Текст книги "Топографии популярной культуры"

Автор книги: "Правова група "Домініон" Колектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

Вторая узловая точка Невского проспекта – это площадь Восстания, а также ее окрестности. В марте 2012 года здесь прошло несанкционированное шествие анархистов, в августе 2013 года – шествие пастафарианцев, множество попыток несанкционированных шествий оппозиции было предпринято зимой 2011–2012 годов. 1 мая 2012 года основные политические партии, а также несистемная оппозиция начали свои шествия от площади Восстания.

Еще одно важнейшее место – это Дворцовая площадь. В 1991 году именно в этом месте проходил массовый митинг в поддержку демократических преобразований, собравший около 300 тысяч человек. В последнее время Дворцовая площадь стала местом для одиночных пикетов, ибо несанкционированные митинги в этом месте разгоняют быстро и грубо. 1 мая 2012 года проправительственная партия «Единая Россия» получила разрешение на проведение митинга, в то время как оппозиции не разрешили собираться на другой знаковой для декабрьских протестов площади – Исаакиевской.

19 марта 2013 года в городской закон «О собраниях, митингах, шествиях и пикетированиях в Санкт-Петербурге» были внесены изменения, в соответствии с которыми проведение политических акций запрещается на Дворцовой, Исаакиевской площадях и на Невском проспекте, а также вблизи вокзалов и метро. Это говорит о том, что власть понимает потенциал этих перекрестков.

Существуют и другие пространства, которые претендуют на роль публичных, но таковые функционируют лишь эпизодически; пример тому – улица Пионерская, Исаакиевская площадь, площадки возле станций метро «Владимирская», «Горьковская».

Наличествуют также публичные пространства, не отмеченные политической активностью, например 7-я линия и стрелка Васильевского острова или площадка перед ТРЦ «Галерея», недалеко от площади Восстания.

Имеются в городе также места для политических протестов «поневоле»: это Марсово поле, Конюшенная площадь и другие; их выбирают органы власти для митингующих. Так, несистемная оппозиция получила разрешение собраться на пустынной, заставленной автомобилями Конюшенной площади (в то время как сторонники проправительственной партии – на Дворцовой), а в последующие разы – на Марсовом поле, пространстве обособленном, месте массовых захоронений, а также памятнике-мемориале. Несмотря на то что Марсово поле находится в центре города, оно расположено вдали от транспортных и информационных потоков. Поэтому граждане и политики демонстративно не желают собираться именно в этом месте.

Зимой 2011–2012 годов центром для санкционированных митингов стала Пионерская площадь: ее местоположение устраивало обе стороны. Она расположена вдали от главной артерии города – Невского проспекта, а также не находится в очаге публичной активности; станции метро, места потребления и культурные центры здесь не перекрещиваются, они разделены. С другой стороны, площадь находится в достаточно людном и заметном месте.

В данный момент очевиден запрос на пространства для проявления гражданской активности. Политические акции стремятся к культурным, информационным, транспортным и потребительским перекресткам, к Невскому проспекту в первую очередь. Но власть делает все, чтобы отодвинуть гражданскую активность от таких перекрестков. Свидетельство тому – упомянутые выше городской закон о митингах и решение городских властей об образовании местного Гайд-парка на Марсовом поле. К чему приведет этот конфликт, покажет время.

ТРЦ как площадки гражданского участия?

В контексте описанной выше ситуации с функционированием публичных пространств можно заметить, что рядом преимуществ обладают ТРЦ и прилегающие к ним площадки. Прежде всего, эти площадки многофункциональны, способны удовлетворить самые разнообразные потребности. Так как они неразрывно связаны с потреблением, здесь изменяется сама суть публичного пространства. Такие площадки, несмотря на слабое взаимодействие между незнакомыми людьми в плане вербального общения, дают широкие возможности невербальной коммуникации: поведение, облик, одежда, различные формы активности. Более того, происходит коммодификация городской жизни, публичной активности вокруг ТРЦ как центров притяжения для активизма и публичной репрезентации индивида, включая выражение гражданской позиции, политического протеста. Одной из главных функций современного публичного пространства является его возможность обеспечивать движение и мобильность посетителей. Поэтому действительно успешное публичное пространство обеспечивает бесконечное движение: текучесть человеческих потоков, транспорта, информации, движение впечатлений, товаров.

