Текст книги "Сестры Ингерд"
Автор книги: Полина Ром
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)
***
К пятидесятому дню, в легкую сломив сопротивление мужа и отца, мы ехали в Партенбург всей семьей. Алекс, первый раз отправившийся в путешествие, подпрыгивал от нетерпения и вынес бесконечными вопросами мозги и мне, и Рольфу. Его интересовало все и сразу: сколько дней мы будем ехать и нельзя ли быстрее? Если Аделина и Хельмут его родственники, то почему они никогда не приезжали к нам? Неужели Партенбург больше, чем наш город? Позволит ли граф Паткуль сходить и посмотреть его лошадей? А дом графа больше нашего в два или в три раза? Во много раз – это сколько?
И я, и Рольф нежно любим сына, но иногда этот маленький монстр вызывает желание захлопнуть ему рот ладошкой. Я не испытывала никаких неудобств или быстрой уставаемости от своей беременности на таком раннем сроке, но все равно была бесконечно благодарна Анне де Мюрей, которая не просто вышла нас встречать, а сразу же поздоровавшись с Алексом, предложила ему посмотреть на новые игрушки и познакомиться со своими братом и сестрой.
Когда дверь за ними закрылась и наступила тишина, я в изнеможении рухнула на кровать, ощущая полное и абсолютное блаженство, и спросила Рольфа:
– Как ты думаешь, нам действительно стоит рожать второго ребенка? Представляешь, если они начнут говорить вместе?
Муж со стоном плюхнулся рядом, блаженно потянулся, разминая мышцы, и с улыбкой ответил:
– Я уже не уверен, что справимся, радость моя, но боюсь, что нам придется смиренно терпеть эти муки. Зато, я думаю, потом нам это зачтется, и мы сразу попадем в рай! _______________________________________ Добрый день, дорогие читатели) Хочу сообщить, что сегодня началась выкладка моей новой книги. «Невестка слепого барона» https://litnet.com/ru/book/nevestka-slepogo-barona-b472231 Заглядывайте. Буду рада видеть всех Вас)) Полина Ром
Глава 54
С утра отстояли молебен. Самым странным было то, что присутствовали и слуги, и все офицеры из войска графа, и даже горожане стояли в дверях храма. Однако графини Паткуль не было ни в храме, ни у фамильного склепа. Гостям было объявлено, что юная графиня слегла от нервного потрясения, и лекарь запретил ей вставать с кровати. Затем состоялся тот самый ритуальный завтрак, ради которого мы сюда и приехали.
Чтобы почтить память графини Паткуль, прибыли все ближайшие соседи, кто только смог. Поэтому времени на(для) нас у графа практически не было. Однако, как и в прошлый раз, он пригласил нас с Рольфом поужинать в его комнате:
– К вечеру большая часть людей уедет, а оставшиеся получат ужин в комнаты. Я буду благодарен, если вы найдете для меня время.
До ужина мы успели с мужем съездить на рынок и кое-что прикупить. Я с удовольствием повозилась в детской с племянниками и сыном. Обратила внимание на то, как молчалива в этот раз была баронесса де Мюррей. Задав ей пару вопросов и получив очень краткие ответы, я решила, что она плохо себя чувствует, и отстала от женщины. Тем более, что в детской появилось новое лицо: в помощь баронессе была нанята еще одна дама, молодая и добродушная дворянка, госпожа Аннабелла.
Именно она, госпожа Аннабелла, водила сегодня детей гулять, и Алекс с восторгом рассказывал мне о том, какие огромные и красивые кони стоят в стойлах:
– …он мама, черный-черный! Аж синий!
– Это называется вороной, – солидно поправил разошедшегося Алекса маленький граф Хельмут.
– А мне папа подарит белого пони! – слегка задирая нос, сообщила Аделина.
– Мама, а когда у меня будет пони?! – Алекс нетерпеливо дергал меня за рукав и недовольно оглядывался на хвастающуюся Аделину.
До конфликта я эту беседу довести не дала. А сыну сообщила, что такие вопросы мы будем решать с папой вместе.
