Текст книги "Нейропат"

Автор книги: Р. Скотт Бэккер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Томас лишь изумленно воззрился на своего друга. Откуда же у него взялся кураж – делать то, что он делал до сих пор?

– И я пошел дальше, – продолжал Нейл. – Намного дальше.

Наступила пауза.

– Для шаржа слишком узнаваемо, – сказал Томас. Его так и подмывало высказать все начистоту.

Нейл кивнул, как бы признавая некую неизбежность, постичь которую мог только он.

– Только отчасти. В конце концов, я все еще не перестал чувствовать. Просто это в корне отличное переживание, гораздо более чувственное, чем фрагментарная истина наших душ. В нем нет ни воли, ни цели, ни эгоизма, ни добра, ни зла...

У Томаса возникло непреодолимое желание покачать головой. Частью он понимал скрытые чудовищные значения того, что говорил Нейл, но больше это походило на забавную абстракцию, словно двое мальчишек играли в войну, используя палки вместо ружей. Большая часть его прониклась изумлением, даже глубоким уважением. Каково это было идти по жизни, не чувствуя себя, не испытывая угрызений совести, не в силах отличить свои намерения от принудительных импульсов – еще один несчастный случай в потерпевшем крах обезумевшем мире? Каково это было действовать не как жалкий, убогий человечишка, а как бездушная машина?

– Круто, Нейл. Слишком круто.

Усмешка Нейла была искренней и заразительной – один мозг общался с другим посредством заученной еще когда-то очень давно мимики. Глядя на своего старого друга, Томас подумал о прошедших годах, о тонких, ясных линиях его лица и ямочках, о тех усилиях, которые он прилагает, зачесывая редеющие волосы. И Томасу показалось: он всегда, еще с того самого первого дня, когда они встретились в общежитии, знал, что этот момент наступит. С той первой озорной и оценивающей улыбки Нейла.

И все-таки как же хорошо было его увидеть!

– Я первый в мире нейронавт, Паинька. А теперь у меня будет компания.

Склонившись над клавиатурой, Нейл внимательно уставился в экран монитора.

– Пока я не собираюсь выпускать тебя из этой цитадели счастья, – сказал он. – Кое-что придется делать по-старомодному. – Он приветливо взглянул на Томаса. – Особенно если ты хочешь им воткнуть.

Он снова стал стучать по клавиатуре...

Радостное и возбужденное настроение Томаса постепенно улетучилось. Затем в него медленно закрался страх; это было странно, как если бы какой-нибудь внутренний орган, лишенный кислорода, пробуждался к жизни. Что происходит? Что собирается делать Нейл? Недавние воспоминания вдруг стали невозможными, как отрывок из какой-то куда более невинной главы его жизни. Но они были реальными: мысли, чувства, все они были реальны, как то и полагалось. Слова...

«Фрэнки! Фрэнки? Нет – пожалуйста – дорогой...»

– Нейл! – крикнул Томас.

– Тс-с, – сказал его старый университетский приятель. – Абсолютно естественно, что мозг у тебя перевозбужден. Все дело в эволюционных недосмотрах и бог знает в каких стрессах, которые успели у тебя скопиться. Прямо сейчас он проходит через цепочки, откладывавшиеся в течение миллионов лет, производя устойчивые поведенческие реакции. Скорбь. Панику. Боже правый, он был не предназначен даже для того, чтобы познать самого себя, как же он может распознать собственный потенциал? На самом деле мы сталкиваемся с первобытной конфронтацией.

– Ты этого не сделал! – крикнул Томас – Скажи, что ты не убивал моего мальчика!

Нейл дружелюбно нахмурился.

– Опять ты за свое. Совершенный пример недостатков в действии. Мозг порождает родительские связи, «отеческую заботу», потому что эти связи получают подкрепление в повторе генетического материала. В конечном счете мы мало чем отличаемся от ксерокса, Паинька. Только вместо краски и бумаги пользуемся кровным родством и любовью.

– Где он? Скажи мне, где он! Нейл! Нейл!

Нейл пожал плечами, вяло улыбнулся.

– Таковы факты, Паинька. Если ты хочешь биться головой об стену, споря с ними, – прошу в гости.

