Текст книги "Тайна постоялого двора «Нью-Инн»"

Автор книги: Р. Остин Фримен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

– Да, если это будет возможно. Я сомневаюсь, что мистеру Вайсу снова потребуются мои услуги, но я искренне надеюсь, что он еще раз пригласит меня к пациенту. Это будет занятное приключение – внезапно обнаружить его секретную нору. Но сейчас мне действительно пора уходить.

– Тогда до встречи – сказал Торндайк, пропуская хорошо заточенный карандаш через резинку, которой блокнот крепился к доске. – Дайте мне знать, как продвигается эта история, если она вообще будет развиваться. И помните, я не забыл ваше обещание приехать и увидеть меня снова.

Он протянул мне доску и лампу, и, когда я сунул их в карман, мы обменялись рукопожатием. Я поспешил по своим делам, немного обеспокоенный тем, что так надолго оставил свои обязанности.

Глава III. «Тот малый среди нас все подмечает» [16]16
  Фраза из стихотворения Роберта Бернса (1759–1796)..


[Закрыть]

Мироощущение подозрительного человека имеет тенденцию подталкивать других людей к поведению, которое будет только подтверждать его домыслы. В большинстве из нас таится некая склонность к обману, которую можно ослабить доверием или усилить недоверием. Неопытный котенок, который доверчиво приближается к вам, выгнув спину и задрав хвост, требуя ласки, обычно получает нежное обращение, которого он ожидает. В то время как умудренный жизненным опытом кот, который в ответ на дружелюбие убегает и подозрительно поглядывает на вас, стоя в относительной безопасности у противоположной стены, пробуждает в нас желание ускорить его отступление, швырнув в него тапкой.

Теперь действия мистера Вайса напоминали мне действия вышеупомянутого кота и требовали аналогичной реакции. Для меня, ответственного профессионала, его чрезвычайные меры предосторожности были одновременно и оскорблением, и вызовом. Не говоря уже о более серьезных причинах, я с нечестивым удовольствием размышлял о возможности найти тайное убежище преступника, из которого он глядел на меня и самодовольно ухмылялся. Я не терял времени и не жалел усилий, готовясь к приключению. Я испытал приспособление Торндайка в обычном кэбе, который доставил меня из Темпла до Кеннингтон-Лейн. На протяжении всего короткого путешествия я внимательно следил за компасом, отмечал ощущения и звуки, производимые движением экипажа по дороге, и рассчитывал примерное расстояние в зависимости от скорости бега лошади. И результат оказался весьма обнадеживающим. Правда, стрелка компаса сильно дрожала от тряски, но все же показывала верное общее направление, и было очевидно, что результат был вполне надежен. После проверки работы устройства я почти не сомневался в том, что буду в силах составить довольно точную карту моего маршрута, если только у меня появится такая возможность.

Но ее, похоже, не случится. Обещание мистера Вайса вскоре прислать за мной пока не сбылось. Прошло три дня, а он все еще не давал о себе знать. Я начал опасаться, что сказал слишком много, закрытый фургон отправился на поиски более доверчивого и покладистого врача, и наши тщательные приготовления были напрасны. Когда четвертый день подошел к концу, а вестей все не было, я неохотно решил списать это дело в упущенные возможности.

И в этот самый момент, в разгар моих сожалений, в дверь просунулась невзрачная голова моего помощника. Его голос был грубым, акцент – отвратительным, а грамматические конструкции – достойны презрения, но я простил ему все, когда понял смысл его сообщения.

– Экипаж мистера Вайса ждет и он просит вас приехать как можно скорее, потому что сегодня вечером больному стало хуже.

Я вскочил со стула и поспешно собрал все необходимое для поездки. Маленькую доску и лампу я положил в карман пальто, перебрал сумку для неотложной помощи и добавил к ее обычному содержимому бутылочку марганцовки, которая, как я полагал, могла мне понадобиться. Затем я сунул вечернюю газету под мышку и вышел.

Ожидавший меня возница прикоснулся к своей шляпе и вышел вперед, чтобы открыть дверь.

