Текст книги "Обладать и ненавидеть (ЛП)"

Автор книги: Р. С. Грей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

Слезы наворачиваются в уголках моих глаз. Надежда хватает меня за руку и сжимает. Кто-то делает снимок, и я осознаю, что за мной все еще наблюдают. На самом деле, весь вечер за мной будут следить.

– Двери официально откроются через десять минут, – говорит нам Аньес. – Прогуляйся по комнате, как только начнут прибывать люди. Не прячься в углу.

Я смотрю на Надежду, и она улыбается.

– Не волнуйся, я буду рядом с тобой.

Верная своему слову, она не покидает меня, как только двери открываются для публики. Я выжидающе смотрю на вход, но там нет толпы людей, пытающихся попасть внутрь. Большинство репортеров ушли теперь, когда они получили то, что им было нужно. Пара забредает внутрь, с любопытством оглядывается, как будто они не уверены, что именно происходит, а затем быстро уходит. Надежда ободряюще смотрит на меня.

Постепенно люди начинают прибывать, а затем в течение получаса полдюжины посетителей превращаются в дюжину, и так далее, пока не набирается столько народу, что я не остаюсь одна надолго.

Языковой барьер не так уж и велик. Надежда говорит по-французски, поэтому помогает переводить. Большинство посетителей говорят на отрывочном английском, что облегчает разговор о моем творчестве.

В первый раз, когда я вижу четкую черную надпись – продано, размещенную рядом с одним из моих полотен, я чувствую, как мое тело вибрирует. Это настоящий выброс адреналина. Этот холст был выставлен на продажу за 1400 долларов. После того, как галерея и Надежда получат свою долю, у меня все равно останется приличная сумма денег. Хотела бы я сказать, что это не имеет значения, что я создаю искусство для своей души и ничего больше, но правда в том, что если я хочу, чтобы искусство было моей работой, а не просто хобби, мне нужно зарабатывать деньги.

Я думаю, что Надежда была права насчет цен и размеров моей работы. Как только первое произведение продается, возникает эффект домино, как будто теперь, когда мое искусство признано – достойным, люди, не колеблясь, скупают его. В дальнейшем рядом с почти всеми холстами размещены таблички – продано. Покупатели просят меня попозировать для фотографий перед моими работами. Я улыбаюсь, хотя чувствую легкое оцепенение. Я сомневаюсь, что смогу по-настоящему понять все это, пока позже не вернусь в свой гостиничный номер одна.

– Не могли бы вы, пожалуйста, подписать мою программу? – спрашивает женщина с американским акцентом, протягивая маленький белый буклет, в котором подробно описан каждый предмет коллекции.

Я киваю.

– Конечно. Да.

Я похлопываю себя по платью, как будто ищу призрачные карманы, затем морщусь.

– У меня нет ручки.

– О, подождите, я посмотрю, – говорит она, начиная копаться в своей сумочке.

Я поворачиваюсь к Надежде, чтобы спросить, есть ли она у нее, и когда я это делаю, мой взгляд падает на вход в галерею, точнее, на мужчину, стоящего там.

Трудно понять, что я вижу в те первые несколько секунд, когда в поле зрения появляется Уолт, окруженный дверным проемом, освещенный мягким светом улицы. Сена течет позади него, и он стоит абсолютно неподвижно, рассматривая меня.

В левой руке он сжимает букет цветов, завернутый в коричневую бумагу. Выражение его лица непроницаемо. Его темные брови сведены вместе, рот слегка изогнут в хмурой гримасе. На секунду мне кажется, что он может быть расстроен. Потом я понимаю, когда он сжимает цветы в кулаке… он нервничает.

Он выглядит так же, как в тот первый день у здания суда. На нем темно-синий костюм без галстука. Его часы выглядывают из-за манжеты пиджака. Его волосы идеально уложены, ни одна прядь не выбивается из прически. Он поднимает правую руку и машет, и это самое искреннее выражение надежды, которое я когда-либо видела.

То, что он сделал, поражает меня сразу.

Он прилетел в Париж, пришел на мою выставку, остался со мной, несмотря на все, через что мы прошли. Слезы наворачиваются в уголках моих глаз в тот самый момент, когда женщина похлопывает меня по руке.

