Текст книги "Тайна постоялого двора «Нью-Инн»"

Автор книги: Р. Остин Фримен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Глава XII. Портрет

Задачка, которую посоветовал Торндайк, давалась мне нелегко. Сколько бы я ни пытался перетасовать факты в деле Блэкмора, один из них неизбежно оказывался на самом верху. Обстоятельства, связанные с подписанием завещания Джеффри Блэкмора, упорно вторгались во все мои размышления на эту тему. Сцена в домике привратника была для меня тем же, чем голова короля Карла для бедного мистера Дика[51]51
  Отсылка к роману Чарльза Диккенса «Дэвид Копперфилд».


[Закрыть]. В самый разгар моих усилий построить хоть какую-то внятную схему, она появлялась и приводила мой разум в мгновенный хаос.

Следующие несколько дней Торндайк был очень занят несколькими гражданскими делами, из-за которых он должен был находиться в суде в течение всех заседаний. А когда он возвращался домой, то не был расположен говорить на профессиональные темы. Тем временем Полтон неустанно работал над фотографиями подписей, а я, желая набраться опыта, помогал ему и наблюдал за его методами.

В данном случае подписи были увеличены в три раза, что позволило сделать все мелкие особенности почерка удивительно четкими и заметными. Каждая подпись в результате была помещена на карточку с номером и датой чека, с которого она была взята, так что можно было сравнивать две любые подписи. Я просмотрел всю серию и очень тщательно проанализировал те подписи, которые различались, но не обнаружил ничего большего, чем можно было ожидать, принимая во внимание заявление мистера Бриттона. Были незначительные расхождения, но все подписи были очень похожи и нельзя было усомниться, что все они написаны одной и той же рукой.

Однако, поскольку это не оспаривалось, то и не давало никакой новой информации. Цель Торндайка должна была заключаться в том, чтобы проверить что-то помимо подлинности подписей. Но что это может быть? Я не осмелился спросить его, поскольку подобные вопросы были преданы анафеме, поэтому мне оставалось только затаиться и смотреть, что он будет делать с фотографиями.

Вся серия была закончена на четвертое утро после моего приключения на Слоун-Сквер, и пачка карточек была должным образом передана Полтоном, когда он принес поднос с завтраком. Торндайк взял колоду с видом игрока в вист, и, когда он перебирал карты, я заметил, что их число увеличилось с двадцати трех до двадцати четырех.

– Дополнительная, – пояснил Торндайк, – это подпись на первом завещании, которое находилось у Марчмонта. Я добавил ее в коллекцию, поскольку она дает нам более раннюю дату. Подпись на втором завещании должна быть похожа на подписи с чеков, выписанных примерно в то же время. Но это не имеет значения, а если бы имело, то мы могли бы претендовать на изучение второго завещания.

Он разложил карточки на столе в порядке их дат и медленно пробежал взглядом по ряду. Я внимательно наблюдал за ним.

– Согласны ли вы с мистером Бриттоном в том, что все подписи в целом идентичны? – решился вопросить я.

– Да, – ответил он, – я бы определил их как подписи одного человека. Различия очень незначительны. Поздние подписи отличаются нечеткостью, расплывчатостью, а буквы «Б» и «К» заметно отличаются от ранних. Но есть еще один момент, который заметен если рассматривать всю серию вместе. Он настолько поразителен и значителен, что я удивляюсь, как мистер Бриттон не обратил на него внимания.

– И что же это? – заинтересовался я, наклонившись, чтобы лучше рассмотреть фотографии.

– Это просто и очевидно, но, как я уже сказал, имеет большое значение. Посмотрите внимательно на первую карточку – подпись с первого завещания, датированного тремя годами ранее, и сравните ее с номером три, датированным восемнадцатым сентября прошлого года.

– По-моему, они идентичны, – сказал я после тщательного сравнения.