Хотя Нейл закрепил его так, что он мог смотреть только вперед, ничего не видя по сторонам, внутренним взором Томас видел Фрэнки, распластавшегося на полу подвала: глаза мальчика потемнели, язык пересох, серое лицо обрамляла кровавая лужа.

– Господи, Нейл! О боже мой! Что ты натворил?!

Нейл отвернулся к плоскому экрану.

– Твой мозг сейчас находится в состоянии неистовства. Он пробует, насколько прочны зажимы, осознавая бесплодность физических поведенческих реакций. Теперь фронтальные участки коры мозга подвергают обработке гипотетические альтернативы, прилагая все усилия, чтобы их подавить и приспособиться к своим более примитивным родственникам. Теперь он начинает осознавать, что лингвистические поведенческие реакции...

Томас задохнулся от паники. «Думай! Думай!» – твердил он себе. Должен же быть какой-то способ. Надо было как-то добраться до Нейла!

– Нейл! – произнес Томас, стараясь, чтобы голос его звучал как можно ровнее. – Оглянись, дружище. Просто спроси себя, что ты творишь.

– Но я ведь уже говорил, Паинька. Я тоже, как и ты, совершаю прогулку верхом. Единственная разница в том, что я знаю, как везет меня моя лошадь.

– Нейл! Это моя семья! Моя семья! Мы говорим про Фрэнки, черт возьми!

Но безумец уже повернулся к ярко светящемуся экрану дисплея.

– И вот теперь, если я заглушу лингвистические цепочки, твоему мозгу обеспечена бесперебойная и четкая работа...

Пощелкивание клавиш...

Внезапно разговор перестал иметь значение. Крича, Томас снова и снова пытался освободиться от пут. Он хрипел, и брызги слюны вылетали сквозь его стиснутые зубы.

– Физическая борьба, – промолвил Нейл.

Это было все равно что пытаться взломать пол. Это было все равно что пытаться бороться со своим скелетом. Хватка была мертвая, словно весь мир превратился для него в неколебимую раму, а тело его впечатали в скалу.

Нейл с манерной медлительностью продолжал комментировать:

– А теперь, осознав тщетность своих усилий, он начинает формировать то, что вы, психологи, называете негативной генерализацией.

Томас взревел. Его поймали – поймали в ловушку. Безнадежно. Фрэнки! Фрэнки! Боже милостивый, что же делать?

Безысходное отчаяние овладело им, у него появилось чувство, что он проваливается в бездонную пропасть. Он сдался. Просто, всхлипывая, повис, как наброшенная на вешалку одежда.

Фрэнки мертв!

Его мальчик, улыбающийся, опрятный, которому, казалось бы, ничто не угрожало. Ужасный шотландский акцент. Привычка постоянно говорить «су-у-упер». Шерсть Бара, которая к нему так и липла. Широко открытые и словно все время удивленные глаза. А как он пукал, чтобы насолить Рипли. Слова: «Я люблю тебя, папочка!» – произнесенные среди миллиона других слов, связанные с тысячами самых разнообразных событий. «Я люблю тебя, папочка», неуклюже нацарапанное карандашом, повторяемое, когда сын прибегал к нему зареванный, с содранными коленками. Теперь оставалось ясно только одно.

Он ушел.

– А теперь вот, пожалуйста, – сказал Нейл.

Томас увидел на экране графическое изображение – это было поперечное сечение его собственного мозга.

– Неврологический отпечаток пальца ученой беспомощности, – добавил Нейл.

Сквозь рев, сквозь застилавшую ему глаза пелену Томас увидел, как чудовище с улыбкой поворачивается к нему.

– Красиво, – произнес Нейл голосом лучшего друга. – Прямо картинка из учебника.

«Мой малыш».

Какое-то время Томас просто дышал, обессиленный в своей абсолютной неподвижности. Все вокруг представлялось искаженным, словно Томас смотрел на это сквозь линзу. Нейл просматривал какие-то написанные от руки заметки, почесывая уголок глаза кончиком ручки. Светящийся мозг на экране компьютера медленно вращался, окруженный полосами текста. Флюоресцентный свет под потолком отбрасывал нимбы в темные щели между балками.