***
В этот раз лакей провел нас не в кабинет графа, а в малую столовую, где в обычные дни, когда не было гостей, собирались члены семьи. Это была довольно уютная комната с камином, облицованным нежно-розовым мрамором с черными прожилками, обшитая таким же розоватым деревом, с большим овальным ковром на полу.
Стол сервировали на четыре персоны, и эта четвертая персона сидела, не поднимая глаз от тарелки. В этот раз беседа протекала несколько натужно: нас с Рольфом, да и самого графа очень смущало молчание баронессы де Мюррей. Когда трапеза закончилась, и мужчины удалились в другую комнату, чтобы выпить перед сном какого-то вина, Анна, наконец-то, набравшись храбрости, глянула мне в глаза и подозрительно спросила:
– Осуждаете? Осуждаете меня?
– Не осуждаю, скорее рада за графа. Иоган хороший человек и заслужил немножечко счастья.
Похоже, возникшие между ними отношения очень тревожили баронессу. Конечно, она взрослая женщина и не связана брачными узами. Но то, что о ней будут сплетничать и полоскать ее имя в грязи, не могло ее не тревожить. Понимая, как нелегко ей было принять решение и ответить на чувства графа, я мягко погладила по сжатой в кулачок кисти и повторила:
– Я правда рада за графа, баронесса де Мюррей. Я только боюсь злых языков: они способны доставить вам неприятные минуты.
– А я не боюсь! – с каким-то даже вызовом ответила Анна. – Родители мои умерли, дальняя родня живет так далеко, что мы почти не знаемся. Так что я сама себе хозяйка, и никто мне не указ! Просто я ожидала…
Я понимала ее сомнение. Ангела – моя сестра, и по идее, я должна бы осудить и графа, и баронессу. Только вот делать этого мне совершенно не хотелось. Именно это я и сказала все еще чуть настороженной Анне:
– Я не желаю зла своей сестре, но ее судьбы мне давно и глубоко безразлична. Она много раз пользовалась мной и подставляла меня. Гораздо больше, чем любой чужой человек. И если бы у меня был хоть какой-то выбор, я бы официально отреклась от родства с ней. Так что вам, дорогая баронесса, не стоит ожидать от меня плевка в спину.
Думаю, она мне поверила, потому что дальнейшая наша беседа протекала гораздо легче и спокойнее. Кроме того, Анна находилась в графском доме на особом положении. С одной стороны – титулованная дворянка, с другой – нищая вдова. Она не могла себе позволить дружить с прислугой, но и графские гости воспринимали ее скорее как прислугу, нежели как ровню. Думаю, что у нее не было ни одного близкого человека, с кем можно поговорить на равных. А это всегда тяжело. Так что, когда Анна успокоилась и перестала ожидать от меня завуалированных гадостей, она довольно легко заговорила о графе.
– …а он совершенно удивительный! Может, со стороны и выглядит грозным, а только я добрее человека не встречала. И госпожа Жанна, покойница, – она перекрестилась и прошептала коротенькую молитву, – она ведь всегда ко мне добра была. Иоган ведь граф! А никогда передо мной нос не задирал и богатством не кичился. Всегда со всем почтением. И графиня, светлая ей память, такая же точно была. Как же мне ее не хватает…
В целом вечер хоть и начался несколько напряженно, но закончился достаточно мирно. Даже Рольф, которого в первое мгновение явно удивило присутствие за столом гувернантки, вернулся после беседы с бароном гораздо более спокойным.
Разумеется, мы обсуждали это еще и в спальне, с глазу на глаз:
– …и заметь, дорогой, граф не стал таить от нас свои отношения с баронессой. В общем то, Рольф, это – знак доверия.
– Да я же не против, солнце мое. Просто им придется не слишком легко. Пока Ангела его законная жена… А если они не уберегутся и появится ребенок?
