Текст книги "Собака и Волк"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

Глава двадцать пятая

I

День накануне зимнего солнцестояния выдался тихим и сумрачным. Изо рта шел пар, хотя холодно не было. Темные реки за земляными стенами Конфлюэнта, сливаясь возле Аквилона, неторопливо следовали в море. На улицах и в магазинах народ тихонько занимался своими делами. Природа и люди в тот день притихли, а отчего так произошло, никто не смог бы объяснить. Мир, казалось, застыл в ожидании.

Внезапно на дороге, окаймленной темными полями и голыми деревьями, появилось яркое пятно. Это был штандарт. На золотом его фоне с красной каймой – черная эмблема волчицы. Знамя стремительно приближалось, за ним летела конница. Раздувались плащи всех цветов радуги. По туникам и бриджам можно было определить принадлежность к многочисленным кланам. Поблескивал металл, сияли шлемы, кольчуги, наконечники стрел. Дружно стучали копыта. Похоже, и мулы разделяли общее волнение. Запел горн, хором грянули голоса: люди Грэдлона увидели свои дома.

Часовые радостно откликнулись и дунули в трубы. Новость окатила всех, как волна. Мужчины, женщины, дети, бросив свои занятия, побежали навстречу. Радостные крики бросили вызов сумрачным небесам.

– Он вернулся! Король вернулся домой!

Они не называли его командующим. Он по-прежнему был их королем.

Все громче звучали копыта, они слышали, как скрипит кожа, бряцает металл, слышали возгласы всадников. Грациллоний вглядывался вперед. Как хорошо он знал каждый зубец на крепостной стене, каждое бревно в воротах, каждый камень в мосту. Ведь за всем этим стоял труд, он видел, как поднимались дома, загорались очаги, в глазах людей загоралась надежда. Как там Верания? Что напроказил Марк? Подросла ли Мария?

Впереди были заботы и труд, неприятности и злоба. От этого никуда не деться, пока жив. Но к этому он был готов. Там, на востоке он хорошо поработал, заключил выгодные соглашения. Все это укрепило его дух. А сегодня он снова обнимет Веранию.

На мгновение ему представилась Дахилис. Она улыбнулась и помахала ему рукой. Простилась? Пропала. По его сигналу горнист протрубил галоп. Фавоний ринулся вперед.

Загремели по мосту копыта. Грациллоний посмотрел налево. Возле причала стояло несколько судов. Два из них можно было назвать небольшими кораблями.

«Бреннилис» там не было.

В потрясении резко натянул поводья. Фавоний, рассердившись, заржал, поднялся на дыбы и пугливо пошел вперед. Всадники столпились перед мостом. Нетерпение возрастало. Из открытых ворот послышались приветственные крики.

Неужели в Британии их подвела погода? На материке она долгое время оставалась очень хорошей. Только вчера Грациллоний с беспокойством расспрашивал крестьян в деревне, возле которой раскинул лагерь. Крестьяне подтвердили, что все эти дни, как никогда, были теплыми и спокойными. Несчастье? Для пиратов сезон уже закончился, да если даже и выйдут в море, то вряд ли вздумают атаковать такое грозное судно, как «Бреннилис». А на берегу Эвирион проявит осторожность: не такой он человек, чтобы угодить в засаду. Если британцы и отвергнут с ходу предложение Грациллония – что маловероятно, – то уж вряд ли причинят вред тому, кто это предложение сделал.

Он проехал через ворота. Охрана встала по обе стороны Главной дороги, выставила пики, сдерживая толпы. Теперь он свободно мог ехать по улице. На перекрестке с Рыночной дорогой стоял его дом. Он увидел Веранию с Марией на руках. Справа от нее кричал и прыгал Марк. По левую ее руку стоял Саломон в светло-зеленой тунике. Надо сдержать Фавония: как бы не задавить их ненароком. Ну вот, еще одна минута и…

С Апостольской дороги вышел Корентин.

– Тпру! – еле успел остановить Фавония Грациллоний.

