Текст книги "Сестры Ингерд"
Автор книги: Полина Ром
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
Он засмеялся моему нетерпению, встал из-за стола и вышел из комнаты. Вернулся Рольф буквально через пару минут, брякнув передо мной на скатерть довольно объемный кожаный мешочек.
– Вот, Олюшка, это то, что мне заплатили.
Я торопливо развязала тугой узелок и, не удержавшись, вывалила все содержимое на стол.
Две свечи, больше двух мы никогда не жгли, потому что свечи стоили довольно дорого, освещали изрядную кучку серебра. Редкими чужеродными вкраплениями смотрелись золотые монеты. Сумма была не просто велика, как мне показалось в первую минуту, а сопоставима с моим приданым. Я испуганно подняла глаза на мужа и спросила.
– Это что? Это откуда столько?!
– Госпожа графиня дала мне совершенно замечательный совет, Олюшка. Именно благодаря ему самая низкая цена на простенькие шкатулочки начинается от полутора серебряных.
Я почувствовала некое раздражение и заворчала на мужа:
– Хватит меня дразнить! Немедленно сядь и все мне расскажи!
Во время вручения подарков графиня восхитилась тонкостью стенок, легкостью изделия и красотой росписи. Но выразила озабоченность, достаточно ли прочными окажутся эти изделия? Рольф, с моих слов, заявил, что их можно бросить в воду, и это ни на что не повлияет. После этого семья поужинала и разошлась.
Утром, когда Рольф собирался поехать на рынок и поспрашивать у купцов, кто захочет взять себе новинку, лакей пригласил его в кабинет графини Паткуль. Госпожа Жанна показала ему стоящий на полу глиняный горшок, в котором, совершенно невредимая, плавала её шкатулка. И дала ему хороший совет и довольно большую стеклянную вазу из прозрачного стекла. Совет был дружеским и бесплатным, а ваза напрокат.
– Имейте терпение, дорогой барон Нордман, и оно окупится сторицей.
Это были последние слова госпожи Жанны. Затем она перекрестила моего мужа и отправила на рынок, записав на бумажке, к кому лучше обратиться.
Решив, что совет достаточно мудрый, Рольф заехал в самую богатую ювелирную лавку и, пообещав хозяину, мэтру Кримасу десять процентов от каждой продажи, поместил возле окна вазу, в которой были утоплены шесть коробочек.
Несколько необычное зрелище привлекло любопытных. Но в первый день никто так и не рискнул ничего купить. Соседи-лавочники и покупатели обсуждали: выдержит ли краска и не разбухнет ли дерево. Сам Рольф при этом не присутствовал. Они с графом Паткулем уехали смотреть какой-то племенной скот.
С утра в лавку потянулись первые покупатели. По словам ювелира, первые две шкатулки большого размера приобрел в приданое своим дочерям один из самых богатых купцов города.
– Оно конечно, девки еще мелкие у меня, но под всякие колечки и сережки им этакая штука очень сгодится. Оно вроде и недешево, но уж больно работа искусная и по-благородному смотрится.
– Могу вам по секрету сказать, дражайший мэтр Шутор, что этакие шкатулки преподнесли в дар нашему графу и графине. И говорят, госпожа графиня пожелала себе вторую такую, – слегка приврал мэтр Кримас покупателю. – Так что вы, почтенный, может быть и для жены такую приобретете? Следующая партия, как мне сообщили, будет стоить значительно дороже. Это я вам, как хорошему соседу подсказываю.
Мэтр Шутор скреб бороду и размышлял…
***
Рольф радовался, как ребенок, смешно пересказывая мне в лицах этот диалог и очень жалея, что не присутствовал при этом сам. По словам ювелира, мэтр Шутор не только купил еще одну шкатулку для жены, но и выразил огорчение, что «… больно рисунки бабские, птички да цветочки. Вот если бы что солидное и настоящее было: со зверьем каким или битой птицей, как на картинах у графа, я бы себе непременно такую прикупил.».