Так, пространства возле торговых центров являются одними из популярнейших мест в Санкт-Петербурге (Гостиный Двор, ТРЦ «Галерея»), поскольку обеспечивают 1) пропуск в одно из наиболее мобильных пространств – в торговый центр; 2) вербальное и невербальное общение, поскольку зачастую такие пространства являются площадками для обмена знаками и трансляции своей идентичности; 3) удовлетворение разнообразных потребностей, в том числе культурных и творческих; 4) выражение своих политических взглядов, протеста, групповой солидарности и других форм коллективной солидарности. Современный политический протест в формах стрит-арта, перформансов, флешмобов, хеппенингов идеально вписывается в эту культурно-потребительскую среду.

Политические акции также стремятся к потребительским перекресткам. Не случайно, как уже отмечалось, городские власти стремятся отодвинуть политическую активность от таких площадок.

В российском обществе торговые площадки часто выступают как публичные пространства не только в помещении, но и на улице, в то время как некоммодифицированная городская среда не привлекает людей. Это подтверждает опыт создания публичных пространств в Санкт-Петербурге, являющегося чаще всего исключительной прерогативой и инициативой власти.

Популярные улицы, особенно пешеходные зоны, по своей структуре похожи на торговый центр. В этих пространствах есть возможности для потребления, в том числе культуры, и имеется инфраструктура для обеспечения удобства и комфортабельности нахождения там. Летом на улицах располагаются уличные кафе, где можно одновременно есть, участвовать в публичной жизни города в качестве зрителя, глазеть на прохожих. Часто рядом с такими уличными кафе появляются уличные музыканты, артисты, выставки современного искусства и ларьки с сувенирами. Формируется инфраструктура для потребления. Публичные пространства на открытом воздухе так же меркантилизированы, как и пространства торгового центра.

Существует другой вариант публичных пространств: последние могут формироваться вблизи ТРЦ и выступать в роли пространства-сателлита. Такими свойствами обладает в Санкт-Петербурге площадка перед ТРЦ «Галерея». Там также постоянно появляются уличные музыканты, конкурсы, проводятся соревнования: место очень людное. Торговое пространство сочетает в себе черты и пространства культурного. Иными словами, пространство потребления – всегда пространство культурное и публичное.

Ergo

Во все времена публичные пространства формируются на информационных, культурных, транспортных перекрестках, где личности и группы получают возможность, с одной стороны, презентировать и позиционировать себя, а с другой – увидеть текущие социальные диспозиции, обрести новые смыслы. В современном обществе такими пространствами самореализации и «трансцендирования в иное» все больше становятся центры, «перекрестки» потоков массового потребления.

В это же самое время места для гражданской, политической активности offline сокращаются. Поэтому на повестку дня встает проблема: возможно ли гражданское участие в ТРЦ?

Литература

Бауман З. Город страхов, город надежд // Логос. 2008. Т. 3. 24–53.

Беньямин В. Избранные эссе. М.: Медиум, 1996.

Бодрийяр Ж. Общество потребления. М.: Республика, 2006.

Ганжа А. Mobilis in mobili: об особенностях формирования публичных пространств в городе Москве // Логос. 2012. № 1. 289–310.

Гидденс Э. Устроение общества. Очерк теории структурации. М.: Академический проект, 2005.

Дюркгейм Э. Самоубийство: социальный этюд. М.: Мысль, 1994.

Инглхарт Р. Постмодерн: меняющиеся ценности и изменяющиеся общества // Полис. 1997. Т. 4. 6–32.

Инглхарт Р., Вельцель К. Модернизация, культурные изменения и демократия: Последовательность человеческого развития. М.: Новое издательство, 2011.

Лиотар Ж. Ф. Состояние постмодерна. СПб.: Алетейя, 1998.

Лэйард Р. Счастье: уроки новой науки. М.: Изд-во Ин-та Гайдара, 2012.

Паченков О. Публичное пространство города перед лицом вызовов современности: мобильность и «злоупотребление публичностью» // Новое литературное обозрение. 2012. 98–117.

Тульчинский Г. Л. Искусство и социализация в проектно-сетевом социуме: поиски новой трансценденции и другое искусство // Искусство как творчество социальности и проблемы реабилитации. М.: ООО «Принтберри», 2013. 18–26.

Тульчинский Г. Л. Личность как успешный автопроект // От события к бытию. М.: ВШЭ, 2010. 49–63.