– Давай не будем придумывать проблемы, которых пока еще нет. Но должно же Иогану повезти в этой жизни! Кроме того, то, что Анна рядом с ним – только благо для детей. Я знаю, что Ангела последнее время даже не каждую неделю появлялась в детской. А сейчас, когда госпожа Жанна умерла, детям и так придется несладко. У графа полно дел, и он не сможет сидеть рядом с ними с утра до вечера. Анна же их искреннее любит. Она им, считай, родную мать заменила. Поэтому я скажу так: дай им Бог счастья!
***
На следующий день служанка принесла мне записку от Ангелы, где графиня просила навестить ее. Просила весьма вежливо. Сама я решить это вопрос не могла и потому обратилась к Иогану, просто протянув записку ему.
Граф прочитал, недовольно поморщился и ответил:
– Если таково будет ваше желание, господа Ольга, то я даю вам разрешение навестить сестру.
Немного поколебавшись, я все же решила не отказывать Ангеле. Иоган лично отвел меня к покоям своей жены. И я увидела, что вход охраняют солдаты. А сама дверь закрыта снаружи на ключ. Ключ висел тут же на стене, и граф, отпирая дверь, пояснил мне:
– Это чтобы можно было впускать и выпускать служанок.
Я оглядела новые комнаты, в которых было обустроено жилье графини Паткуль, и подумала, что графу невозможно предъявить какие-либо претензии. Комнаты были обставлены так же роскошно, как и ее прежние супружеские апартаменты. Только в этой части дворца на окнах были элегантные кованые решетки, и двери комнат выходили не в коридор, а в следующее помещение. Под жилье своей законной супруге Иоган отвел шесть комнат, расположенных анфиладой.
В этот раз сестра встретила меня гораздо более любезно, чем обычно. Никаких надменных рож в мою сторону не корчила, баронессой Нордман не величала. Напротив, всячески подчеркивала наше с ней родство.
– Оленька, ты должна уговорить Иогана простить меня! В конце концов, мы муж и жена! Ну, повздорили! Признаю, я была не права. И готова попросить у мужа прощения. ..
Анжела сидела в обитом шелком кресле у небольшого резного столика, накрытого к чаю. Тонкий фарфоровый сервиз, начищенное серебро и белоснежные салфетки. А также трехъярусная ваза с пирожными, уваренными в меду орехами и ароматнейшей выпечкой. За стулом графини терпеливо стояла горничная, стараясь предугадать каждое желание своей госпожи.
Я молча пила чай, уже понимая, что никаких слов раскаяния так и не услышу. А она продолжала разглагольствовать:
– Ты пойми, то, что он держит меня взаперти, может плохо сказаться на репутации моих детей.
Лучше бы она не вспоминала детей!.. Я всегда была достаточно спокойным и рассудительным человеком… Но сейчас еле сдерживалась от того, чтобы не запустить чашкой ей в лицо! Это была какая-то космическая наглость в смеси с эгоизмом.
– Ангела, давай поговорим с глазу на глаз.
Сестра, кажется, немного удивилась, тем не менее, скомандовала горничной, и та ушла.
– Что, Иоган разговаривал с тобой? Он сам тебя прислал и хочет помириться? Скажи ему, что я готова забыть…
– Послушай меня внимательно, Ангела. Ты наглостью и ложью пробралась в дом к хорошим людям. Ты вела себя здесь как свинья и гадила всем, кому только могла. Ты жива исключительно потому, что твою гнилую шкуру выпросила на смертном ложе госпожа Жанна. Та самая, которую ты ненавидела и презирала. Только потому выпросила, что она любила своих внуков и боялась, что твоя грязь ляжет на их имена.
– Он что... он что, рассказал?! Он тебе рассказал?! Зачем?!
– Да, рассказал. Твои грязные игрища не секрет. И мы совершенно не удивилась этому известию. Я очень тебе советую, сестрица, сидеть здесь тихо, как мышь под веником, и наслаждаться всеми теми тряпками и украшениями, которых ты так жаждала. Благодари Господа, что с тобой не развелись и не отправили тебя сперва на публичную порку, а затем и на покаяние в монастырь.