Все еще немного ошеломленная этим рассказом, преисполненная благодарности к госпоже Жанне, я несколько минут бездумно перебирала монеты, пытаясь сообразить: сколько же здесь, и постоянно сбиваясь.
– Рольф, а сколько тут?
– Девять полных золотых и шестнадцать серебряных – спокойно ответил муж.
Таких больших денег в этом мире я еще в руках не держала. Даже на приданое, которое выплатил в качестве компенсации граф Паткуль, посмотреть не довелось: как-то вот интереса не было. Но то, что сумма очень крупная, я понимала.
– Рольф, а что мы будем делать с этими деньгами?
– Это неправильный вопрос, Олюшка. Не мы «будем делать», а ты будешь делать, – слово «ты» он выделил голосом. – Это полностью твой доход, и решать, что делать с деньгами, ты будешь самостоятельно.
Я машинально кивнула и сказала:
– Хорошо, я решу.
Пожалуй, для этого мира такой поступок – высший знак любви и доверия. В мире, где женщинам позволяли иметь жалкие копейки от продажи яиц или шерсти, разрешить жене распоряжаться такой крупной суммой мог только очень порядочный человек. Не следует забывать, что баронство все еще было в долгах, но Рольфу не пришло в голову тянуть руки к моим доходам. Четко разделяя мир и дела в нем на женские и мужские, он, тем не менее, был честен и признавал за мной право решать самой.
***
Получив такие серьезные деньги, я села думать. То, что мы вдвоем с Эммой все лето, не разгибаясь, расписывали эти шкатулки, принесло неожиданно прекрасный результат. На такие деньги, признаться, я и не рассчитывала. Проблема была в том, что скоро я не смогу так долго сидеть за столом: растущий живот будет мешать. Но и снижать темпы работы мне бы не хотелось.
В мастерской сейчас было два работника, которым платил Рольф. Это они склеивали бумагу, зажимали изделия в струбцинах, вываривали в масле, сушили, клеили и так далее. Мы с Эммой только наносили рисунок. Каждая шкатулка размером с мою ладонь требовал от шести до восьми часов работы художника. Над большим ларцом можно было и несколько дней просидеть.
Дай Бог здоровья госпоже Жанне за ее совет и такой удачный старт. Но для меня лично этот старт значил, что я теряю время и не покрываю потребности рынка. Именно поэтому, вместе того, чтобы прыгать от радости, сорить деньгами и накупить кучу всего, что не хватает в хозяйстве, я села считать. Рольф уже сладко спал, а я все еще раскладывала монеты столбиками, группируя их в разных комбинациях. На все желаемое мне все равно пока не хватит. Значит, нужно тратить на то, что жизненно необходимо.
Утром Рольф с удивлением рассматривал сложенные столбиком монеты разного достоинства и допытывался у меня:
– Это на что?.. А вот это?..
– Вот эти четыре золотых ты добавишь в деньги, которые отложены на налоги, – не давая мужу возразить, я погладила животик и, глядя ему в глаза, сказала: – Это мой замок, это мои земли, и это мои налоги. Здесь будет расти наш с тобой ребенок. И я не хочу слышать никаких глупостей о том, что только ты «должен и обязан».
С минуту я помолчала, не давя на мужа, но давая ему время смириться с необходимостью принять мою помощь. Рольф нахмурился, но в конце концов кивнул. Он и сам понимал, что полностью закрыть долги с одного урожая не сможет. А на любой долг всегда капает процент. Думаю, эта система одинакова во всех мирах. Если он не возьмет у меня деньги, к следующему году его долг не уменьшится ни на один медяк за счет процентов.
Десять серебрушек, совершенно неслыханную сумму я отложила на зарплату Эммы. Отдать я собиралась не Сусанне, а именно самой девочке. Маленькая там она или нет, а это ее заработок. Не знаю, насколько правильным было это решение, но не думаю, что Сусанна на меня обидится. Еще три золотых я отложила на увеличение мастерской, наем дополнительной рабочей силы и обучение новых художников.