Пеший человек, казалось бы, должен был смотреть на всадника снизу вверх, но, как ни странно, глаза их встретились на одном уровне. Шум, крики, суматоха отступили от Грациллония. Ему показалось, что они одни в незнакомом месте. Босые ноги Корентина обуты были в сандалии, на костлявой фигуре – грубая черная мантия, на голове широкополая шляпа. Волосы и борода были уже даже не седыми, а белыми. Правой рукой он сжимал палку, а левую поднял ладонью вперед, приказывая остановиться. Грациллоний невольно подумал о германском боге Вотане Страннике.

– Приветствую, – сказал он. Люди вокруг постепенно замолкли и стояли, глядя на них.

– С возращением, – ответил Корентин без улыбки. – Успешно ли все прошло?

– Да, но…

– Ну и хорошо, здесь же дела обстоят неважно. С семьей твоей все в порядке, сам видишь. Прошу простить за задержку, но, думаю, сначала тебе надо узнать… – Строгий голос потеплел, смягчилось и суровое лицо. – Старый мой друг. Долго не задержу. Скоро их обнимешь. Пойдешь со мной?

Грациллоний слышал, как стучит в голове пульс. Казалось, прошла вечность, прежде чем он ответил:

– Как хочешь.

И повернулся к заместителю, передавая свои полномочия.

Потом он опустил поводья и спешился. Перед тем как пойти с епископом, посмотрел в сторону Верании. Она махнула ему, как только что в его воображении махала Дахилис.

* * *

Корентин переехал из Аквилона в новый дом, что стоял возле построенного недавно собора. Здание было большое, приличное, хотя и строго меблированное: епископ встречал в нем важных людей, как по светским, так и по духовным делам. Паства его хотела, чтобы он представлял их достойно. Для молитв, размышлений и сна в доме этом у него была своя комната, вернее, келья с единственным маленьким окном. На грязном полу в качестве мебели стоял один табурет да лежал соломенный тюфяк с тонким одеялом. Штукатурка на стенах и потолке. Над кроватью висел маленький, выстроганный ножом деревянный крест (его когда-то освятил Мартин). В глиняной лампе на полке горело самое дешевое сало. Если бы не этот слабый свет, они были бы здесь, как кроты. В комнате стоял промозглый холод.

– Вот здесь и поговорим, – сказал Корентин, – надеюсь, здесь присутствует частица святого духа, ибо говорить мы будем о страшном.

Грациллоний, сгорбившись, опустился на стул и уставился на дрожащее желтое пламя. Корентин, возвышаясь над ним, в нескольких словах рассказал о случившемся.

– О нет, – прошептал Грациллоний. – Нет.

– Это так, сын мой.

Грациллоний с трудом повернул шею и поднял на него глаза. Он видел лишь волосы, бороду и блеск глаз.

– Нимета, как она?

– В горе, но здорова.

– Я должен к ней пойти. Где она сейчас, в хижине? Что думаешь о ее грехе? Погибла ли ее душа?

Корентин покачал головой.

– Нет, она храбрая девушка. С такой смелостью, как у нее, мне еще не приходилось сталкиваться. Она пришла ко мне сознаться в содеянном, думая, что проклята Богом, и готова была погибнуть, лишь бы только Церковь приняла ее ребенка, – узловатые пальцы сжали плечо Грациллония. – То, что она сделала, было ради тебя, Грациллоний.

Непролитые слезы сжали ему горло.

– Ч-что ты сделал?

– Сказал ей не грешить больше. И все же то, что она сделала, было не из страха и не из ненависти, а из любви. Именно поэтому она и не могла полностью раскаяться. – Усмехнулся. – Я спросил ее, действительно ли она сожалеет о содеянном, и она созналась, что нет. Вот тогда я и окрестил ее.

Грациллоний схватил его руку и горячо пожал.

– Я, разумеется, позабочусь о ней, – сказал он, справившись с волнением. – Не может же она оставаться одна в этой жалкой хижине.