Тульчинский Г. Л. Маркетизация гуманизма. Массовая культура как реализация проекта Просвещения: российские последствия // Человек.ru. Гуманитарный альманах. Новосибирск. 2007. № 3. 194–216.

Тульчинский Г. Л. Субъективность и постсекулярность современности: новая трансценденция или фрактальность «плоского» мира? // Международный журнал исследований культуры. 2013. № 3 (12). 51–56.

Тэйлор Ч. Структуры закрытого мира // Логос. 2001. № 3 (82). 33–54.

Федотова В. Г. Хорошее общество. М.: Прогресс-Традиция, 2005.

Хоружий С. С. Постсекуляризм и антропология // Человек.ru. № 8. Тема номера: Постсекулярная парадигма. Новосибирск: НГУЭУ, 2012. 15–34.

Berger P. (ed.). The Desecularization of the World: Resurgent Religion and World Politics. Grand Rapids, Michigan: W. B. Erdmans Publishing Company, 1999.

Habermas J. Religion in the Public Sphere // European Journal of Philosophy. 2006. Vol. 14 (1). 2–16.

Taylor Ch. A Secular Age. Cambridge; L.: Belknap Press of Harvard University Press, 2007.

СПОРТИВНЫЕ МЕГАСОБЫТИЯ И ПОПУЛЯРНАЯ КУЛЬТУРА: ГЛОБАЛЬНОЕ И ЛОКАЛЬНОЕ В ЛАНДШАФТАХ УНИВЕРСИАДЫ‐2013 В КАЗАНИ

Александра Яцык

Спортивные, культурные и политические мегасобытия, такие как Чемпионат мира по футболу, Олимпийские игры или Всемирные выставки, являются важнейшими инструментами маркетинга городов на глобальном рынке. Сопутствующие им финансовые потоки и возможности инфраструктурного, социального и культурного изменения привлекают страны и регионы к борьбе за право их принятия, при этом тенденция их проведения в странах глобального Юга, Азии и стран постсоветского пространства становится все более выраженной. Показательны здесь отказы жителей германского Мюнхена и швейцарского Граубюндена от участия в организации Олимпиады‐2022 и, напротив, активные претензии Алма-Аты и – до недавнего времени – Львова на ее проведение. Ближайшие Чемпионат мира по футболу и Олимпийские игры пройдут в Бразилии, России, Катаре и Корее. Первые Европейские игры (спортивные соревнования в формате Олимпийских, с участниками европейского континента) примет Баку в 2015 году; столица Aзербайджана также была хозяйкой Евровидения в 2012 году.

Очевидно, что инфраструктурные и экономические бонусы не являются для данных стран превалирующими в списке возможностей, открывающихся в случае принятия мегасобытия. Исследователи все чаще говорят о политическом значении Олимпийских игр или Кубка мира как инструментoв мягкой силы и публичной дипломатии в процессе нациестроительства (Manzenreiter 2010; Grix and Lee 2013; Koch 2013; Carter and Sugden 2012; Arning 2013). C развитием медиатехнологий и глобальной экономики это значение становится все более выраженным (Roche 2003). В этом смысле спортивные мегапроекты являются не просто элементом популярной глобальной культуры, но и определенным форматом ее производства, согласно которому смыслы, принципы и ритуалы, наполняющие ее культурные ландшафты, должны быть разделены всеми участниками этого сообщества (Traganou 2010). Универсальность этих принципов, однако, оказывается оспорена регулярными призывами бойкотировать Игры в связи с политикой принимающих их стран, коррупционными скандалами и вариативностью построения нарративов церемоний открытия и закрытия мегасобытий вокруг базовых идей олимпизма.

В данной статье я хотела бы обратиться к российскому опыту культурного производства ландшафтов спортивного мегасобытия, который буду анализировать на примере Всемирных спортивных студенческих игр, проходивших в столице Республики Татарстан в 2013 году. Этот случай, на мой взгляд, является интересным примером репрезентации постсоветской идентичности в силу уникального статуса Татарстана и Казани в российском государстве и Универсиады‐2013 как важнейшего элемента серии мегасобытий в современной России.

