Текст книги "Сестры Ингерд"

Автор книги: Полина Ром

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

– Чем больше я смотрю на тебя, Олюшка, тем больше понимаю, как мне повезло. Дело даже не в твоем приданом. Найти добрую и заботливую хозяйку в свой дом – большая удача.

– Не обольщайся, Рольф. Хозяйка из меня так себе. Я никогда не вела свой дом и слабо понимаю, как управлять хозяйством.

– Вот это как раз не важно. Хозяйством управлять можно научиться. А вот заботиться о своих людях, делать то, что заповедал нам Господь, многие не желают, – он взял меня за руку и, поцеловав ладошку, снова повторил: – Мне очень повезло, моя золотая девочка.

После обеда я обошла все комнаты и выбрала для Сусанны и ее дочери самую большую и теплую. Рольф совершенно безропотно обметал в комнате потолок и стены огромной старой метлой, чудом сохранившейся и наполовину лысой, и жалобно причитал:

– Ужас и позор! Лейтенант королевской армии бегает с метлой! – при этом он корчил забавные рожицы и стыдливо прикрывался рукой, якобы для того, чтобы никто его не узнал. Это было смешно, и я «пригрозила»:

– Если господин лейтенант будет баловаться и не слушаться, получит тряпкой по… – тут я смутилась и так и не произнесла слово «заднице».

В общем-то, сколько могли, комнату мы очистили. Я помыла окно, на котором вода замерзала почти сразу же, и с трудом оттерла потом эту наледь. В этой комнате тоже был деревянный настил, на котором лежало три чудовищно грязных тюфяка.

По моему требованию Рольф вынес их на улицу, вытряхнул грязную и слежавшуюся солому, а ткань вывернул и бросил на кухне до лучших времен. Ткани здесь очень дорогие, потому что все они ручной выделки. Постирать такой огромный мешок я, пожалуй, сама и не смогу. Да и не слишком уместно баронессе стирать белье. Об этом муж сказал мне прямо:

– Ни в коем случае! Подожди немного, мы возьмем в замок прачку, и тогда отдавай в стирку все, что твоя душа пожелает.

– Рольф, спать на голых досках они не смогут, значит, завтра, еще до того, как поедем за ними, нужно завернуть на рынок и купить новые тюфяки, подушки и одеяла. А чтобы все это добро не пачкалось, еще и постельное белье. Ну, хотя бы самое простое, пусть даже из небеленого льна.

Муж вздохнул, но спорить не стал.

Глава 40

С появлением в замке Сусанны работы, как ни странно, только добавилось.

Рольф почти с самого утра седлал коня и выезжал осматривать владения. Возвращался часто уже к сумеркам, продрогший и голодный. Плотно поужинав, садился за бумаги и карты. Карта города пестрела пометками. Он штриховал выгоревшие дома, ставил номер и в бумагах заносил примерно следующее:

12. Выгоревший сад между домами Ханстонов и Лонгов. Колодец требует чистки. У Лонгов сгорел ткацкий станок.

13. Выгорели три лавки на первом этаже дома Вигонов. Отремонтировать не смогли. Семья бедствует.

К сожалению, у нас с Сусанной не хватало сил и времени привести в порядок башню, где раньше жила семья барона. И приготовление пищи, и мытье посуды, и даже минимальная уборка съедали большую часть дня. Не говоря уже о том, что одежду с себя и мужа нам все равно приходилось стирать. На постельное я пока даже не замахивалась. Стирали мы, кстати, не совсем руками и довольно непривычным для меня способом, но физически это все равно было тяжело.

На огонь ставился котел, куда Сусанна вливала отстоявшийся зольный состав. В кипящую воду погружались фартуки, чулки и полотенца. Трогать их руками было нельзя – кожа сгорала мгновенно. Для такой стирки существовали специальные деревянные щипцы длиной около метра. Ухватив из кипящего варева краешек чулка или полотенца, Сусанна ловко наматывала его, как спагетти на вилку, и скидывала в большую лохань около насоса. Густав накачивал туда воду, а я вторыми щипцами размешивала прокипяченные вещи в чистой холодной воде. Затем вещи таким же образом вынимались, вода менялась, и все повторялось еще пару раз. В дни стирки на кухне стояли клубы пара и тяжелый едкий запах щелочи. От него слезились глаза и сбивалось дыхание.