Кажется, только сейчас до нее дошло, что прощения у мужа вымолить она не сможет. Если сперва она бравировала и пыталась в разговоре свести свою измену к обычной супружеской ссоре, то когда я заговорила про публичную порку и про то, что граф не скрыл от нас причину ее заточения, Ангела наконец-то испугалась. Она побледнела, на глаза навернулись слезы и, хватая меня за руку, залепетала:
– Оля… Оленька, милая… поговори с ним… я исправлюсь, клянусь! Я все-все сделаю, только поговори с ним!
– Ты как была дурой, так и осталась.
Я вырвала у нее руку, дошла до двери и постучала. В замке скрипнул ключ: мне открывали. А за спиной у меня, неудобно уткнувшись лицом в шелковую спинку кресла, рыдала Ангела.
То, что ни о каком прощении речь даже идти и не может, я прекрасно понимала. Я не испытывала злорадства, когда судьба так жестко наказала сестру. Но и жалости тоже не было. Скорее легкое чувство брезгливости и удивления оттого, что она второй раз губит собственную жизнь и не считает себя виноватой.
***
В конце месяца септембера на свет появилась наша с Рольфом дочь, крошка Жанетта. Думаю, Рольф был единственным бароном в этом мире, который научился менять пеленки собственной дочери. Смотреть на нее он мог бесконечно:
– Она не просто восхитительная! Мне кажется, Олюшка, что Господь отметил ее каким-то особым совершенством! Посмотри, посмотри на ее пяточки! Разве может быть что-нибудь прекраснее?! А пальчики? Они такие крошечные!
Алекс отнесся к появлению сестры несколько настороженно, но однажды, услышав ее плач, разрыдался вместе с ней: от жалости к беспомощному комочку и от собственного неумения помочь. После этого детскую ревность как волной смыло. Он принял сестренку в свое сердце и бдительно следил за тем, как она растет и меняется.
Глава 55
Печаль не бывает вечной. За тяжелыми жизненными потерями иногда следуют весьма жизнеутверждающие новости. Для меня такая новость была в письме графини Роттерхан.
Еще когда она только собиралась выдавать свою приемную дочь замуж, я отправила ей для новобрачной достойный подарок: целый сундук уложенных одна в одну шкатулок, в которых невеста могла бы хранить свои родовые украшения. К сожалению, посетить свадьбу тогда мы не смогли: я была беременна Алексом, и такая длительная поездка оказалась совершенно невозможна. Но пусть и не часто, однако мы обменивались письмами с графиней, и я знала, что ее беспокоит отсутствие детей у дочери.
В этот раз в очередном письме обычно сдержанная графиня де Роттерхан позволила себе гораздо больше эмоций: «…и Господь подарил мне это драгоценное счастье: дитя моего сердца, дочь моя Элеонора, на день Святого Патрисия разродилась от бремени двумя крепкими мальчиками. Надеюсь, Господь простит мое неверие в Его могущество и милость, но первый месяц я даже боялась сообщить вам эту радостную для меня новость. Слишком хрупкими казались мне эти драгоценные младенцы. Однако время идет, и малыши набирают вес не по дням, а по часам. И я вновь прошу Господа благословить вас, баронесса Нордман, за ваш бесценный совет. Я знаю, что графский род Роттерхан не исчезнет с лица Земли и когда Всевышний призовет меня к себе…».
Через некоторое время все вошло в колею. Мы по-прежнему каждые три-четыре месяца наезжали в Партенбург навестить графа, Анну и моих племянников. Жили там полторы-две недели. Благодаря баронессе де Мюрей хозяйство замка не понесло никакого урона. Все шло так же размеренно и разумно, как и при госпоже Жанне.
Прислуга первое время пробовала вести себя не слишком почтительно, но после того, как граф лично отвесил оплеуху лакею, посмевшему возражать баронессе, и уволил трех горничных за сплетни, остальные притихли и все распоряжения Анны выполняли с тем же энтузиазмом, что и раньше приказы графини.
