Текст книги "Сестры Ингерд"
Автор книги: Полина Ром
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
Помня о том, что бумаги у нас целый склад и что с ней делать, никто толком не знает, я выдавала девочке столько листов, сколько ей хотелось. Этот поступок, который мне в целом ничего не стоил, приблизил меня в ее глазах к святым. Она перестала дичиться и улыбалась каждый раз, как видела меня. Это сделало ее мать Сусанну гораздо менее зажатой и покорной. Уверившись, что девочку никто не будет обижать, убедившись, что дочь счастлива, теперь Сусанна не боялась дать какой-то совет по хозяйству или подсказать, каких продуктов следует докупить еще. Даже не дожидаясь вопросов и просьб с моей стороны.
Так что я очень надеялась, что сложив на Сусанну большую часть по ведению дома, мы с Эммой сможем заняться зарабатыванием денег, так необходимых на восстановление замка. Тем более, что, вернувшись однажды днем раньше времени, Рольф увидел процесс стирки и пообещал после поездки обязательно взять в замок прачку.
Благодаря этой суете с закупкой красок, лаков и масла мы с Рольфом как разбежались по делам утром, так еще и не виделись: он до сих пор не вернулся с рынка. Я приказала сопровождавшим меня солдатам занести купленное в дом, чтобы какие-нибудь случайные ночные заморозки не испортили все приобретенное, и, поднявшись в свою комнату, хотела просто отдохнуть. Однако не прошло и десяти минут, как в дверь постучались и, не дождавшись разрешения, распахнули ее. На пороге в роскошном атласном платье лимонного цвета стояла госпожа Кларимонда Люге.
– Госпожа графиня требует вас к себе, – несколько надменно произнесла бывшая сопровождающая и окинула меня внимательным взглядом.
Кажется, госпожа Люге ждала, что я кинусь переодеваться: на мне было простенькое домашнее платье из обычной серой мягкой шерсти, которое я надевала, чтобы бегать по лавкам и магазинам. Мелькнула было мысль отказаться от приглашения, но …
«Она, Анжелка… Она графиня, жена хозяина замка и так далее. Нравится мне это или нет, отказаться – значит, прежде всего, обидеть хозяина. Раз уж мы пользуемся его гостеприимством, это будет очень невежливо. Однако Кларимонда даже не поздоровалась. Не слишком ли мадам зазналась?».
Госпожа Люге вела меня по коридору. Сперва она молчала, но потом не выдержала:
– Я бы постеснялась, находясь в гостях, пойти к хозяйке дома в такой одежде, – сказано это было как бы в воздух, но, безусловно, относилось ко мне: в коридоре больше никого не было.
– Я бы постеснялась, находясь на службе, делать замечания гостям хозяина дома.
Я ответила ей ровно так, как требовалось. Мадам Кларимонда, недовольно фыркнув, заткнулась и молча довела меня до двойных роскошных дверей.
Помещение оказалось более чем роскошным. Три огромных окна заливали комнату солнечным светом. Дивной красоты наборной паркет, отражая лучи, блестел так, что начинали слезиться глаза. Стены комнаты были то ли облицованы мрамором, то ли расписаны так, что подделка была неотличима. Пылал огромный камин, вся верхняя полка которого была заставлена всевозможными стеклянными вазами и статуэтками.
Часть пола, примерно половину, покрывали два гигантских ковра с одинаковым рисунком. Вдоль стен комнаты под огромными яркими натюрмортами были расставлены диванчики, кресла и столики, круглые и овальные, которые объединялись в несколько мебельных групп. По мне, комната была излишне помпезная и пригодная только для парадного приема большого количества гостей.
Однако именно здесь, почти теряясь во всем этом золоченом великолепии, у стола рядом с огромной шкатулкой сидела моя сестра, перебирая драгоценности так, чтобы солнечный свет играл на каждом камушке. Она подставляла украшение в яркие лучи, любовалась отблесками и игрой света и несколько небрежно бросала в шкатулку. За ее спиной стояла высокая строгая горничная в коричневом платье и белоснежном льняном фартуке.