– Готовлюсь к длительному путешествию, – заметил я, показывая газету.

– Но вы не можете читать в темноте, – сказал он.

– Нет, конечно. Но у меня есть небольшая лампа, – ответил я, доставая ее.

Посыльный мистера Вайса наблюдал за тем, как я зажигаю лампу и прикрепляю ее к задней подушке.

– Полагаю, в прошлый раз поездка показалась вам довольно скучной, – заметил возница, – путь неблизкий. Они могли бы догадаться снабдить карету лампой. Но сегодня мы поедем быстрее. Хозяин говорит, что мистер Грейвс очень плох.

С этими словами он захлопнул дверь и запер ее на ключ. Я достал из кармана доску, положил на колено, взглянул на часы и, пока кучер взбирался на свое место, сделал первую запись в блокноте:

8.58. Ост-тень-зюйд. Начало поездки из дома. Рост лошади 13 ладоней (52 дюйма).

Первым движением кареты после старта стал разворот в направлении к Ньюингтон-Баттс, поэтому вторая запись, соответственно, гласила:

8.58 ³⁰ Ост-тень-норд.

Но это направление сохранялось недолго. Очень скоро мы повернули на юг, затем на запад, а потом снова на юг. Я сидел, не отрывая взгляд от компаса, и с трудом пытался уловить быстро изменяющиеся данные. Стрелка непрерывно двигалась вправо и влево, но всегда в пределах дуги, в центре которой находилось искомое направление. Но оно менялось от минуты к минуте самым удивительным образом. Запад, юг, восток, север… Экипаж поворачивал, проходя по всем румбам компаса, пока я не потерял всякий счет направлению. Это было удивительное представление. Учитывая, что мы ехали по делу жизни и смерти, наперегонки со временем, пренебрежение возницы к направлению было поразительным. Извилистость маршрута, должно быть, сделала путешествие вдвое длиннее, чем оно могло бы быть при более тщательном выборе пути. По крайней мере, мне так показалось, хотя, естественно, моё мнение никого не интересовало.

Насколько я мог судить, мы следовали тем же маршрутом, что и раньше. В какой-то момент я услышал свисток буксира и понял, что мы находимся рядом с рекой. Затем мы проехали железнодорожную станцию, очевидно, в то же время, что и в прошлый раз, так как до меня донесся сигнал к отправлению пассажирского поезда. Мы пересекли довольно много улиц с трамвайными линиями. Я и не подозревал, что их так много. Для меня было откровением узнать, как много железнодорожных арок в этой части Лондона и как часто меняется покрытие дорог.

На этот раз путешествие ни в коем случае не было скучным. Постоянное изменение направления и характера дорожного покрытия держали меня в напряжении, едва я успевал сделать одну запись, как стрелка компаса резко поворачивалась, показывая, что мы снова повернули, и я оказался застигнутым врасплох, когда экипаж замедлил ход и свернул в крытый проезд. Очень поспешно я сделал последнюю запись:

9.24. На юго-восток. Крытый проезд.

Закрыв блокнот, я спрятал его и доску в карман и только успел раскрыть газету, как дверь открылась. Я, как ни в чем не бывало, задул лампу, отцепил ее и положил в карман, решив, что она сможет пригодиться позднее.

Как и в прошлый раз, миссис Шаллибаум стояла в открытом дверном проеме с зажженной свечой. Но на этот раз она выглядела очень обеспокоенной, скорее даже возбуждённой и в ужасе. Даже при свете свечи было видно, что она очень бледна и не может найти себе места. Объясняя что случилось, она беспрестанно вздрагивала, и ее руки и ноги находились в движении.

– Вам лучше сразу же осмотреть больного, – сказала она, – мистеру Грейвсу сегодня намного хуже. Мы не будем ждать мистера Вайса.