– Нашла! – говорит она, размахивая ручкой передо мной, как только я поворачиваюсь к ней лицом.

Она замечает выражение моего лица и хмурится, вероятно, неправильно истолковав мое настроение.

Я быстро подписываю ее программу, позирую для фотографии, а затем пытаюсь выйти из взаимодействия, но затем она задает вопрос о моем искусстве. Я даже не улавливаю этого. Мои уши наполнены звуком моего сердца, бьющегося тяжело и быстро.

Надежда замечает Уолта, улыбается, а затем начинает действовать.

– Я бы с удовольствием показала вам несколько ее работ, – говорит она женщине. – Я Надежда, представитель Элизабет в Штейн. Вы уже сказали мне свое имя?

Она уводит женщину с плавной грацией, и я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, как Уолт пересекает комнату, чтобы добраться до меня. Я тоже направляюсь к нему, встречая его на полпути. Он подавляет все мои чувства сразу. Я улавливаю его характерный запах, и моя грудь сжимается от желания. Мы не прикасаемся друг к другу. Мы стоим на расстоянии фута друг от друга, пока я пристально смотрю на его грудь, особенно на пуговицу его накрахмаленной белой рубашки, и жду, когда он заговорит.

Проходит секунда, и я поднимаю на него взгляд.

Его карие глаза смотрят на меня с такой беззастенчивой тоской, что у меня горят щеки.

– Поздравляю, – говорит он, протягивая мне цветы.

Я принимаю их, бережно баюкая в своих руках. Они прекрасны, брызги ярких цветов, но они затмевают его запах, поэтому я позволяю им упасть рядом со мной, подальше от моего пути.

– Ты приехал в Париж, – говорю я ошеломленно, когда снова смотрю на него.

Он кивает.

– Я прибыл несколько часов назад.

– О. Держу пари, ты устал.

Он не отрывает от меня взгляда и качает головой.

– Нет.

– Ты приехал в Париж, – повторяю я.

Уголок его рта приподнимается в неуверенной улыбке.

– Для твоей выставки.

Я киваю, внезапно настолько ошеломленная, что не могу подобрать слов. Я снова смотрю на цветы, и слеза скатывается по моей щеке. Он протягивает руку, чтобы обхватить мое лицо, чтобы вытереть ее. Он выглядит совершенно раздавленным, когда наши глаза снова встречаются.

– Пожалуйста, не плачь.

– Я ничего не могу с этим поделать, – шепчу я.

Я никогда не видела, чтобы кто-то делал для меня что-то настолько самоотверженное. Чтобы кто-то бросил все и прилетел сюда… удивил меня вот так…

Я делаю шаг вперед в порыве храбрости и обхватываю его руками за талию, сжимая его, когда моя голова падает ему на грудь. Я погружаюсь в его запах, и это так же успокаивает, как падение в постель после тяжелого дня.

– Поздравляю с твоей коллекцией, – говорит он, целуя меня в волосы. – Я так горжусь тобой. Посмотри вокруг. Там не осталось ни одной картины для продажи.

Я улыбаюсь и отступаю назад, махая рукой в зал.

– Пойдем, пойдем. Посмотри на все.

Я вкладываю свою руку в его, и он крепко сжимает ее, пока я провожу его через выставку от начала до конца, подтверждая то, что он мне только что сказал. Рядом с каждой моей работой есть табличка – продано. Он рассматривает мое искусство с вдумчивым вниманием, как будто стоит перед такими впечатляющими работами, как «Мона Лиза». Он говорит мне, какая картина его любимая, та, в которой использованы тяжелые синие и серые пигменты, нанесенные толстым слоем и текстурированные на холсте.

– Я бы купил ее, если бы кто-то не опередил меня.

Я прячу улыбку и веду его за собой. Как только мы доходим до конца, я не могу подавить чувство гордости, наполняющее меня сверху донизу. Идти рядом с ним, показывать ему свою работу таким образом – это осуществленная мечта. Каждый художник хочет быть там, где стою я, и я стараюсь позволить себе по-настоящему проникнуться этим, чтобы этот момент навсегда запечатлелся в моей памяти.