В такие дни Рольф садился работать совсем уж поздно вечером. Возится с бумагами ему приходилось за кухонным столом. Сусанна драила столешницу со щелоком каждый вечер, смывая многолетнюю гарь, грязь и жир, и дерево потихоньку приобретало светло-серебристый цвет. Пожалуй, это было даже красиво, но яснее ясного говорило всем местным: хозяин этого места беден. Муж располагался со своими записками, а у нас со служанкой появлялось время отчистить еще часть какой-нибудь комнаты.

От этих бесконечных поездок Рольф похудел и осунулся. Мне было очень жалко его. Я не хотела с ним спорить и ссориться, но понимала: если я не смогу быстро обустроить уютный быт, к весне мы оба вымотаемся так, что даже налаживание хозяйства не принесет радости.

Примерно через десять дней, закончив объезжать город и составлять бесконечный список потерь, муж стал выезжать в деревни. В такие поездки он вооружался полностью и брал из города не меньше двух-трех человек сопровождения из тех, с кем воевал раньше. Далеко не всегда он возвращался в этот же день.

Весь быт замка полностью зависел от меня. Это мне приходилось решать: что готовить и какие продукты мы можем себе позволить, какую комнату отмывать, сколько и где тратить дров и прочие важные для выживания вещи.

Первые дни мы с Сусанной и ее тихой дочерью Эммой падали спать, не чувствуя ни рук, ни ног. Даже для того, чтобы начать в комнатах ремонт и просто побелить, сперва требовалось очистить комнаты от мелкого мусора и снять со стен паутину, сажу, а местами и старую побелку. Поняв, что еще день-два, и у меня начнут трескаться руки от бесконечной меловой пыли и воды, я поставила на кухне небольшую плошку, куда налила растительное масло.

– Сусанна, на ночь мажь руки и себе, и дочери. Иначе пойдут трещины.

– Слушаюсь, госпожа, – служанка покорно кивнула, а я испытала странное чувство неловкости.

Я совершенно не могла понять, почему она так странно ко мне относится. Казалось: просто боится. Я ни разу не накричала на нее, всегда была вежлива, не приказывала, а просила. Кроме того, пообещала платить небольшую сумму в конце каждого квартала. Но она все так же прятала от меня глаза и пугливо кивала на мои распоряжения.

Вообще-то домашним слугам здесь зарплату не платили. Считалось, что хозяин поит, кормит и одевает, а также дает кров и тепло. Ну а деньги – это совсем уж лишнее. Зарплату платили только самым востребованным слугам. Например, сенешалю. Сенешаль в замке должен был делать примерно то, чем сейчас занимался мой муж. Знать, где и как в селах идут дела, следить за сбором налогов, вести все счета. То есть, как минимум сенешали были грамотны и знали математику хотя бы в пределах четырех действий. Рольф рассказывал мне об этой служебной иерархии, поясняя:

– Еще платят поварам. Только не кухаркам, а именно поварам. Например, повар в замке графа Паткуля далеко не бедный человек. Там платят даже двум его помощникам. А посудомойке, разумеется, платить никто не будет.

Вопросы типа «почему?» я задавать опасалась, чтобы не выдать совсем уж полное незнание местных реалий. Но благодаря этим беседам я начала понимать и некоторую отчужденность Сусанны, которая вовсе не была мне ровней, и принципы построения отношений в местном обществе.

Хорошо было уже то, что основную готовку на себя взяла служанка. Готовила она и в самом деле именно так, как нам требовалось сейчас: обильно, сытно и вкусно, а главное – без излишней роскоши и трат.

В какой-то момент я потеряла терпение, видя, как совершенно черепашьими темпами продвигается очистка замка. Рольф уехал в очередной рейд по деревням, как всегда оставив нам в помощь Густава.