Проблема была в том, что я не знала: кого именно учить. Поэтому мне и нужен был совет. Будучи в достаточно стесненных финансовых условиях, мы с Рольфом, при редких визитах в храм, жертвовали не больше, чем любой обедневший горожанин. Это было немного стыдно и неловко. И сейчас я с радостью могла компенсировать хоть что-то. Поэтому пятнадцать серебрушек были отложены для падре Лукаса. Что-то он потратит на себя, а что-то на ремонт церкви или помощь горожанам. Это уж ему виднее. А хороший совет, который мне от него требовался, таких денег стоит.
Один золотой я отложила на возобновление лакокрасочных запасов. Пока еще использованы далеко не все, но и лишний ресурс никогда не помешает. Кроме того, возможно, у нас появятся новые цвета. Это тоже важно.
Все остальное пойдет на стабильную зарплату слугам и обустройство спальных мест для будущих художников. Для меня крайне желательно, чтобы они жили при замке. Так я смогу сама контролировать процесс обучения, подсказывать и править рисунки.
– Неужели ты не хочешь чего-то лично для себя, Олюшка?
– Рольф, ты не представляешь, как много я хочу! Я хочу, чтобы весь замок был отремонтирован. Я хочу, чтобы люди, которые работают у нас, жили в более комфортных условиях и одевались лучше. Я очень хочу восстановить сад, чтобы малыш, когда родится, мог играть там. Я мечтаю поправить забор вокруг замка, возвести новую беседку, подлечить и обрезать деревья и посадить клумбы. Но я очень хорошо понимаю, что если я сейчас потрачусь на свои хотелки, то все мои планы отодвинутся еще на год-два, а то и больше. Поверь мне, Рольф, не настолько для меня важен новый сервиз или браслет, чтобы я отказалась от своих планов.
– Все-таки ты удивительная женщина, – Рольф покачал головой, как бы удивляясь всему этому, но спорить с моим решением не стал.
В ближайшие выходные мы отправились с мужем в храм, и после беседы отец Лукас пообещал прислать мне трех человек:
– …отец у них писарем был и до войны жили они справно. Оба мальчишечки грамотные. Уж не знаю, сгодятся ли они для ваших художеств, госпожа баронесса, а только почерк у них на зависть ровный был. Конечно, сейчас из милости их в кухонных подсобниках держат. Более они ничего не умеют, но и жизнь у них выходит не сильно сладкая. Так что если вы им ремесло дадите, то только благословение трудов ваших с моей стороны и будет.
– А третий человек? Что с ней?
– А с Мартой, госпожа баронесса, тоже все не слава Богу...
Глава 49
История Марты, которую рассказал мне отец Лукас, была достаточно обычна для этого времени. Девушке было семнадцать лет, когда ее отец, мелкий лавочник, взял ее с собой в Партенбург. Отец собирался там закупаться товаром, а дочь прихватил с собой присмотреть что-то в приданое. Да и вообще, поездка так далеко от дома для юной девушки была сродни большому приключению.
Именно там, на рынке Партенубурга, хрупкая красота девушки сразила наповал Остина Мартенсона. Для своих лет мэтр Мартинсон сделал просто фантастическую карьеру: в двадцать два года он уже служил при герцогской канцелярии, и именно он писал все письма, которые герцог отправлял в королевский дворец. Мэтр Мартинсон был лучшим каллиграфом целого герцогства.
Девушка так запала ему в душу, что, не послушав собственных родителей, он поехал в Нордман, нашел и просватал красотку. Тогда это сватовство вызвало много сплетен в баронстве. Большая часть людей не верила, что дочь лавочника может стать такой важной особой, как жена канцелярского служащего. Однако ровно через три месяца мэтр Мартинсон вернулся, обвенчался в местном храме с Мартой и увез ее в Партенбург.
Про судьбу Маты сплетничали долго. Кто говорил, что не полюбилась она родителям мужа. И свекровь ей жизнь заедает. Кто, напротив, утверждал, что муж ее в чести у герцога, живет она барыней, имея личную прислугу. После захвата баронства отец Марты погиб в одном из пожаров, а матушку Господь прибрал той же зимой, послав ей сильную простуду.