Не дожидаясь ответа, она быстро поднялась по лестнице, я последовал за ней. Комната выглядела так же, как и раньше. Но состояние пациента резко изменилось. Как только я вошел в комнату, тихое и ритмичное бульканье, доносившееся с кровати, ясно предупредило меня о беде. Я быстро шагнул вперед, посмотрел на распростертое тело и чувство беды усилилось. Мертвенно-бледное лицо больного выглядело ужасно: глаза запали ещё больше, кожа посинела, нос заострился, и если он ещё не «бредил о зелёных пастбищах», то только потому, что уже не мог этого сделать. Все признаки указывали на то, что мужчина находился уже на пороге смерти. Если бы речь шла о болезни, я бы сразу сказал, что он умирает. Пациент имел вид человека в состоянии in articulo mortis[17]17
  В пер. с латыни – «на смертном одре».


[Закрыть]. И даже если дело было в отравлении морфием, я не был убежден, что смогу вернуть его к жизни.

– Он очень плох? Он умирает?

Это был голос миссис Шаллибаум, очень тихий, но страстный и напряженный. Я повернулся к экономке, держа палец на запястье пациента. На меня смотрело лицо самой испуганной женщины, которую я когда-либо видел. Сейчас она не пыталась уклониться от света, смотрела прямо на меня, и я полубессознательно заметил, что у нее были карие глаза и странное напряжённое выражение лица.

– Да, – ответил я, – он очень болен и в большой опасности.

Несколько секунд она неподвижно смотрела на меня. А затем произошла очень странная вещь. Внезапно ее глаза расфокусировались, смотря в разные стороны. Не так, как имитируют артисты бурлеска, а как бывает при внешнем расходящемся косоглазии. Выглядело это просто поразительно. В одно мгновение оба ее глаза смотрели прямо на меня, а в следующее – один из них закатился в самый дальний угол, а второй смотрел строго вперед.

Очевидно, она осознала эту перемену, так как быстро отвернула голову и слегка покраснела. Но сейчас было не время думать о внешности.

– Вы можете спасти его, доктор! Вы не дадите ему умереть! Он не должен умереть!

Женщина говорила с такой страстью, как будто больной был для нее самым дорогим другом на свете, что, как я подозревал, было далеко не так. Но ее явный ужас мог быть полезен.

– Если что-то возможно сделать, чтобы спасти его, – сказал я, – это необходимо делать незамедлительно. Я сейчас же дам ему лекарство, а вы тем временем приготовьте крепкий кофе.

– Кофе! – воскликнула она. – Но у нас в доме его нет. Разве чай не подойдет, если я заварю его очень крепким?

– Нет, не подойдет. У меня под рукой должен быть кофе и как можно быстрее.

– Тогда, полагаю, я должна пойти и купить кофе. Но уже поздно. Магазины скоро закроются. И мне не хочется оставлять мистера Грейвса.

– Вы могли бы послать вашего возницу, – предложил я.

Она нетерпеливо покачала головой.

– Нет, это невозможно. Я должна подождать мистера Вайса.

– Так не годится, – резко сказал я, – он покинет этот мир, пока вы будете ждать. Вы должны немедленно пойти за кофе и принести его мне, как только он будет готов. И мне нужен стакан и немного воды.

Она принесла мне бутыль с водой и стакан из умывальника, а затем со стоном отчаяния поспешила из комнаты.

Я не терял времени, применяя средства, которые были под рукой. Вытряхнув в бокал несколько кристаллов марганцовки, я наполнил его водой и подошел к пациенту. Он был в глубоком оцепенении. Я тряс его так грубо, насколько это было применимо к больному в подобном состоянии, но он не выказывал никакого сопротивления или ответного движения. Было сомнительно, что он способен глотать, поэтому я не рискнул влить жидкость ему в рот, чтобы больной не захлебнулся. Желудочный зонд решил бы эту проблему, но у меня его с собой не было. Однако у меня был расширитель для осмотра полости рта. Разомкнув челюсти и зафиксировав их, я поспешно отсоединил от стетоскопа одну из резиновых трубок. В один конец я вставил резиновый кончик от ушной трубки, которая вполне могла в данной ситуации послужить воронкой. Затем, введя другой конец трубки в пищевод, насколько позволяла его длина, я осторожно влил небольшое количество раствора марганцовки внутрь. К счастью, движение горла показало, что глотательный рефлекс все еще существует, и, воодушевленный этим, я вылил в трубку столько жидкости, сколько посчитал нужным ввести за один раз.