Постепенно Томас стал испытывать первые признаки клаустрофобии. Это было не просто от сковавшего его тело паралича, не просто оттого, что он задыхался от надежды пошевелиться. Нейл пригвоздил его, оставив своему другу только близорукую перспективу, и непонятно почему это делало окружавшее его кольцо пустоты осязаемым. Обычно ему нужно было всего только повернуть голову – периферийное попадало в фокус, и мир становился узнаваем. Теперь пробел в пространстве тяжестью опустился ему на плечи, темнота сковывала шею рабским ярмом, и это заставляло его задыхаться от двусмысленности и неопределенности своего положения.

Какие ужасы еще плел вокруг него Нейл?

Томас понял, что все это происходит на самом деле, по-настоящему, а не как в кино.

Отцы терпели крах.

Монстры побеждали.

Ему было даже неинтересно следить за тем, как компьютерная графика окрашивает изображение его черепа в разные цвета – от кремового до багрового.

Когда он заговорил, показалось, что очнулся человек, пребывающий в коме.

– Что это? – скрипучим голосом спросил он. – Сотрясший его кашель заставил винты еще глубже врезаться в его череп. – Ты что, привязал меня к какому-то транскраниальному магнитному стимулятору?

Устройства типа ТМС, как их называли, обычно использовались в девяностые годы: магнитные поля позволяли изменить активность нервных клеток на избранных участках мозга. Они были самым заурядным явлением в большинстве нейрохирургических исследовательских центров.

– Нет, нет, – ответил Нейл, не отрываясь от экранов. Пальцы его без устали перебирали клавиши. – ТМС проникает недостаточно глубоко.

– Тогда что это?

Нейл оставил компьютеры и, не глядя на Томаса, подошел к нему сбоку и стал подлаживать что-то, что тот не мог уловить даже боковым зрением. Томас напрягся и почувствовал, что глаза у него выкатываются из орбит, как у лошади.

– Это специальное устройство, изобретенное АНБ, – произнес Нейл, как дантист, который продолжает болтать, чтобы отвлечь пациента, – называется «Марионетка». Мы смонтировали его из стереотаксических нейрорадиохирургических устройств – ну, знаешь, из тех, которые мы используем для выжигания опухолей? Мы нашли способ разбавлять кровь так, чтобы производить точечную регуляцию обмена в различных участках мозга... – Томас услышал по-звякивание какого-то инструмента. – Между собой мы называем его «Мэри».

– На саморекламу не очень-то похоже, – сказал Томас, скорее из переполнявшей его ненависти, чем желая сострить.

Смех Нейла пощекотал его где-то под левым ухом.

– О, скоро она заработает, тогда увидишь, – ответил Нейл, выпрямляясь и снова исчезая из поля бокового зрения Томаса.

Внутричерепному.

Томас принялся вращать глазами, стараясь уследить за ним, но шоры тьмы были абсолютны. Следующие слова Нейла: «Положись на меня» – прозвучали словно бы ниоткуда.

Томасу показалось, что он услышал, как Нейл роется в ящике с инструментами. Внезапно он появился снова и мельком взглянул на Томаса, направляясь к компьютерному терминалу.

– У меня действительно есть несколько хранителей экрана, – сказал Нейл, усаживаясь. – Хочешь посмотреть?

– Хранителей экрана?

С усмешкой глядя на плоский дисплей, Нейл нажал одну из клавиш. Свет отразился в ровной дуге его зубов.

– Мы их так называем. Это программы, воздействующие на нервные цепочки, ответственные за сознание...

Не вставая с места, он повернулся к Томасу. Кресло под ним скрипнуло.

– Разве это не верх искусства? Самое впечатляющее творение.

– Творение? – безучастно переспросил Томас.

«Вспомни... он убил твоего сына...»

– Экзистенция, – произнес Нейл. – Экзистенция в чистом виде.

Он снова повернулся к своей клавиатуре и экрану.

– Помнишь, как мы часто спорили о SETI [56]56
  Программа поиска внеземного разума.


[Закрыть] еще тогда, в Принстоне, а именно почему за десятилетия изучения небесного пространства мы так и не обнаружили ни единой версии «Я люблю Люси». После этого становится совершенно ясно, почему...