Жаловаться на старого вояку было грех: он колол дрова, ухаживал за конями и курами: чистил, поил и кормил. А коней еще и выгуливал. Но все равно мне катастрофически не хватало сил, чтобы сделать наше жилье хоть немного более уютным. Так что, воспользовавшись отъездом мужа, я переговорила с Сусанной и отправила ее прогуляться в город.

На следующий же день Густав с утра запряг коней в телегу и вернулся из города, привезя с собой семь женщин. Разный рост и характеры, разные голоса и темпераменты, но главное – у всех одно желание: заработать.

Преображение замка началось прямо на глазах. Достаточно сказать, что уже к вечеру первый раз за все время затопили печь в той башне, где и должны были жить господа. Да, стены все еще страшные, но теперь с них ничего не сыплется: лишняя побелка снята, а паутина, хлопья мусора и мелкая щепа сгорели в печи. Полы отмыты и больше не пугают липкими наслоениями. Даже мебель, уцелевшая в комнате, тщательно натерта восковым составом и выглядит вполне достойно.

Освободившееся время я потратила на то, чтобы перепробовать всевозможные клеевые составы, которые здесь нашла. Я пробовала и привозной рыбий клей, и обыкновенный клейстер из муки и воды, и даже тот странный плиточный состав, которым склеивали мебель местные столяры.

Самым нудным в процессе создания жидких обоев оказался процесс измельчения бумаги. Но до тех пор, пока я не буду знать точную рецептуру, подключать я никого не хотела. Поэтому в одной из комнат для прислуги, где побелку со стен сняли полностью, обнажив трещины в штукатурке, прямо на полу стояли горшки и плошки с месивом различной сложности.

Сперва я рвала бумагу и замачивала ее в одном из ведер. Затем, частично отжав воду, разминала полученную массу, стремясь к однородности. Потом добавляла различные клеевые составы и в разных пропорциях, прямо рукой делала на стене крупный мазок и оставляла на пару дней просохнуть. Поскольку все это было пока без красителей, то сероватая застывшая масса на стенах выглядела не очень привлекательно.

Часть экспериментальных мазков просто отваливались от стен. Некоторые трескались. Всего я перепробовала больше полутора десятков вариантов, тщательно записывая состав. И сейчас стена комнатки напоминала какое-то кошмарное лоскутное одеяло. Главного я достигла: два из моих составов оказались вполне пригодными для работы и давали чуть шероховатую поверхность, напоминающую на ощупь буклированное шерстяное полотно.

Своих собственных денег у меня было не так уж и много. Но поскольку я разменяла первый золотой, чтобы расплатиться с работницами из города, то второй разменяла еще легче. Тем более, что местные цены на услуги уборщиц оказались совсем мизерными. На всех шестерых я потратила меньше полутора серебряных монет. И то Сусанна молча покачала головой, явно осуждая мою расточительность.

Однако теперь мне, во-первых, требовались помощницы, во-вторых, краска, а в третьих – клей и инструменты. Зато я понимала, что как только мы переберемся в башню, жить станет немного легче. По крайней мере будет уже очевиден результат наших хлопот. А это – уже очень большое дело.

– Олюшка, завтра я уезжаю на выселки.

– Ты постоянно куда-то уезжаешь, – со вздохом констатировала я.

– В этот раз я уеду дней на семь. Выселки – самая дальняя деревня. Раньше там был богатый овечий гурт и держали чуть не полтысячи гусей. Рядом несколько маленьких озер связкой, летом они зарастают ряской и гуси имеют отличный корм. Место удачное. Именно у них матушка брала гусиные тушки ко всем праздникам, – Рольф говорил машинально, даже не глядя на меня. Я отметила и тонкую морщинку возле уголка губ, и залегшие под глазами тени, и общую небрежность облика: неаккуратно схваченные волосы, довольно потрепанная одежда и щетина, которую он не брил уже дня три.

Пауза повисла на кухне и растаяла, когда Рольф тряхнул головой, отгоняя воспоминания, и посмотрел на меня, сказав:

– Пойми, Олюшка, чем быстрее я налажу хозяйство, тем быстрее у тебя появится достаточное количество прислуги, чтобы не надрываться у плиты и по дому.