– Что вы хотите, госпожа баронесса, времена были тяжелые очень. Люди средь зимы на улице оставались, а уж чтобы до Партенбурга скататься, это вообще немыслимо было. Никак она о смерти родных знать не могла… – пастор вздохнул и продолжил: – Родительский дом пустовал недолго, быстро в нем жильцы завелись. Поселилась в доме сестра покойного отца Марты. У неё самой хибара сгорела, а муж на войне пропал. Трое детишек у горемычной: всех кормить надо. Так что одну комнату она сама заняла, а две другие быстренько сдала. Домик хоть и небольшой, но справный. А внизу, на первом этаже, лавочка. Потом, вестимо дело, война в другую сторону повернула.
Отец Лукас даже чуть прикрыл глаза, вспоминая то тяжелое время. Помолчал, перекрестился и начал рассказывать дальше:
– Когда чужаков из баронства вымели, домой Марта вернулась вдовая уже. Да не просто так вернулась, а сильно хромая. У какого-то вояки в Партенбурге коня понесло, и сбил он несколько человек. В том числе и Марту с мужем. Как супруга ее похоронили, так родители начали девку нашу поедом есть. И с самого начала-то она им не по нраву пришлась, а после смерти сына и вовсе вызверились на нее: дескать, по ее вине сынок, надежа и опора, погиб. Так что вернулась Марта домой почти безо всякого имущества. А тут родня живет. Да и не выгонишь ведь тетку-то с детьми на улицу!
Как известно, две хозяйки в одном доме никогда добром не уживутся. Так и тут: пошли у них ссоры да ругань. И так это Марте все надоело, что не раз она уже к отцу Лукасу обращалась, просила ей какое-нибудь место найти.
– Они ведь когда в Партенбурге жили-то с мужем, прямо во дворце у них каморка была. В родительский дом мэтр Остин Марту нашу не повел. Хозяйство там особо вести не надо было: кормили их вместе с прислугой. Сказывает она, даже уборку у нее горничная делала. Вот от скуки-то Марта и взялась каллиграфии учиться. Я, госпожа баронесса, не больно знаток… а только сдается мне, что не сильно хуже мужа она наловчилась. Вот вы ее испробуйте для вашего художества. Сами понимаете, времена сейчас тяжелые. Не больно-то у нас здесь каллиграфия эта самая нужна. Сейчас хромота у нее меньше уже, но и дома жить она не желает. К племянникам прикипела сильно. Как родную кровь выгнать?
***
Так в комнатах для прислуги поселились Марта и двое мальчишек, над которыми Густав взял шефство.
Обучать Марту оказалось достаточно легко. Она быстро поняла, что от нее требуется. Да и рука у нее была твердая, потому шкатулки с китайской росписью выходили у нее быстро и чисто. Мне почти не приходилось что-то править.
Немного сложнее было с мальчишками. Маркус и Клаус были погодками, усидчивыми и старательными. Но, в отличие от Марты, уже умевшей работать кистью, мальчики привыкли держать определенный нажим на перо, поэтому работа с красками давалась им гораздо сложнее.
Если через несколько дней обучения Марта уже работала почти наравне с Эммой, то мальчишки все еще слишком сильно косячили и обучать из приходилось буквально с нуля. Хорошо уже то, что оба были грамотные и послушные: святой отец не зря столько времени потратил на них. Так что сильно я по этому поводу не переживала – научатся. Главное – желание. А желание у них было большое. Я иногда сидела рядом с ними, глядя, как они терпеливо пытаются рисовать лепесток цветка или лист, не отрывая кисть, одним мазком, и слушала неторопливый рассказ Маркуса. Он был младший и гораздо более контактный, чем робкий тихоня Клаус:
– …сперва-то как отца схоронили, нас по соседям разобрали. Меня Симен забрал, сапожник. Только ведь и у него дома своих четверо, да и тетка Гризелда не больно-то радовалась лишнему рту. А потом Микус, старший ихний сын, стал на меня всякое сваливать. Где чего натворит – я виноват, пирог утащил на улицу и съел – опять я украл. Дядька Симен до темна работает, а тетушка Гризелда во всем своему сыну верила. Стала она меня поколачивать да хлебом попрекать. Ну я тогда и пошел к отцу Лукасу просить мне место сыскать.