– Ты сенсация, – говорит он, когда мы дошли до конца.

Я даже не опровергаю это. Я не хочу преуменьшать это достижение.

– Тебе нужно возвращаться к Надежде? Вернуться к фотографиям и все такое?

Произнося ее имя, он как будто только что вызвал ее из воздуха. Она подлетает к нам, сияя Уолту.

– Я так рада, что ты смог прийти, – говорит она, и на ее лице нет и намека на удивление.

Я смотрю на Уолта, и он подтверждает мои подозрения, когда наклоняет голову в ее сторону и говорит:

– Надежда помогла мне устроить сюрприз. Я связался с ней, как только узнал, что у тебя будет выставка.

Я смотрю на нее, и она гордо улыбается.

– Ты ничего мне не сказала!

– Да, ну, я хорошо умею хранить секреты. Теперь, ты, конечно, можешь остаться, но все твои работы проданы, и мероприятие сворачивается. Мне кажется, будет лучше, если ты не будешь задерживаться слишком долго. Оставь людей желать большего, – говорит она, подмигивая.

Я киваю, и она тянется, чтобы сжать мою руку.

– Поздравляю. Я знала, что у тебя все получится, но это лучше, чем мы ожидали. Ты должна по-настоящему гордиться.

Я горжусь этим. Я едва чувствую, что этот вечер реален, когда Уолт идет со мной, чтобы забрать мою сумочку. Мы покидаем галерею и выходим в парижскую ночь. Сена блестит отраженным светом от соседних зданий. Неподалеку возвышается Эйфелева башня, сияющая золотом, ее прожектор кружится над горизонтом. Машина проносится мимо по улице, когда мы выходим на тротуар, за ней следует звон велосипедного звонка мужчины, когда он огибает группу девушек, смеющихся, когда они идут плотной группой. Я бросаю взгляд на Уолта и обнаруживаю, что он сосредоточен на мне, а не на Париже.

– Может, нам вернуться в мой отель? – спрашивает он с искушающим взглядом.

Я сглатываю, а затем поворачиваю подбородок в сторону реки.

– Хорошо, но давай пройдемся. Еще рано, а я никогда не гуляла по ночному Парижу.

Он кивает и протягивает мне руку. Я позволяю ему отвести меня через улицу на тротуар, идущий вдоль берега реки. Сначала мы не разговариваем, но ночь далека от тишины. Вдалеке раздается звук машины скорой помощи – явное напоминание о том, что мы не в Штатах. Когда мы проходим мимо групп, раздаются взрывы болтовни и отрывочные фразы по-французски. По реке курсируют лодки, перевозящие пассажиров для ночных круизов.

Я впитываю все это, ценю каждую мелочь, все время сосредоточив свое внимание на Уолте. Его большая рука тверда и спокойна, она легко сжимает мою. Я думаю, он идет медленнее, чем обычно, пытаясь убедиться, что я не чувствую спешки.

В конце концов я спрашиваю его о его перелете и о конференции в Калифорнии. Он спрашивает меня о моей неделе в Париже и о том, каково было готовиться к моей выставке. Разговор настолько далек от того, что я хотела бы обсудить, что даже не кажется вполне уместным. Кого волнуют перелеты и недели, которые мы провели вдали друг от друга?

Мои нервы напрягаются внутри меня, пока мы идем. Кажется, с каждым шагом я все больше раскачиваюсь. Уолт говорит мне, что его отель не так уж далеко впереди.

– Ты дойдешь или возьмем машину? – спрашивает он, а я киваю.

Это странное чувство: я могла бы идти вечно, и в то же время у меня есть нелепое желание пробежать последние несколько ярдов. Это воюющий конфликт внутри меня, беспокойство, смешанное с надеждой.

Я не удивлена, обнаружив, что его отель намного лучше даже того, где я сейчас остановилась. Его вестибюль отделан мрамором, а кессонные потолки (прим. состоит из впадин, балок и ячеек) украшены тяжелыми хрустальными люстрами. Уолт точно знает, куда меня отвести, прямо к лифтам и на пятый этаж.