Доза марганцовки, которую я ввел, была достаточной, чтобы нейтрализовать любое количество яда, которое еще могло остаться в желудке. Теперь мне предстояло разобраться с той частью препарата, которая уже покинула желудок и начала отравлять организм. Достав из сумки набор для подкожных инъекций, я набрал в шприц дозу сульфата атропина, которую тут же ввел в руку лежащего без сознания мужчины. Это было все, что я мог сделать, пока не принесли кофе.

Я вымыл и убрал шприц, промыл трубку, а затем, вернувшись к кровати, попытался пробудить пациента от глубокой летаргии. Но здесь требовалась большая осторожность. Небольшая ошибка в обращении и нитевидный, мерцающий пульс может остановиться навсегда. Я был уверен, что если не разбудить больного как можно скорее, то состояние оцепенения будет постепенно углубляться, пока незаметно не перейдет в смерть. Я начал очень осторожно, двигая его конечности, растирая лицо и грудь уголком мокрого полотенца, щекоча подошвы ног и применяя другие раздражители, которые были действенными, но не грубыми.

Я был так занят своими попытками реанимировать таинственного пациента, что не заметил, как открылась дверь, и, оглянувшись, я увидел в дальнем конце комнаты тень человека. Как долго мужчина наблюдал за мной, я не могу сказать, но когда он увидел, что я его заметил, сразу подошел ко мне. Это был мистер Вайс.

– Боюсь, – сказал он, – что сегодня вечером мой друг выглядит не очень хорошо.

– Нехорошо! – воскликнул я. – Ему стало совсем плохо и меня это очень беспокоит.

– Надеюсь, вы не предвидите ничего серьезного?

– Нет нужды предвидеть, – парировал я, – все уже настолько плохо, что он может умереть в любой момент.

– Боже правый! – сказал он, задыхаясь. – Вы приводите меня в ужас!

Он не преувеличивал. В возбуждении мистер Вайс шагнул в светлую часть комнаты, и я увидел, что его лицо было ужасно бледным, за исключением носа и красных пятен на щеках, которые казались еще ярче в гротескном контрасте. Вскоре, однако, он немного пришел в себя.

– Я действительно думаю, по крайней мере, надеюсь, – начал он, – что вы слишком серьезно относитесь к его состоянию. С ним и раньше такое бывало.

Я был уверен, что такого не бывало, но обсуждать этот вопрос было бесполезно.

– Возможно, вы правы, возможно, нет, – ответил я мистеру Вайсу, не прекращая свои попытки привести пациента в чувство. – Но в любом случае, когда-то наступает последний приступ. Возможно, он наступил именно сейчас.

– Надеюсь, что нет, – сказал мужчина, – хотя я понимаю, что такие случаи рано или поздно заканчиваются фатально.

– Какие случаи? – спросил я.

– Я имею в виду сонную болезнь, но, возможно, у вас сложилось какое-то другое мнение о природе ужасного недуга.

Я замешкался на мгновение.

– Что касается вашего предположения, якобы его симптомы могут быть вызваны наркотиками, – продолжил мистер Вайс, – я думаю, мы можем считать, что этот вопрос исчерпан. За ним наблюдали практически без перерыва с момента вашего последнего прихода, и, более того, я сам обследовал комнату и кровать, не обнаружив никаких следов морфия. Вы изучали вопрос о сонной болезни?

Я пристально посмотрел на него, прежде чем ответить. Мое недоверие к этому господину стало еще сильнее. Но сейчас было не время. Меня волновал пациент и его потребности. В конце концов, я был, как сказал Торндайк, врачом, а не детективом, и обстоятельства требовали от меня прямых слов и действий.

– Изучив этот вопрос, – сказал я, – мне пришлось сделать совершенно определенный вывод. Симптомы, которые проявляются у больного, не говорят о наличии сонной болезни. По моему мнению, они, несомненно, вызваны отравлением наркотического свойства.

– Но, мой дорогой сэр! – воскликнул Вайс. – Это невозможно! Разве я не говорил вам, что за ним непрерывно наблюдали?