Прошло секунд тридцать-сорок, когда я поняла, что Анжелка нарочно не обращает на меня внимания. Не стала дожидаться особого приглашения, прошла к этому же столу и сказала:
– Рада приветствовать вас, госпожа графиня.
Я поклонилась, как этого требовали правила. Затем я отодвинула стул и села напротив нее. Место я выбрала для себя такое, что между нами оказалась откинутая крышка шкатулки, и больше я не могла видеть, что именно там лежит. Зная любовь сестрицы к показухе, я понимала, что сейчас слегка расстроила ее.
Графиня раздраженно хлопнула крышкой и скомандовала горничной:
– Уноси!
Затем села поближе к столу и, презрительно фыркнув, начала беседу:
– Что за убогие тряпки на тебе! Конечно, ты всего лишь баронесса, но уж могла бы выпросить у мужа что-то более достойное.
Я только улыбнулась и промолчала. Вступать с ней в спор и что-то доказывать совершенно не хотелось. Кстати, выглядела сестра очень даже неплохо: никаких отеков или мешков под глазами. Напротив – молодая, красивая и цветущая женщина, одетая в излишне роскошный для дневного времени туалет из бордового бархата. Затканная золотом прямоугольная кокетка на платье тоже казалась излишеством, тем более что по ней еще раскинулось массивное золотое ожерелье.
Вообще-то, в нашей прошлой жизни сестра тоже любила различные побрякушки. Но все же там она отдавала предпочтение тонким, изящным и дорогим вещам. Мне казалось, что у нее есть определенный вкус и понимание, где украшения уместны, а где нет.
– Ну что, тебе и сказать нечего? Вообще-то не отвечать хозяйке замка невежливо.
– Простите, госпожа графиня, я похоже не расслышала ваш вопрос. – ответила я вполне равнодушно.
Еще немного поразглядывав меня, юная графиня Паткуль со вздохом сказала:
– Тебе везет. Ты не беременная… Ходишь куда хочешь, делаешь что угодно, даже есть можешь то, что пожелаешь.
Напоминание о ее беременности настроило меня на какой-то более миролюбивый домашний ряд. Я спросила:
– Сколько месяцев?
– Четыре, почти пять. Похоже, я залетела еще в столице.
Мы разговаривали с ней на русском языке, и Кларимонда с удивлением и раздражением поглядывала на нас со своего места. Она не понимала ни слова и, похоже, была этим недовольна.
– Я не понимаю, почему ты жалуешься. У тебя тот муж, которого ты пожелала. У тебя свекровь, которая знает все о том, как нужно вести хозяйство замка. Скоро у тебя будет малыш, и жизнь заиграет совсем другими красками, – расстраивать беременную мне совсем не хотелось, потому я разговаривала с ней спокойно, совершенно не желая задеть или обидеть.
– Тебя бы на мое место! Мне нельзя вообще ничего! Меня не выпускают на улицу утром или вечером – простыну! Мне не дают есть мясо с огня – вредно! Мне не позволяют кататься в карете – опасно! Мне даже не разрешили завести фрейлин и менестреля, утверждая, что они будут слишком много болтать и утомлять меня! Вывозят только раз в неделю на молитву в храм, и то едем всей семьей вместе с мамашей. Что толку от моих бесчисленных туалетов и драгоценностей, если их никто, кроме меня, не видит?! Я уже жду не дождусь, когда вот это все кончится! – и она хлопнула себя по слегка выступающему сквозь тяжелые складки бархат животику. – Даже гостей в замке почти не бывает! Ты не представляешь, как мне все надоело!.. – на глазах Ангелы закипали злые слезы.
А я не слишком понимала, чего она ждет от меня: «Посочувствовать ей? Ну, изобразить-то сочувствие я смогу, только ведь ей надо не это. Пожалуй, сестрицу очень утешит, если я сейчас буду жаловаться на собственную нищету и на то, что муж, например, бьет меня. Вот тут она расцветет от радости. Но ведь я не чувствую ничего такого, никакой особой нищеты и прочих ужасов. А уж с мужем мне повезло так, как не везло никогда в жизни. Я просто не представляю, что и как ответить, чтобы не расстраивать ее еще больше.».