– Она не осмеливается приходить в город, тем более сейчас, когда она ждет ребенка от Эвириона, – хрипло сказал Корентин. – И Верания беспокоится, думая, что твоим детям и ей угрожает опасность даже в родных стенах. Она не позволяет им выходить на улицу, на дачу, где они раньше так любили бывать, и уж тем более на мост и в дом ее матери, что стоит возле реки. Люди, чьи дома стоят на берегу, живут в страхе. Варваров они меньше боятся… те, по крайней мере, живые люди и зимой там не появляются.

Епископ говорил, а Грациллоний вдруг почувствовал, что его подхватил знакомый ему поток. Он слышал его бешеный рев, захлебывался, тонул.

– Дахут! – позвал он, стараясь перекричать разбушевавшиеся волны.

– Дахут!

– Ты не можешь больше закрывать на это глаза, – слышал он безжалостный голос. – Мы либо уничтожим дьявольское отродье, либо погибнем.

Грациллоний вскочил.

– Мы не можем! – закричал он. – У нас нет выхода!

Он со всей силы стукнул кулаком по стене. Штукатурка отскочила. Крест затрясся.

– Выход есть, с Божьей помощью, – сказал Корентин. – Нимета рисковала своей душой, чтобы узнать это.

Грациллоний уронил голову на руки и закрыл глаза.

Голос епископа слегка смягчился:

– Сама она этого не поняла, и нам лучше никому об этом не говорить. Сначала я тоже этого не понял, да и сейчас мне не все ясно. Нам нужно распутать запутанный узел. Быть может, нас ждет катастрофа.

Последние слова отчего-то подействовали на Грациллония живительно. Он отвернулся от стены.

– Ты хороший человек, – пробормотал Корентин. – Мне нужен твой совет. А после я отпущу тебя домой.

Грациллоний заставил себя кивнуть.

– Я пока не все рассказал тебе о бедном сумасшедшем Ривале, – сказал священник. – Когда на него наткнулся пастух, он крепко держал что-то в руках. Когда я позднее пытался поговорить с ним, он лепетал что-то о Дахут, белой женщине. Говорил, что она доставила его на берег. Об этом я тебе уже рассказал. Сделала она это, и магический сон Ниметы поначалу подтвердил мое предположение – из утонченной жестокости. Она хотела показать, что утопила корабль и погубила команду именно она, а не стихия. Я видел предмет, зажатый в руке умалишенного, и спросил, кто ему его дал. Он залепетал: «Для Грэдлона, для Грэдлона». И я до сих пор ничего не понимаю. Вот этот предмет.

Он наклонился над постелью со скованностью, свойственной пожилому человеку, и вытащил небольшой предмет. Грациллоний взял его в руки и поднес ближе к лампе. Дерево распухло от длительного пребывания в воде, его подточили черви, и все же он узнал его. Мороз пробежал по коже.

– Похоже на предмет культа или магии, – слышал он голос епископа. – А больше всего – на игрушку.

– Это и есть игрушка, – издалека слышал он собственный голос. – Лошадка. Я сделал ее для нее, когда она была маленькой девочкой.

– Чего ради… она тебе ее послала? Что это? Насмешка? Вызов?

– Вряд ли, – Грациллоний по-прежнему слышал свой голос со стороны. – Дочка всегда радовалась моим подаркам. Гордилась, что ее папа может сам их делать. А эта игрушка была ее любимой. Думаю, Дахут зовет меня.

II

Когда пара приблизилась к вершине Монс Ферруция, пошел снег. Ветра не было, а снежинки летели маленькие, но тугие. Очень скоро земля исчезла под белым ковром, а голые кусты и деревья приоделись в белые одежды.

Грациллоний остановился:

– Пожалуй, лучше пойти назад.

– Жаль, – ответила Верания. – Тебе так хотелось посмотреть сверху на свою землю.

Она смотрела на него из-под припорошенного снегом капюшона. Плащ ее был черным. Зимой ее светлая кожа становилась еще белее. Сейчас в серо-белом пространстве выделялись лишь ее губы, карие глаза и каштановый локон, выбившийся из прически.

– Разве я это говорил? – спросил он.

– Да нет, но я догадалась.

– Ты замечаешь больше, чем кажется.

Она покачала головой:

– Я обращаю внимание только на тебя, любимый.