Безусловно, такая полуподпольная любовь не могла пройти совсем без обидных последствий. В дни больших праздников, когда во дворец съезжались гости, Анне приходилось сидеть почти в конце стола. Но место рядом с графом всегда пустовало. Его жена была объявлена больной и к людям больше никогда не выходила. За это время наши странные околородственные отношения с Иоганом весьма окрепли. Если раньше он воспринимал меня как некое приложение к Рольфу, с которым просто нужно вежливо обращаться, то сейчас граф слегка пересмотрел свои взгляды. Однажды он сказал мне:
– И в вас, Ольга, и в Анне я вижу те черты характера, которые были в моей матушке. Жаль, что Ангела напрочь лишена их.
В целом о собственной жене граф вспоминал крайне редко и говорил всегда так, что становилось понятным: эта женщина полностью исключена из его жизни.
А между тем время бежало, и дети росли. Дважды граф с детьми и баронессой приезжал на несколько дней к нам с Рольфом. Для детей это было большое удовольствие и замечательное приключение.
Мы также продолжали ездить в Партенбург при любом удобном случае и изредка обменивались с Анной письмами. Точно так же, как раньше с госпожой Жанной: передавая запечатанные конверты через купцов. Крошке Жанетт исполнилось три с половиной года, а Алексу уже больше восьми, когда однажды наш покой нарушил присланный графом гонец.
Помня о том, какие ужасные новости мы получили такой вот срочной почтой в прошлый раз, печать на письме графа Рольф ломал, изрядно волнуясь под моим напряженным взглядом. Мне было страшновато.
Однако ничего ужасного в письме не оказалось. Напротив, граф сообщал, что скоро проездом через Партенбург в его замке остановится епископ Давид Кингсбургский. Граф просил нас, если будет такая возможность, приехать и помочь принять столь почетного столичного гостя.
Рольф, успокоившись, пожал плечами и сказал:
– Как хочешь, Олюшка. Я бы прокатился. Сейчас, зимой дел не так и много. А летом навестить их будет гораздо сложнее. Да и со святым отцом Кингсбургским познакомиться стоит. Он во время войны организовывал при монастырях госпитали. Так что люди его крепко уважают, душа моя.
Я немножко побаивалась этой поездки, потому что понимала затруднение графа. Согласно статусу женатого человека, он должен был встречать епископа вместе со своей супругой. Он не мог поставить рядом с собой госпожу Анну и, похоже, планировал попросить меня, как близкую родственницу, встретить почетного гостя рядом с ним.
Мне нетрудно было помочь графу, но я понимала, сколь унизительно и обидно такое положение для Анны. Ведь это она будет руководить всеми слугами, заниматься кухней и обустройством покоев для высокого гостя. И при этом в глазах того самого гостя будет всего лишь прелюбодейкой.
Впрочем, отказываться я не стала. Решила, что посмотрю на месте, как воспримет мою помощь Анна. За последние годы мы очень сдружились. Я вполне оценила не только ее хозяйственную хватку и любовь к детям, но глубокую внутреннюю порядочность. Так что, если я замечу ее недовольство, скажусь больной и не стану обижать подругу.
Гость этот для графа Паткуля и в самом деле был высокопоставленным и почитаемым. Даже здесь, в далекой провинции, имя этого епископа упоминалось с уважением. Несмотря на то, что он управлял церквями и храмами столицы, относился он к редкой породе бессребреников и все дары, приносимые верующими для него лично, спускал на благотворительность. Кроме того, про него ходили легенды, что он настолько умеет заглянуть в душу человека и может найти такие слова, после которых раскаиваются даже отъявленные злодеи.
Разумеется, я понимала, что большая часть этих рассказов – просто легенды и сказки. Но не могла не заметить, что епископ этот пользовался одинаковым уважением как среди горожан и лавочников, так и среди селян. Так что отношение мое к этому визиту было несколько двойственным.
С одной стороны, лишняя возможность повидать близких мне людей, с другой – некий страх, что, вломившись в мирную и устоявшуюся жизнь графа Паткуля, епископ имеет возможность перевернуть ее своей волею с ног на голову.