– Я не пони... м-м-м!..

Его пах словно взорвался от наслаждения, которое издевательскими волнами накатывалось на него. Он задохнулся, уставился на Нейла, челюсть его отвисла, слюна текла по подбородку. Оргазмы последовательно, через равные промежутки времени сотрясали его, анус сжался, как кулак перед дракой, они пронизывали его позвоночник, заставляли содрогаться от блаженства. Как будто какой-то божественный ток пронизывал его член...

– Это мое любимое, – со смехом сказал Нейл. – Стоит разгрузить тебя прямо сейчас – и симфония наслаждения превратится в дремотную, посткоитальную дымку...

Внезапно поток наслаждения иссяк. Тишину нарушало только какое-то потрескивание. Томас тяжело дышал. Даже несмотря на то что его череп был намертво привинчен к «Марионетке», он чувствовал себя вне собственного тела, словно стал флагом, слабо колышущимся в порывах влажного ветерка. Он старался собраться, ухватиться за что-нибудь. Но все равно ощущал себя чем-то нереальным, невещественным.

– Конечно, – продолжал объяснять Нейл, – ощущение выхода из тела, внетелесный опыт сопровождается медленным уменьшением поля зрения...

Окружающее начало разваливаться на части... и вдруг взорвалось перед ним, превратившись в какие-то резиновые клочки, которые втягивал в себя огромный пылесос, находящийся вне поля его зрения. Перед ним проплывала череда отсутствий; в какой-то момент от всего Нейла остался только подбородок и волосы. И это выглядело так реально, так реально...

– Прошу прощения за описательный монолог, – сказал Нейл после того, как куда-то исчезло сначала его туловище, затем ноги, – но следующая последовательность требует разговора...

– ...потому что, – сказал Томас, – она способна изгадить нервные цепочки, позволяющие человеку устанавливать происхождение голосов.

Чего добивался Нейл? Долбаной укладки текста?

– Я как раз сейчас об этом подумал... – добавил Томас. – Ты, наверное, удивляешься, почему я говорю то, что ты собирался сказать... Большинство людей выводит из себя, когда им кажется, что говорят они, они решают, что сказать, хотя на самом деле кто-то уже произнес эти слова.

Губы Нейла перестали шевелиться, и Томас предположил, что тот отказался от своего глупого издевательства, – к чему беспокоиться попусту, если он и так уже подверг его стольким унижениям, что и не снилось? Но когда Томас добавил: «Тебе стоит хорошенько подготовиться перед следующей последовательностью... Она очень берет некоторых за живое...» – Нейл в точности повторил его слова.

Затем все впало в состояние свободного падения... сумасшедшее головокружение бытия... комната крутилась у Томаса перед глазами, смещаясь то вправо, то влево, опрокидывалась, вздымалась, оставаясь при этом неподвижной.

– Я называю это Дантовой встряской, – сказал Нейл, снова переводя глаза с Томаса на экран.

Что-то подобно пиле впилось в его грудь, в то время как что-то другое опалило его член подобно молнии. Любовь и ярость попеременно захлестывали его, иногда сменяясь нежной меланхолией, какую испытываешь к любимому, проснувшись рано утром прежде него. Томас рыдал и выл от любви и гнева. Никогда еще он так не любил. Никогда так не ненавидел. Никогда еще он так страстно не желал, словно бездонная, затягивающая пропасть разверзлась в нем, внезапно исполнив его чем-то божественным, рыдающим единством, сквозь которое он чувствовал уколы тревоги, которые росли и расплывались, как пятна крови, чернели и загустевали дробью ужаса, вонзавшего когти во все его капилляры, срывая кожу с мышц, пока мир перед ним ходил ходуном, как неизмеримая дверь, которую вот-вот сорвет с петель, и правое и левое мешалось в его голове.

– Эта последовательность, – донесся до него голос Нейла, – привносит хаос в конструкцию сверхличного пространства. Забавное дерьмецо.