– Не так уж я и надрываюсь, Рольф. Но мне кажется, ты зря все силы тратишь там, за стенами замка… Если привести дом в порядок, нам самим будет удобнее отдыхать.

Муж упрямо помотал головой, отвергая мои доводы, и суховато ответил:

– Весной мне придется восстанавливать мельницу, закупить скотину и птицу в крестьянские семьи, в некоторые даже семенное зерно потребуется. Я не могу позволить себе тратиться на удобства. Ты знала, на что шла. Уговаривать меня бесполезно.

Я смотрела на этого средневекового «тирана и самодура» и даже не испытывала раздражения. Вот такой он и есть: упертый, точно знающий, как надо, готовый спать на полу, лишь бы все было по плану. Поэтому я просто погладила строптивца по плечу и, не споря, согласилась:

– Все будет, как ты хочешь, дорогой.

Глава 41

Самая большая проблема оказалась в том, что в городе практически не было красок. Раньше я о таких вопросах даже не задумывалась, а просто шла и покупала то, что мне требовалось: набор, пакетик, баночку или тюбик, которые мне нужны. Здесь все было значительно сложнее. Не существовало фирм и заводов, которые выпускал такую продукцию. Кое-что мне рассказала Сусанна:

– Так ведь, госпожа, крестьянам-то краски зачем? Конечно, для одежды иногда надобно, спорить не буду. Ну так и пользуются тем, что под рукой есть. Кому какой цвет надобен, то растение и собирают. С крушины ягоды берут и листья – желтенький цвет получается. Вереск, ежели замочить, опять же будет как солнышко ткань. Ежли крапиву брать, то зеленый, ежли кору с ясеня – голубенький получится. А еще черникой красят, очень цвет густой и яркий выходит. Ну, а ежели красный цвет надобен, это подмаренник копать надо, из его корня красный и получится. А больше, госпожа баронесса, вроде бы и не надобно нам.

Я, которая уже представляла себе сложные и красивые переходы омбре на стенах, поверила Сусанне не сразу. Пару дней я еще ходила по базару, расспрашивала всех подряд. Узнала, что толокнянка даст черный цвет, а марена – густо коричневый. Что красивый синий оттенок дает птичья гречиха, а васильком можно покрасить только шерстяную ткань. В общем-то, как выяснилось, возможно получение довольно большого количества цветов, но все они будут не яркие, не стойкие и, самое обидное, доступные только летом. Единственное, что я нашла прямо сейчас и только потому, что спрашивала об этом без конца: мешок коры орешника и немного какого-то странного зверобоя – обещали красный оттенок. И маленький кулечек сухих ягод ежевики.

Пока я экспериментировала на кухне с цветами, полученными из растительного сырья, в верхней комнате башни орудовали два штукатура. Мужчины расширили все трещины, отбили стены молотком, давая возможность штукатурке обвалиться еще больше, и только потом принялись за работу: замазывали дыры в стене и разглаживали все это гладкими деревянными скребками. Самым тяжелым оказался потолок: пришлось сколачивать довольно высокие и не слишком устойчивые козлы из подручного материала. Тем не менее подготовка в комнате была закончена полностью.

Сперва я хотела обойтись по деньгам «малой кровью». Женский рабочий день ценился на порядок дешевле мужского. Однако, глядя, как работают штукатуры, я поняла, что сами мы с работой не справимся.

Недолго думая, я договорилась с этими же мастерами. Согласились они не сразу. Долго переминались и советовались между собой: боялись работать с незнакомым материалом.

– Ить, госпожа, мы этакого и не пробовали. А ну как не выйдет у нас? Да ежли оно все потрескается и обвалится? Это ж нас господин барон на конюшню отправит тадысь.

– Никто вас никуда не отправит. Главное – работайте именно так, как я скажу. И все будет хорошо.