– Это отец Лукас тебя на кухню пристроил? – я внимательно слушала рассказ, пытаясь понять, как же ребенок выжил без родителей.
– Отец Лукас, дай ему Господь здоровья, госпожа баронесса, – соглашался мальчик. – У тетушки Гризелды рука тяжелая: могла и совсем забить. А у господина Вернера кухарка хоть и ругала меня, а бывало, что и полотенцем замахивалась, но бить – нет, не била. И едой никогда не обижала. Я, бывало, выпрошу у нее пирога кусок и вечером Клаусу снесу. Он-то на большую кухню попал, там все строго, лишней ложки каши не выпросишь. Да и повар у них злющий мужик и на расправу скорый. Потому, когда падре спросил, не хочу ли в ученики пойти, очень я захотел.
Все это было бы, пожалуй, даже интересно, если бы не сиротство детей. Этот мальчишка рассуждал как маленький солидный мужичок. Старший же, Клаус, и вовсе был редкостным молчуном, из которого слова не вытянешь. То ли в силу возраста, то ли из-за плохого питания, но был старший очень тощим, почти на голову выше крепыша-брата, и вся его фигура чем-то напоминала сутулящего старичка.
Я только просила Сусанну кормить мальчишек без ограничения. Им обоим, особенно старшему, нужен не только свой угол, но и нормальная еда. Мысли о том, что в городе есть еще дети с похожими судьбами, я пока от себя отгоняла. Давалось это с трудом, но и выбора у меня не было. Потратить все деньги сейчас, чтобы несколько месяцев кормить детвору, а потом снова выгнать их на улицу, потому что деньги кончатся. Это гораздо хуже.
***
Ближе к моим родам в замке появилась акушерка. Сперва я опасалась, что придет какая-нибудь жуткая грязная старуха с дурацкими представлениями о том, что правильно, а что неправильно.
Тетушка Сельма была невысокая, пышная и сдобная, как булочка, но подвижная, как ртутный шарик, женщина. Говорливая и чуть суетливая. Первое, на что я обратила внимание – белоснежная рубаха с широкими рукавами до локтя и чисто отмытые руки с чуть даже стертыми ногтями. Уловив мой изучающий взгляд, тетушка чуть застеснялась и зачастила:
– Это, молодая госпожа, оттого, что стирать много приходится. Оно ведь как… ежли нет чистого тряпья для свивальников, да в комнате душно и грязно, тогда и роженице тяжелей, и ребеночку завсегда хуже. Потому я, госпожа баронесса, завсегда сама за приборкой смотрю. У меня и травки есть гожие, чтобы полы помыть, и пахло в комнате хорошо. Вы худого, госпожа, не думайте, а только денюжку свою я не за просто так получаю.
Кроме того, что тетушка Сельма была трудяга и непоседа, она еще оказалась очень неплохим психологом. Родов я боялась, потому что понимала: ни скорой помощи, ни капельниц и кардиостимуляторов здесь просто не существует. Потому без конца расспрашивала повитуху о том, как проходят роды, у кого она принимала, все ли было хорошо.
И тетушка Сельма, честно глядя мне в глаза, подробно рассказывала: как надо дышать и как надо тужиться. Какую молитву лучше читать, чтобы Господь легкие роды дал, и сколько по времени должны длиться схватки. Как она принимала роды у разных горожанок и сколько вокруг детишек крепеньких и здоровеньких, которым она помогла появиться на свет. Все мои вопросы о неудачных родах она ловко обходила стороной и даже, освоившись, слегка ворчала на меня:
– Эвано животик какой ладный. Зачем же вы, госпожа баронесса, всякую беду кликаете?! Каженное утро вас смотрю, и только день ото дня лучше пузо становится. Ребятенок лежит, как надобно. Я его слухаю, он спокойненький и довольный. А вы, госпожа, дурными разговорами только малыша тревожите!