***
Все складывалось и так, и не так: Анна была только рада моему визиту и помощи. А вот Иоган изрядно нервничал, понимая, что за запертую жену епископ имеет право спросить с него. Тем не менее стоять граф собирался до конца:
– Госпожа Ольга, даже святому Иогану, моему покровителю, не удастся уговорить меня снова посадить эту женщину с собой рядом. Я готов принять любое наказание, которое Его преосвященство сочтет необходимым мне назначить. Но никогда больше не разделю с ней ложе.
Вот в таком подвешенном состоянии мы и встретили на крыльце графского дворца епископа Давида Кингсбургского.
Карета, в которой прибыл святой отец, хоть и была достаточно удобной и снабжена печью, но и особой роскошью не отличалась. Ни позолоты на узорах дверец, ни особой роскоши в одежде кучера или конской упряжи. По сути, эта карета даже не отличалась от тех, в которых путешествовала свита епископа.
Все прошло достаточно чинно и спокойно. Безусловно, отец Давид уже был наслышан о не совсем обычных семейных отношениях графа Паткуля, но он вовсе не торопился излить на него свой гнев. Напротив, ласково благословил не только графа, меня и Рольфа, но и всех слуг, вышедших встречать пастыря, и только потом удалился на отдых.
Мне совершенно неожиданно отец Давид понравился. Был он среднего роста, суховатый и подвижный, довольно преклонных лет, но все еще достаточно крепкий. Темно-фиолетовая ряса, перетянутая черным с золотой каймой поясом – знак его чина, была не новой и даже слегка потертой. По тёмно-фиолетовой ткани почти до пояса стекала шелковистая седая борода белоснежного цвета. Волосы епископ стриг коротко и прятал их под маленькую скуфью такого же окраса, как и пояс: черную с золотом.
Лицо у епископа было самое обыкновенное: с морщинами и темными набрякшими веками. Но вот глаза – неожиданно ярко-голубые, с чистыми белками и очень внимательным взглядом. Он не супил седые клокастые брови, показывая собственную значимость, а благословлял людей ласково и как-то очень искренне.
Пока размещали по комнатам свиту святого отца, пока повара на кухне, а лакеи в зале торопливо подготавливали достойный высокого гостя обед, граф Паткуль совершенно молча и безучастно взирал на эту суету из своего кресла. Он так и не ушел в комнату, и даже Рольфу не удалось разговорить его.
Ужин прошел достаточно спокойно: никаких неудобных вопросов отец Давид не задавал, зато весьма ловко вел светскую беседу с графом. И я с удовольствием видела, что к концу трапезы Иоган слегка расслабился. А святой отец между тем повествовал о том, что его величество одобрил какой-то новый арбалет и теперь этой самой штукой собираются вооружить часть войск и личную королевскую охрану. Беседу с удовольствием слушал даже мой собственный муж, тем более что часть слов епископ обращал непосредственно к нему. Весьма разумными мне показались слова святого отца, которым завершил он разговор:
– Пусть Отец небесный простит нам прегрешения наши. Но если крепок человек в вере, не обернет он оружие свое против брата. А ежели приходит он на нашу землю с мечом, то и ответ должен получить по делам своим.
Гость собирался провести в замке графа Паткуля около десяти дней, прежде чем ехать дальше. С утра он, как почетный гость, будет вести службу в местном храме. Так что спать мы с мужем легли совсем рано: вставать предстояло ни свет ни заря.
Глава 56
В храм Партенбурга мы ездили к каждой заутрене в свите епископа Давида. Все эти дни главный храм города был полон настолько, что желающие послушать пастыря не вмещались. Когда святой отец выходил, его ждали больные, калеки и инвалиды, надеясь получить благословение благословения. А днем во дворец графа без конца прибывали окрестные дворяне, мечтающие исповедаться святому отцу.