Тем не менее за работу эти хитрованы потребовали накинуть почти двадцать процентов. За риск, как я понимаю. Я вполне могла понять их сомнение, потому слишком уж торговаться не стала. Для меня гораздо важнее было придумать: где и как сделать достаточно большое количество однородной массы. Если замешивать ее в разных ведрах, то как ты не старайся, все равно результат будет немного отличаться цветом. А мне вовсе не хотелось, чтобы мой потолок напоминала собой шкуру леопарда.

Сусанна, которая смотрела на мои опыты с некоторым даже подозрением, дала мне хороший совет:

– Госпожа баронесса, ежли вот эта ваша штука не на много дней, так может быть, котел в мыльне использовать? Помнится, еще в детстве моем остался у матери кусочек льна, голубенького такого. До чего ж цвет красивый был! Только больно лоскут маленький: ни на юбку, ни на рубаху не гожий. Уж сколько тогда матушка возилась с краской и пыталась такого же цвета добиться, ан так у нее и не вышло. А потом осерчала и все в черный покрасила. Это вот ваша штука, – Сусанна покосила на очередную миску с бумажной массой, – она ведь навроде ткани. Чтобы цвет одинаковый был, надобно все сразу в одном месте и красить. Аккурат в котел влезет.

Служанку я поблагодарила, потому как идея и в самом деле была хороша. Доверить делать бумажную массу кому-либо я не могла и наняла себе в городе крепкую помощницу, которая и рвала вместе со мной бумажные листы. Третьей в нашем кружке была Эмма: Сусанна прислала ее на помощь.

Эта работа вызывала у девушки очень сильную неприязнь. Мы жили вместе уже больше месяца, и она всегда казалась мне очень добросовестным работником. Без просьбы и напоминаний всегда бежала на помощь матери, перехватывая у нее работу и давая возможность заняться другим делом или отдохнуть. А тут она, явно сильно раздосадованная, рвала листы чуть ли не со слезами на глазах. Поведение ее было настолько необычно, что я не выдержала и пошла к Сусанне.

Выслушав меня, служанка недовольно поморщилась и отвела взгляд в сторону:

– Ерунда это все… – небрежно отмахнулась Сусанна, ворчливо поясняя: – Простите, госпожа баронесса. Малость она у меня балованная. Дома, когда жили, муж покойный всегда бумагу покупал. Очень уж она любила узоры разные выводить. Детишки-то другие с ней не играли: обижали да дразнили. Вот она и приспособилась сама себя занимать. Даже падре Лукас несколько раз бумагу ей дарил, – вздохнула Сусанна. – А теперь откуда у меня деньги на этакое баловство? Так что уж вы, госпожа, не серчайте на нее.

Я вернулась в комнату, где шустро работала руками проворная горожанка и нехотя, как будто делая непосильную работу, рвала бумагу Эмма. Положила девочке руку на плечо, дождалась, когда она посмотрит мне в глаза, и сказала:

– У меня много бумаги. Очень много. Когда мы с тобой закончим работу, я позволю тебе забрать немного с собой, – я выхватила из лежащей возле ног стопки около двадцати листов и отложила в сторону, показывая девочке, что их мы трогать не будем.

Она смотрела на меня с таким недоверием и непониманием, что подумалось: «Наверное, не поняла, что я сказала». Однако девочка вскочила, схватила отложенные листы и, тыча пальцем себе в грудь, со слезами на глазах пыталась уточнить, правильно ли она поняла.

Я кивнула, погладила ее по плечу, слегка надавливая, чтобы она села. И снова медленно повторила:

– Когда закончим работу, я подарю это тебе. Их не нужно будет рвать, и ты унесешь их с собой.

Несколько мгновений она смотрела на меня, потом яростно затрясла головой, подтверждая, что она согласна. И дальше рвала бумагу с такой скоростью и на такие мелкие кусочки, что ни я, ни горожанка за ней не успевали.

Немного помучившись сама и поняв, что не справляюсь, вымешивать массу я позвала Густава. Помощь его была неоценима, но он совершенно искренне возмутился, когда я заставила его дочиста отмыть руки. Недовольно фыркал в процессе отмывания, бурчал о бабских придумках, но бумажную массу месил так, как будто был профессиональным тестомесом.