Пространство, лучась, сминалось в бесформенный комок. Провалы пустоты чередовались с чем-то вещественным, прочным. Движение обращалось в запинающиеся мгновения, словно его сердце было стробоскопом бытия. Он узнавал все вокруг – сидящего за столом мужчину в кресле, – но не видел ничего этого, все было нематериальным, как кванты времени.

И он был яростью рептилии и нежностью млекопитающего... Ожидание-томление-надежда-молитва.

Воспоминания, пульсирующие, как опухшие гланды, все исчезало, пропадало, стиралось... Каким-то образом он даже позабыл, как дышать.

И все прекратилось.

Ни чувств. Ни ощущений. Дрожащая, колеблющаяся темнота, беспросветность... Смерть.

Яйца у него лопались, и он подвывал от страха-желания-любви-желания-ненависти-желания-ужаса-радости-ревности-гнева. Он оскалился. Миллион женщин, миллион насилий. Иди ко мне, кошечка моя, и я разорву тебя на части, иди ко мне, и я трахну тебя, а потом убью, убью, убью! Агрессия. Агрессия.

В голове все кружилось. Послышалось хихиканье Нейла. Поскрипывание кресла.

– Не верю в хеппи-энды, – сказал Нейл.

Томас закричал, неспособный думать, неспособный разобраться...

– Ну что, хорошо покатался на Мэри?

Чувство обиды, страха и... возмущения.

– Член собачий, – тяжело выдохнул Томас. – Чертов выродок. – Он моргнул, стряхивая слезы с ресниц, мельком подумал о том, почему голос совсем не передает то, что произносят его губы. – Так или иначе, – сказал он, напрягая последние силы, – так или иначе, я убью тебя, чертов выродок.

И снова... Нейл стал послушно повторять за ним то, что он говорил.

Он был опустошен, и во всем теле разлилась тяжесть, как будто он тонул и его только что вытащили из воды.

– Такие концовки мы называем «кляксами», – сказал Нейл. – Небольшие воспоминания о том, что Мэри делает это просто потому, что так в любом случае поступает мозг, минус все социальные запреты. Поскольку чувство принужденности – такой же плод твоего мозга, как и все прочее, ты чувствуешь «принуждение» только в том случае, когда Мэри этого захочет. Маккензи разработал алгоритмы этих маленьких «искажений воли»... я показал бы тебе, не будь ты связан. От них весь покрываешься мурашками. Ты думаешь, что хочешь двинуть правой рукой, в то время как левая начинает размахивать в воздухе. В общем, всякие и тому подобные мелкие заморочки... У одного из его хранителей экрана есть даже короткая последовательность «всемогущества». Не важно, на что ты смотришь, ты убежден, что хочешь, чтобы это случилось. Даже если это грозовые тучи, которые вдруг встают над горизонтом. Вот это впечатляюще, поверь мне.

Нейл рассмеялся, оценивающе взглянул на огромный аппарат, удерживавший Томаса в своих лапах.

– Теперь тебе, надеюсь, понятно, почему мы называем ее Матерью Богородицей.

Томас попытался ответить, но не смог.

– Впрочем, некоторые вещи неосязаемы, как ты предсказал в своей книге. Все переживания всегда связаны, едины, и они всегда «здесь и сейчас», как ты и мог ожидать, учитывая, что они – побочные продукты нехватки мозговой деятельности.

Томас снова попытался заговорить, но только закашлялся.

– Беспокоиться не о чем, – улыбаясь, сказал Нейл. – Просто небольшая нейротрансмиттерная промывка. Ну, может, будешь чувствовать себя немного не в себе – пару дней, не более.

– От... —срывающимся голосом произнес Томас – От... от... – Он набрал побольше воздуха и, передернувшись, наконец выговорил: – Отвратительно...

– Да-а-а, – протянул Нейл. – Таково будущее.

Собственное гудящее тело казалось Томасу бескостным и навсегда прикованным к аппарату. Нейл напевал какую-то бессвязную мелодию, переезжая в кресле от компьютера к компьютеру.

«Ну, давай же, Паинька. Возьми ситуацию в свои руки... Постарайся думать яснее... Думай трезво и ясно».

