Текст книги "Собака и Волк"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

Соавторы: Карен Андерсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц)

Она сделала знак, и он остановился. Какое-то мгновение они молча смотрели друг на друга. На дочери Виндилис и Хоэля был голубой плащ с откинутым на спину капюшоном, под ним – простое серое платье. Из-под головной повязки свободно падали на плечи волосы цвета вороньего крыла.

– Приветствую вас, – тихо сказала она на языке Иса.

– Здравствуйте, – смутившись, ответил он на латыни.

– Куда это вы, в такой ранний час?

Он пожал плечами:

– Не спится в последнее время. – Из-под высоких дуг бровей на него испытующе смотрели темные глаза. Белизна кожи делала этот взгляд еще более пронзительным.

– Мне тоже. Могу я немного пройтись с вами?

Уж не поджидала ли она его здесь, пронеслось у него в мозгу.

– Да я собирался поохотиться, – сказал он бесцеремонно.

– Быть может, после нашего разговора ваши планы переменятся. Когда еще у меня будет случай поговорить с вами наедине!

– Ладно, как хотите. – Он пошел вперед, и она, рядом, без усилий выдерживая его темп. Длинная юбка надувалась пузырем и шуршала.

– Когда вы вчера ушли, всем вас недоставало. Им хотелось, чтобы их король был рядом. Как-никак – праздник.

– Королевства больше нет. Нет и богов. – Он и сам не заметил, как перешел на исанский.

– Вы так уверены в этом, Грациллоний? – Она редко укорачивала его имя, в отличие от большинства людей. – Впрочем, я и сама не задержалась на вечеринке. Выпивка и танцы не в моем вкусе. Но я слышала, что люди сожалели о вашем уходе. Вы не имеете права отрекаться.

– Чего вы от меня хотите? – прорычал он.

– С чего вы решили, что у меня к вам просьба?

Он криво ухмыльнулся:

– От вас я жду не просьбы, а требования. Так было всегда. Я вас за это уважаю. Мы часто бранимся, но цель у нас одна, а вы чрезвычайно полезны. И умны.

Самое главное – она сделала то, чего ни он, ни Корентин сделать не могли: взяла шефство над женщинами. Выступала от их имени, подыскивала им место работы, оберегала их достоинство. В свойственной ей резкой манере отстаивала их право хотя бы на какую-то свободу, которой они раньше пользовались в Исе в полной мере. Теперь им вводили жесткие ограничения.

Руна вздохнула:

– Похоже, дело идет к концу. Они потихоньку, одна за другой, устраивают свою жизнь, выходят замуж или находят себе подходящую работу. Кстати, и вы можете мне кое-что предложить. Но моя работа должна приносить пользу и колонии.

– Что именно?

– Полагаю, вы слышали, что я приискала себе оплачиваемую работу.

Он кивнул:

– Я видел кое-что из того, что вы сделали. Апулей мне показывал.

Квалифицированные переписчики требовались всегда. Руна была не просто грамотной, она к тому же владела искусством каллиграфии. Апулею очень хотелось иметь дубликаты книг. Он смог бы выменять их на тома, которых у него пока не было. Или, вернее, отдать старые издания и оставить у себя те, что скопировала Руна. Сейчас она работала над «Метаморфозами» и сделала уже много, несмотря на то что добавляла завитушки и буквицы, восхищавшие Апулея.

– Корентин тоже восхищался вашей работой, – добавил Грациллоний. – Мне случилось при этом присутствовать. Он спросил еще, сможете ли вы заменить изношенное церковное Евангелие, после того как примете крещение.

– У святого отца манера принимать все как само собой разумеющееся. Вы согласны? – пробормотала она.

Он бросил на нее изумленный взгляд. Она же чего-то выжидала.

– Чего вы хотите от меня? – вырвалось у Грациллония.

– Апулей сказал мне, что семья его больше не нуждается в загородном доме. Большой пользы от него никогда не было… так, уголок для детей, где они отдыхали от взрослых. А сейчас дети уже почти взрослые.

Грациллоний кивнул:

– Да. Вы помните, что дом находится за фортификационными сооружениями. Тем не менее мне предложили сделать его своей резиденцией. Это мне ни к чему. Я вполне доволен хижиной в Конфлюэнте. И все же я подумал, что иногда у нас бывают собрания, на которых мы обсуждаем дела нашей колонии. Так, может, сделать этот загородный дом нашей базиликой? По-моему, это самый удобный выход из положения.