Я добавила в котел необходимое количество клея, влила подготовленные красители и высыпала целую горсть разрезанных на полусантиметровые кусочки тончайших шелковых волокон.

Это был натуральный шелк, который пришлось раскручивать на тонюсенькие нитки и резать вручную. Я помнила, что в состав бумажных обоев входят волокна шелка, и служат они для того, чтобы полотно не трескалось. Последней добавкой стала миска измельчённой в мелкую крошку слюды. Надо сказать, вид у месива в котле был не слишком приятный…

***

Конечно, мне очень хотелось закончить все к приезду мужа, затем взять его за руку и привести в обалденно преобразившуюся комнату. Хотелось удивленного оханья и искреннего восхищения. Но, разумеется, за дни его поездки довести дело до конца было невозможно.

Первый день я провела в комнате рядом с рабочими, без конца задирая голову и контролируя процесс:

– Тоньше, Джош, еще тоньше! Должен быть совсем тонюсенький слой… и ровный…

К концу дня я честно заработала приступ остеохондроза: у меня болела шея, и я не могла повернуть голову в сторону.

Сусанна, видя, как я со слезами на глазах пытаюсь разминать больное место, неуклюже задирая руки, только вздохнула и на ночь натерла меня какой-то довольно вонючей мазью. На шею и плечи она нацепила мне старый вытертый шерстяной платок, перекрестив его на груди и завязав узлом на спине. Так что спать я могла только на боку. Зато на следующий день я больше не лезла рабочим под руку, а они к вечеру полностью закончили делать потолок.

Рольф вернулся. И хотя я была очень рада видеть мужа, но прекрасно понимала, что скрыть от него следы собственной деятельность не получится. Когда Сусанна оставила нам еду и вышла из кухни, я заговорила первая:

– Знаешь, я решила не дожидаться, пока ты все наладишь в хозяйстве. В конце концов, Рольф, у меня есть и свои собственные деньги.

Муж, жмурясь от удовольствия, торопливо ел то самое морше – густую похлебку, готовить которую Сусанна была мастер. При моих словах он даже отложил ложку и с любопытством глянул на меня:

– Олюшка, я счастлив, что это место стало для тебя домом, но… Ты не боишься, что я еще долгое время не смогу тратить деньги на подарки для тебя?

– Не боюсь. У меня есть одна интересная идея, и я думаю, что смогу зарабатывать сама.

Рольф, который, закончив говорить, сунул в рот очередную ложку похлебки, подавился и закашлялся: похоже, идея показалась ему слишком вызывающей. Однако, к чести моего мужа, он не сказал мне ни одного грубого слова. Некоторое время Рольф сидел и о чем-то думал, потом согласно кивнул и решил:

– Да, пожалуй, я понимаю. Например, в деревенских семьях у многих девушек есть своя овца или даже пара. Они кормят животных, ухаживают за ними. А вся шерсть – это их собственный доход. Они могут продать ее или напрясть ниток и что-то связать. До свадьбы это добро собирается в приданое.

– А потом? – заинтересовалась я.

– Ну, потом приданое переходит в дом мужа, но какая-то часть тканей и прочего остается в собственности девушки. Я только не очень понимаю. Олюшка, ты действительно сама собираешься держать овец?

– Вот еще! Больно надо! Я, если честно, даже прясть толком не умею.

– Не удивительно: все же ты баронесса, а не крестьянка, – Рольф щурил глаза и явно посмеивался надо мной. – Но я не слишком понимаю, госпожа баронесса Нордман, где же вы собираетесь брать деньги?

– А вот этого я тебе не скажу! – я с удовольствием показала мужу язык и демонстративно отвернулась улыбаясь.

Жизнь странно переплела наши судьбы. Но даже пустая болтовня с этим мужчиной согревала меня. Поэтому через несколько мгновений я перестала демонстрировать шуточную обиду и сказала:

– Доедай быстрее! Я очень хочу показать тебе то, что мы уже успели сделать.