– А, ладно, – вздохнул он. – С этим местом у меня связано много воспоминаний. – А потом улыбнулся, хотя глаза оставались серьезными. – Кроме того, мне хотелось уйти подальше вместе с тобой.

Она подошла поближе и прижалась щекой к его груди. Какое-то мгновение они обнимали друг друга, а потом двинулись назад, рука в руке. Дорожка была узкой, и часто то один, то другой отступали к кустам, издававшим неестественно громкий хруст в окружавшей их тишине, но рук они не разнимали.

– Во всяком случае, – сказал Грациллоний, – у меня сейчас останется больше времени поиграть с детьми, пока мы их не уложим.

– Им повезло, – сказал она. – Ты в этом похож на моего отца, и это редкое качество.

– Гм… – пробормотал он.

Она крепче сжала его руку и вдруг пронзительно закричала:

– Возвращайся к нам!

Он опять остановился. Нежное лицо ее искажала гримаса. Наконец ей удалось справиться с собой. На ресницах повисли слезы.

– Ну конечно, я вернусь, – пообещал он.

– Откуда я знаю? – слова наскакивали друг на друга. – Ты ничего мне не говоришь, кроме того, что уезжаешь.

В дальнозорких глазах его все расплылось, когда он над ней склонился.

– Не осмелился. Я ни с кем не делился. Поговорим потом.

– Ты уезжаешь…

– Для того, чтобы покончить со злом. Это ненадолго.

– Если только ты не погибнешь.

Он пожал плечами.

– И это может быть хуже смерти, – простонала она. – Грэдлон, это зло из другого мира.

– Ты слишком многое замечаешь, – повторил он.

Она отвернулась, потом взглянула на него опять и, вздрогнув, тихо проговорила:

– Я думаю об этом.

Он потянул ее за руку:

– Пойдем.

Они стали спускаться.

Когда он решил, что она немного успокоилась, сказал:

– Знаешь, Верания, ты всегда была разумна не по летам. Можешь ли теперь молчать об этом?

Она кивнула.

Заледеневшие пальцы ее потихоньку оттаивали в его руке. Наконец, она улыбнулась.

Снег пошел гуще.

– Странно, – сказал он в раздумье. – Я вдруг вспомнил, что сегодня день рождения Митры.

В голосе ее послышалась тревога:

– Но ты ведь больше не поклоняешься этому богу!

– Ну конечно нет. И все-таки день этот для меня важен. Все началось ровно двадцать пять лет назад… я стоял на часах возле Адрианова вала. И вскоре, так или иначе, все закончится.

– Нет! – закричала она. – Только не для тебя!

Подняла к небу лицо. Снег упал на него и растаял, превратился в дождь.

– Святая Мария, Богородица, – простонала она, – мы прожили с тобой всего четыре года.

В этот момент он вдруг почувствовал, что воля его закалилась, подобно клинку в руках кузнеца. Он сделает то, что обещал.

III

Ночи в середине зимы наступали рано, и были они обычно темны, но эта ночь выдалась ясной. Звезды светили так ярко, что он различал их цвета. Некоторые были голубые, как сталь, другие – желтые, словно медь, а вон и красные, цвета ржавчины. Блестел Млечный путь, то был мост в мир мертвых. Сверкающий твердый наст хрустел под копытами, гудела промерзшая земля. Грациллоний спускался в широкую долину. Холода он не чувствовал и ехал, словно во сне.

Когда Фавоний вступил на Аквилонскую дорогу, на небо вышла огромная луна. Ночь сделалась еще светлее, но звезд поубавилось, и на дорогу легли кривые тени. Жеребец замедлил ход: рытвины и разбитые плиты делали эту часть пути опасной. Кроме стука копыт и дыхания лошади, ездок услышал и морской шум.

Со времени отлива прошло два часа, но воды в бухте было еще много. Мерцала мокрая прибрежная полоса. Мысы поднимались в небо и уходили в океан. Свет они отвергали.

Грациллоний спустился на ровную поверхность и повернул на запад. Амфитеатр сгорбился под рваным снежным одеялом. Сквозь дыры в его стенах видны были звезды. Со времени сражения разрушений стало больше. К тому времени, как он умрет, возможно, и следа от Иса не останется.