Дурные там разговоры или нет, но когда пришло время рожать, перепугана я была сильно. Однако тетушка Сельма так ловко руководила всем, что через пару часов от начала схваток я окончательно успокоилась и даже смога подремать немного. А уже ближе к утру, в первых числах месяца джуна на свет появился Алекс Оливер Нордман.
Второе имя – Оливер, сыну дали по дедушке, покойному барону Нордману. А первое имя Рольф разрешил мне выбрать самой. И, разумеется, я выбрала имя Алекс. В память о моем отце. Человеке из другого мира, единственном, кто меня там любил. И как напоминание о прошлой жизни, где я была совсем одна.
Этот мир дал мне все: новое тело и здоровье, любящего и любимого мужа, крепкого и горластого сына. У меня был свой дом, настоящий замок, тепло в очаге и еда. А вокруг послевоенный город и последствия боев и пожаров. Мне кажется, что я задолжала этому миру.
Глава 50
Второй день рождения Алекса Оливера Нордмана мы праздновали с мужем вдвоем. Сам виновник торжества, получивший днем торт с двумя свечками, был уже накормлен, выкупан и спал в своей комнате под охраной няньки.
За эти годы мы с сыном прошли все, что можно: детские запоры и поносы, газики и колики, режущиеся зубки с температурой, бессонные ночи и прочие прелести. Именно поэтому, когда уставшего именинника отец отнес в кроватку и мы наконец-то сели ужинать, первым моим тостом было: «Дай Бог здоровья графине Паткуль!».
Волшебная её книга не только содержала сотни рекомендаций по домоводству, долгому и правильному хранению пищи и ремонту всего на свете, но еще имела раздел, который назывался «Лекарские советы». Почти половина этих самых советов относилась к уходу за новорожденными.
Я завидовала сестре только в одном: рядом ней постоянно находился неиссякаемый источник знаний, почти аналог Гугла. Не думаю, что Ангела этим пользовалась, но, по крайней мере, за ее близняшками был прекрасный и разумный уход. Госпожа Жанна не теряла бдительности.
За эти пару лет я дважды была в Партенбурге. Первый раз мы ездили с Рольфом на похороны виконта Лукаса Свейна. К сожалению, виконт был не слишком осторожен на охоте и погиб, упав с коня. Пусть он и был всего лишь боковой ветвью рода Паткулей, но все равно он часть семьи, и похоронили его в фамильном склепе.
На несколько дней нам пришлось задержаться в замке, и я имела возможность наблюдать за семейной жизнью моей сестры. К сожалению, ни во что хорошее она не вылилась. Граф Иоган выглядел замученным и потухшим. Госпожа Жанна вся растворилась во внуках, и казалось, что семьей руководит Ангела.
То ли раньше я не обращала на это внимание, то ли такой неприятный голос появился у нее с годами, но когда я слышала эти визгливые нотки, у меня непроизвольно поджимались пальцы на ногах. Молодая графиня по-прежнему была недовольна всем на свете. По словам госпожи Жанны, в детскую молодая мать заходила не чаще двух раз в неделю и без конца упрекала мужа, повторяя: «Ты воспользовался моей юностью и загубил всю жизнь! Мне бы на балах блистать в королевском дворце, а я трачу лучшие годы в этом медвежьем углу!».
Такие и подобные стенания раздавались достаточно часто. Даже гости в траурных одеждах, прибывшие на похороны и поминки, графиню не останавливали.
Мы с мужем прожили в замке несколько дней, и у меня было время и на беседы с госпожой Жанной, и на то, чтобы вдоволь натискаться с племянниками, и на посещение рынка. Конечно, повод для встречи был печальный, и существовали протокольные мероприятия, которые посетить было необходимо: бдения у гроба, сами похороны, молебны об упокоении души в храме.
Так называемый “завтрак”, который проводился на десятый день после смерти возле места упокоения – тоже один из местных обрядов.