Глава 42

ЗАМОК ГРАФА ПАТКУЛЯ

Восхитительное чувство победы, которое Ангела испытывала во время бракосочетания, растворилось, как кусочек сахара в кипятке: до обидного быстро.

Да, платье, которое ей подарил этот бородатый балбес, было уродским, в тоскливую желто-зеленую полоску и совершенно ей не шло. Зато великолепные драгоценности с неприлично огромными каменьями грели ей душу больше, чем что-либо другое. На королевском балу она чувствовала на себе завистливые взгляды женщин, восхищенные – мужчин. И осознание собственного превосходства над толпой, над этими нищими баронетками и их не менее убогими женихами, заставляло ее улыбаться мужу почти с любовью.

Даже поездка в его дворец не вызывала огорчения. Рядом, постоянно заглядывая в глаза, суетилась эта жирная хавронья Кларимонда Люге. Ей было ради чего суетиться. Или вернуться не солоно хлебавши в свое занюханное поселение, или же отправиться сопровождать блистательную графиню Паткуль в ее дворец. С точки зрения Ангелы выбор был абсолютно очевидным, и она снисходительно принимала услужливость любезной вдовушки, не забывая иногда с нежным смехом наступить той на любимую мозоль:

– Ах, Кларимонда… Если бы вы были помоложе и постройнее, я бы обязательно сосватала вам барона Эгро. Мне кажется, в свите моего мужа, графа Паткуля, он не только самый богатый, но и самый симпатичный. Но, увы, барон обручен, и даже у меня не получится отбить его для вас.

Кларимонда натужно улыбалась, потому что нанятые графом для своей жены служанки тоже смотрели на вдову, как ей казалось, слегка презрительно. Впрочем, на долю горничных тоже доставалось прилично. Юная госпожа графиня оказалась весьма требовательна и придирчива: её не устраивало, как неуклюже кланяются служанки, как заваривают чай, как подают на стол.

Немного легче становилось, когда в поле зрения графини возникал Иоган Паткуль. Ангела на глазах у изумленной публики превращалась в нежную и хрупкую пушинку, требующую от мужа внимания каждую секунду и мило краснеющую, когда он целовал ей нежные пальчики.

Юная графиня прекрасно понимала, что очень многое зависит от того, как ты себя покажешь в первые дни на новом месте. Она уже видела, что граф Паткуль матушку свою любит, а в какие-то моменты даже побаивается. Поэтому, с точки зрения Ангелы, первое, что она должна сделать – загнать старую графиню под плинтус. Только ее, Ангелы, воля и желание будут царить во дворце! Только она будет править целым герцогством, вкладывая в голову своего тюфяка-мужа все, что только потребуется. Фантазия рисовала ей сказочную жизнь среди всеобщего восхищения и поклонения. И всего этого она добилась исключительно сама, вопреки туповатым советам младшей сестрицы!

«Да всегда, всегда она была серой мышью! Не зря папа мой ее терпеть не мог! Была бы она похожа на меня, он бы к ней так не относился. Просто отец нормальный бизнесмен и видел, что в такую клушу сколько ни вкладывай, толку не будет. А нормальному мужику, который что-то значит в своем мире, требуется приличная вывеска. Вот взять мать… Хоть и красивая, а все же тоже недотепистая была. Случись папане на другую бабу запасть, у нее кроме машины и побрякушек ничего своего и нет. А ведь она уже, считай, из игры выбыла. Сорок четыре года: замуж больше никто не возьмет. Так что она тоже не лучше Ольки, просто повезло ей с отцом. Другой бы на его месте жену с чужим приплодом назад не принял. Нет уж, я такой жизни себе не хочу. Чтобы под мужика подстраиваться, чтобы ему угождать всячески… Нет! Пусть мне угождают! Главное: сразу поставить себя так, чтобы никто пикнуть не смел! А то что муж у меня телок бестолковый – так оно и к лучшему.».