Фрэнки мертв. Какой бы болью ни отзывалась в груди эта мысль, Томас понимал, что должен на время забыть о ней, сконцентрироваться на том, что происходит сейчас. Нейл был сумасшедшим. Разумным, только наоборот. Это означало, что все приоритеты на данный момент у него в руках, что его мысль обладает своей собственной, нечеловеческой логикой. Томас понимал, что если он выживет, то ему придется разобраться с этой логикой до конца. В конце концов, все предсказуемо. Даже помешанные подчиняются своим правилам.

– Ты... – начал он, но приступ кашля заставил его прерваться.

Он чувствовал винты Мэри, впивающиеся ему в череп. Томас прокашлялся, смахнул ресницами слезы.

Фрэнки... Маленький король, провозглашающий свою любовь, в устах которого все звучит здравицей.

«Я сильный, папочка... су-у-уперсильный. Если я увижу грузовик, который собирается тебя сбить, я спасу тебя, папочка. Врежу хорошенько этому грузовику – и ХЛОП!»

Томас свирепо посмотрел на сидящего к нему спиной Нейла.

– Так что ты этим хочешь доказать, а, Нейл? Что твой мозг – победитель?

Нейл развернулся в своем кресле.

– Ты все еще считаешь, что мир можно разделить на победителей и побежденных?

– Игра без победителей и побежденных – это театр, – без всякой уверенности произнес Томас – И ты это знаешь.

– Игра? – фыркнул Нейл. – А кто будет вести счет, дружище?

Томас наклонился, несмотря на удерживающие его винты.

– Мы, Нейл... Я!

На лице его лучшего друга появилось нечто вроде сожаления:

– Поверь мне. Судьи нет.

На мгновение Томас испытал болезненное чувство остановки сердца. От мертвеца его отличало только то, что он еще дышит.

«Он убил моего сына... Своего сына...»

– Ты, – продолжал Нейл с неумолимой искренностью. – Тебя не существует, ты – иллюзия... Подумай об этом, Паинька. Тебе хочется верить, что я делаю что-то для тебя, тогда как на самом деле – с тобой. Единственная причина, по которой я могу играть твоими мыслями и переживаниями, как марионеткой, в том и состоит, что ты – действительно марионетка. Просто я ускользнул от мира, да так, что он этого и не заметил...

Нейл отвернулся, чтобы ввести в компьютер какие-то новые загадочные команды.

– Тебе хотелось бы думать, – продолжал говорить он, – что я какой-то захватчик, что обычно ты сидишь за пультом управления. Но кому, как не тебе, знать. Пульт управления не работает и никогда не работал. Поскольку это лежит вне твоей таламокортикальной системы, то просто не существует для твоего сознания, вот почему твоя таламокорти-кальная система считает себя неподвижным движителем, дрейфующей причиной всех твоих действий.

От этих слов у Томаса будто надорвалось сердце. Это была гипотеза «слепого мозга», его собственный тезис из «Потемок мозга», причем не просто перефразированный, но воплощенный в жизнь. Нейл преобразил ее в демонстрацию собственных дерзких притязаний. Все это – от смысла до сущности, морали, иллюзорных артефактов мозга – ни к черту не годилось из-за неспособности мозга созерцать себя как такового. Даже эти мысли... Даже вот этот самый момент!

Он был всего лишь фрагментом чего-то безмерно-огромного, ужасного и сложного, чего-то мертвого. Фрагментом, которому не дано увидеть себя как часть целого. Обломком, стилизованным под маленькое божество...

«Нет-нет-нет-нет...»

Невозможно, чтобы Нейл был прав. Нет. Нет. Только не в этом!

– Так чего ты хочешь этим добиться? Нейл! Нейл! Это же я-а-а-а. Черт побери, это же Томми! Зачем ты вытворяешь такое со мной? Что я такого сделал? Что я сде-е-елал?

Тиски сдавили ему глотку. Какие-то животные звуки, похожие на одышливое ворчание, продолжали вырываться из его груди.

– Тс-с, – сказал Нейл. – Полегче там, Паинька. Ну-ка, давай. Посмотри на меня теперь. Не кричи. Просто посмотри.

Томас поднял на него затуманенный взор.