– Мысль неплохая. Только что же, в перерывах между собраниями он будет пустовать? Нет, лучше отдайте его мне. Я подберу подходящий штат для его обслуживания и для приема вашего… совета. И смогу спокойно заниматься своей работой, которая включает в себя не только переписывание книг.

Этого он никак не ожидал, но призадумался. Похоже, здесь есть здравое зерно. Разговоры, конечно же, пойдут… но и что из этого? Женщины… вдовы, например, все расселены.

– А что еще вы имеете в виду? – осторожно поинтересовался он.

– Я имею в виду руководство, – сказала она. – Помощь советом. Я руководила делами нашего храма. Зачем же попусту растрачивать накопленный опыт?

Он мысленно вернулся в прошлое. После того как прошел срок ее служения в качестве весталки, она сделалась чрезвычайно полезной королевам, но потом вышла замуж за Тронана Сироная. Счастье, если оно и было, оказалось недолгим. Что уж там у них произошло, в точности никто не знал. Известно было лишь, что ей очень скоро наскучила роль жены. Ее часто видели в компании со многими умными молодыми людьми королевства. С ними она забывала о домашней скуке. Хотя в любовных интрижках никогда замечена не была. Она в конце концов совсем ушла из дома и занялась делами храма. Обязанности свои выполняла отлично.

Во время конфликта короля и Девяти всецело была на стороне жен, однако после потопа примирилась с Грациллонием. Иногда она бывала и весьма дружелюбна.

– Дела эти, полагаю, будут касаться только женщин, – сказал Грациллоний.

Руна нахмурилась, открыла было тонкогубый рот, по всей видимости, желая ответить колкостью, а потом опять сжала губы. Когда, наконец, заговорила, голос звучал сухо:

– Я готова помочь всем, кто в этом будет нуждаться. Всем нам пришлось пережить жестокое время. Многие пострадали больше, чем это видно на первый взгляд. – Тон ее смягчился. – Как, например, ваша дочь Нимета.

Он встал, как вкопанный, и посмотрел на нее. Сердце споткнулось, а потом бешено заколотилось.

– Вы что-то о ней узнали?

Руна взяла его за руку:

– Пойдемте. Скоро проснутся люди. Лучше не давать им повода для разговоров.

Он машинально пошел вперед. Горло ему распирало.

– Что вы можете мне рассказать? – требовательно спросил он.

– Сначала скажите, что известно вам, – ответила она спокойно.

– Как это? Зачем?

– Мне необходимо знать, о чем я должна умолчать. – И она пошла дальше, не обращая внимания на его молчаливый гнев. – Девушка скорее откроет сердце женщине постарше, чем собственной матери или отцу. Как же я могу предать ее? Разве вы расскажете всему свету о том, что поведал вам плачущий мальчик?

Грациллоний сделал над собой усилие, прежде чем ответить.

– Ну, вы же помните, я сказал, что она ушла из дома, потому что ей предложили работу по уходу за детьми в одной благородной галльской семье. Я хотел тем самым защитить ее имя.

– И ваше тоже, – язвительно сказала Руна. – Придумано умно. С таким образованием, без сомнения, многие знатные женщины Иса нашли бы себе такую работу. Но для этого им прежде надо принять христианство. Нимета на это никогда не пойдет. Что она вам сообщила?

– Она лишь оставила короткую записку, которую приколола к очагу моим же мечом. Произошло это через несколько дней после того, как Руфиний с солдатами прочесали весь лес и ее не обнаружили.

– Вот как? Я об этом не знала.

– Мы сделали это тайком. Руфиний – человек хитрый. – Грациллоний вздохнул. – В записке этой она написала, что не хочет больше унижаться и уедет искать лучшей доли. Вот и все. А с тех пор – ничего. – Он до боли сжал челюсти. – Ну а теперь, ради Аримана, скажите мне, что вы знаете, или я силой заставлю вас отвечать.

– Недавно я получила от нее известие, – сказала Руна. – Прошу вас не допытываться, кто мне его передал. Если ее принудят, она вернется, но на своих условиях. Во-первых, ни на какие вопросы она отвечать не будет. Жить она хочет в доме на отшибе. Место выберет сама. Ей должна быть предоставлена полная свобода. Гарантом этой свободы должны стать вы, Грациллоний, потому что в этом случае не придется иметь дело с церковью. Только не подумайте ничего плохого. Не будет ни грязи, ни распутства. А служить она будет только старым богам.