– И мне так кажется, – согласился Торндайк, – ни на одной из них не видно изменений, которые произошли позже. Но если вы посмотрите на номер два, датированный шестнадцатым сентября, то увидите, что подпись выполнена позднее, так же как и номер четыре, датированный двадцать третьим сентября. Но номера пять и шесть, оба в начале октября, выполнены в более раннем стиле, как и подпись под завещанием. После этого все подписи выполнены в новом стиле. Если сравнить номер два, датированный шестнадцатым сентября, с номером двадцать четыре, датированным четырнадцатым марта этого года – днем смерти Джеффри, то можно увидеть, что между ними нет никакой разницы. Оба написаны в «более позднем стиле». Разве вы не считаете, что эти факты поразительны и значительны?

Я задумался на несколько мгновений, пытаясь понять глубокое значение, на которое Торндайк направил мое внимание, но с треском провалился.

– Вы имеете в виду, – сказал я, – что возвраты к более ранней форме написания происходили случайно?

– Не только это. Из осмотра серии подписей мы узнаем следующее: в характере подписи произошло изменение, очень незначительное, но вполне узнаваемое. Это изменение не было постепенным и прогрессирующим. Оно произошло в определенное время. Сначала было одно или два возвращения к более ранней форме, но после номера шесть новый стиль продолжался до конца. Вы заметили, что он продолжался без какого-либо увеличения изменений и без каких-либо вариаций. Нет никаких промежуточных форм. Итак, повторим: у нас есть два типа подписей, очень похожих, но различимых. Они чередуются, но не сливаются друг с другом, и не имеют промежуточных форм. Изменения происходят внезапно, но не увеличиваются с течением времени. Что вы думаете об этом, Джервис?

– Это очень примечательно, – сказал я, просматривая карточки, чтобы проверить утверждения Торндайка, – я не совсем понимаю, как это можно задействовать в деле. Если бы обстоятельства допускали мысль о подделке, можно было бы поставить под сомнение подлинность некоторых подписей. Но это не так, не говоря уже о мнении мистера Бриттона по этому поводу.

– И все же, – заметил Торндайк, – должно быть какое-то объяснение изменения подписей, и это объяснение не может быть связано с ухудшением зрения писавшего, ведь это постепенно прогрессирующее и непрерывное состояние.

Несколько мгновений я обдумывал замечание своего друга, а затем на меня словно снизошел свет, хотя и не очень яркий.

– Мне кажется, я понимаю, к чему вы клоните. Вы имеете в виду, что изменения в письме должны быть связаны с каким-то состоянием писавшего, и оно возникало периодически?

Торндайк одобрительно кивнул.

– Единственное подобное состояние, – произнес я, – это действие опиума. Поэтому мы можем считать, что более четкие подписи были сделаны, когда Джеффри был в нормальном состоянии, а менее четкие – после приема опиума.

– Это совершенно здравое рассуждение. К какому дальнейшему выводу это приводит?

– Скорее всего, привычка к опиуму была приобретена совсем недавно, – предположил я, – поскольку изменения были замечены только когда Джеффри переехал жить в «Нью-Инн». А поскольку изменения в письме сначала появляются лишь время от времени, а затем становятся постоянными, мы можем сделать вывод, что курение опиума сначала было эпизодическим, а затем превратилось в устойчивую привычку.

– Вполне разумный и очень четко сформулированный вывод, – заметил Торндайк, – не могу сказать, что полностью согласен с вами или что вы исчерпали всю информацию, которую дают эти подписи. Но вы начали в правильном направлении.

– Возможно, я и на правильном пути, – мрачно добавил я, – но прочно застрял на одном месте и не вижу шансов продвинуться дальше.

– Но у вас есть еще множество сведений, на основе которых я построил гипотезу, которую проверяю сейчас. Теперь у меня есть еще несколько данных, ибо «как деньги порождают деньги», так и знания порождают знания. А я вложил свой первоначальный капитал под проценты. Может быть, подведем итоги по фактам, которыми мы обладаем, и посмотрим, что из них следует?