– Это не наказание. Это не выражение патологической ненависти или подавленного сексуального желания. Это любовь, Томас. Подлинная любовь – любовь, знающая, что она – иллюзия. Я могу подключиться к низким частотам, если ты хочешь видеть. Мой мозг любит тебя, вот почему он пустился во все тяжкие. Я думаю, он считает твой мозг своим братом – единственным братом. Думаю, он пытается освободить твой мозг.

– Но Фрэнки-и-и-и, – еле слышно, но прочувствованно пробормотал Томас.

«Фрэнки...»

– Послушай, – сказал Нейл. – Пора тебе понять, почему я послал тебя за Фрэнки.

На какой-то миг сердце Томаса перестало биться от ненависти.

Нейл исчез, по крайней мере, Томас больше не видел его.

– Мне нужно было время, – произнес голос из тьмы. – Ты застал меня, прежде чем я успел все подготовить.

Послышался щелчок, в аппарате что-то содрогнулось. Раздался высокий, пронзительный звук, и комната закружилась вокруг своей оси. Нейл развернул Томаса на тридцать градусов вправо... и тот смог ее увидеть. Она была без сознания и привязана почти вертикально, как и он сам.

Нора.

Томаса стала бить неудержимая дрожь.

– Нет, – сказал Томас, но услышал только невнятное бульканье.

Нора была в своем лучшем наряде: красной шелковой блузке и белых шортах, что считалось последним писком моды среди студенток. Подобно ему самому, она была плотно привязана к чему-то напоминающему вращающийся стол из нержавеющей стали, какие бывают в морге. Устройство, похожее на ребристый фен, нависало над ее головой, затеняя макушку. Закрепленный винтами каркас, расположенный ниже, не позволял Норе повернуть голову. Маленькие огни ярко светились, как глаза горгульи.

Еще одна марионетка.

– Она в полном порядке, – сказал Нейл, проверяя лучом света, направленным из ручки, как расширяются зрачки Норы.

– Т-ты сказал, – удалось воскликнуть Томасу. – Н-но ты сказал, ч-что это не наказание!

Нейл нахмурился.

– Я уже говорил тебе и повторяю. Наш мозг социален. Он подстраивается под мозг окружающих нас людей. Думаешь, почему развод или тяжелая утрата так дезориентируют нас, не говоря уже – причиняют боль? Буквально выражаясь, мозг нескольких людей начинает проводить обработку данных параллельно. Что, по-твоему, произошло с нами в Принстоне? Почему, по-твоему, у меня ушло столько времени, чтобы увидеть свой путь через мир иллюзий? Это был ты, Паинька. Моя любовь к тебе. Несмотря на всю мою работу, несмотря на семинары Скита и твою книгу, несмотря ни на что, мой мозг просто больше не мог согласиться с тем, что моя любовь к тебе бессмысленна, – по крайней мере, больше это было мне невмоготу. Недочеты эволюции, управлявшие верностью и солидарностью, единые связи, позволившие нашим первобытным предкам выжить, были слишком сильны.

– Какое, черт возьми, это имеет ко всему отношение?

– Ну, для начала я стал спать с ней. Я понимал, что, как бы ни велики были эволюционные недочеты, те, что управляют сексом, еще сильнее. Мой мозг нуждался только в предлоге. Я соблазнил ее, понимая, что впоследствии недочеты, управляющие процессами рационализации, возьмут верх. Выражаясь буквально, я разыгрывал комедии между различными модулями моего мозга. Его жестко запрограммированные тенденции к неверности и рационалистическому самооправданию против не менее жестко запрограммированных тенденций к верности... Да, боюсь, это была настоящая борьба.

Мысли бешено проносились у Томаса в голове. «Что-то. Что-то. Я должен что-то придумать...»

Нейл улыбнулся так, как улыбался всегда, когда ловил себя на неточности.

– Конечно, все это делал «не-я». Я просто потакал тому, что происходило само собой. По сути дела, мой мозг превзошел себя.

– И мой мозг тоже на это способен, Нейл. Нейл! Тебе больше не нужны все эти изощренные фокусы. Почему бы тебе не отпустить ее, закрыть театр, и пусть каждый из нас вернется к своей работе.