Его номер в конце коридора. Он проводит своей карточкой-ключом, и двойные двери открываются в большой люкс с полностью оборудованной обеденной зоной, мини-кухней, гостиной и боковой спальней, спрятанной за закрытой дверью.

Я могла бы потратить час, осматривая комнату, изучая искусство и дизайн интерьера. Это замечательно, все выполнено в нейтральных кремовых и черных тонах, антикварные предметы сочетаются с современной мебелью. Затем я поворачиваюсь к Уолту и вижу, как он проводит рукой по волосам, и я понимаю, что мы достаточно долго откладывали неизбежное.

– Я не думаю, что когда-нибудь буду полностью готова к этому разговору, так что мы вполне можем начать. Я буду относиться к этому так, как будто срываю пластырь.

Его брови в замешательстве хмурятся.

– Думаешь, это будет так плохо?

Мой желудок скручивается в узел.

– Жизнь приучила меня готовиться к худшему, так что это именно то, что я делала на этой неделе. Я подавила все надежды, изо всех сил стараясь сохранить самообладание.

Его губы растягиваются в удивительно красивой улыбке.

– Тебе не кажется, что пришло время отбросить здравый смысл? Я прилетел в Париж, Элизабет. Я пришел сюда, чтобы поговорить с тобой. Как ты думаешь, я бы сделал это, если бы принес плохие новости?

– Думаю, нет.

Он делает шаг ко мне, а я стою совершенно неподвижно.

– Так почему бы тебе не расслабиться хоть немного? Ты топчешься возле двери, как будто собираешься сбежать.

Я и не подозревала, что это так. Я шагаю дальше вглубь номера, пытаясь унять бешено колотящееся сердце.

– Вот, – говорит он, протягивая руку за цветами. – Давай я поставлю это в воду.

На приставном столике уже стоит приготовленная ваза, и он разворачивает цветы из бумаги и ставит их внутрь.

После этого он поворачивается ко мне, встречается со мной взглядом и просто спрашивает:

– Как кто-то должен признаваться в своей любви? Должен ли я был заказать для нас ужин или десерт? Ты уже поела? Я даже не подумал спросить.

– Что?!

– Я просто… я не тот человек, у которого вошло в привычку говорить людям, что я их люблю. Я не могу вспомнить, когда в последний раз говорил это даже Мэтью, так что, скорее всего, я все неправильно сделаю.

Я открываю рот, чтобы попытаться заговорить снова, но он опережает меня.

– Я знаю… но я люблю тебя, Элизабет. Несмотря на то, как мы начинали. Несмотря на наше трудное начало – мое трудное начало.

Он выглядит настолько глубоко обеспокоенным своим признанием, что я не могу удержаться от смеха.

Он неправильно это понимает. Со вздохом он подходит к телефону, стоящему рядом с огромной вазой с белыми пионами.

– Боже, я знал, что сделаю это неправильно. Позволь мне заказать шампанское и еду. Ты любишь стейк?

Он поднимает телефон и начинает набирать номер, но я подбегаю, чтобы остановить его, забираю телефон у него из рук и кладу его обратно.

– Уолт…

– Ты не голодна? – спрашивает он, нахмурившись.

– Уолт, – повторяю я, пытаясь заставить его посмотреть на меня.

Когда он, наконец, это делает, я вижу беспокойство, запечатленное на его точеных чертах.

– Ты любишь меня?

Он хмурится.

– Я только что сказал, что люблю.

Из меня вырывается еще один смешок.

– Ты не должен выглядеть таким грустным из-за этого.

– Мне совсем не грустно, – говорит он. – Я…

– Напуган.

Он делает глубокий вдох, зажмурив глаза.

Это такая странная смена ролей – стоять перед ним с уверенно поднятым подбородком, быть той, кто привстает на цыпочки и обнимает его за шею.

– Я тоже тебя люблю, – шепчу я ему.

– Я рад это слышать, – говорит он, высвобождаясь из моих объятий и снова отступая назад.

Мое заявление не облегчает его беспокойство так, как я ожидала.

Теперь я снова начинаю нервничать. Что не так? Что может быть такого плохого?