Между тем, еще некоторое время поныв, сестра начала с дотошной жадностью выспрашивать, как живу я. Ее интересовало буквально все. Сколько комнат в замке и сколько человек прислуживает мне. Какие у меня есть украшения и сколько всего платьев в моем гардеробе. Какие блюда готовит наш повар и что мне дарит муж. Я отвечала абсолютно честно, чем, кажется, все же слегка порадовала графиню. К концу нашей беседы Ангела даже начала улыбаться, не забывая брезгливо морщить нос и бормотать как бы про себя:
– Фу, какая нищета! Просто ужасно!
К себе в комнату я возвращалась, оставив за спиной улыбающуюся сестру, сумевшую по контрасту оценить собственное благополучие, недовольную госпожу Кларимонду Люге, которая, выйдя из зала проводить меня, почти сразу спихнула на руки первой проходившей мимо горничной и, изобразив полупоклон, вернулась в комнату к графине.
Я испытывала к сестре странную жалость: да, она не самый лучший человек и даже не самый порядочный. Но во многом это не ее вина. Такой ее воспитали. Ей придется очень сильно ломать собственный характер и интересы, чтобы стать в этом мире счастливой. Если она, конечно, захочет обычного человеческого счастья.
Глава 46
Дорога домой оказалась для меня очень печальным уроком. До замка оставался буквально один переход, когда одна из телег, переезжая ветхий мосток через узенькую спокойную речушку, перевернулась, и часть груза попала в воду. В общем-то это было не слишком страшно. Общими усилиями груз собрали, разложили на просушку. Лишняя ночевка – ничего слишком сложного.
Свою порцию огорчений я получила только утром: все три мои шкатулки, столь любовно слепленные из папье-маше, за ночь потрескались и развалились. Я чуть не расплакалась от огорчения, понимая, что легкого бизнеса у меня не будет. Рольф, видя, как я переживаю над раскисшими кусками бумажного месива, забрал меня к себе в седло и попытался утешить:
– Олюшка, тебе нет нужды делать что-то на продажу. Ты моя жена, и у тебя всегда будет крыша над головой, тепло и еда. Заботится об этом – обязанность мужа.
– Рольф, я знаю, что именно я сделала неправильно. Я знаю, как добиться отличного результата. Но там сама работа намного сложнее. Боюсь, мне не хватит денег, чтобы сделать так, как я хочу.
Возможно, муж воспринял это как попытку залезть в кошелек баронства, потому что он ответил мне достаточно сурово:
– Через два-три года, Оля, я смогу радовать тебя подарками и нанять тебе столько слуг, сколько ты захочешь. Но пока прости. Я не могу тратить деньги на сторону, имея долг перед королевской казной.
Я несколько раздраженно отвернулась от мужа. И он, очевидно, в попытке смягчить свой отказ, тихо добавил:
– Я очень ценю, радость моя, что ты стараешься сделать наш дом удобнее и богаче. Но я готов спать на соломе еще три года и есть только крестьянские похлебки, лишь бы рассчитаться с долгами. Поверь, Олюшка, это гораздо важнее любых удобств.
Он был абсолютно прав, я это понимала. Но также точно я понимала, что не хочу жить еще три года в разрухе. А шкатулки… ну что ж, я сама виновата в полном отказе от классических технологий. Эту неудачу можно списать на мое желание заработать побыстрее. Придется вспоминать все, что я помню про изготовление федоскинских и палехских шкатулок, и опытным путем восстанавливать эти самые технологии. Проблема была в одном: мне не хватит рабочих рук.
Впрочем, когда мы въехали во двор замка, решение проблемы я нашла. У меня в подарок от графини Роттерхан была целая шкатулка миленьких серебряных украшений. Тех самых, которые носят благородные девицы до замужества. Они достаточно круты для того, чтобы их с удовольствием купили богатые горожанки. Жаль только, что у меня не будет возможности продать их в Партенбурге: в нашем городке с богатыми горожанами было не очень.