Это в том случае, если удастся дожить до глубокой староста. Но он может умереть в этот час. Нет, страха в нем не было. Его ждали люди в Конфлюэнте. Его ждали дома.

Амфитеатр остался позади. Снег лежал заплатами: его смывала морская пена. На скалах и голых кустах сверкал иней. Он слышал низкий многоголосый морской шум.

– Тпру, – сказал Грациллоний и натянул поводья. Спрыгнул с седла и привязал Фавония к кусту. Снял с себя плащ и положил на холку коня. Пусть хоть немного согреется. Да и ему он только будет стеснять движения. Остался в галльской тунике, бриджах и мягкой обуви (в ней он будет крепко стоять на ногах). На поясе его были римский меч и кельтский кинжал, хотя он и не думал, что они ему пригодятся.

Фавоний заржал. Грациллоний погладил лошадь по голове, потрепал по мягкому носу.

– Все хорошо, дружок, – сказал он. – Храни тебя Господь.

Он повернулся и пошел к воде. Под ногами хрустели песок и галька. Бурые водоросли лежали, словно свернувшиеся змеи. Мороз приглушал запахи, но ноздри его ощущали острый соленый дух.

По двум пригоркам он догадался, что здесь стояли раньше Высокие ворота. Пройдя между ними, он заметил и другие холмики. Тот, что слева от него, был когда-то королевским дворцом, а тот, что справа, – храм Белисамы. Неясные очертания дороги и две-три разбитые плиты подсказали ему, что он идет по дороге Лера. Возле камня привязана была лодка. Да это спасательная лодка с «Бреннилис».

Он остановился у края воды и посмотрел вперед. Несмотря на отлив, океан все еще волновался, и небольшие волны лизали его щиколотки. Холода он не чувствовал. Вокруг остатков крепостной стены и одинокой колонны вздымалась пена.

«Я здесь, Дахут, – мысленно призывал он. – Я пришел на твой зов».

В течение короткого промежутка времени, который тем не менее показался ему вечностью, он видел лишь вздымавшиеся волны. Он, правда, ни на что и не рассчитывал. Разве может простой смертный предугадать, что произойдет сегодня ночью?

Если верить колдовству, она должна сегодня приплыть в Ис, но сатана, скорее всего, обманет. Грациллоний специально приехал к восходу луны, чтобы увериться в этом. С другой стороны, он и сам был не без греха, к тому же не крещен, поэтому бояться ей нечего. Говорят, она знает, где находятся люди, которых она ненавидит. Он не верил в то, что она слышит мысли людей, иначе вряд ли прислала ему этот символический дар. Но что он знал вообще?

Он хотел, чтобы она его услышала. Но как это сделать?

Поэтому он просто ждал.

В том месте, где когда-то открывались Морские ворота, появилась волна. Что это, быстрина? Быстро, как тюлень она двигалась в его сторону. За ней тянулся след. Все ближе… он увидел мелькнувшую в воде руку, длинные, густые волосы. Она доплыла до мелководья, в нескольких ярдах от него, и встала.

Вода колебалась возле талии. Лунный свет омывал лицо, грудь и протянутые к нему руки. Белая, словно морская пена, золотые волосы и глаза… помнится, они были цвета летнего неба. Такою он видел ее в последний раз возле Моста Сены, но тогда он испытал ужас от проснувшейся в нем похоти.

Сегодня все было по-другому. Она была прекрасна, а белизна делала ее непорочной. Перед ним стояла прежняя принцесса Иса. Улыбка на ее лице напомнила ему маленькую девочку, для которой он сделал деревянную лошадку. Она была его дочерью, рожденной от Дахилис, и она звала его.

Он услышал ее нежное пение, перекрывавшее шум волн, бившихся о скалы.

 
В открытом океане лунный свет,
Нас разделяет берег.
О, папа мой, приди ко мне.
И дай в любовь поверить.
 
 
Хоть я покинула людей,
По ветру брошена, как брызги пены,
Ты помнишь, как спешила я тогда,
Когда вернулся ты в родные стены?
 