Я с готовностью ухватился за это предложение.

Торндайк достал из ящика стола листок бумаги и, открыв ручку, принялся записывать основные факты, читая каждый вслух по мере написания:

1. Второе завещание было ненужным, поскольку оно не содержало ничего нового, не выражало новых намерений и не отвечало новым условиям, а первое завещание было вполне ясным и понятным.

2. Очевидным намерением наследодателя было оставить большую часть своего имущества Стивену Блэкмору.

3. Второе завещание в нынешних обстоятельствах не соответствует этому намерению, в то время как первое завещание соответствовало.

4. Подпись на втором завещании несколько отличается от подписи на первом, соответствуя нынешней подписи наследодателя.

– А теперь мы переходим к очень любопытной группе дат, которые я советую вам рассмотреть с большим вниманием, – продолжил Торндайк:

5. Миссис Уилсон составила свое завещание в начале сентября прошлого года, не поставив в известность Джеффри Блэкмора, который, похоже, не знал о существовании этого завещания.

6. Его собственное второе завещание было датировано двенадцатым ноября прошлого года.

7. Миссис Уилсон умерла от рака двенадцатого марта этого года.

8. Джеффри Блэкмора последний раз видели живым четырнадцатого марта.

9. Его тело было обнаружено пятнадцатого марта.

10. Изменение характера его подписи началось примерно в сентябре прошлого года и стало постоянным с середины октября.

– Вы найдете, Джервис, что эта подборка сведений заслуживает более тщательного изучения, особенно если рассматривать ее в связи с дальнейшими данными:

11. В покоях Блэкмора мы нашли висевшую вверх ногами клинопись, остатки часовых стекол, коробку стеариновых свечей и некоторые другие предметы.

Он передал мне список, и я внимательно просмотрел его, сосредоточив свое внимание на различных пунктах, пытаясь собрать разбегающиеся мысли в одно целое. Но, как я ни старался, из массы, казалось бы, не связанных друг с другом фактов не удавалось сделать никакого общего вывода.

– Ну? – сказал Торндайк, с серьезным интересом наблюдая за моими безуспешными усилиями. – Что вы думаете об этом?

– Ничего! – воскликнул я в отчаянии, бросив бумагу на стол. – Конечно, я вижу, что здесь есть несколько странных совпадений. Но какое отношение они имеют к делу? Я понимаю, что вы хотите отменить завещание, которое, как нам известно, было подписано без принуждения в присутствии двух уважаемых людей, которые поклялись в подлинности документа. Это ваша цель, я полагаю?

– Конечно, это так.

– Убей меня, не пойму, как вы собираетесь это сделать. Все эти совпадения, факты и детали, кажется, могут запутать любой мозг, кроме вашего собственного.

Торндайк негромко хихикнул, но не стал продолжать эту тему.

– Положите этот список в свою папку вместе с другими записями, – сказал он, – и подумайте над ним на досуге. А сейчас я хочу получить от вас небольшую помощь. У вас хорошая память на лица?

– Достаточно хорошая, я думаю. Почему вы спрашиваете?

– Потому что у меня есть фотография человека, которого, как мне кажется, вы могли встречать. Просто посмотрите на нее и скажите, помните ли вы это лицо.

Он достал из конверта, пришедшего с утренней почтой, фотографию и протянул мне.

– Я определенно где-то видел это лицо, – произнес я, поднеся портрет к окну, чтобы рассмотреть его более тщательно, – но сейчас не могу вспомнить где.

– Попробуйте. Если вы уже видели это лицо, вы должны быть в состоянии вспомнить человека.

Я пристально смотрел на фотографию, и чем больше я смотрел, тем более знакомым казалось лицо. Вдруг в моей голове промелькнула личность этого человека, и я в изумлении воскликнул:

– Не может быть! Это же тот бедолага из Кеннингтона, мистер Грейвс?