– Боюсь, это только часть проблемы, – говорит он, потирая затылок. Теперь он начинает ходить взад-вперед, по-настоящему напрягаясь. – Наш брак… Мне не нужно напоминать тебе, что все начиналось скорее как договорное соглашение. Брак по расчету.

Я киваю, чтобы он продолжал.

– С самого начала моим намерением было вытащить тебя из этой ситуации, освободить тебя, как я мог. Я никогда не хотел принуждать тебя к чему-либо надолго, особенно после того, как услышал, как ты обсуждаешь это со своей мамой и сестрой. Вот почему я работал со своими адвокатами. Вот почему я сказал то, что сказал в библиотеке тем вечером. Я думал, ты хочешь отказаться от этого соглашения.

Несмотря ни на что, мне все еще больно слышать, как он упоминает о конце нашего брака, фиктивного или нет.

– Но… слушать тебя по телефону той ночью, быть без тебя последние несколько недель…

Он позволяет фразе повиснуть на волоске, продолжая расхаживать по комнате, его шаги ускоряются, когда он потирает лицо.

– Пожалуйста, просто скажи это!

Он резко останавливается и резко поворачивается ко мне.

– Я не хочу развода. Я хочу, чтобы это был настоящий брак, Элизабет. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Отныне и навсегда.

Из меня вырывается звук, наполовину смех, наполовину рыдание. Я прикрываю рот рукой, когда Уолт бросается ко мне.

– Скажи мне, что ты хочешь того же, – говорит он, обнимая меня за шею, наклоняясь, чтобы встретиться со мной взглядом. – Пожалуйста.

Я быстро киваю, слишком подавленная, чтобы говорить.

Я двигаю рукой, и он наклоняется и прижимается поцелуем к моим губам, решая нашу судьбу. Я целую его в ответ, прижимаясь к его телу. Его руки перемещаются с моей шеи, скользят вниз по моему телу, сжимая мою талию, чтобы он мог направить меня обратно в спальню. Мы целуемся на ходу, торопливые и безумные. После двух недель разлуки ни один из нас не хочет отпускать другого. Он протягивает руку назад и открывает дверь в спальню люкса.

– Элизабет? – спрашивает он, ища согласия.

Я целую его еще сильнее, в губы и щеки. Я чувствую вкус соленых слез и понимаю, что он, возможно, тоже плачет. Я снова говорю ему, что люблю его, когда он начинает раздевать меня, быстро разбираясь с моим платьем и ботинками. Его костюм оказывается более сложным. Я дергаю за пуговицы, и мне лишь частично удается раздеть его, прежде чем мы падаем обратно на кровать.

Боже, я люблю его. Я люблю его тело. Мне нравится тяжесть его рук, когда они скользят по моей обнаженной коже. Мне нравится, как он прокладывает поцелуями дорожку вдоль моего пупка и бедра, ощущение его языка, когда он раздвигает мои бедра и устраивается между ними.

Он остается там до тех пор, пока я не становлюсь настолько возбужденной, что начинаю дрожать, пока я не начинаю кричать и прикрывать рот. Я дергаю его за волосы, и его пальцы впиваются в мою кожу, удерживая меня распростертой для него, когда он садится. Осознание появляется на его лице, когда он говорит мне, что забыл упаковать в чемодан презервативы.

На мгновение возникает нерешительность, мы обмениваемся взглядами.

Меня это ни капельки не волнует. Ни в малейшей степени.

Когда я говорю ему это, он подползает ко мне, прижимается своими губами к моим и крепко целует меня. Когда он прерывает поцелуй, он начинает благоговейно шептать, и сначала трудно разобрать слова. Затем я понимаю, что он произносит клятвы, обещая заботится и обнимать меня, лелеять меня, поддерживать меня в болезни и в здравии. Он повторяет все слова, которые не имел в виду, когда мы были в зале суда, когда он наваливается на меня всем своим весом и мягко вдавливается в меня, скрепляя нас вместе.

Я смотрю на него снизу вверх, мое зрение затуманено слезами.

– Пока смерть не разлучит нас, – добавляю я с безумно счастливой улыбкой.