В первом случае Универсиада стала ключевым этапом встраивания специфического региона в общероссийский нарратив, однако для страны в целом эти Игры фактически открыли новую страницу нациестроительства в формате сверхмасштабных проектов. «Сочи», «Крым», «Украина‐2014» – дискурсы, которые последовательно утверждали позицию современной России, высказанную уже в рамках олимпийской церемонии открытия. Эта позиция между тем остается по-прежнему неясной в свете грядущего в 2018 году Чемпионата мира по футболу, который будет проходить в 10 российских городах. Москва, Санкт-Петербург, Нижний Новгород, Волгоград, Калининград, Казань, Сочи, Ростов-на-Дону, Самара и Саранск – города, столь непохожие между собой, столкнулись с необходимостью выстраивания своей идентичности в рамках общенационального и глобального дискурсов. Дискуссии o региональных брендах как коммодицифированных идентичностях, которые ведутся в этом отношении (Makarychev and Yatsyk 2014; Berger and Holtom 2008; Gänzle and Müntel 2011), демонстрируют как широкое внутреннее разнообразие России, так и запрос на культурную и этническую специфику в регионах.

Случай Универсиады‐2013, на мой взгляд, может дать представление о наборе стратегий и практик постсоветского культурного производства ландшафтов спортивных мегапроектов. Я сфокусируюсь на политиках конструирования этих ландшафтов как политиках создания значения (Hall 1997), репрезентированных в физических и символических пространствах Универсиады (городских улицах, спортивных и культурных площадках, нарративах церемонии открытия). Используя данные материалов глубинных интервью с активистами-градозащитниками, журналистами, экологами и девелоперами, организаторами и артистами культурной программы Универсиады (n=30), результаты опроса посетителей ее мероприятий (n=415), включенных наблюдений (n=13) и фокус-групп с участниками церемоний открытия и закрытия (n=3)[92]92
  Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ, проект «Развитие культурной среды полиэтнического города в контексте проектной политики региона (на примере Универсиады‐2013 в г. Казани)» № 13–03–00411а. Я хотела бы поблагодарить моих коллег по проекту Гузель Макарову и Екатерину Ходжаеву, без участия которых он бы не состоялся, а также Андрея Макарычева, Филиппа Косула, Ольгу Чепурную, Арью Розенхольм, Ирину Савкину и моих студентов из Университета Тампере, оказавших неоценимую помощь в обсуждении данной темы.


[Закрыть], я продемонстрирую то, как неолиберальные логики конструирования культурных ландшафтов спортивных мегасобытий корректируются доминирующим национальным дискурсом мегапроектов и соотносятся с локальными культурными смыслами «конкурентоспособного города».

Конструируя столицу: эстетизация Казани для (безопасного) потребления

Принятие и проведение в городе глобального спортивного мероприятия сопряжены в первую очередь с выполнением универсальных для всех хозяев мега-событий требований, касающихся качества городской среды, безопасности, доступности, уровня обслуживания, размещения, медиатрансляций, продаж и т.п. Это предполагает также создание привлекательного и безопасного пространства, предназначенного для туристического взгляда (Larsen and Urry 2011), и изгнание из него нежелательных элементов (Taylor and Toohey 2011). Исследователи в этой связи говорят о глурбанизации (англ. glurbanization, от сочетания слов globalization и urbanization) – конструировании утопического образа города как столицы, часто не связанного с локальными смыслами места (Silk 2011: 738).

Будучи административным центром Республики Татарстан, Казань в течение последних двадцати лет последовательно формировала свой столичный облик в череде мегапроектов. Тысячелетие Казани, которое город отмечал в 2005 году, было первым из них, повлекшим серьезные трансформации городского пространства.

В результате реализации двух крупных программ – по ликвидации ветхого жилого фонда и реконструкции кварталов ветхого жилья в городе Казани (1995–2004) и «Федеральной программы сохранения и развития исторического центра г. Казани» (2001–2005), ставивших своими целями улучшение условий жизни семей, живущих в ветхих исторических зданиях, модернизацию городского центра, его коммерческое развитие и «возрождение», – около 9 % населения города (почти 99 тысяч человек) были выселены из центра на окраины Казани (Kinossian 2006: 323), а 80,2 % отселенных зданий возрастом от 100 до 300 лет – разрушены (Kinossian 2006: 333). Исторический центр города фактически перестал существовать в прежнем виде; однако в рамках этих программ также были построены новые дороги, новый мост через реку Казанку и несколько линий метро. Оставшиеся исторические здания стремительно ветшали и напоминали руины. Впоследствии городской и республиканской властью были признано, что осуществленные программы повлекли за собой утрату целых улиц и исторических кварталов, однако здания XVIII–XIX веков, включая уникальные образцы татарской городской архитектуры, продолжали уничтожаться (Итоги 2011 года в сфере строительства: «Все мы ринулись в защиту исторического центра» 2012).