– Думаю, что может, – ответил Торндайк, – и я думаю, что так оно и есть. Но можете ли вы поклясться в этом в суде?

– Я твердо убежден, что на фотографии изображен мистер Грейвс. Я готов поклясться в этом.

– Ничего больше и не нужно. Опознание – это всегда вопрос мнения или уверенности. Свидетель, который опознаёт человека только по описанию, ненадёжен. Я думаю, что ваших показаний под присягой будет достаточно.

Нет нужды говорить, что появление этой фотографии вызвало у меня огромное удивление и желание узнать, откуда она у Торндайка. Но поскольку он бесстрастно положил ее в конверт без объяснений, я почувствовал что не могу задать ему прямой вопрос. Тем не менее, я рискнул косвенно затронуть эту тему.

– Вы получили какую-нибудь информацию из Дармштадта? – спросил я.

– От Шницлера? Да. Я узнал по официальным каналам, что доктор Г. Вайс им незнаком, всё, что они о нём знают, это то, что он заказал у них и получил сто граммов чистого хлоралгидрата морфия.

– Все сразу?

– Нет. Отдельными посылками по двадцать пять граммов каждая.

– Это все, что вы знаете о Вайсе?

– Это все, что я действительно знаю, но не всё, что подозреваю, и с достаточно вескими основаниями. Кстати, что вы думаете о вознице?

– Я не думал о нем. Почему вы спрашиваете?

– Вам никогда не приходило в голову что возница и мистер Вайс были одним и тем же человеком?

– Нет. Они были абсолютно разными людьми. И один был шотландцем, а другой – немцем. Но, откуда вы знаете, что они являлись одним и тем же человеком?

– Я знаю только то, что вы мне рассказали. Но учитывая, что вы никогда не видели их вместе, что возница никогда не был под рукой для поручений, а мистер Вайс всегда появлялся через некоторое время после вашего приезда и исчезал за некоторое время до вашего отъезда, мне показалось, что они могли быть одним и тем же человеком.

– Я бы сказал, что это невозможно. Они были очень разными внешне. Но если предположить, что они были одним и тем же лицом, будет ли это иметь какое-либо значение?

– Это означает, что мы можем избавить себя от необходимости искать возницу. И из этого можно сделать некоторые выводы, к которым вы обязательно придёте, если тщательно подумаете. Но сейчас это лишь умозрительные заключения и делать из них какие-то выводы было бы небезопасно.

– Вы застали меня врасплох, – заметил я, – похоже, что вы активно работали над кеннингтонским делом, тогда как я предполагал, что все ваше внимание было занято делом Блэкмора.

– Не стоит сосредотачиваться, – ответил он, – только на одном деле. У меня есть полдюжины других дел, в основном мелких, которыми я тоже сейчас занимаюсь. Вы подумали, что я намерен держать вас под замком до бесконечности?

– Нет. Но я подумал, что кеннингтонское дело будет ждать своей очереди. И я понятия не имел, что вы владеете достаточным количеством сведений, чтобы продвинуться в этом деле дальше.

– Но вы тоже знаете все детали этого дела и видели те улики, которые мы нашли в том пустом доме.

– Вы имеете в виду те вещи, которые мы извлекли из мусора под каминной решеткой?

– Да. Вы видели эти любопытные тростниковые палочки и очки. Они сейчас лежат в верхнем ящике шкафа, и я советую вам взглянуть на них еще раз. Для меня они очень познавательны. Маленькие палочки навели меня на интересную мысль, а очки позволили мне проверить и подтвердить ее.

– К сожалению, – произнес я, – куски тростника ни о чем мне не говорят. Я не знаю, для чего они и как их применять.