Но даже здесь меня спас случай. Через три дня после нашего возвращения в замок пришел купец от графини Роттерхан. Он ехал с обозом через баронство Нордман. А конечной точкой его путешествия было какое-то далекое герцогство, которое называлось Северной Твердыней. Купец зашел предупредить, что домик графини он заберет на обратном пути.
Мужчина был дороден телом, бородат и достаточно массивен для того, чтобы два кинжала с ножнами на его поясе казались симпатичными ножичками. Звали гостя мэтр Брост.
Есть нам за одним столом было неприлично, но гостя сытно покормили на кухне, и Рольф пригласил его посидеть с бокалом вина. Вот тогда-то я пока грела уши, и поняла, что мне выгоднее переправить украшения туда, где вокруг полно прекрасного мебельного дерева, оружейных мастеров, сабель и кольчуг, но нет ни серебряных, ни золотых приисков.
Моей просьбе Рольф был не слишком доволен, но все же выступил неким гарантом сделки. Все украшения были подробно описаны, за каждое из них была проставлена достаточно высокая цена. Даже выше, чем если бы я продала в Партенбурге. И купец, этот самый бородатый мэтр Брост, пообещал точно следовать этому ценнику.
– Ну, госпожа баронесса, а что сверху наторгую, то мое! – под густой порослью на лице явно появилась улыбка. Толстыми крепкими пальцами мужчина с нежностью огладил хорошенькое колечко с голубым камнем. Он явно был доволен этой сделкой.
Своих денег мне придется ждать не меньше трех недель, но за это время я попробую все варианты изготовления шкатулок, которые смогу вспомнить. Самое главное нарушение, допущенное мной – лепка из бумажной массы. Эх, как хотелось полегче и побыстрее!
Настоящие изделия не лепились, а клеились во много слоев из бумаги или картона, сохли под тяжелым прессом, вываривались в льняном масле и снова довольно долго сохли при температуре даже выше ста градусов, чтобы масло успело полимеризоваться и придать картону твердость дерева. Зато потом изделие действительно не будет бояться воды.
Пожалуй, даже хорошо, что первые пробники не пережили дорогу. При желании это можно назвать удачей. Гораздо хуже было бы, если бы я развернула производство, а потом пошли бы жалобы от покупателей. Немножко огорчала потеря времени. Но я часто напоминала себе: «Все что ни делается, к лучшему!».
***
Пока ждали приезда мэтра Броста с моими деньгами, я капитально обустраивалась в одной из нижних комнат башни на втором этаже. На оставшиеся деньги был сделан огромный, но ровный верстак. Вдоль печи протянулись стеллажи для сушки, появились струбцины – разновидность тисков, которые заменят мне многотонные прессы. Ну и, разумеется, я все же изготовила несколько образцов на пробу. Да, пока еще без росписи и покрытия лаком, но в соответствии с теми технологиями, которые и должны быть.
Бумага промазывалась слоями обыкновенного крахмального клейстера и зажималась между двух дощечек в струбцинах с тем, чтобы высохнуть и стать ровной и звонкой дощечкой. Потом эти сухие и твердые листы в течение часа кипятились в льняном масле.
Меня спасало то, что сами по себе изделия миниатюрные, поэтому масла в котел наливалось не так и много. Если пойдет поток, то котел придется менять. После варки в масле детали будущих шкатулок ставились на просушку возле печи, которую по-прежнему постоянно топили. Кстати, невзирая на огромные размеры, дров она требовала не так и много. Были в ее устройстве какие-то хитрости, совершенно непонятные мне.
А у меня появилась еще одна проблема, которую придется решать довольно скоро. Летом будет тепло, и спать в натопленной комнате станет просто невозможно. Но и уйти от этой удобной и экономной печи я не могу. Так что мне предстояло позаботиться о создании неких летних апартаментов для нас с мужем.