Всплеск градозащитной активности в конце 2011 года в Казани неожиданно для самих активистов закончился отставкой прежнего министра культуры и принятием в феврале 2012 года новой программы реконструкции исторических зданий, которая была условно названа «500 дней до Универсиады». 2012 год был объявлен Годом историко-культурного наследия Татарстана. В рамках программы «Мирас» (Наследие), реализовывавшейся в 2010–2013 годах, подверглись обновлению еще два объекта культурного наследия Татарстана – остров-град Свияжск и древний город Болгар (историческое место поселения предков волжских татар). Некоторые историки и археологи, впрочем, высказывали мнение о том, что после «реставрации» места утратили свою аутентичность, превратившись в объекты туристической глянцевой инфраструктуры (Хисамова 2014a). Вопреки строительству новых зданий на территории памятника, Древний Болгар был включен в список ЮНЕСКО в июне 2014 года. Это не первый случай подобного исключения из правил в Татарстане: казанский Кремль также был внесен в список ЮНЕСКО, несмотря на построенную в его периметре новую мечеть Кул-Шариф.

Глурбанизация Казани нашла свое продолжение в активном брендировании города в период подготовки к Универсиадe‐2013. В 2009 году Казань зарегистрировала себя под маркой «Третьей столицы России», потеснив с этих позиций Екатеринбург и Нижний Новгород. В 2011 году Казань была удостоена премии международной системы EFFIE за успешное продвижение бренда «Спортивная столица России» (Брендом года по версии EFFIE впервые стал город 2012). Проведение Универсиады в 2013 году, получение права на проведение Чемпионата по водным видам спорта в 2015 году, Чемпионата мира по футболу в 2018 году, а также множество более мелких спортивных мероприятий способствовали активной поддержке этого имиджа.

Кроме спортивной столицы, Казань также претендует на статус одного из центров исламского мира: так, в 2014 году здесь реализуется проект «Казань – столица тюркского мира», в рамках которого город собирается принять фестиваль «Тюрковидение‐2014» – аналог Евровидения для тюркоязычных стран. Кроме того, уже много лет в городе проводится ряд крупных мероприятий мусульманской культуры (фестиваль тюркского кино «Золотой Минбар», театральный фестиваль тюркоязычных народов «Науруз»).

Трансформация Казани, особенно в период подготовки и проведения Универсиады, в риторике республиканской власти фигурировала в основном как нормализация и модернизация города и региона. Так, по словам мэра города Ильсура Метшина, Универсиада позволит избавить Казань от «налета провинциальности» и придаст ей облик «цивилизованного европейского города» (Метшин И. Р.: «На Универсиаде мы должны показать новую Россию» 2012). Среди качеств «европейскости» города прежде всего выделялись его «технические» характеристики как консюмеристского пространства (чистота, безопасность, наличие соответствующих «европейским стандартам» рекреационных зон, гостиниц и торговых центров) и замалчивались социальные (разнообразие публичных пространств, низовая гражданская активность, участие жителей в обсуждении городских проблем и т.д.). Эстетизация этих ландшафтов осуществлялась преимущественно через практики исключения, изгнания или ликвидации нежелательных элементов из городской среды. Так, в Казани были реализованы программы по «работе» с нищими и бездомными (Идиятуллин и Афанасьев 2013), отлову бродячих собак (которые, вопреки заявленным целям, зачастую жестоко уничтожались прямо во дворах на глазах у их жителей) («Универсиада‐2013 требует жертв» 2013; Галиндабаева 2014) или отбуксировке «несоответствующего внешнего вида» машин на штрафные стоянки во время Универсиады (Сладков 2013).

Легитимация этих и предшествующих им практик осуществлялась в официальной риторике, как правило, через апелляцию к идеям общего блага и ценностям чистоты и безопасности. Так, в частности, в ответ на обвинения активистов в засыпке северного берега Казанки, уничтожении всей прибрежной зоны, сложившихся экосистем и редких видов растений, вызванных строительством стадиона «Казань-Арена», власти приводили мнения отдельных экологов о вреде существовавших там болот как рассадников комаров и болезней в городе (Минвалеев и Макаров 2009). Другим примером подобной риторики можно считать обоснование городской властью строительства Гребного канала в центре города на берегу озера Кабан, предполагавшего снос частных домов, расположенных на этом месте. Согласно ей, жители «Шанхая» сливают бытовые отходы прямо в озеро и не заботятся об экологической обстановке, в то время как строительство объекта Универсиады позволило бы очистить озеро от вредных отложений (Дынник 2009).