– Я думаю, – ответил Торндайк, – что если вы внимательно рассмотрите их, то поймете что все очевидно. Посмотрите на них еще раз и на очки тоже. Подумайте обо всем, что вы знаете, о таинственной группе людей, живших в том доме, и посмотрите, не сможете ли вы составить какую-нибудь связную версию. Подумайте также, нет ли в нашем распоряжении информации, по которой мы могли бы идентифицировать кого-либо из преступников и сделать вывод о личностях остальных. Поставьте себе эту задачу, тем более, что у вас будет спокойный день, так как меня не будет дома до вечера. Заверяю, у вас сейчас есть всё для идентификации одного из этих людей. Систематически проработайте весь материал, а вечером сообщите, какие дальнейшие расследования вы бы предложили.

– Хорошо, – согласился я, – все будет сделано, как вы сказали. Я заново наполню свой мозг делом мистера Вайса и его пациента, а дело Блэкмора пущу на самотек.

– В этом нет необходимости. У вас впереди целый день. Уделив кеннингтонскому делу час глубокого анализа, вы поймете, каким должен быть ваш следующий шаг, а затем вы могли бы посвятить себя изучению завещанию Джеффри Блэкмора.

С этим последним советом Торндайк собрал свои рабочие бумаги и, положив их в сумку, удалился, оставив меня предаваться размышлениям.

Глава XIII. Заявление Сэмюэля Уилкинса

Как только я остался один, то приступил к расследованию с отчаянной надеждой обнаружить что-нибудь поразительное и неожиданное. Я открыл ящик стола и, достав оттуда тростниковые палочки и разбитые остатки очков, положил их на стол. Очки так и не были отремонтированы, так как в этом, видимо, не было необходимости. Обломки, лежавшие передо мной в том виде, в каком мы их нашли, очевидно, дали Торндайку необходимую информацию, и ему удалось найти связь между этими предметами и мистером Грейвсом.

Это должно было обнадеживать. Но почему-то этого не происходило. То, что было возможно для Торндайка, теоретически было возможно для меня или для любого другого. Но только в теории. Мозг Торндайка не был обычным мозгом. Факты, связь между которыми его ум улавливал мгновенно, оставались для других людей не связанными и не имеющими смысла. Его способность к наблюдению и быстрым умозаключениям была почти невероятной, как я снова и снова замечал с не иссякающим восхищением. Казалось, он воспринимал все с первого взгляда и в одно мгновение понимал значение всего, что видел.

Вот пример. Я сам видел то же, что и Торндайк, и даже гораздо больше, поскольку был непосредственным свидетелем событий в доме мистера Вайса, и наблюдал за действиями преступников, тогда как Торндайк никогда не видел ни одного из них. Та горстка мусора, которую мы извлекли из-под решетки, не говорила мне ровным счетом ничего, и я бы, ни секунды не колеблясь, забросил бы её обратно. В тумане тайны я не увидел ни проблеска света, ни даже намека на то, в каком направлении следует искать просветления. И все же Торндайк каким-то непостижимым образом сумел собрать воедино сведения, которые я, возможно, даже не замечал. Причем Торндайк за несколько дней значительно сузил поле расследования.

От этих размышлений я вернулся к предметам на столе. Очки не были для меня столь глубокой загадкой. Они могли бы помочь в опознании, это я понимал достаточно ясно. Не готовые очки, случайно подобранные в магазине, а очки, изготовленные профессиональным оптиком для коррекции определенного дефекта зрения и для конкретного лица. И такие очки были передо мной. Конструкция оправы была оригинальной. Цилиндрическая линза была вырезана и отшлифована по специальной формуле, расстояние между центрами тщательно выверено. Следовательно, эти очки были изготовлены по индивидуальному заказу. Но было очевидно, что невозможно опросить всех мастеров по изготовлению очков в Европе, так как очки не обязательно были сделаны в Англии. Очки могли служить доказательством, но не отправной точкой расследования.