– Могу судить только по внешним признакам, – ответил я, и видя, что он собирается выдвинуть новые возражения, затем продолжил: – но давайте не терять времени на споры, иначе мистер Грейвс может умереть до того, как мы придем к согласию в вопросе диагноза. Если вы поторопитесь с кофе, о котором я просил некоторое время назад, мне удастся принять необходимые меры, и, возможно, получится привести нашего пациента в чувство.

Моя резкая реакция, очевидно, обескуражила его. Должно быть, ему стало ясно, что я не готов принять никакого другого объяснения, кроме как отравления морфием. Отсюда напрашивался вполне очевидный вывод, что альтернативами являются выздоровление или расследование. Коротко ответив, «делайте, что хотите», мистер Вайс поспешил из комнаты, оставив меня продолжать свои усилия без помех.

В течение некоторого времени мои попытки привести в чувство больного, казалось, не имели никакого успеха. Мужчина лежал неподвижно и бесстрастно, как труп, если не считать медленного, поверхностного и довольно нерегулярного дыхания со зловещим хрипом. Но вскоре стали появляться признаки возвращения к жизни. Резкий шлепок мокрым полотенцем по щеке вызвал вздрагивание век, за таким же шлепком по груди последовал легкий вздох. Проведя карандашом по подошве стоп, мне удалось вызвать заметное сокращение мышц. Когда я снова взглянул на глаза пациента, то увидел небольшие изменения, которые подсказали, что атропин начал действовать.

Это выглядело очень обнадеживающе и, на данный момент, вполне удовлетворительно, хотя радоваться было еще преждевременно. Я тщательно укрыл пациента и продолжил процесс, приводя в движение его конечности и плечи, расчесывая волосы и воздействуя на чувства мистера Грейвса небольшими, но повторяющимися раздражителями. И при таком обращении улучшение не заставило себя ждать. Когда я выкрикнул пациенту в ухо несколько слов, он на мгновение открыл глаза, но затем веки снова вернулись в прежнее положение.

Вскоре после этого в комнату вошел мистер Вайс, сопровождаемый миссис Шаллибаум с небольшим подносом в руках, на котором стояли кофейник, кувшин с молоком, чашка с блюдцем и сахарница.

– Как он сейчас? – озабоченно спросил мистер Вайс.

– Рад сообщить вам, что налицо явное улучшение, – ответил я, – но мы должны проявить настойчивость, мистер Грейвс все еще в критическом состоянии.

Я проверил кофе, он выглядел черным и крепким, а запах был достаточно бодрящ. Налив полчашки, я подошел к кровати.

– Теперь, мистер Грейвс, – крикнул я, – мы хотим, чтобы вы немного выпили.

Дряблые веки на мгновение приподнялись, но никакой другой реакции не последовало. Я осторожно открыл не сопротивляющийся рот и влил пару ложек кофе, которые были немедленно проглочены. После этого я повторил процедуру и продолжал с небольшими интервалами, пока чашка не опустела. Эффект от нового средства вскоре стал очевиден. В ответ на вопросы, которые я ему задавал, пациент начал что-то невнятно бормотать, а один или два раза даже открыл глаза, сонно взглянув на меня. Тогда я усадил его на кровати и заставил выпить кофе из чашки, не переставая задавать вопросы, громкость звучания которых компенсировала их абсурдность.

Мистер Вайс и его экономка с большим интересом наблюдали за происходящим, причем первый, вопреки своему обыкновению, подошел вплотную к кровати, чтобы лучше видеть.

– Это действительно удивительно, – сказал он, – похоже, что вы все-таки были правы. Ему определенно намного лучше. Но скажите мне, привело бы это лечение к такому же улучшению, если бы симптомы были вызваны сонной болезнью?

– Нет, – ответил я, – определенно, нет.

– Тогда это, кажется, решает наш спор о диагнозе. Но это очень загадочное дело. Можете ли вы предположить, каким образом он мог утаить запас препарата?