Кроме стратегий очищения власти города активно использовали стратегии бьютификации (украшения) будущих пространств Универсиады, включавшие практики маскировки (строительство однотипных заборов, заслоняющих «несовременного» вида частные дома, зеленые насаждения и реставрацию фасадов домов вдоль универсиадских и туристических маршрутов (Павлова 2012; Хисамова 2014b)) и частичного включения прежде исключенных смыслов в культурный городской ландшафт. В частности, в 2012 году была принята программа реновации Старо-Татарской слободы, исторического места поселения татар, которая, несмотря на неоднократно предлагавшиеся ранее проекты ее возрождения, оставалась до этого времени без внимания властей. Как заметил один из информантов, одной из причин такого забвения были факты возникновения этого места, напоминавшие татарам о болезненных страницах в их истории (квартал возник после взятия Казани Иваном Грозным), которые тем не менее были переосмыслены перед необходимостью реновации этого места как самобытного и привлекательного для посетителей Универсиады.

В целом татарстанский вариант эстетизации городского ландшафта в преддверии и во время спортивного мегасобытия представлял собой сочетание неолиберальных стратегий фестивализации и глурбанизации и биополитических практик управления (связанных с санацией и «заботой» о здоровье населения)[93]93
  Об общем понимании биополитических стратегий здесь см., например: Finlayson 2010.


[Закрыть], интерпретированных в рамках национального дискурса нормализации и модернизации. Постполитический характер этих стратегий[94]94
  См., например: Swyngedouw 2009; Swyngedouw 2011.


[Закрыть] проявился в ориентации республиканских и городских властей более на консенсус и управление, нежели на обсуждение и гражданское участие. Это отразилось как в официальной риторике о городских пространствах в преддверии и во время проведения Универсиады, которая акцентировала не нормативный, а процессуальный подход к определению нормальности, так и в способах разрешения возникающих социальных конфликтов и в самих практиках трансформации и конструирования этих пространств. Подобные практики достижения консенсуса реализовывались, в частности, не за счет публичного обсуждения и убеждения сторонников оппозиционного мнения (политические практики), но с помощью сокрытия информации, дачи ложных обещаний, перекрестной адресации и апелляции к общему благу.

Исключение общества из политической сферы также иллюстрируют использовавшиеся практики очищения городских пространств и их регуляция во время Универсиады (эвакуирование ненадлежащего вида машин на штрафстоянки, распределение билетов на соревнования по предприятиям) – то, что исследователи назвали «синдромом пустых улиц» (Медведев 2013). Показательны в этом отношении и политики конструирования символических ландшафтов Универсиады‐2013: в отличие от Лондонской Олимпиады‐2012, где в наградной команде присутствовали люди в различной физической форме, включая людей с ограниченными возможностями (Pring 2012), в наградную команду Универсиады‐2013 («Лица Универсиады») были выбраны девушки, многие из которых работали моделями (Десятова 2013).

Политика исключения, столь широко использованная при конструировании физических ландшафтов Казани, нашла свое специфическое выражение в репрезентации национальной и региональной идентичностей в церемонии открытия Универсиады-2013. Конструируемая в рамках национального дискурса единой страны, региональная идентичность представляла собой репрезентацию «консенсусного отличия» коммодицифированной этничности в рамках культурных стратегий «конкурентоспособной идентичности» (Anholt 2007).

Единство и/или разнообразие? Репрезентации региональной идентичности в церемонии открытия Универсиады‐2013 и нарративах культурных производителей

Понятие конкурентоспособной идентичности нации в основном используется для обозначения продвижения ее позитивного образа на глобальном рынке (Anholt 2007; Pope 2014). Это предполагает соответствие определенным политическим, экономическим, культурным и социальным стандартам, в идеале приближенным к толерантному, открытому и демократическому обществу (Anholt 2007: 20). Спортивные мегасобытия являются одним из наиболее популярных культурных форматов построения подобной идентичности; однако, как и в случае с конструированием физических ландшафтов города – хозяина Игр, универсальные гуманистические принципы открытости, толерантности, инклюзивности, единства и различий, декларируемые по определению всеми членами сообщества хозяев международных спортивных состязаний, на практике могут обретать совершенно различные интерпретации.