– Пока смерть не разлучит нас, – подтверждает он, прежде чем наклониться и завладеть моими губами.

Эпилог

Уолт

Я делаю снимок на свой телефон, когда Элизабет идет впереди меня с нашими двумя дочерями. Они ведут себя глупо, держась за руки и преувеличенно размахивая руками взад-вперед. Элизабет идет посередине, Лана и Изабель по обе стороны от нее. Близнецы так похожи на Элизабет, но в тоже время и не похожи. Их характеры схожи – все они болтушки, так что в нашем доме я едва успеваю вставить хоть слово.

Мы в Париже, в отпуске, которого с нетерпением ждали почти год. Я знал, что Элизабет понравится временная выставка Сезанна в музее д'Орсе. Я удивил ее билетами на нашу годовщину в прошлом году.

Девочки, вероятно, слишком маленькие, чтобы по-настоящему оценить поездку, в которую они отправляются, но Элизабет на седьмом небе от счастья, находясь здесь, в своем любимом городе, с нашими дочками.

Это прекрасный весенний день, и город наводнен людьми, жаждущими оценить его по достоинству.

Музей находится прямо впереди, перед ним выстроилась очередь. Скоро мы к ним присоединимся.

Изабель оглядывается и машет мне, чтобы я догонял ее.

– Ты идешь слишком медленно, папа!

Я делаю глупое лицо, и она смеется.

Лана поворачивается и возвращается за мной, хватая меня за руку, чтобы потащить за собой.

– Мама говорит, что мы можем получить угощение после музея. Это правда?

– Если мама так скажет.

– Она так сказала.

Тогда это закон.

По крайней мере, так это работает в нашем доме.

Мы с Ланой догоняем Элизабет и Изабель в конце очереди, чтобы войти в музей. Элизабет поворачивается и улыбается, и солнце подчеркивает яркий зеленый цвет ее глаз. Прежде чем я могу остановить себя, я наклоняюсь, чтобы поцеловать ее, и, как и ожидалось, наши дети ведут себя так, как будто они никогда не видели ничего более отвратительного в своей юной жизни.

– Взрослые не должны целоваться, – говорит Изабель поучительным тоном.

– Это так отвратительно! – вмешивается Лана.

Элизабет подмигивает мне.

– Слышал это? Мы отвратительны.

– О, как изменились времена, – говорю я, ведя нас вперед, когда очередь двигается.

Я обнимаю ее за талию, и она наклоняется ко мне.

– Мои ноги убивают меня, – жалуется она.

– Мы можем взять такси и вернуться в отель.

– Только после того, как мы получим угощение! – Лана напоминает мне.

– Блинчики? – спрашивает Элизабет, наклоняя голову, чтобы посмотреть на меня.

– Мы еще не были в Бонтемпсе, – замечаю я. – Это как раз в третьем округе.

– Это то место, куда мы ходили…

– На следующий день после твоей первой выставки, – говорю я, кивая.

Она улыбается при этом воспоминании.

– У них была лучшая кондитерская.

Такое чувство, что только вчера мы впервые были в Париже. Мы провели здесь неделю вместе после того, как я удивил ее на ее выставке. Сначала мы отсиживались в нашем гостиничном номере, почти не вставая с постели. Я бы с удовольствием остался там навсегда, но Элизабет в конце концов уговорила меня подняться и отправиться в город. Мы ходили в музеи, ездили на поезде в Версаль и лениво ужинали на берегу Сены. Мы гуляли и разговаривали, бесцельно блуждая по городу, теряясь в разных районах и спрашивая дорогу на плохом французском. Однажды утром Элизабет оставила на моей подушке записку с указаниями, где я должен встретиться с ней за поздним завтраком. Адрес ни о чем не говорил, когда я оделся и отправился в город. Я шел медленно, чувствуя необъяснимое одиночество после недолгого отсутствия Элизабет. Тогда меня поразило, насколько важной она стала для моей жизни.