***
Время бежало с удивительной скоростью. Вернулся мэтр Брост, на глазах у мужа передал мне обещанную сумму и уехал, забрав с собой домик графини Роттерхан и увозя к ней мое письмо, полное благодарности.
После поездки в Партенбург, как Рольф и обещал, он нанял в замок прачку. Очень высокую и жилистую женщину по имени Бруннхилд. Впрочем, никто ее так не звал, да и она сама, неловком махнув рукой, говорила:
– Зовите меня просто Бруной, госпожа баронесса. Какая же из меня Бруннхилд? Бруннхилд – это для купеческой дочери подойдет, а мне и Бруна сгодится.
Женщина она была работящая, не ленивая, и кроме стирки белья, на нее еще повесили мытье полов и лестниц. Отличалась она добрым нравом и прекрасным аппетитом: за столом ела наравне с Густавом. Жить перебралась в одну из клетушек для слуг, принеся с собой и собственный чистый тюфяк, и добротное лоскутное одеяло, и даже довольно большую подушку. Весьма хозяйственная оказалась особа. А уж когда я пообещала не просто предоставить кров и еду, а еще и небольшую плату, то старания ее, мне кажется, прямо удвоились.
Сусанне я не просто заплатила, что обещали, но и добавила половину суммы, пояснив:
– Твоя Эмма много работает. Так что эта часть – ее зарплата.
На глаза Сусанны навернусь слезы, которые она торопливо утирала краешком передника:
– Благослови вас Господь, госпожа баронесса… благослови вас Господь…
От этих благодарностей я чувствовал себя несколько неловко. Мое дворянство в этом мире – всего лишь выигрыш в лотерею, а не какое-то врожденное качество. Это была еще одна из причин, почему я хотела иметь собственные деньги. Мне казалось неправильным пользоваться трудом людей, ничего им не платя. Даже Густав, получивший из моих рук деньги, был не прост растроган, а искренне удивлен. Более того, он, как преданный Рольфу человек, пошел уточнять у моего мужа, а не делаю ли я глупости за спиной у барона.
Муж мой, кстати, к идее платить слугам отнесся весьма прохладно. Даже немного поворчал. Но в целом после разговора согласился, что так правильнее. Думаю, его просто слегка мучила совесть, что он не может платить сам.
Я часто сидела рядом с ним по вечерам, глядя, как он ведет подсчеты, растягивая оставшиеся крошечные средства и пытаясь одновременно заткнуть несколько дыр в хозяйстве. Я видела, сколько времени он проводил на той самой мельнице, которую ремонтировали. Я видела, сколько средств ушло на то, чтобы восстановить сгоревший мост и дать возможность крестьянам возить свою продукцию в город. Я даже знаю, во то обошелся ремонт другого каменного мостика.
И я прекрасно понимала, что он тратить все подчистую, не оставляя ничего для себя. Только неприкосновенный запас в пятнадцать золотых – половина суммы королевского годового налога никогда не подвергалась опасности быть потраченной.
– Если год будет неурожайный, и я не смогу собрать достаточную сумму, то, поверь, Олюшка договариваться об отсрочке долга еще на год будет проще, если заплатим хотя бы половину.
– Рольф, а что будет, если ты вообще не сможешь платить?
Муж кривовато усмехнулся и ответил:
– Если я разорю свои земли окончательно и несколько лет не буду вносить налоги, земли заберут. Я по-прежнему останусь бароном Рольфом Нордманом, но стану безземельным. Поверь, Олюшка, это совсем не то, что я желал бы для своей семьи. Жизнь дворян без собственного надела весьма тяжела и скудна.
***
В месяце аугустоне, примерно в середине, прибыл гонец от графа Паткуля и привез письмо для Рольфа. Также было послание и для меня: записка от графини Жанны.
Новости были замечательные. Моя сестра Ангела родила крепких и здоровых близнецов! К восторгу графа и свекрови, старшим, как и положено, родился мальчик и наследник, а следом девочка. Роды прошли достаточно хорошо. Молодая графиня чувствует себя прекрасно. И через неделю ей разрешат покинуть кровать. Детишкам же наняли двух кормилиц и няньку.