Я встал и посмотрел ему прямо в лицо, впервые я мог рассмотреть его при свете, хоть и достаточно слабом. Любопытный факт, который большинство людей, кажется, не замечает: иногда между увиденным образом и его осознанием проходит значительный промежуток времени. Нечто может быть увидено, как бы подсознательно, а впечатление, казалось бы, забыто, но все же картина впоследствии восстанавливается в памяти с такой полнотой, что ее детали могут быть изучены так, как если бы объект все еще был перед вами.

Подобное, должно быть, произошло и со мной. Как ни был я озабочен состоянием пациента, профессиональная привычка к быстрому и пристальному наблюдению заставила меня бросить пытливый взгляд на стоящего передо мной человека. Он продолжался лишь короткое мгновение, поскольку мистер Вайс, возможно, смущенный моим пристальным вниманием к нему, почти сразу же скрылся в тени. Мое внимание было занято странным контрастом между бледностью его лица и краснотой носа, в сочетании с особым жестким, щетинистым характером бровей. Но был еще один факт, очень любопытный, который был замечен мной подсознательно и мгновенно забыт, чтобы вернуться позже, когда я размышлял о событиях этой ночи.

А было это так: когда мистер Вайс стоял, слегка повернув голову, сквозь стекло его очков я видел стену. На стене висела гравюра в рамке, край которой, видимый через его очки, казался совершенно неизменным. Он был без искажений, увеличения или уменьшения – как если бы на него смотрели через обычное оконное стекло. В то же время перевернутое отражение пламени свечи в очках, убедительно доказывало, что линзы были вогнутыми. Странное явление было заметно лишь мгновение или два, и когда оно исчезло из моего поля зрения, оно исчезло и из моего сознания.

– Нет, – сказал я, отвечая на последний вопрос Вайса о морфии, – я не могу придумать, как и где пациент мог утаить наркотик. Судя по симптомам, он принял большую дозу, и, если у него была привычка употреблять большие количества, соответственно и запас должен быть довольно большим. Пока я не могу предположить ничего определенного.

– Полагаю, теперь вы считаете, что мой друг вне опасности?

– О, вовсе нет. Я думаю, что мы сможем привести его в чувство, если будем настойчивы, но нельзя допустить, чтобы он снова погрузился в кому. Нужно заставлять его двигаться, пока действие лекарства не пройдет. Если вы наденете на него халат, мы немного походим с ним по комнате.

– Но это безопасно? – с тревогой поинтересовался мистер Вайс.

– Совершенно, – ответил я, – моя задача будет заключаться в том, чтобы внимательно следить за пульсом пациента. Тревогу вызывает возможность рецидива, если мистер Грейвс не будет двигаться.

С явным нежеланием и неодобрением мистер Вайс достал халат, и мы вместе одели нашего подопечного. Затем вытащили его, хромающего, но не сопротивляющегося, из постели и поставили на ноги. Больной открыл глаза, близоруко взглянул на нас по очереди и пробормотал несколько нечленораздельных слов протеста. Несмотря на это, мы всунули его ноги в тапочки и попытались заставить ходить. Сначала казалось, что он не может стоять, и нам приходилось поддерживать его за руки, когда мы подталкивали его вперед. Вскоре подкашивающиеся ноги больного начали шагать, а после одного или двух поворотов вдоль и поперек комнаты он не только смог частично поддерживать свой вес, но и продемонстрировал признаки возрождающегося сознания – протестуя более энергично.

В этот момент мистер Вайс удивил меня, передав руку, которую он держал, экономке.

– Если вы позволите, доктор, – сказал он, – я сейчас пойду и займусь важным делом, которое мне пришлось оставить незавершенным. Миссис Шаллибаум окажет вам всю необходимую помощь и распорядится, чтобы вам подали экипаж, когда вы сочтете возможным покинуть больного. На случай если я вас больше не увижу, пожелаю вам спокойной ночи. Надеюсь, вы не сочтете меня бестактным.

Мистер Вайс пожал мне руку и вышел из комнаты, оставив меня, как я уже сказал, глубоко удивленным тем, что он считает какое-то дело более важным, чем состояние своего друга, жизнь которого даже сейчас висела на волоске. Впрочем, меня это не касалось. Я мог обойтись и без него, а восстановление сил несчастного полуживого человека полностью поглотило все мое внимание.