– Красиво, – хмыкнул Нейл. – Да тебя нужно просто развязать, Паинька. Остальные – Повски, Халаш, Форрест и Гайдж – заставляли тебя снова проверять все пункты спора, самым непосредственным и чувственным образом снова знакомить тебя с силой твоей собственной логики, твоих обоснований. А в мою задачу входило дать тебе настояться, как чашке чертова чая.

– Нет, – пробормотал Томас, думая о галерее непристойностей, свидетелем которой он был, обо всех доводах, приводимых в собственную пользу в споре на протяжении этих лет. Нейл знал, что он занимается этим, что он, подобно большинству других, склонен обольщаться звуками собственного голоса... – Никогда!

Нейл сморщил нос, словно принюхиваясь к дурной шутке.

– Да брось ты, Паинька. Как мы уже говорили, я отслеживал процессы, происходившие в коре твоего мозга. МРВ не врет...

Если бы Томас мог свесить голову на грудь, он бы это сделал. Ему было отказано даже в позе побежденного. Нейл усмехнулся с сожалением.

– Твоему мозгу необходимо подвергнуть обработке теперешнюю потерю соподчиненной ему нервной системы, признать бессмысленность этой потери. Только тогда он будет в состоянии прозреть сквозь рассудочный шарж, который только сбивает его с толку. – Он скосил глаза, словно охваченный печалью. – Просто ты слишком привязан к своей воображаемой семье...

– Что сказать? Любовь умирает мучительно.

От этой мысли его чуть не вырвало.

«Превосходно...»

– Было довольно легко заманить сюда Нору, – продолжал безумец. – Пару недель назад я подбросил ей записку с просьбой приехать. Как видишь, она питала некие надежды обольстить меня – ради Фрэнки, я полагаю. Она все время была частью плана...

Последние слова он произнес с озабоченным видом: что-то на экране слева привлекло его внимание.

«Нет-нет-пожалуйста-господи-черт-тебя-побери-нет!»

– Каждое воскрешение требует крещения, Паинька.

Потом случилось нечто странное, что-то такое, что он, как преподаватель психологии, должен был бы узнать, но не мог. Странная радость жизни переполнила все вокруг, самые несбыточные мечты сгладили острые углы. Внезапно Томасу показалось, что перед ним – какой-то резиновый мир, место, полное то растяжимых, то съеживающихся симулякров [57]57
  Симулякр – образ отсутствующей действительности, гиперреалистический объект, за которым не стоит какая-либо реальность.


[Закрыть].

Это была не та женщина, которая плакала от радости на их свадьбе. Это не был его старый друг, с которым они делили одну комнату в общежитии. Ничего этого попросту не было... И не могло быть. Между этим местом и тем, где он жил, не пролегали никакие дороги.

Нейл вернулся к своему компьютерному терминалу.

– В некотором роде страдаем диссоциативной фугой? – бросил он через плечо. – Радуйтесь еще, что вам повезло, что я не повернул ваши лежанки в другом направлении.

О чем он говорил?

– Томми, – сказала Нора.

– Ох, Томми, я п-правда не знаю, что сказать...

Слезы брызнули из ее красивых карих глаз.

– Тс-с-с, – выдохнул Томас.

– Нет... Нет. Ты должен еще кое-что узнать. Кое-что, что я должна была сказать тебе. – Рыдания заглушали ее слова. – Я люблю тебя, Томми. Я так тебя люблю! Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?

Томас плотно закрыл веки, ему не хотелось пускать Нору в свой кошмар.

– Он контролирует тебя.

– Кто? О ком ты? Это я, Томми. Я...

Томас почувствовал, как исказилось его лицо. Краешком глаза он увидел новые огоньки, мерцающие на схеме его мозга на компьютере Нейла.

– Но ты же сказала, что не любишь меня. И никогда не любила.

– Да... это так. Я не могла. Но теперь что-то изменилось. Теперь я вижу тебя таким, какой ты есть на самом деле. Любящим. Ярким. Чутким. Я просто... просто... Я так люблю тебя, Томми. Томми, ты мне веришь? Ты должен мне поверить. Правда?

– Поверит, ты же знаешь. – Это был уже голос Нейла.

– Нейл, – позвала Нора. – Это ты?

– Он стоит вон там, Нора.