Дальше в записке от графини шли восторги по поводу того, какие восхитительно умные, красивые и талантливые у нее внуки, а также сообщение о том, что детей уже окрестили. Мальчика назвали Хельмут, а девочку – Аделина. Я умильно улыбалась, читая воодушевленные строки госпожи Жанны. Вот уж кто счастлив сейчас, получив долгожданных внуков.
Глава 47
Летний сезон с Рольфом мы провели на «даче». Спать в башне, где сушились пропитанные льняным маслом заготовки для шкатулок, было решительно невозможно. Ночевать в комнатах для прислуги не хотел Рольф. Во-первых, это существенно ограничивало нашу “ночную свободу”, а во-вторых, по его мнению, спать рядом с прислугой можно только в каком-то крайнем случае. Так что он мне и подал идею:
– Олюшка, пройдись по сараям. Это будет значительно лучше, чем ночлег с прислугой по соседству, – он чмокнул меня в нос и пообещал: – Как только дела наладятся, я обязательно поставлю в саду беседку. Раньше она там и была. Летом я всегда перебирался на свежий воздух. Ночью ко мне прибегал Санчес, сын нашего сенешаля. Иногда мы сбегали на ночную рыбалку, иногда просто рассказывали страшные истории… – немного мечтательно вспоминал он.
До этой поры хозпостройки во дворе не привлекали моего внимания совсем. Там содержались кони, куры. Там же находилась и купленная Рольфом корова, которую весьма умело доил Густав. Корову я побаивалась, поэтому сама в ту сторону никогда не ходила. Однако сейчас особого выбора у меня не было.
На заднем дворе замка был небольшой сад. Старые, довольно корявые деревья с частично обломанными ветвями. К сожалению, заниматься им в этом году было некому. Я ничего не понимала в садоводстве, а у Рольфа не хватало денег. В центре этого сада находилась та самая, памятная ему с детства беседка. Точнее обгорелое пятно и несколько торчащих из земли полусгоревших балок.
А еще дальше, на самом краю сада, у полуразрушенного забора стоял небольшой деревянный домик-сарай, разделенный на две части. Там хранились старые лопаты и грабли, какие-то непонятные кусачки с огромными рукоятями, мётлы и глиняные вазоны с трещинами и щербинами. Возможно, когда-то они украшали сад и служили переносными клумбами. Но сейчас это был просто хлам.
С помощью Сусанны и Густава половину сарайки освободили от мусора, спихав все в другую часть. Сусанна ловко и быстро, буквально за несколько часов, побелила стены. Из занозистых досок забора Густав сколотил некое подобие огромного щита, который еле втиснули в узкую дверь сараюшки и положили на четыре кирпичных столбика.
Выломанную кем-то из дверцы доску ставить на место я не велела, а затянула эту дыру редкой кисеей: окон в сарае не было, а спать в духоте я не люблю. Для того чтобы было куда повесить одежду, в стены вбили несколько гвоздей.
Вот на этой самодельной кровати мы и ночевали все лето. И это были очень замечательные ночи, когда мы могли проболтать до первых проблесков зари обо всем на свете. Я поняла, что мне почти все равно, где спать, главное – с кем. Рольф стал частью моей жизни так быстро, что это даже немного пугало.
***
Первый месяц осени преподнес мне два восхитительных подарка. В начале месяца я получила первую партию из двадцати семи шкатулок, которые вполне можно было пустить в продажу.
Страшно сказать, сколько материала мы перепортили, пытаясь добиться максимально прочных и красивых вещей. Сколько цветочных и виньеточных узоров отправилось в топку из-за того, что в красках они выглядели гораздо хуже, чем в рисунке. Сколько возилась над росписью Эмма, учась создавать лепесток одним мазком.
По сути, мои изделия нельзя было отнести ни к палехской живописи, ни к ростовской. При росписи я применяла все знания, которые у меня только были. Мы использовали и знаменитую китайскую роспись, которой Эмма научилась быстрее всего, и очень близкую к ней роспись в технике одного мазка. Я напрягала память и вспоминала, чем отличается тагийская роспись от холуйской. И не стеснялась брать идеи отовсюду.
