необычайной сонливостью. Тело его стало тяжелым, как тело утопленника.

«Характерно для критической точки стресса... Мне нужно... нужно...»

– Послушай меня, Паинька... Это люди умные... могут быстренько все просчитать. В данный момент наше единственное преимущество в том, что они дезориентированы. Но еще важнее подумать о Фрэнки. Ты же знаешь правило. Нервные клетки не восстанавливаются. Даже пока мы говорим, имплантант Маккензи все глубже и глубже внедряется в его мозг. Его надо извлечь – и чем скорее, тем лучше.