Когда гости разъехались, мы задержались в замке еще на три дня. Я с удовольствием общалась с госпожой Жанной, а Рольф ездил с бароном осматривать какой-то табун лошадей.
Госпожа графиня немного постарела: неудачная семейная жизнь сына ее расстраивала. Однако она не позволяла себе никаких жалоб на невестку, зато охотно говорила о своих внуках и хвалила вдовствующую баронессу Анну де Мюрей, которая и занималась с детьми большую часть дня.
– Замечательная женщина! Очень благоразумная, практичная, строгая, но не жестокая. Господь не дал ей своих детей, да и земли после смерти мужа отошли его брату. Но она не пала духом и взялась обучать игре на клавесине и китаре дочерей дворян. Я просто счастлива, что моя дальняя родственница порекомендовала эту даму нам. Малыши ее просто обожают!
Разумеется, я в первый же день познакомилась с госпожой де Мюрей. Молодой женщине было около двадцати-двадцати двух лет. Миловидное, но самое обычное лицо, чуть полноватая фигура и роскошная темная коса, которую она венцом укладывала на голове. Я видела, как в ее взгляде, обращенном на Хельмута и Аделину, вспыхивают любовь и нежность. Она играла с детьми, кормила их, выводила на прогулку, купала и укладывала спать. Она полноценно заменила мать двум маленьким непоседам, и они платили ей такой же крепкой привязанностью.
В общем-то, если бы не печальный повод для встречи, эти дни можно было бы назвать приятным отпуском. Однако я рада была вернуться домой, потому что никогда раньше не оставляла Алекса так надолго. Я соскучилась по сыну, по его не слишком вразумительному бормотанию, по его улыбкам и хулиганским попыткам сбежать из детской.
За эти годы башня наша была отремонтирована полностью. Сад еще год назад привели в порядок. Сейчас на границе сада и пустыря, на том самом месте, где раньше стояла «сарайка-дача» и где мы с Рольфом провели первое лето, строились небольшие домики для художников и большой ангар, куда в ближайшее время переедет мастерская. Деньги на расширение дела я получала из двух источников. Из Партенбуга, куда уходила почти половина изготовленных у меня шкатулок и вставок в украшения, и от того самого мэтра Броста, который забирал у нас домик графини Роттерхан.
Когда мэтр первый раз увидел шкатулки, то рискнул взять с собой на пробу всего шесть штук. Однако вернулся с северных земель крайне довольный и с тех пор при каждой поездке забирал значительную часть готовых изделий. Судя по его растущему животу, торговал он не в убыток себе.
Именно он натолкнул меня на идею стандартизировать размеры шкатулок: мэтр для сохранения места начал складывать в большие шкатулки те, что размером были поменьше, и очень переживал, что в некоторых остается место, но еще одну коробочку уже не сунешь. Теперь формат изделий был такой: две крошечные коробочки, подходящие для хранения сережек или перстня, ровненько укладывались в продолговатую шкатулку. Две такие удлиненные шкатулки, поставленные рядом, влезали в малый ларчик. А сам малый ларчик упаковывался в ларец. И сбоку в ларец вставало еще четыре маленьких коробочки. В результате такой упаковки груз занимал минимум места.
Нельзя сказать, что, продав первую партию, я улеглась почивать на лаврах. В мастерской постоянно пробовали что-то новое. Да, не всегда опыты были достаточно удачные. Но благодаря им появились новые товары на продажу. Например, кроме удобных в изготовлении прямоугольных шкатулок, мы начали делать еще и круглые. Попытка изготовить супер большую коробку привела к тому, что мы под заказ стали выпускать настенные панно, диптихи и триптихи. Да, это было очень дорого и доступно не всем, но Партенбург – город богатый, и раз в три-четыре месяца находился клиент. Роспись делалась под заказ, и недовольных клиентов не было.