Епископ был человеком пожилым, но работал с людьми столько, сколько позволяло здоровье. Немного необычным было то, что ни сам хозяин дома, ни его окружение, в том числе я и Рольф, не старались воспользоваться подвернувшейся возможностью. Нам всем казалось, что это будет слишком опасно для спокойствия семьи.
Однако и отец Давид за свою жизнь, похоже, повидал всякого. Так что однажды, когда мы только вернулись из храма, к нам в дверь постучал секретарь епископа отец Авессалом, крепкий молодой человек, который смотрел на своего патрона с теплом и почтением. Он поклонился нам и сказал:
– Барон Нордман, епископ просит вас заглянуть к нему для беседы.
Мужа я ждала, немного нервничая: понимала, что это еще не ливень, но точно первая капелька. Хорошо уже то, что начал разбирать ситуацию отец Давид не с прислуги, а с нас. Рольф вернулся примерно через час. Молчаливый, но не слишком встревоженный. На мой вопросительный взгляд ответил:
– Поговорили… Потом святой отец принял мою исповедь и отпустил. Сейчас твоя очередь, Олюшка. Секретарь тебя за дверью ждет.
Беседа с отцом Давидом далась мне не так легко, как хотелось бы. В какой-то момент я сама попросила его об исповеди: это гарантировало неразглашение беседы. Он понятливо покивал головой, накинул на меня жесткую епитрахиль, открыл лежащую перед ним на столе книгу “Откровения души” и придавил страницы тяжелым золоченым крестом.
– Грешила ли ты, дочь моя, против заветов Господа?
– Грешила, отец Давид…
Для меня исповедь всегда была немного формальным обрядом. Нечто вроде разговора с добрым психоаналитиком, который тебя всегда пожалеет. Возможно, это происходило потому, что отец Лукас никогда не пытался насильно влезть в мою память. Поэтому я легко рассказывала ему о мелких прегрешениях и так же легко получала отпущение грехов. В самом деле, велика ли беда, если я чуть-чуть поною, жалуясь на усталость и на собственную лень, которую так трудно превозмогать. Наверное, для нашего отца Лукаса мои исповеди особого интереса не представляли: они ничем не отличались от исповеди любой домохозяйки.
Епископ же, выслушав обычные слова, быстро и четко перевел речь на другое. Спрашивал: не испытываю ли я зависти по отношению к сестре и не испытывала ли я злобу раньше; не вызывает ли поступок сестры гнев в моем сердце; нет ли в душе моей похотливых мыслей о графе. Многое казалось мне диким. Многое, но не всё…
Все же большой опыт духовника сказывался. От отца Давида я вышла с ощущением, что меня вывернули наизнанку и прополоскали. Всплыли вещи, которые я похоронила в таком темном уголке собственной души, и даже не понимала, что там они до сих пор живут: и обида на графа Паткуля за то, что чуть не погубил мое будущее, и злоба на сестру за предательство, и небольшая зарубочка в памяти на любимого мужа, который женился на мне ради денег.
Может быть, это стоило сделать давно. Вот так вот очистить собственную душу от всего наносного. Не копить там старые обиды, а просто оценить их и идти дальше. Пожалуй, именно при исповеди отцу Давиду я и поняла истинный смысл отпущения грехов.
Не может один человек отпустить другому никакие грехи. Зато мудрыми словами он может показать всю неправильность хранения таких обид, старой злобы и даже жалости к самой себе, дать почувствовать человеку раскаяние за собственную слабость и глупость. Дать желание стать лучше.
Через день епископ пригласил для беседы Анну, затем разговаривал с Иоганом. И последней посетил Ангелу. В замке повисло весьма ощутимое напряжение. Мы все понимали, что в нашей жизни что-то изменится, и боялись этих перемен.
Даже если епископ Давид и узнал на исповеди про неверность графини, просить у него расторжения брака граф Паткуль явно не собирался. Слово, данное покойной матери, было для него свято. Мы не разговаривали об этом между собой, просто ждали последствий. Мы все опасались, что епископ сочтет наказание Ангелы излишне суровым и потребует освободить ее. Это грозило весьма существенно осложнить жизнь и графу, и его детям.