От очков я перешел к обломкам тростника. Именно они дали Торндайку нить в расследовании. Может быть, и мне помогут найти подсказку? Я смотрел на них и гадал, какую тайну они скрывают. На маленьком фрагменте красной этикетки была тонкая темно-коричневая или черная кайма, украшенная греческим меандровым узором, на ней я обнаружил пару крошечных блесток, похожих на пыль от сусального золочения. Но из этого я ничего не узнал. Короткая тростниковая палочка была выдолблена, чтобы надевать ее на длинную. Очевидно, она служила защитной крышкой. Но что она защищала? Предположительно, какое-то острие или край. Может быть, это карманный нож? Нет, для рукоятки ножа материал был слишком хрупким. По той же причине это не могло быть иглой для гравировки, и это не был хирургический инструмент. По крайней мере, он не был похож ни на один из них.

Я переворачивал палочки снова и снова, ломал голову, и тут меня осенила блестящая идея. Может быть это тростниковое перо, у которого сломано острие? Я знал, что тростниковые ручки все еще используются каллиграфами-декораторами, любящими рисовать «жирной линией». Мог ли кто-нибудь из наших знакомых быть каллиграфом? Это казалось наиболее вероятным решением проблемы, и чем больше я думал об этом, тем более вероятным оно казалось. Каллиграфы обычно разборчиво подписывают свои работы, и даже когда они используют штамп вместо подписи, их легко идентифицировать. Может ли быть так, что мистер Грейвс, например, был иллюстратором, а Торндайк установил его личность, просмотрев работы всех известных каллиграфов-декораторов?

Эта проблема занимала меня до конца дня. Моё объяснение не особенно соответствовало методам, описанным Торндайком. Я прокручивал её со всех сторон во время моего одинокого обеда, я размышлял над ней при помощи нескольких выкуренных трубок после обеда, и, наконец, освежив мозг чашкой чая, я отправился гулять в сады Темпла, что мне было разрешено делать, не нарушая условий заключения, в надежде обдумать её на свежую голову.

Результат меня разочаровал. Я основывал свои рассуждения на предположении, что куски тростника были частями какого-то определенного приспособления, используемого в неком деле, но они вполне могли быть остатками чего-то совершенно другого, совершенно никак не связанного с ремесленной сферой. Прогулявшись по тенистым аллеям около двух часов, я, наконец, вернулся домой, куда прибыл как раз в тот момент, когда фонарщик заканчивал свой обход.

Бесплодные размышления начали меня раздражать. Освещенные окна, которые я заметил при приближении к дому, навели меня на мысль, что Торндайк вернулся. Я решил потребовать от него дополнительной информации. Поэтому, когда я вошел в наши покои и обнаружил вместо своего коллеги спину совершенно незнакомого человека, я был разочарован и раздосадован.

Незнакомец сидел у стола и читал толстый документ, похожий на договор аренды. Когда я вошел, он не сделал никакого движения, но когда я пересек комнату и пожелал ему доброго вечера, он привстал и молча поклонился. Именно тогда я впервые увидел его лицо, и от его взгляда меня передернуло. На мгновение мне показалось, что это мистер Вайс, так близко было сходство, но тут же я понял, что он гораздо ниже.

Я сел почти напротив и время от времени украдкой поглядывал на него. Сходство с Вайсом было действительно поразительным. Те же льняные волосы, та же лохматая борода и такой же красный нос с пятнами угревой сыпи, распространявшейся и на щеки. Он тоже носил очки, через которые время от времени бросал на меня быстрый взгляд, но тут же возвращался к своему документу.

После нескольких минут довольно неловкого молчания я рискнул заметить, что вечер был теплым, на что он согласился, произнеся что-то вроде шотландского «хм-хм» и медленно кивнул. Затем наступила еще одна пауза молчания, во время которой я предположил, что он может быть родственником мистера Вайса и задался вопросом, какого черта он делает в нашем доме.

– У вас назначена встреча с доктором Торндайком? – наконец спросил я.

Он торжественно кивнул в ответ и вместо ответа произнес еще одно «хм-хм», как мне показалось, в утвердительном смысле.

Я взглянул на него, немного ошеломленный отсутствием манер, затем мужчина раскрыл бумаги так, чтобы они закрывали его лицо. Взглянув на оборотную сторону документа, я с удивлением заметил, что она вздрагивает в руках незнакомца.