 
Летит по скалам песнь твоя И глухо, и печально.
Твой смех всегда излечивал меня,
И не было отчаянья.
 
 
Так сиротливо было мне, когда жила я в море,
И там, хоть плакать не могла, познала много горя.
Любимый, приди же ко мне наконец
И песню свою пропой мне, отец.
 

Христос милосердный! Нет, не может он это произнести.

Она застыла в ожидании. Если он так и будет стоять на берегу, то она уплывет.

Он шагнул вперед. Дно резко понижалось. Несколько футов, и вода его скроет с головой. Соленые брызги летели в рот.

Он физически ощутил ее радость. Она подалась ему навстречу, но с места не двигалась. Руки, протянутые к нему, дрожали.

Он раскрыл объятия, и она в них упала. Он крепко прижимал ее к себе. Она обнимала его за шею, положила голову ему на грудь. Тело его пронзил холод.

– Дахут, – сказал он, – о Дахут.

Она вдруг вывернулась и страшно закричала. Никогда раньше он не видел такого ужаса на ее лице.

Не оглядываясь назад, он понял, что это подошел Корентин и что он начал изгонять бесов.

Дахут нырнула. У нее еще было время бежать.

Грациллоний ринулся за ней. Вцепился в длинные волосы. Она уволокла его под воду. Ослепнув, задохнувшись, он вместе с ней ушел на глубину. Не выпуская волос, другой рукой ему удалось ухватить ее за ногу. Она старалась лягнуть его, но он держал намертво.

Головы их показались над поверхностью воды. Он увидел расширенные от ужаса глаза, открытый рот. Она вонзила в него ногти, и боль напомнила ему: когда-то она просила вытащить ее из моря. «Сегодня, наконец, я делаю это».

Сквозь шум волн слышался звучный голос:

– Изгоняю из тебя беса во имя Иисуса Христа, того, Кто изгонял бесов силой, данной Ему Святой церковью. Изыди, исчадие ада, враг Бога и человечества, устроивший войну на Небесах и с помощью лжи принесший в мир смерть, ты, корень зла, раздора и горя. Изыди. Изыди. Изыди. Аминь. Аминь. Аминь.

Дахут завизжала. Откликнулось многократное эхо. Она стала корчиться и упала.

Грациллоний нащупал под ногой что-то твердое. Это был обломок Иса. Он удержал равновесие и встал. В руках его лежала мертвая молодая женщина.

IV

Занимался рассвет. Серые с белыми гребешками волны плескались между скалами. Вскрикивали проснувшиеся раньше других чайки. Усилился ветер.

Грациллоний с трудом поднялся на ноги. Корентин тоже встал и бросил на него встревоженный взгляд. Епископ разжег небольшой костер. Потом пошел к своей лошади и мулу. Снял с него тюк с сухой одеждой и заставил своего спутника переодеться. Они молчали. Корентин всю ночь молился, а Грациллоний сидел возле того, что он завернул в свой плащ.

– Тебе надо немного поспать, прежде чем мы тронемся в обратный путь.

– Нет необходимости, – ответил Грациллоний.

– А поесть? – Корентин указал на захваченную им еду.

– Нет.

– Что ж, положим тогда наш груз.

– Этого тоже делать не будем.

Корентин поднял брови.

– А как же тогда?

Грациллоний указал на лежавшее возле его ног тело.

– Я должен похоронить Дахут.

– Я думал, мы привезем ее с собой.

Голос Грациллония изменился:

– И что же? Положить ее на круп лошади? Чтобы все насмехались и проклинали ее? Нет. Она отправится домой, к королевам Иса.

– Но люди могут не поверить, если мы ее не покажем, – запротестовал Корентин. – Они могут подумать, что она до сих пор здесь, в этих водах.

– Пусть думают. Моряки, что посмелее, скоро поверят нам. Когда долгое время все будет спокойно, и остальные выйдут в море.

Корентин подумал немного, а потом вздохнул:

– Ну ладно. Хорошо. Они будут помнить о ней и о Исе, как о легенде. Будут рассказывать об этом зимними вечерами у камина.

Грациллоний смотрел на узел.

– Это и все, что останется в памяти.

Корентин заморгал, стараясь удержать непрошеные слезы.

– Сын мой… – голос дрогнул. – Трудно мне, старому и бездетному, понять, как тебе, должно быть, тяжело. Пусть заживут твои раны. А шрамы от них, сын мой, – залог награды на Небесах.

– Моя дочь… – Грациллоний поднял голову и встретился с глазами епископа. – Сейчас, перед смертью, она сказала, что любит меня.

Ответ был безжалостен:

– Еще одна ее ловушка.

– Не знаю, – сказал Грациллоний. – И никогда не узнаю, пока сам не умру. Должен ли был я ее удерживать для тебя?

Корентин кивнул:

– Да. Это был твой долг.

Грациллоний развел руками:

– Если она говорила правду, то отправится ли душа ее в ад? Быть может, Господь проявит к ней милосердие?

– Не нам устанавливать границы Его милосердия, – тихо ответил Корентин. Что еще мог он сказать? Потом он возвысил голос:

– Но ради Него и ради всех не мучай себя этими мыслями.

Грациллоний улыбнулся:

– О, у меня есть, о чем думать. Весной опять будет война.

Он присел, взял тело и понес его через прибрежную полосу к воде. Спасательная лодка находилась на глубине в несколько футов. Он положил в нее свой груз. Оглядевшись, нашел камень нужного размера. Это была капитель колонны с изображением цветка. Он положил камень в лодку и влез в нее сам. Мачта, нок-рея, свернутый парус были аккуратно сложены. Грациллоний вынул весла, оттолкнулся и погреб от берега. Отлив помог ему плыть. Корентин смотрел на него с берега, а потом сел. Годы брали свое.

Грациллоний миновал морские ворота и поплыл дальше. Поскрипывали в уключинах весла. Ветер усилился, и лодка подпрыгивала на серо-зеленых волнах. Утро было холодное, тускло светило солнце.

Он наконец добрался до погребальной акватории Иса. Там дно опускалось до неизведанных глубин. Он сложил весла на дно, и лодка поплыла по течению. Вдалеке виднелась темная полоса: это был Сен.

Он отрезал кусок веревки и привязал камень к щиколоткам, потом обвязал веревкой саван, но остановился. Ис сам совершал погребальный обряд. «Боги жизни и смерти, боги моря, питающего Ис, возьмите мою любимую…» – Нет, он не должен произносить эти слова. Да и не стал бы, если бы это было можно.

Помолиться Христу? Это тоже было бы неправильно.

Он откинул покрывало. Несколько часов, прошедших с момента смерти, разгладили ее лицо. С закрытыми глазами и подвязанной челюстью, лицо ее приняло выражение полного покоя. Он поцеловал ее лоб. Она была не холоднее ветра.

Опять закрыл лицо, надежно закрепил веревку и, встав на колени – стоять в лодке было бы опасно, а у него долг перед людьми, – он поднял ее и опустил через борт. Она тут же ушла на дно. Прокричала чайка.

Грациллоний уселся на банку, взял весла и погреб назад.

Обратная дорога была намного труднее: приходилось преодолевать сопротивление ветра и воды. Зато усталость принесла ему некоторое душевное облегчение. Причалив к берегу, он завернулся в одеяло и проспал около двух часов.

Проснувшись, в первый момент Грациллоний ощутил радость. Потом вспомнил: до Аудиарны им еще долгие мили. Там они отдохнут и отправятся в Конфлюэнт. Дома, с Веранией, он позволит себе заплакать, а она наверняка его утешит.

Фавоний в нетерпении перебирал копытами. Корентин уже упаковал вещи. Отправились. За спиной садилось солнце, они ехали в ночь.

 
Отличишь ты Собаку от Волка? У Собаки
Особая стать.
Ты взгляни на крепкие лапы, что по приказу
Будут бежать.
Прикоснись к ее шерсти и морде; не опасна
Собачья пасть.
Но различье Собаки и Волка не в том:
Между ними Закон и Власть.