Меланхоличная прогулка по комнате возобновилась, а вместе с ней усилились протестующие бормотания пациента. Пока мы шли, и особенно когда поворачивали, я часто замечал лицо экономки. Но почти всегда оно было в профиль. Казалось, она избегала смотреть мне в лицо, хотя один или два раза все же сделала это. В каждом из этих случаев ее глаза смотрели прямо на меня, без малейшего признака косоглазия. Тем не менее, у меня сложилось впечатление, что в то время как ее лицо было отвернуто от меня, она косила. Расфокусированный глаз – левый, почти всегда был обращен в мою сторону, когда она держала правую руку пациента, тогда как я был убежден, что она действительно смотрит прямо перед собой, хотя, правая сторона ее лица была невидима для меня. Даже в то время это показалось мне странным, но я был слишком озабочен своим подопечным, чтобы думать об этом.

Тем временем пациент продолжал оживать. И чем больше он оживал, тем энергичнее протестовал против утомительной прогулки по комнате. Но он, очевидно, был человеком воспитанным, потому что, как ни путались его мысли, он сумел облечь свои возражения в вежливые и даже любезные формы речи, совершенно не соответствующие характеру, который описал мне мистер Вайс.

– Благодарю вас, – хрипло пробормотал он, – это так мило, что вы взяли на себя столько хлопот. Думаю, мне надо прилечь.

Он с тоской посмотрел на кровать, но я развернул его и еще раз провел по комнате. Пациент подчинился без сопротивления, но когда мы снова подошли к кровати, он вспомнил о своем желании отдохнуть.

– Все хорошо, мне надо лечь, спасибо за вашу доброту.

Тут я развернул мужчину к себе лицом.

– Нет, правда, я лишь немного устал, я бы хотел прилечь, если вы не против, – продолжил больной.

– Вам следует еще немного походить, мистер Грейвс – сказал я. – Будет очень плохо, если вы снова заснете.

Больной посмотрел на меня с тупым удивлением и некоторое время размышлял, словно оказавшись в затруднении. Затем снова посмотрел на меня и сказал:

– В этом случае, сэр, вы ошиблись, ошибаетесь, ошиб…

– Доктор считает, что вам полезно гулять, – резко прервала его миссис Шаллибаум, – вы и так слишком много спите, врач не хочет, чтобы вы опять уснули.

– Не хочу спать, хочу лежать, – сказал пациент.

– Вам не нужно сейчас лежать, хотя бы какое-то время. Лучше походите несколько минут, и не следует разговаривать. Просто ходите туда-сюда.

– Нет никакого вреда в том, что он разговаривает, – уточнил я, – на самом деле это даже полезно для него и поможет не заснуть.

– Я думаю, это утомит его, – добавила миссис Шаллибаум, – и меня беспокоит, что он просит прилечь, а мы не разрешаем.

Женщина говорила резко и излишне громко, чтобы пациент расслышал каждое слово. Очевидно, он понял недвусмысленный намек, потому что некоторое время устало и неуверенно молча ходил по комнате, хотя время от времени продолжал смотреть на меня, как будто что-то в моем облике его сильно озадачивало. В конце концов, нестерпимое желание отдохнуть взяло верх над вежливостью, и он вновь перешел в наступление.

– Безусловно, мы уже достаточно нагулялись. Чувствую себя очень уставшим. Правда. Не будете ли вы так добры, позволить мне прилечь на несколько минут?

– Не думаете ли вы, что можно разрешить ему немного полежать? – спросила миссис Шаллибаум.

Я пощупал пульс больного и решил, что тот действительно устал, и было бы разумнее не переусердствовать с упражнениями, пока мистер Грейвс еще так слаб. Поэтому я согласился на его возвращение в постель и повернул его в сторону кровати. Он бодро зашагал к своему месту отдыха, как усталая лошадь, возвращающаяся в конюшню.