Он, действительно, смеялся! Почему его так рассмешил мой простой вопрос, что вызвало такое веселье, я совершенно не мог себе представить. Шевеление его бумаг не оставляло сомнений, что он по какой-то причине умирал со смеху.

Это было чрезвычайно загадочно. Кроме того, было довольно неловко. Я достал свою карманную папку и начал просматривать записи. Затем бумаги опустились, и я смог еще раз взглянуть на лицо незнакомца. Он действительно был необычайно похож на Вайса. Лохматые брови, отбрасывающие тень на глазницы, в сочетании с очками, придавали ему то же совиное выражение, которое я заметил у своего кеннингтонского знакомого. Оно, кстати, совершенно не вязалось с легкомысленным поведением, свидетелем которого я только что был.

Время от времени, когда я смотрел на него, незнакомец ловил мой взгляд и тут же отводил глаза, краснея. Очевидно, он был застенчивым, нервным человеком, что могло объяснить его хихиканье. Как известно, застенчивые или просто нервные люди имеют привычку улыбаться невпопад и даже хихикать, когда смущаются при встрече с чересчур пристальным взглядом. И, похоже, мой собственный глаз обладал этим смущающим свойством, потому что пока я смотрел на него, документ вдруг снова поднялся и начал яростно трястись.

Я выдержал это минуту или две, но, обнаружив, что ситуация невыносимо неловкая, поднялся и, извинившись, пошел в лабораторию, чтобы разыскать Полтона и узнать, в котором часу Торндайк должен вернуться домой. К моему удивлению, войдя в лабораторию, я обнаружил, что Торндайк как раз заканчивает работу над чем-то микроскопическим.

– Знаете ли вы, что внизу вас ждут? – спросил я.

– Это кто-то из ваших знакомых? – поинтересовался он.

– Нет. Это какой-то красноносый, хихикающий болван в очках. Он читает какой-то документ, или скорее, прячется за ним! Он невыносим, поэтому я пришел сюда.

Торндайк от души посмеялся над моим описанием визитера.

– Над чем вы смеетесь? – с кислым выражением лица спросил я.

Услышав мой вопрос, Торндайк рассмеялся еще громче, чем еще больше усугубил ситуацию.

– Наш друг, кажется, вывел вас из себя, – заметил он, вытирая глаза.

– Он довел меня до белого каления в буквальном смысле. Ещё немного, и я бы его стукнул.

– В таком случае, – сказал Торндайк, – я рад, что вы не остались. Давайте спустимся вниз и позвольте мне вас представить.

– Нет, спасибо. На сегодня с меня достаточно.

– У меня есть особая причина, по которой я хочу вас представить. Думаю, вы получите от этого человека информацию, которая вас очень заинтересует. К тому же не стоит ссориться с людьми из-за их веселого нрава.

– Веселый?! Чтоб ему пусто было! Он ведет себя как идиот! – воскликнул я.

На это Торндайк ничего не ответил, только широко и благодарно улыбнулся. Мы спустились на нижний этаж. Когда мы вошли в комнату, незнакомец поднялся и, смущенно переведя взгляд с одного из нас на другого, вдруг разразился нескрываемым хохотом. Я сурово посмотрел на него, а Торндайк, совершенно не тронутый его непристойным поведением, серьезным голосом сказал:

– Позвольте представить вас, Джервис, хотя, думаю, вы уже встречали этого джентльмена.

– Думаю, нет.

– О да, встречали, сэр, – вмешался незнакомец, и, когда он заговорил, я вздрогнул, потому что голос был необычайно похож на знакомый голос Полтона.

Я посмотрел на говорившего с внезапным подозрением. Теперь я увидел, что льняные волосы – это парик, борода была явно искусственной, а глаза, сверкавшие сквозь очки, были удивительно похожи на глаза нашего верного секретаря. Это красноватое лицо, нос луковицей и мохнатые, нависшие брови никак не вязались у меня с образом нашего утонченного и аристократически выглядящего помощника.