Нервное и тягостное напряжение должно было как-то разрешиться. Но того, как именно это произошло, не ожидал никто.
За два дня до отъезда, во время привычного ужина, на котором я присутствовала, занимая место хозяйки, а три семьи соседей – в качестве гостей, уже после того, как благословил нашу трапезу, епископ обратился к графу Паткулю, заговорив достаточно громко:
– Сын мой, негоже это: что жена твоя отсутствует за твоим столом.
Замерли все: и я, и Рольф, и сам граф, который так и не донес до рта куриную ножку. Гости, сидящие за нижним столом, тоже отложили столовые приборы и, почти не стесняясь, с любопытством уставились на графа.
Про мнимую болезнь Ангелы ходило множество слухов. Кое-кто даже подозревал, что графиню заперли не просто так. Говорили, что она сошла с ума, или сплетничали о том, что она обожгла лицо и стала слишком уродлива. В общем, придумывали, кто что мог. Сейчас, становясь свидетелями развязки, окрестные бароны и баронессы не могли скрыть свой интерес. Побелевший граф несколько минут пытался вдохнуть, похоже, безуспешно. Он дернул воротник рубахи так, что отскочила пуговица и, застучав, покатилась по каменному полу. Иоган начал подниматься из-за стола, но потом вдруг как-то устало махнул рукой и сказал:
– Барон Нордман, прошу вас… – порывшись под рубахой, граф достал ключ со сложной бороздкой и протянул его Рольфу. – Прошу вас, барон, сходить за моей женой и привести ее сюда. Покажите ключ солдатам и передайте мой приказ: «Пусть дверь остается открытой.».
Рольф поклонился, взял ключ и вышел. Я пересела, освободив место хозяйки. Анна за дальним концом стола сидела, уткнувшись взглядом в пустую тарелку. За высоким столом и среди гостей воцарилась мертвая тишина. Только епископ Давид, кажется, совершенно не потерял аппетита. Он тихо и с удовольствием ел рыбу с овощами, подсказывая своему секретарю:
– Ты, Эвор, вот эту рыбку обязательно попробуй. Исключительно вкусна! А вы, граф Паткуль, что же не кушаете? Жену я вашу предупредил, что сегодня званый ужин, так что одеваться она долго не будет, скоро пожалует. Но и ждать графинюшку нам резона нет, этакая вкуснота, и все остынет.
Когда лакей распахнул двери, никто сразу даже не понял, что за существо вошло в комнату. Это безусловно была женщина, очень толстая и оплывшая, которая, с трудом переставляя ноги и задыхаясь от ходьбы, прошла к верхнему столу и села на освобожденное мной место.
Жидкие белые волосы были распущены по плечам тонкими, тщательно завитыми локонами. Цвет глаз не разобрать: они тонули под набухшими веками и подпирались снизу щеками.
Платье этого существа имело одну особенность: сшито оно было из золотой парчи, но по бокам находились широченные вставки из черного бархата. Очевидно, эта женщина пыталась казаться стройнее, чем она есть. Руки дамы были унизаны кольцами, мочки ушей оттягивали крупные серьги с тремя подвесными рубинами, и рубинами же горело поверх парчи широкое ожерелье.
По лицу Рольфа сложно было что-либо прочесть, но я-то знала своего мужа достаточно хорошо и понимала, что он изрядно шокирован. Эта оплывшая тетка, отдышавшись, очень знакомым голосом, голосом моей сестры, произнесла, обращаясь к епископу:
– Я, святой отец, чувствую в душе желание посвятить остаток жизни служению Господу… Молю вас уговорить мужа моего дать мне развод и не препятствовать далее моему желанию. И пусть пожертвует вклад в тот монастырь, который я выберу для себя.
Тишина стояла гробовая: соседи явно не узнавали графиню. А я с трудом, но начала находить какие-то знакомые черты под этими колышущимися от жира щеками и подбородком.
Кто-то из соседей-баронов сиплым голосом спросил:
