Текст книги "Миры Пола Андерсона. Т. 11. Торгово-техническая лига"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

После трех суток таких развлечений ван Рийн решил, что Рентарик уже дошел до кондиции. Местом для беседы был избран парадный колонный зал. Выглядел развалившийся на губернаторском троне торговец весьма живописно: в правом кулаке – глиняная трубка, в левом – бутылка, в рассыпанные по плечам волосы вплетены миниатюрные колокольчики, грязный купальный халат едва прикрывает необъятное брюхо. Картину удачно дополняли три девушки, одна из которых играла на арфе, другая обмахивала этого римлянина времен упадка империи опахалом из павлиньих перьев, а третья, устроившаяся на подлокотнике трона, звонко хихикала, закидывая в его раскрытый рот охлажденные виноградины. Сейчас Вселенная казалась ван Рийну вполне пристойным заведением.

Почерневший и осунувшийся Рентарик появился в сопровождении двоих гвардейцев Лиги, он пересек сверкающий пол необъятного зала и замер, глядя на своего победителя горящими от ненависти глазами.

– Да кто это нас удостоил? – радостно взревел ван Рийн. – Приветики-салютики-ромашечки! Жильем, надеюсь, довольны? Говорят, в здешних тюрьмах великолепные условия.

– Для вашей расы – возможно. – Борфудианец кипел плохо сдерживаемой яростью. – С моей командой обращаются самым возмутительным образом.

– Не может быть! У меня прямо сердце кровью обливается. И нос.

– Пират! – буквально выплюнул пленник. – Кровь еще прольется, можешь быть уверен. Его Могущество примет меры.

– Меры, говоришь? Твой вонючий король будет, мерить, как глубоко он провалился в дерьмо, – вот и все его меры, – презрительно бросил ван Рийн. – Если уж цивилизованные планеты не решались начать войну, когда вы занимались флибустьерством, он не решится тем более, хотя роли теперь и поменялись. Не-ет, он просто смирится перед неизбежным и попробует научиться жить в новой обстановке.

– Что вы намерены делать? – холодно спросил Рента-рик.

– Нам, пожалуй, стоит получить небольшой выкуп, как вы думаете? – ван Рийн погладил свою козлиную бородку. – А если не удастся – что ж, на местных шахтах уйма вакансий. Условия там, понимаете ли, не очень хорошие, вот и посылают туда преступников. Однако, из врожденной своей доброты и благожелательности, я позволю вам выбрать одного члена команды – не себя, конечно же, – который отправится домой и расскажет там о происшедшем. Я даже сам обеспечу его проезд. Ну а потом начнем торговаться, с учетом стоимости этого проезда.

– Послушайте, – зло прищурился Рентарик. – Я прекрасно осведомлен о нравах вашего подлого, меркантильного общества. Вы органически не способны сделать что-нибудь, не обещающее прибыли. А переоборудование вашего грузовика, чтобы он мог захватить в плен военный корабль, должно стоить гораздо больше, чем этот грузовик способен заработать.

– Вот тут вы абсолютно правы. В три раза больше. Ну конечно же, часть этих денег мы вернем, если выставим свою добычу на аукцион, но только товар-то слишком специфический, чтобы за него много дали.

– Вот именно. Значит, мы все равно задушим ваш антаресский маршрут. И не думайте, что мы прекратим патрулировать зону своего суверенитета. А в борьбе на измор вы сдадитесь первыми, слишком большими будут убытки.

– А вот тут-то вы, мой друг, и ошибаетесь. – Ван Рийн экспансивно взмахнул трубкой. – Наша прибыль заметно уменьшится, но свести ее к нулю – это у вас не выйдет. Поэтому мы будем торговать так долго, как нам заблагорассудится. Дело в том, что каждый рейс приносит тридцать процентов прибыли.

– Но переоборудование корабля стоит триста процентов этой прибыли, так что…

– Верно. Но ведь мы установили специальное оборудование только на каждый четвертыйкорабль. Маржа будет очень маленькой, однако, если заняться арифметикой, станет ясно, что убытков мы кое-как избежим.

– Четвертый? – Ничего не понимающий Рентарик удивленно потряс головой. – А какой тут смысл? Мы победим в трех из каждых четырех стычек.

– Тоже верно. В результате трех этих побед вы захватите двенадцать рабов. А в четвертой схватке победим мы и повинтим двадцать борфудиацских астронавтов. Потерю кораблей мы как-нибудь уж выдержим – эта заварушка быстро кончится, и тогда вы нам за все заплатите. Дело, видите ли, в том, что вы никогда не будете знать, способен данный конкретный корабль сопротивляться или нет. Так что придется вам распустить свои пиратские команды, иначе от них быстро ничего не останется. Ясно? – Ван Рийн приложился к бутылке. – У нас подтасованная колода: чем дольше вы будете играть, тем больше проиграете, так что лучше уж бросайте это дело побыстрее.

Рентарик пригнулся, словно для прыжка.

– Уже здесь, на этой планете, я узнал, что ваши астронавты отказались летать через Коссалут, – прошипел он. – И вы думаете изменить это решение, уменьшив количество попадающих в плен на четверть?

– Само собой. – Ван Рийн продемонстрировал отличный образец «сытой, самодовольной улыбки». – Во всяком случае, насколько я знаю наших ребят. Продолжая свои набеги, вы потеряете большую часть своих команд и станете совершенно беззащитными. А тогда вам уже придетсядоговариваться с нами, иначе Лига попросту свергнет вашу придурочную изоляционистскую монархию. Операция будет такой быстрой и легкой, что ни один из политиканов просто не успеет вмешаться.

Наши условия будут включать освобождение всех рабов и весьма солидные компенсации. Весьма, весьма солидные компенсации. Эти условия непреложны, так что чем больше пленников вы захватите, тем дороже вам это обойдется. А любой человек, в котором есть хоть немного пороха, может выдержать пару лет службы на одной из ваших ржавых вонючих посудин, если будет знать, что потом получит за это достаточно, чтобы бросить работу и жить в роскоши. Да нам придется отбиваться от добровольцев!

Ван Рийн откашлялся и продолжал, теперь уже более мягко:

– Разве не разумнее будет заключить соглашение сразу? Мы проявим всю возможную снисходительность. Вам, конечно же, не будет хватать астронавтов – ничего, пошлете своих ребят в наши академии, мы возьмем за их обучение всего немногим больше обычной платы. Ну и – несколько небольших концессий…

– А через сотню лет мы будем принадлежать вам со всеми своими потрохами, – не то прорычал, не то простонал Рента-рик.

– А не согласитесь – вся ваша проклятая империя будет принадлежать нам гораздо раньше. Ну, захватите вы еще сколько-нибудь там наших людей, доведете себя до синюшного состояния, после чего придем мы, освободим их, а заодно прихватим все, что там у вас еще останется. Вы, конечно, можете оставить наши корабли в покое – только об этом сразу узнают подчиненные вам системы, и вся эта хлипкая империя мгновенно развалится – ведь кто же помешает нам завозить по пути агитаторов и оружие для мятежников? Третий выход – незамедлительно освободить всех рабов и заключить то самое соглашение, о котором я битый час уже долдоню. В таком случае ваш правящий класс потеряет власть не сразу, а постепенно и сохранит свои жизни. Так что выбирайте. Меня, собственно, устраивает любой из вариантов.

Торговец безразлично пожал плечами.

– Значит, решили, – продолжил он. – Вы подбираете кого-нибудь из своих, и мы его отпускаем, чтобы доложился главному вашему борову. Может заодно передать, что Николас ван Рийн из Торгово-технической Лиги никогда не совершает необдуманных поступков и никогда не говорит необдуманных слов. Господи, да вас должно было насторожить одно уже название моего корабля.

Рентарик сгорбился и словно усох.

– Почему? – прошептал он.

– Меркурий, – толстый торговец в грязном халате поучительно поднял палец, – это древнеримский бог торговли, азартных игр и… ja, воровства.

НЕБОЛЬШОЙ УРОК
РАСОВОГО САМОСОЗНАНИЯ
_{Перевод с английского
М. Пчелинцева}

_{How to be Ethnic in One Easy Lesson}

_{Copyright © 1974 by Poul Anderson}

Адзель любит разглагольствовать насчет подарков судьбы, которые имеют обыкновение скрываться под личиной напасти. На этот раз такой вот подарочек скрывался как-то особенно уж ловко. Правду говоря, Саймон Снайдер ошарашил меня, как дубиной по балде.

Я упорно грыз провербиальный гранит, никого не трогал, а тут вдруг заверещал телефон. Неожиданный звук буквально выдернул меня из кресла – я ведь велел аппарату пропускать звонки человек десяти, не больше, а всем этим избранным подробно объяснил, что не надо беспокоить меня по поводам менее срочным, чем, скажем, невесть откуда взявшийся астероид, идущий в лобовую атаку на Землю.

Дело в том, что вскоре мне предстояли предварительные экзамены в Академию. Нет, не вступительные экзамены, до тех еще целый год, а экзамены, по результатам которых решат, стоит допускать меня до экзаменов или не стоит. И не приходится обижаться на Братство – жизнь такая. Свободных коек в космосе всегда очень мало, и на каждую из них – добрая сотня претендентов, полных юного энтузиазма. Те девяносто девять, которых отсеивают… ну что ж, по большей части они пристраиваются в какую-нибудь компанию, которая, может быть, когда-нибудь пошлет их работать куда-нибудь за пределы нашей системы. А если нет – преисполняются мрачной решимости и начинают копить деньги на развлекательный космический круиз.

Иногда – чаще всего это бывает ночью, когда летишь над океаном, вдали от городского сияния – посмотришь вверх на звезды, и сердце прямо готово разорваться. А уж на Луне… последний раз я летал туда несколько месяцев назад – это был мне такой подарок на шестнадцатый день рождения – так у меня слезы даже потекли, какое там небо.

А сейчас я тормозил на тензорном анализе. Представляю себе, в какую тоску впал бы компьютер Образовательного Центра, раз за разом выдавая мне на экран одно и то же, обладай он человеческими эмоциями. Может, потому их в него и не заложили, эмоции эти самые?

– Мастер Снайдер, – возгласил телефон.

Отказываться от разговора со своим куратором как-то не принято: его – или ее – мнение может оказаться решающим, когда тебя будут оценивать, как потенциального студента Академии – да и любого серьезного заведения.

– Принимаю, – торопливо выпалил я и добавил, когда на экране появилось худое лицо: – Здравствуйте, сэр.

– Здравствуй, Джим, – сказал Снайдер. – Как дела?

– Вот, очень занят, – тонко намекнул я.

– Да уж. Такой ты, значит, настойчивый и трудолюбивый, что ли? Все показатели показывают, что такой работой ты себя и в гроб загнать можешь. Сменить занятие, сбавить темп – вот что тебе нужно. Даже необходимо.

Ну откуда, спрашивается, взялись по нашу душу специалисты, берущие на себя смелость распоряжаться твоей жизнью на основании твоего психопрофиля и своих шибко умственных теорий? Будь я подмастерьем кого-нибудь из торговцев Торгово-технической Лиги, плевал бы он с высокой колокольни на «оптимальную стратегию» моего развития. Он просто сказал бы мне: «Чинг, сделай то», или «Чинг, выучи се», а не получится у меня, так сразу я никакой не подмастерье, а свободный праздношатающийся гражданин, либо даже труп – ведь говорили бы мы с ним в далеком, незнакомом мире, среди чужих звезд. Звезд, понимаете?

Только к чему зря мечтать? Подмастерьев у Лиги меньше, чем волос у нейтрона, и почти все вакансии заполняются родственниками (это не столько грубая, примитивная семейственность, сколько глубокая вера, что родственник человека, умеющего выживать, имеет больше шансов выжить, чем случайно выбранный наземный малец). Так что я – самый заурядный студент, старающийся получить место в Академии, а буде такое удастся – окончить ее, поступить на службу и, может быть, дорасти в конце концов до капитана.

– Говоря откровенно, – продолжал Саймон Снайдер, – меня крайне беспокоит твое безразличие ко внеучебным занятиям. Такое безразличие очень опасно для растущей личности.

Вот я и придумал некое мероприятие, вполне для тебя подходящее. К тому же это не просто забава, а настоящее дело, выполнение которого принесет честь и славу… – тут он улыбнулся, притворяясь, что притворяется, – всему образовательному комплексу мегаполиса Сан-Франциско.

– Времени нету! – взвыл я.

– Есть, и сколько угодно. Нельзя же учиться двадцать четыре часа в сутки, даже если врач разрешит глотать стимулянты. Мозги от такого киснут. Делу, конечно, время, потехе час, только где же у тебя хоть час-то этот? Кроме того, Джим, здесь есть очень серьезное обстоятельство. Мне бы хотелось при обсуждении кандидатур с чистым сердцем упомянуть о твоем альтруизме, а не только о технических способностях.

Я обреченно расслабился, позволил креслу тоже расслабиться вокруг моего тела, и произнес радостным – во всяком случае, я на это надеялся – голосом:

– Расскажите, пожалуйста, поподробнее, мастер Снайдер.

– Я знал, что могу на тебя рассчитывать. – Он расплылся в улыбке. – Слышал о предстоящем Фестивале Человека?

– Об этом?.. Конечно, слышал! – с преувеличенным энтузиазмом завопил я, вовремя сообразив, насколько кисло прозвучал вопрос.

– Не вижу что-то особой радости, – подозрительно сощурился мой куратор.

– О, я обязательно посмотрю церемонию открытия, ну и музыку там, и театр, и всякое – когда будет случай. Только мне нужно разобраться в этих преобразованиях из теории гипердрайва, а то…

– Боюсь, Джим, ты не совсем понимаешь значение Фестиваля. Он – не просто куча каких-то там представлений, он – утверждение.

Да слышал я это, слышал. Слышал так часто, что скулы уже от тоски сводило. Вы и сами, наверное, помните аргументацию устроителей: «Завоевывая звезды, человечество рискует потерять свою душу. Внеземные колонии раскалываются на новые нации, для которых Земля – даже не воспоминание, а нечто совсем смутное. Наши первопроходцы, наши торговцы рвутся все дальше и дальше, но ими движет не миссионерский дух, а тяга к приключениям и страсть к наживе. А тем временем Солнечное Содружество буквально захлестнули чужие – нечеловеческие – веяния, их источник – не только дипломаты, Дельцы, студенты и туристы, но и фальшивый блеск ложных идей, зародившихся вдали от колыбели и родного очага человечества. Да, согласны, в культурах этих чужаков много ценного, полезного, но гораздо больше там совершенно для нас неприемлемого и даже вредоносного, разрушительного, особенно в области искусства. Кроме того, они берут от нас гораздо больше, чем мы от них. Так давайте же гордо подтвердим этот непреложный факт. Давайте взовем к нашим истокам, к нашей исходной многоликости. Посадим новые корни в почву, взрастившую наших предков.

Сильно все это липой попахивало, но все-таки рассчитанная на целый год демонстрация прошлого Земли – картинки должны быть колоритными. Только какое же там серьезное значение? Будущее (думал я, благоразумно помалкивая в тряпочку) принадлежит космосу. Во всяком случае, личное мое – хотелось бы надеяться – будущее. Ну что мне до каких-то иссохших костей, во что их ни обряжай? Не подумайте только, что я презирал прошлое, не был я таким идиотом, даже в том возрасте. Просто я считал – все, что стоило бы сохранить, и само сумеет сохраниться, а остальное – пусть себе угасает потихоньку. Ну вроде как брюхо – хорошее не лопнет, плохого не жалко.

Вот я и попытался объяснить куратору.

– Конечно же, я слышал про «культурный псевдоморфизм» и всякое в этом роде. Но не кажется ли вам, мастер Снайдер, что проблемой является как раз обратное? Вот, скажем, Адзель, это мой товарищ с Бодана, который занимается здесь планетологией. Так ведь это – наша, земная наука, а его народ – первобытные охотники, совсем недавно нами открытые. Адзель говорит на многих человеческих языках – они у него как-то очень быстро идут – а недавно обратился, ко всему прочему, в буддизм. Ведь это воданитам пора бить тревогу – как бы им не превратиться в этакое подобие землян. – Пример мой малость хромал – четырех-с-половиной-метрового дракона не так-то легко превратить в «этакое подобие землянина». Знал Снайдер это или не знал (кто же упомнит все расы, все миры, найденные уже в нашем крохотном уголке великого и прекрасного космоса?), только впечатления я на него не произвел.

– Многообразие внеземного влияния – даже оно одно нас деморализует, – отрезал он не терпящим возражения тоном. – Так вот, мне хочется, чтобы наш комплекс выступил на празднике достойно. Участвовать будут все организации, предприятия, клубы, церкви нашего мегаполиса, и я хочу, чтобы лидирующая роль принадлежала учебным заведениям.

– Но ведь так оно, кажется, и решено? Я хотел сказать, сэр, разве не идет уже подготовка мероприятий?

– Да, да, конечно, – нетерпеливо отмахнулся он. – В некоторой степени. В степени значительно меньшей, чем я ожидал от нашей молодежи. Слишком уж много среди вас космочокну… – он осекся, снова нацепил свою улыбку и так наклонился вперед, что еще чуть-чуть – и его изображение вывалилось бы из экрана. – Я тут думал, а что бы могли сделать мои собственные студенты. Относительно тебя есть просто первоклассная идея. Ты будешь представлять китайскую общину Сан-Франциско.

– Ч-е-е-го? – удивленно проблеял я. – Н-н… н-н-но…

– Весьма древняя, почти уникальная традиция, – продолжал он, словно не заметив его испуга. – Твой народ живет в этих местах уже пять или шесть сотен лет.

– Мой народ? – Вся комната вокруг меня как-то перекосилась и закачалась. – То есть я хочу сказать… ну да, конечно, моя фамилия Чинь, и я ей горжусь. Ну и, может быть, какие-то комбинации хромосом делают меня немного похожим на предков. Но… ведь это же, сэр, полтысячи лет! Если во мне нет крови каждой человеческой породы, когда-либо существовавшей, то я – чудовищная статистическая флуктуация!

– Верно. Однако случайность, придавшая тебе внешность твоих монголоидных пращуров, очень нам на руку. Весьма немногие мои студенты могут похвастаться хоть сколько-нибудь различимыми расовыми признаками. Я пытаюсь подобрать им роли, исходя из фамилий, но даже это непросто.

«Да, – думал я с горечью, – конечно. По вашей логике любой по имени Марк-Антонио должен завернуться на празднике в тогу, а каждый Смит – выкраситься в синий цвет» [8]8
  Древние обитатели Британских островов предпочитали для боевой раскраски синий цвет. (Примеч. пер.)


[Закрыть].

– Специально для этого случая, – продолжал Снайдер, – создан местный комитет американцев китайского происхождения. Я бы рекомендовал тебе связаться с ними, может, там есть какие-нибудь мысли, информация. Не посоветуют ли они, в какой роли выступить тебе от имени нашей образовательной системы? Ну и, конечно же, Центральная библиотека, там столько исторического материала, что и за всю жизнь не прочитать. Тебе совсем не вредно познакомиться хоть с чем-нибудь, выходящим за пределы математики, физики и ксенологии… – По костлявому лицу куратора скользнула гримаса, и я в уме поставил ему «хорошо» за искренность. – Возможно, ты придумаешь передвижную платформу для шествия или еще что в подобном роде, для чего нужны технические знания и изобретательность. Это тоже будет плюсом при подаче заявления в Академию.

«Как же, плюсом, – подумал я, – особенно если я завалю из-за этой дури предварительные экзамены».

– И не забывай, – подытожил Снайдер, – что до начала Фестиваля осталось всего три месяца. О ходе своей работы докладывай прямо мне. И не стесняйся советоваться, просить о помощи – пожалуйста, в любое время. Ведь в этом и состоит моя главная обязанность – помогать вам развиваться целостными, многогранными личностями. Ну и все такое прочее.

Больше писать не буду, а то еще вытошнит.

Я позвонил Бетти Райфеншталь, но только затем, чтобы узнать, можно ли зайти. Головидео – оно, конечно, вещь хорошая, но только с голограммой нельзя держаться за руки, и запаха тоже не чувствуешь – ни запаха духов, ни запаха самой девушки.

Телефон отрапортовал, что Бетти будет только вечером. В результате у меня было более чем достаточно времени, чтобы основательно потрепать себе нервы. Не мог я прямо так вот взять и отказаться от участия в Снайдеровских игрищах. Право-то у меня было, конечно, и самое полное, и он не стал бы иметь на меня за это зуб – сознательно. Но и хвалить меня за энергию и командный дух он станет не так горячо, как мог бы, а ведь это очень важно при обсуждении кандидатур. С другой стороны, ну что я знаю про ориентальные цивилизации? Видел стандартные картинки, читал книгу-другую, когда проходили по литературе китайскую классику, ну, пожалуй, и все. Все мои знакомые и незнакомые имели такую же ориентацию (не каламбурю я, упаси Господь), как и я. А что до этих китайских американцев, американских китайцев…

Припомнив, что вроде бы в Сан-Франциско были когда-то особые этнические округа, я запросил Центральную библиотеку, за что и был вознагражден чертовой уймой материала по Чайнатауну – так именовался в прошлом этот район. Вполне возможно, что современникам это местечко представлялось живописным. (О дороги Цинтии, скользящие над верхушками самых высоких деревьев, освещенные лучами багряно-золотого солнца! Четверорукие барабанщики, громкой дробью возвещающие о совокуплении двух лун Горзуны! Дикие, свободные крылья под небом Ифри!) Тамошние обитатели встречали лунный новый год с фейерверками и шествием. Деталей было не разобрать – к тому времени, как информацию переписали в компьютер, все фотографии успели сильно выцвести, а рыться в сопроводительном тексте не хотелось.

Для меня обед – просто необходимая заправка топливом. Пробормотав нечто неопределенное родителям, которые никак не могут понять, почему это я стараюсь вырваться из такого приятного, безопасного мирка Солнечной системы, я полетел к Райфеншталям.

Полет немного меня успокоил, еще раз напомнив, что для чужаков вроде Адзеля самое настоящее чудо именно здесь, у нас. Куда ни посмотри – и на холмах, и по всему зеленому зеркалу Залива, и дальше, в океанских просторах, – везде искрятся и переливаются миллионы опущенных на землю звезд. Кое-где свет резко взмывает вверх, вырисовывает многорукую башню, в других местах он отступает, давая место влажной тьме парка или экоцентра. В прохладном, чуть затуманенном воздухе стоит несмолкаемый гул машин. Автоматическая система управления движением подвела меня настолько близко к аэробусу, что я смог заглянуть внутрь и увидел, что его пассажиры собрались со всего нашего земного шара и из многих мест за его пределами. Вот этот, пижонистый, наверняка с Луны, а там – приземистый синекожий альфазанец, астронавт, это видно по нашивке Братства. А вот бродячему купцу из Торгово-технической Лиги никаких нашивок не надо, хватает обгоревшей под чужими солнцами кожи и выражения полной независимости на лице. Лицо это словно говорило: «а в гробу я вас всех видал» и преисполняло меня самой черной завистью.

Квартира Райфеншталей выходила на Голден Гейт. Я увидел вспышки и мерцание каких-то огоньков, до ушей донеслось отдаленное звяканье и шипение – шла круглосуточная работа по созданию копии этого древнего, обветшавшего моста. Бетти встретила меня у порога. Сегодня эта тоненькая, белокурая и, как правило, жизнерадостная девочка выглядела устало и озабоченно; пораженный, я даже не уделил подобающего внимания предельной – ну, скажем, минимальности – ее платья.

– Тсс, – предупредила она. – С папой здороваться не надо. Он в кабинете и очень злой.

Я знал, что мамы ее нет дома, она где-то там участвовала в работе над записью какой-то там современной музыки. А отец ее – дирижер Сан-Францискской Оперы.

Бетти провела меня в гостиную, усадила и заказала машине кофе. За прозрачной стеной комнаты бриллиантовой россыпью мерцали и переливались огни города, в небе – узенький серп Луны с крохотными светлячками селений на темном ее боку, несколько самых ярких звезд.

– Хорошо, что ты пришел. – Тоненькая фигурка четко вырисовывалась на этом драгоценном фоне. – Мне нужна жилетка, куда поплакать.

– Вот и мне тоже, – кивнул я. – Начинай уж ты первая.

– Папу очень жалко. Он совсем не в себе. Этот дурацкий Фестиваль…

– А? – Я пошарил в своем мозгу, но не нашел там ничего, кроме самого очевидного. – Он ведь, кажется, ставит для Фестиваля какую-то там Земную пьесу?

– Должен. Он работает каждый день, до не знаю, какого часа, смотреть жалко. Я помогала ему прослушивать старые пленки – не часы, а сотни лет музыки – и делать из них выборку, чтобы представить ее пред светлые уши управляющих. Кончили только вчера, и мне было необходимо хоть немного поспать. Потому-то я и не разрешила тебе прийти раньше.

– Ну а в чем, собственно, проблема? – удивился я. – Ну ладно, вам пришлось попотеть, перебирая эти записи, но теперь-то, когда выбор сделан, остается только склеить все – и можно проигрывать. В крайнем случае – заменить кое-где древний язык на современный, но ведь у вас есть еще и мама, она сможет все перепрограммировать.

– Если бы так, – вздохнула Бетти. – А то ведь они – совет управляющих Оперы, а заодно и чиновники, заведующие Сан-Францискской частью Фестиваля – все они хотят, чтобы была не запись, а живое исполнение.

Краем уха я уже слышал что-то такое, но теперь Бетти объяснила мне подробнее. Мастер Райфеншталь первым возродил настоящие, живые постановки опер. Да, сказал он, у нас есть голографические записи игры величайших артистов, да, с помощью компьютеров мы можем создавать новые произведения и постановки, создавать их с точностью и совершенством, недоступным живому исполнителю. Только ни то ни другое не рождает новых художников с новыми артистическими концепциями, ни тот ни другой подход не оставляет места для индивидуального творчества – и это в наше время, когда Землю захлестывает поток новых идей, порожденных во всех уголках Галактики. Люди одаренные должны творить – иначе они бунтуют.

– Технические трюки хороши на своем месте, например при создании специальных эффектов, – говорил Райфеншталь. – Но не следует забывать, что придать жизнь музыке может только живой исполнитель.

Не считая себя особым эстетом, я, однако, при каждой возможности слушал его постановки. В них было что-то такое, чего нет ни в записях, ни в запрограммированных, смонтированных шоу.

– Папина страсть похожа на твою, – сказала Бетти в самом начале нашего знакомства. – Можно бы посылать в космос одних роботов, но люди летят сами, невзирая на риск. – А ведь до того разговора я считал ее чуть ли не дурочкой.

Сегодня она была как в воду опущенная.

– Слишком уж хорошо все получалось. Папа ставил современные вещи, а вся архаика шла в записях. Теперь им захотелось, чтобы он поставил что-нибудь историческое, это, значит, будет вклад Оперы в Фестиваль, а иначе, говорят, не будет проявлено достаточно уважения к человеческому этносу; а ведь мы – не сами по себе, а представители всего Сан-Франциско.

– А что, разве он не может? – немного удивился я. – Ясно, времени мало, как и у меня, но с учетом современной подготовки его труппа…

– Конечно, конечно, – раздраженно отмахнулась Бетти. – Только неужели ты не понимаешь, что и рутинный спектакль тоже не годится? Люди теперь привыкли к ярким зрелищам, во всяком случае, так говорят управляющие. Кроме того… понимаешь, Джимми, Фестиваль важен не только сам по себе. Если папин спектакль провалится, под угрозой будет его контракт. А не возобновят контракт – пойдут насмарку все его усилия приучить публику к настоящей живой музыке. И ему… – она опустила голову и договорила совсем уже тихо, – …ему будет очень больно.

Бетти глубоко вздохнула и выпрямилась.

– Ну что ж, мы изложили свои предложения, теперь подождем, что скажет совет управляющих. Но ждать еще много дней, так что у тебя есть время поведать мне свои печали, – вымученно улыбнулась она, садясь напротив. – Валяй.

Что я и сделал.

– Смешно, правда? – криво ухмыльнулся я под конец своего повествования. – С одной стороны, твой отец должен поставить какой-нибудь ультраэтнический спектакль – зуб даю, они плясать будут от радости, если спектакль окажется германским, под стать вашей фамилии – но ему почти нельзя пользоваться техникой, разве что по мелочам. А с другой стороны – я, мне тоже нужно состряпать нечто этакое, китайское, и чем аляповатее, тем лучше, только у меня просто нет времени на техническое оформление фейерверков и всего прочего. Может, нам объединить усилия?

– Как?

– Не знаю. – Я нетерпеливо поерзал на стуле. – Пошли-ка мы куда-нибудь, где можно развеяться, забыть про всю эту муть.

Я-то, собственно, думал полетать над океаном либо двинуть к мексиканской Калифорнии, где вода потеплее и можно купаться, а потом, может, зайти в какой-нибудь ресторан с инопланетной кухней, но не тут-то было.

– Да, – охотно согласилась Бетти, – мне тоже хочется побыть в спокойной, серьезной обстановке. Как ты думаешь, Адзель дома?

Стипендия, которую он всеми правдами и неправдами выбил на своей планете, на Земле оказалась более чем скромной – надо учесть, что на стипендию эту приходилось кормить теплокровное тело весом в добрую тонну. Он не мог позволить себе ни специального, для таких, как он, предназначенного помещения, ни вообще какой-либо квартиры в районе Клементского планетологического института. Вместо этого Адзель платил совершенно несуразные деньги за развалюху на окраине района Сан-Хосе. Единственным видом общественного транспорта, в который он мог втиснуться, был старый, дребезжащий монорельсовый поезд, ходивший один раз рано утром и один раз поздно вечером, в результате чего Адзель тратил уйму времени на проезд и еще больше – на пустое ожидание до и после занятий. Кроме того, я сильно подозревал, что он недоедает. Познакомились мы с ним на лекции по микрометрике, и я сразу начал о нем беспокоиться.

Адзель только отмахивался, он не разделял моих страхов.

– Шныряющего по степи охотника, каким я был когда-то, все это, Джимми, пожалуй, и разозлило бы. Но теперь, получив хотя бы самое малое просветление, я вижу, что все плотские невзгоды значат ровно столько, сколько мы сами им позволяем. Можно даже использовать их себе во благо. Лишения очень ценны. А что касается долгих ожиданий, так ведь это – удобнейший случай для углубления знаний или – что еще лучше – для медитации. Я научился даже не обращать внимания на зевак и очень рад, что укрепил в процессе свою внутреннюю дисциплину.

В наши дни пора бы и привыкнуть к инопланетянам, но Адзель был единственным воданитом на всей Земле. Так вот, возьмите такое вот существо: четыре ноги с копытами поддерживают хвостатую тушу, сверху туша эта покрыта зеленой чешуей и увенчана колючим гребнем, а снизу, со стороны брюха, она мягкая и золотистая; двухметровый торс с соответствующего размера руками поднимается к типично крокодильской физиономии, огромные клыки, толстые губы, костистые уши, печальные карие глаза… Возьмите такое существо, усадите его в некое подобие позы лотоса, заставьте сотни раз повторять «Ом-мани-падме-хум» густым, раскатистым басом профундо, и тогда посмотрим, сбежится на этакое зрелище толпа или нет.