Как только пациент улегся, я дал ему полную чашку кофе, которую он выпил с жадностью, как будто его мучила дикая жажда. Затем я сел у кровати и, чтобы не дать ему уснуть, снова начал засыпать его вопросами:

– У вас болит голова, мистер Грейвс? – спросил я.

– Доктор спрашивает, болит ли голова? – закричала миссис Шаллибаум так громко, что пациент вздрогнул.

– Я слышу его, моя дорогая, – ответил он со слабой улыбкой. – Вы знаете, я не глухой. Да. Голова сильно болит. Но я думаю, что этот человек ошибается...

– Он говорит, что вы не должны спать. Вы не должны снова заснуть и не должны закрывать глаза.

– Все правильно, Полин, я держу их открытыми, – и он тут же закрыл их с видом бесконечного спокойствия. Я взял его за руку и осторожно пожал ее, после чего больной открыл глаза и сонно посмотрел на меня. Экономка погладила его по голове, держа свое лицо вполоборота от меня. Она делала так почти постоянно, полагаю, чтобы скрыть косящий глаз.

– Надо ли вам ещё быть здесь, доктор? Уже очень поздно, а вам предстоит долгий путь, – сказала миссис Шаллибаум.

Я с сомнением посмотрел на пациента. Мне не хотелось оставлять его у людей, которым я не доверял. Но завтра меня ожидала работа, возможно, с ночным вызовом или двумя в промежутке, а выносливость даже практикующего врача имеет свои пределы.

– Кажется, я слышала шум экипажа некоторое время назад, – добавила миссис Шаллибаум.

Я нерешительно поднялся и посмотрел на часы. Они показывали половину двенадцатого.

– Вы понимаете, – сказал я тихо, – опасность еще не миновала. Если его сейчас оставить, он заснет и, по всей вероятности, уже никогда не проснется. Вы это ясно понимаете?

– Ясно. Обещаю, что ему больше не позволят заснуть.

Пока она говорила, то несколько мгновений смотрела мне прямо в лицо, и я отметил, что ее глаза выглядели совершенно нормально, без малейшего намека на косоглазие.

– Отлично, – сказал я, – если вы понимаете всю серьезность ситуации, я могу оставить вас и надеюсь найти нашего друга вполне выздоровевшим во время моего следующего визита.

Я повернулся к пациенту, который уже задремал и сердечно пожал ему руку.

– До свидания, мистер Грейвс! – попрощался я. – Мне жаль, что пришлось нарушить ваш покой, но вам не следует спать, вы должны бодрствовать.

– Хорошо, – ответил он сонно, – простите, что доставил столько хлопот. Я не буду спать. Но я думаю, вы ошибаетесь...

– Доктор сказал, что вам очень важно не заснуть, и я за этим прослежу. Понимаете?

– Да, я понимаю. Но почему этот джентльмен?..

– Сейчас не время задавать много вопросов, – игриво сказала миссис Шаллибаум, – мы поговорим завтра. Спокойной ночи, доктор. Я провожу вас до лестницы, но спускаться с вами не буду, а то пациент снова заснет.

Получив однозначный намек, что мне пора, я удалился, провожаемый сонно-удивленным взглядом больного. Экономка держала свечу над перилами лестницы, пока я не спустился вниз и не увидел через открытую входную дверь отблеск света каретных фонарей. Возница стоял снаружи, едва освещённый фонарём, а когда я наконец-то устроился в экипаже, то он заметил на своем шотландском диалекте, что «вся ночь ушла». Не дожидаясь ответа, хотя в нем и не было нужды, извозчик закрыл за мной дверь, заперев ее на ключ.

Я зажег свой карманный фонарик и повесил его на заднюю подушку, достал из кармана доску и блокнот. Но делать новые записи показалось мне излишним, и, по правде говоря, я скорее уклонился от этой работы, утомленный наблюдениями по дороге к больному. К тому же мне хотелось обдумать события вечера, пока они еще были свежи в моей памяти. Поэтому я отложил блокнот, набил и раскурил трубку. Устроившись поудобнее, я начал анализировать происшествия, связанные с моим вторым визитом в этот довольно странный дом.