С другой стороны, универсализм ключевых смыслов, транслируемых в рамках спортивного мегасобытия, предполагает универсальность формата их репрезентации, который в конечном счете также основан на логике исключения. Исследователи отмечают, что нарративы спортивных мегасобытий как медиасобытий должны быть чувствительны к различным культурам и социальным группам и стремиться к воплощению максимально нейтральных культурных смыслов (Garcia 2008: 366). Национальные нарративы, представляемые в рамках церемоний открытия и закрытия состязаний, в свою очередь, строятся в рамках доминирующего национального дискурса, исключающего оппозиционные значения. В итоге представляемый на церемониях мировой аудитории образ страны – хозяйки игр является историей, зашифрованной в культурных кодах, чей глубинный смысл оказывается по большей части малопонятным неподготовленным зрителям и воспринимается ими упрощенно (Garcia 2008: 366). Pегиональные идентичности в этом случае представлены в виде коммодифицированной этничности, сведенной к фольклорным образам, традиционным песням и танцам (Housel 2007).

Исследователи церемоний открытия Олимпийских игр таких развитых стран, как Британия, Австралия, США и Канада, показывают, как принцип многообразия – ключевой нарратив олимпийского представления нации – хозяйки соревнований – оказывался, по сути, дискурсом колониальным, замаскированным под репрезентацию мультикультурного общества или космополитизма (Housel 2007; Pope 2014; Ellis 2012; Zhou et al. 2013). В случае с Китаем, принимавшим Олимпийские игры в 2008 году, или с Россией, проводившей их в Сочи в 2014 году, исследователи говорят о демонстрации сильной державы, взявшей реванш над Западным миром (Cui 2013; Jinxia 2010; Chen et al. 2012; Qing et al. 2010; Liang 2008), или суверенного государства, призванного создать почву для национальной консолидации (Горохов 2014) на основе имперской идеи (Фанайлова 2014; Petersson 2014). Идеи инклюзивности и разнообразия оказываются в этом случае поглощены принципом единства, что особенно явно проступает в нарративе сочинской церемонии открытия Oлимпиады, но гораздо менее заметно в нарративе открытия Универсиады в Казани.

Достаточно красноречивый посыл, прочитываемый сквозь ассоциации с каждой буквой русского алфавита, был дан уже в самом начале церемонии открытия Сочи‐2014. Среди имен знаменитых исследователей, изобретателей, композиторов, художников и писателей, известных во всем мире и прославивших русскую культуру, проступало «Мы (Ы) – Россия (Я) – Империя (И)». Ролик, повествующий о становлении России, показанный на церемонии, начинался с рассказа об аргонавтах и чередой картинок вел через историю русских князей, империи Петра Первого к Советскому Союзу. Эстетика, музыка и вехи советской истории – авангардное искусство, индустриализация, покорение космоса, популярная культура – составляли главные композиционные идеи о современной России, разговор о которой завершался картиной бэйби-бума после Олимпиады‐80 в Москве. По мнению ряда западных комментаторов, Сочи в рамках этой церемонии продемонстрировал «определение Россией себя как уникальной цивилизации, не заинтересованной в интеграции с Западом» (Stent 2014), рассказав миф о возрожденной суверенности, напоминающей репрессивный советский изоляционизм (Freedman 2014).

Нарратив церемонии открытия Универсиады‐2013 выглядит более разнообразным в своем обращении к фактам российской истории. Символы советской эры – индустриализация и первый полет в космос – представлялись более с технологических, нежели с идеологических позиций, как прорывы в научном знании. Трагические факты в истории ХХ века – революция, Гражданская, Первая и Вторая мировые войны – нашли свое отражение в церемонии, в отличие от Сочи‐2014. Одним из последних фактов недавней истории, мелькавших на экранах зрителей церемонии в стилях газетных заголовков, была заметка о вхождении России в «Большую восьмерку». Финальная сцена церемонии символизировала будущее нации и посвящалась детям и Интернету. Весьма иронично, что спустя всего полгода, после изменения статуса Крыма, Россия лишится своего членства в «Большой восьмерке» и продемонстрирует свою позицию в отношении интернета, заблокировав ряд оппозиционных сайтов.