В то весеннее утро дул легкий ветерок, которого было достаточно, чтобы взъерошить мои волосы, когда я завернул за угол и убедился, что нахожусь в том месте, где она сказала мне встретиться с ней. Я посмотрел на здание позади меня, хотя магазин все еще был закрыт. Затем я повернулся лицом к пешеходному мосту, пересекающему Сену, и увидел Элизабет, стоящую на полпути по нему рядом с фонарным столбом из кованого железа.

Она улыбнулась, увидев, что я направляюсь в ее сторону.

Там уже были туристы, стекавшиеся к мосту, чтобы сфотографироваться.

Когда я подошел к Элизабет, она улыбнулась и спросила меня, знаю ли я, где стою.

Я огляделся вокруг, пытаясь понять, на что она намекает. На другом конце моста был Лувр, а справа от нас Иль-де-ла-Сите с Нотр-Дамом, возвышающимся над горизонтом.

– Это мост влюбленных, – сказала она, сжалившись надо мной. – Помнишь? Раньше к боковым перилам были прикреплены тысячи висячих замков, прежде чем городу пришлось их снять. Они разрушали мост. Можешь себе представить? Думаю, вся эта любовь была довольно тяжелой.

Я замычал от осознания.

– Я и забыл об этом.

– Сейчас это уже не так культово. – Она пожала плечами. – Просто обычный старый мост. Я вспомнила об этом, когда вынашивала свой план сегодня утром.

Мои брови нахмурились в замешательстве, когда она улыбнулась и разжала руку.

– Я бы опустилась на одно колено, но, поскольку мы уже женаты, я не уверена, каков протокол для такого рода вещей, – сказала она с дразнящей улыбкой, держа простое старинное золотое кольцо.

Ее рука дрожала от волнения.

Я стоял, уставившись на него, не находя слов.

– Это обручальное кольцо, – сказала она, поднося его ближе ко мне. – Для тебя.

Это кольцо все еще у меня на левой руке. Несколько лет назад мне пришлось сдать его в ремонт. В одном месте оно стало таким тонким, что я испугался, как бы оно не сломалось. Ювелир заменил эту часть кольца новым более толстым куском золота. В то время Элизабет предложила мне просто купить новое кольцо получше. Но я не хотел заменять старое, оно стало мне дорого сердцу.

Я никогда не думал, что буду стоять здесь сегодня, спустя десять лет с тех пор, как я впервые женился на Элизабет в здании суда. Я никогда не забуду, как подошел и увидел ее в тот день, одетую в короткое платье и тяжелые ботинки. Ей следовало бы убежать в горы, когда я приблизился, но она посмотрела на меня, ее зеленые глаза сияли. Она была так беззастенчиво полна надежд, так упряма. Я постоянно думал о ней, даже в первые дни, еще до того, как она переехала в мою квартиру.

Я уже говорил ей об этом раньше, делился с ней тем, как быстро у меня появились к ней чувства. Она смеется каждый раз, когда я напоминаю ей об этом, как будто это снова и снова шокирует ее.

– Ты точно так себя не вел! – любит повторять она мне.

– Да, хорошо, а что я должен был делать? Это все пугало меня.

Мы с ней должны были легко договориться. Я собирался изменить условия траста, расторгнуть наш брак и вернуться к жизни, какой я ее знал. Предполагалось, что она будет следовать правилам контракта и связываться со мной только в случае крайней необходимости, а не переезжать в мою свободную спальню и выговаривать мне за мою сварливость.

Я радуюсь каждый чертов день, что она не отступила, когда должна была.

– Ты помнишь, что мы ели там в прошлый раз? – спрашивает она теперь, имея в виду кондитерскую. – Я помню, у них был шоколадный торт, из-за которого мы чуть не подрались, верно? Боже, там было так хорошо.

Я киваю, улыбаясь ей сверху вниз.

– Что? – спрашивает она, тыча меня в живот. – Почему ты так на меня смотришь?

Я качаю головой.

– Ничего. Давай, очередь движется.

– Окей, чудак.

Я наклоняюсь и целую ее в волосы, крепче обнимая ее.

– Я люблю тебя, – говорит она мне с легкой улыбкой.

– Я тоже тебя люблю.

Девочки стонут.

– Родители! Пожалуйста, пойдемте уже!

Конец