Меня радовало, что уже через год от начал продаж баронство полностью рассчиталось с долгами. Может быть, в своем мире я бы никогда не поверила мужчине так, как верила Рольфу. Мне пришлось долго убеждать его взять эти деньги. Он всячески отговаривался, считая это неправильным, но я привела один замечательный довод:
– Рольф, я не могу вкладываться в ремонт нашей башни и расширение дела, если постоянно буду опасаться, что земли отберут. Не твоя вина, что война прокатилась по баронству. Если ты захочешь, потом ты мне просто вернешь деньги.
Так что долгов по налогам за баронством больше не было, а слегка успокоенный муж обещал в следующем году начать гасить долг мне.
Мы долго размышляли с ним, что делать с большим количеством вернувшихся с войны калек и осиротевшими детьми. В конце концов решили так: не устраивать пансионатов и прочих благотворительных штучек, а разбираться в каждом случае индивидуально.
Это привело к тому, что, например, оставшийся с покалеченной рукой сапожник, который все еще мог работать, но потерял в войну дом и инструменты, получал небольшую мастерскую и пару подмастерьев в придачу. Барон же брал на себя обязательство кормить и одевать мальчишек. То же самое было и с овдовевшими женщинами.
Например, Фанни, другая горожанка, у которой кроме дома ничего не осталось, а муж и сын погибли, забрала к себе трех девочек-сирот. Она обучала их вести хозяйство, шить и плести кружева. Рольф снабжал эту женскую семейку продуктами из своих сел, а я выдавала деньги на одежду и обещала дать за каждой девочкой небольшое приданое, когда подрастут.
Огромную помощь во всей этой возне оказывал отец Лукас. Священник гораздо лучше нас знал, что кому и где требуется. Именно он придумывал, к кому можно пристроить сироту, забрав его с конюшни иного, не слишком милосердного хозяина.
А мэтр Брост в последний свой приезд сделал мне дорогой моему сердцу подарок: он привез пакет с письмом от вдовствующей графини Роттерхан. В пакете лежало не только письмо, но и небольшой сверток. Мэтр и раньше привозил записки от графини, но были они, как правило, очень сухими, краткими и почти официальными.
Это письмо отличалось от них разительно. Графиня сообщала, что тогда, после нашей с ней беседы и моего отъезда в баронство Нордман, она долго думала над моими словами, а потом решила рискнуть и последовать моему совету. Выбрала среди сирот девочку десяти лет от роду и, заручившись милостью короля, удочерила ее.
Похоже, его королевское величество очень благоволил графине, потому что письмо было написано после весьма важного события в жизни маленькой графини де Роттерхан.
«…Элеоноре идет уже пятнадцатый год, и она – радость моего сердца. Вчера его королевское величество выступил свидетелем помолвки. Разумеется, я не отдам свою девочку замуж в ближайшие два-три года. Но ее жених, которого лично подбирал король, очень по нраву и мне, и моей дочери. Ему всего восемнадцать лет, он младший сын обедневшего, но очень древнего рода. Юноша неглуп, а главное, ласков и внимателен к моей Элеоноре.
Если Господь будет милостив ко мне, то я мечтаю дожить до свадьбы дочери и, может быть, даже увидеть рождение нового графа Роттерхана.
В благодарность за тот совет, который перевернул мою жизнь, и за ваше чуткое сердце, баронесса Нордман, я хочу сделать вам небольшой подарок…».
Когда я развернула холстину, улыбка возникла у меня на губах сама собой: под тканью прятался один из ларцов. Я даже узнала мастера. Именно эту шкатулку расписывала Марта. Внутри ларца на белоснежной шелковой подушечке были закреплены украшения удивительной красоты с яркими сапфирами. Серьги, большое колье с двенадцатью крупными камнями и два разных перстня. Я с восхищением вздохнула, любуясь игрой солнечных лучей на драгоценностях.
Глава 51
Полностью из нищеты баронство удалось вытянуть только к трехлетию Алекса. Зато и рывок был очень качественный. Последние годы никто на землях баронства не голодал. Были пристроены все инвалиды и сироты, и почти каждый из них более-менее мог прокормиться сам. А кто не мог, получал помощь продуктами и деньгами от хозяев.