– Это розыгрыш? – спросил я.

– Нет, – ответил Торндайк, – это демонстрация. Когда мы разговаривали сегодня утром, мне показалось, что вы не понимаете, до какой степени можно скрыть личность при подходящем освещении. Я договорился с Полтоном, хотя он не очень охотно согласился, представить вам визуальное доказательство. Условия для демонстрации не самые благоприятные, так как комната хорошо освещена, а Полтон – очень плохой актер, но это делает эксперимент более убедительным. Вы сидели напротив нашего уважаемого ассистента в течение нескольких минут и смотрели на него, я не сомневаюсь, очень внимательно, но не догадались, кто перед вами. Если бы комната была освещена только свечой, а Полтон смог изменить свой голос и добавить к этому особую манеру поведения, то обман был бы совершенным.

– Я отчетливо вижу, что на нем парик, – заметил я.

– Бесспорно, но в тускло освещенной комнате вы бы этого не разглядели. С другой стороны, если бы Полтон в таком виде шел по Флит-стрит в середине дня, грим стал бы бросаться в глаза любому в меру наблюдательному прохожему. Секрет искусства гримировки заключается в правильном наложении, в зависимости от условий освещения и расстояния, на котором будет виден грим. То, как его используют на сцене, будет выглядеть нелепо в обычной комнате.

– Возможен ли какой-либо эффективный грим на улице при обычном дневном свете? – поинтересовался я.

– О, да, – ответил Торндайк, – но он должен быть совершенно иного рода, чем на сцене. Парик, борода и усы приклеиваются к коже прозрачным клеем, аккуратно подстригаются ножницами и соединяются по краям с обрамляющими лицо волосами. То же самое относится и к бровям, а изменения цвета кожи должны быть выполнены гораздо более тонко. Нос Полтона был создан с помощью небольшого слоя простейшего крема, прыщи на щеках – с помощью маленьких частичек того же материала, а общая тонировка была сделана с помощью жирного грима с очень легким налетом пудры для снятия блеска. В наложении красок на лицо нужна большая осторожность и деликатность. Искусствоведы называют это «сдержанностью». Вы удивитесь, узнав, как мало грима требуется, чтобы изменить форму носа и весь характер лица.

В этот момент в дверь громко постучали, раздался одиночный, солидный удар, который Полтон, казалось, узнал, ибо он воскликнул:

– Боже правый, сэр! Это Уилкинс, кэбмен! Я совсем забыл о нем. Что же делать?

Он с нелепым ужасом смотрел на нас минуту-другую, а затем, сорвав с себя парик, бороду и очки, засунул их в шкаф. Но теперь его вид был слишком странным даже для Торндайка, который поспешил за ним.

– О, это не повод для смеха, сэр, – возмущенно воскликнул наш верный помощник, – кто-то должен впустить его, иначе он уйдет.

– Не волнуйтесь, Полтон, – сказал Торндайк, – вы можете пойти в кабинет. Я открою дверь сам.

Присутствие духа, похоже, совсем покинуло Полтона, так как он лишь нерешительно застыл на месте. Дверь открылась, густой и хриплый голос спросил:

– Джентльмен по фамилии Полтон живет здесь?

– Да, совершенно верно, – ответил Торндайк, – входите. Вас зовут Уилкинс, я полагаю?

– Так и есть, сэр.

В ответ на приглашение Торндайка в комнату вошел типичный старомодный ворчливый кэбмен в классическом плаще и с бляхой. Оглядевшись вокруг со смесью смущения и вызова, мужчина вдруг с жадным любопытством уставился на нос Полтона.

– Вот вы и прибыли, – нервно заметил Полтон.

– Да, – ответил мужчина слегка враждебным тоном, – вот и я. Что я должен делать? И где этот мистер Полтон?