Нам пришлось научиться шлифовать папье-маше до идеального состояния. Мне довелось по памяти восстанавливать рецепт казеинового клея, которыми и склеивались отдельный части шкатулок. Мы опытным путем выясняли, сколько просыхает лак, как и при какой температуре его запекать и сколько слоев нужно, чтоб готовую шкатулку можно было бросить в воду и не боятся повреждения.
Это было очень насыщенное лето. Но в результате я получила все, что хотела: продавать такое будет не стыдно!
Рольф, который с большим интересом относился к моей работе и с удовольствием слушал все новости об удачах, иногда немножечко ворчал:
– Олюшка, кормить жену и обеспечивать ей крышу над головой – забота мужа. Ты можешь бросить свое занятия и не расстраиваться так, когда что-то не получается.
Однако, видя, как я сержусь при таких разговорах, он быстренько сдавался.
К середине месяца появилась и вторая новость, которой я немного испуганно поделилась с мужем:
– Ты знаешь, Рольф… мне кажется, я жду ребенка.
Некоторое время муж молча сидел за столом, уставившись на меня. Потом аккуратно уточнил:
– Ребенка? У нас будет ребенок?
– Думаю, что будет.
– А когда?
– В начале следующего лета. Ну, или ближе к середине.
Еще одна долгая пауза, после которой Рольф очень серьезно сказал:
– Нужно обустроить детскую. Я выделю тебе денег на то, чтобы у малыша была уютная комната. И нужно найти кормилицу.
О местном институте кормилиц я уже была наслышана. Сама идея казалась мне отвратительной. Выбирали крепкую крестьянку, которая забеременела примерно в одно время с госпожой. И когда госпожа рожала, крестьянка, оставив своего новорожденного ребенка на свекровь или старшую дочь, уходила в господский дом, чтобы выкормить маленького дворянина свои молоком. Как при этом выживал ее собственный ребенок, никого не волновало.
Кормилице платили деньги, поэтому зачастую мнение самой женщины вообще не учитывалось. Муж просто отправлял ее на службу, решив, что эти деньги пригодятся в хозяйстве. Крестьянского же малыша переводили в лучшем случае на коровье или козье молоко, в худшем – нажевывали в тряпочку хлеб и давали сосать ребенку. Разумеется, смертность крестьянских детей в таком случае была очень высока.
Доверительные отношения с Сусанной привели к тому, что из ее рассказов я составила довольно четкое представление о быте и крестьян, и горожан. И далеко не все в этом быту мне нравилось. Многое казалась жутким, отвратительным и ужасным. Поэтому я сразу заявила мужу:
– Никаких кормилиц! Своего ребенка я буду кормить сама.
Рольф слегка нахмурился и с удивлением спросил:
– Но почему, Олюшка? Почти все благородные дамы отдают детей кормилице. Так принято. И ты можешь не переживать из-за денег: для ребенка я сделаю все, что только могу.
– Я и не переживаю из-за денег, Рольф. Просто я считаю, что ребенку полезнее именно материнское молоко. И вовсе не хочу, чтобы какая-нибудь женщина кормила нашего малыша. И что-то я не поняла, дорогой мой… Ты вообще рад, что будет ребенок?
Рольф задумчиво почесал за ухом, взъерошив волосы и, смущенно улыбнувшись, ответил:
– Я рад, Олюшка. Я очень рад, но…
– Что “но”?
– Только не смейся, солнышко мое… Мне тревожно за тебя и ребенка.
– А если будет не малыш, а малышка?
Рольф небрежно отмахнулся от моих слов, с некоторым даже удивлением сказав:
– Какая разница? Лишь бы здоровенький…
В моей прошлой жизни такая настороженность от мужчины меня бы, пожалуй, удивила и обидела. А здесь, где все наследство передавалось по мужской линии, эти слова были лучшим, что мог сказать любящий муж.