Первое время в целом все было совсем неплохо. Роскошь в графском замке была старинная, добротная, устоявшаяся. Касалось это буквально всего, что окружало Ангелу. Стены их спальни были обтянуты золотой парчой. Сиденья стульев и кресел, в которые она садилась – новым восхитительным бархатом. Даже полог над супружеской кроватью был сделан из богатого атласа и отделан золотой бахромой и кистями.

Еду ей подавали на серебряных блюдах и тарелках. Кубки, из которых пили она и граф, были искусно выполненные из золота и украшены настоящими драгоценными камнями! Это было так фантастически роскошно, так великолепно, что Ангела первые дни даже не понимала, чего можно пожелать еще.

Разумеется, рядом постоянно присутствовала эта сморщенная, как сухофрукт, мамашка герцога. И первое время она же пыталась действовать молодой графине на нервы. Зачем-то лезла со своими нравоучениями о том, что не подобает юной графине бить служанок по щекам. Да с чего бы это Ангеле сдерживать свое раздражение?! Если неуклюжая девка не умеет угодить госпоже и правильно поклониться, то пусть спасибо скажет, что ее со двора не гонят.

Ангела радовалась предстоящем свадебному пиру, представляя, сколько прекрасных вещей появится у нее сразу, и с улыбкой вспоминала собственное убогое приданое. Ей никогда не придется носить эти унылые тряпки. Она может себе позволить их просто выкинуть. Она – графиня Паткуль!

В целом ее ожидания оправдались только на половину: не все свадебные подарки были пригодны к использованию. Некоторые показались ей достаточно бессмысленными. Например, непонятно, на кой черт графу могли бы понадобиться два массивных коня, которые предназначены не для кареты, а для перевозки тяжестей. Или что делать с огромной саблей, пусть даже на ней есть золотые узоры и рукоять отделана драгоценными камнями. Однако большое количество подаренных тканей и некоторое количество ювелирки заставили ее смириться с бесполезными дарами.

Очень раздражала свекровь. Очень! За каким-то чертом пыталась рассказывать Ангеле, как хранить продукты, что лучше всего готовит их повар и какие пряности непременно должны быть в приличном доме. Ангела злилась, искренне не понимая, зачем ей все это?! Она графиня, а не кухарка, чтобы помнить такую ерунду. В конце концов, челядь для того и наняли, чтоб обслуживать ее, графиню Ангелу, а не чтобы она думала о них.

Блестящим, с точки зрения Ангелы, ходом она положила конец этому мозгоклюйству. Когда ее сестрица собралась уезжать, она демонстративно передарила ей огромный талмуд, преподнесенный свекровью на свадьбу. Молодая графиня очень постаралась, чтобы старуха увидела этот подарок и поняла, что она, Ангела, не станет заниматься всякими глупостями, чтобы угодить бестолковой бабке.

Ангела хамила Ольке с полным осознанием своей безнаказанности. Графиня прекрасно понимала, что сестрица сейчас совершенно беспомощна со своим жалким мужем-баронишкой. Вот пусть и подумает, как не быть серой мышью! А мир и власть в нем принадлежат победителям. Впрочем, этот самый баронишка, к сожалению, отличался весьма симпатичной внешностью.

«Ну, да и фиг с ними… Смазливая морда мужа – единственная компенсация этой лохушке за вечную нищету!».

***

Когда, в какой именно момент ощущение праздника и всемогущества пропало? Ангела тоскливо вглядывалась в серую снежную муть за окном, пытаясь понять, что именно пошло не так. Сегодня с утра она даже от завтрака отказалась, сославшись на головную боль. Муж уехал по делам, свекровь прислала вонючую жижу, которую юная графиня, разумеется, пить не собиралась. Кларимонда пыхтела и вздыхала у другого окна, вышивая какую-то бессмысленную тряпку.

После отъезда гостей как-то незаметно выяснилось, что никому в замке, кроме угодливой Кларимонды, юная графиня на фиг не сдалась. Слуги были почтительны и по первому требованию кидались выполнять ее желания. Только вот желать-то особенно было нечего. Ну, сгоняет она служанок на кухню за изюмом, курагой и орехами или за водой. А дальше что?!