Благодаря нашей Сусанне я знала о семьях, где жена, родив двух дочерей, навсегда теряла расположение мужа и получала в дом любовницу. Конечно, такие гадости были только в дворянских семьях. Но и в крестьянских женщина, родившая несколько девочек, считалась порченой. Мужья зачастую обращались с ними весьма жестоко.
Вот это равнодушие к полу ребенка говорило об отношении Рольфа ко мне гораздо больше, чем любые восторги по поводу будущего малыша. В этой беседе очень хорошо проглядывал характер моего мужа: человека, понимающего свою ответственность перед семьей и родом и готового с честью эту ответственность нести.
А ведь я видела, что новость о ребенке мужа слегка пугала: у него не было братьев и сестер. Он не представлял, что такое младенец в доме, но очень старался не показывать мне свой подсознательный страх. Я только улыбнулась и вздохнула, постаравшись смягчить его тревожность: все больше я понимала, что Рольф заслуживает не только любви, которая как пришла, так может и уйти. Он заслуживает уважения.
***
Осень неторопливо скатывалась к зиме. В башне уже топили ежедневно и постоянно. Я руководила рабочими, доделывающими ремонт в детской. Пусть Рольф и не слишком уж доволен лишними тратами, но он настоятельно потребовал от меня нанять работников для производства шкатулок, а самой заниматься этим по минимуму – только общее руководство.
– Радость моя, я знаю, что ты совершенно необыкновенная женщина, и понимаю, что не только ради денег ты взялась за эти свои игрушки. Но я категорически настаиваю, чтобы ты больше отдыхала. Я не буду запрещать работу этой твоей мастерской. Я даже выделю тебе некоторую сумму, чтобы ты наняла мастеров. Но пообещай мне, что горбатиться над своими коробочками ты больше не будешь. Негоже беременной так напрягаться.
Я с любовью посмотрела на своего мужа, понимая, что и ему со мной не слишком-то просто. Он принял меня всю, с всеми моими страхами, потребностями и желаниями. Никогда не пытался вылепить из меня образцовую домохозяйку. Он видел и ценил мои старания, но признавал за мной право на отклонение от местных норм. Он не препятствовал мне быть самой собой и честно и безыскусно любил то, что послала ему судьба.
А еще, чтобы были деньги на все это, он продал своего коня. Того самого, на котором ездил на войну. Этот поступок дался ему тяжело, но он даже не поставил меня в известность! Я бы не допустила такой продажи! Однако, что сделано, то сделано. И деньги пошли на ремонт детской и наём мастеров.
По первому снегу, как только появилась наезженная дорога, Рольф уехал в Партенбург с грузом из ста с лишним шкатулок.
– Олюшка, я постараюсь найти купца или лавочника, который сам будет приезжать сюда за товаром. Не переживай, я привезу все, что ты заказала.
– Ты не слишком мало охраны взял, Рольф?
Муж прижал меня к себе, ласково погладил еле выступающий живот и подышал в макушку:
– Какая же ты у меня заботливая и восхитительная…
Глава 48
Из Партенбурга Рольф вернулся через две недели. Привез мне письмо от госпожи Жанны и подарок от нее и графа Паткуля – очаровательную резную колыбельку для малыша. Пока муж парился в мыльне, смывая дорожную усталость, я быстро пробежала глазами письмо.
Сердечное и очень душевное послание. Графиня желала мне легких родов и давала несколько советов на случай, если вдруг у меня будет токсикоз или отеки. Мне была приятна ее забота. Ужин Сусанна накрыла в нашей спальне, и, дав мужу утолить первый голод, я подступила с расспросами:
– Ну как все прошло?
– Хорошо, – со странной улыбкой ответил он. – Несколько шкатулок я подарил графине и ее невестке, как ты и велела. Одну побольше, графу Паткулю. Подарки понравились всем, а твоя сестра даже спросила, где я такое покупал.
– Рольф, ну зачем ты дразнишься? – я демонстративно «надула» губы. – Ты же понимаешь, что я хочу знать, что там с продажами.