– Где она? Я хочу с ней говорить.

Руна покачала головой. – Я связана словом.

Он опять остановился. Они уже вышли из Конфлюэнта через проем в северной стене и через сжатое поле. Дальше, за рвом, тропа продолжилась. Часовые, завидев их, отсалютовали. За приодетыми в осенний наряд деревьями виднелся загородный дом Апулея. Он схватил Руну за плечи.

– Как вы посмели встать между мной и дочерью?

Ей было больно, но она держалась.

– Отпустите меня, – скомандовала она.

Он опустил руки.

– Вот так-то лучше, – сказала она. – И отныне прошу вас оказывать мне должное уважение, если хотите, чтобы я отвечала вам добром. И Бог свидетель, вы нуждаетесь в добре. Мой вам совет: дайте Нимете то, о чем она просит. Иначе потеряете ее безвозвратно.

Последовала длинная пауза. Всходило солнце.

– Прошу простить меня, – пробормотал он.

Она сухо улыбнулась:

– Хорошо. Я вас понимаю: вы измотаны. Пойдемте осмотрим дом, может быть, выпьем бокал вина. Вам нужно расслабиться, у вас все еще наладится.

Он смотрел на нее. Видная женщина. И даже под этим плащом видно, какое гибкое и сильное у нее тело…

Нет! – мысленно прикрикнул он нахлынувшему на него желанию. Еще и года не прошло с тех пор, как умерли мои королевы, а она – дочь одной из них!

Но ведь и Тамбилис была дочерью Бодилис, и мне это тогда не помешало.

И все это произошло по повелению богов Иса, от которых я отказался.

К тому же закон, о котором я сейчас думаю, – это закон Митры. Правда, ясности с этим законом никогда не было. Да и от Митры я отказался.

Я был пожизненно связан с королевами, и только с ними.

Последняя мысль окатила его холодом, и в то же время помогла овладеть собой.

– Хорошо. Согласен. И благодарю вас.

III

Повстречавшись с Виланой, Лигер течет спокойно и величаво. На ее лесистые берега и приехал епископ Мартин, начав отсюда свой зимний обход.

Эти традиционные путешествия он любил. Они не были такими долгими и трудными, как те, что он совершал прежде. К тому же они отвлекали его от епископских забот, как в городе, так и в монастыре, хотя и давались теперь нелегко: болели старые кости, и тело дрожало от усталости. Брисий, ученик его, которого он назначил себе в преемники, смотрел на него как на выжившего из ума старика, цеплявшегося за старые представления о бедности, которая, по мнению, Мартина, приближала людей к Богу. Воззрения эти давно устарели, потому что Матери Церкви и ее служителям они были попросту невыгодны.

В деревне собрали урожай. Погода стояла мягкая, и простой народ, закончив труды праведные, мог теперь, прихватив детей, встречаться с епископом, слушать его речи, разговаривать с ним на понятном им языке, получать его благословение, а в ответ мысленно благословлять его самого.

В этом году, однако, и здесь не оставляли его беспокойные мысли. Пришло известие о непристойной ссоре в пресбитерии, в месте слияния рек. Необходимо было уладить дело. В сопровождении нескольких священников он отправился на барке по Лигеру.

Их встретило неприветливое, серое и низкое небо. Деревья тянулись к нему голыми руками. Тускло блестела вода. Хищные морские птицы ныряли и снова выскакивали из воды. Крики их тревожили тишину. Мартин указал на них своим спутникам:

– Смотрите! Таковы и демоны: никогда не насыщаются. Прочь! – крикнул он. Хотя голос его был слаб, птицы немедленно поднялись в воздух, собравшись в стаю, похожую на военное формирование, и, рассекая крыльями влажный воздух, исчезли из вида.

– Святое предзнаменование, – выдохнул молодой Сукат.

При встрече епископу оказывали знаки глубокого уважения. Его провели на холм, где стояла церковь. Там его и поселили. Помощники раздобыли у жителей из соседних домов соломенные тюфяки. Через два дня Мартину удалось примирить враждующие стороны.

– Обуздайте вашу гордыню, – говорил он. – Сам Христос позволил унижать себя. Его били бичом, а потом распяли на кресте рядом с двумя разбойниками. Вам же надо лишь смирить себя друг перед другом.

У него началась лихорадка, но он продолжал работать, пока окончательно не свалился. Он лежал в горячке, губы его пересохли и потрескались. Тусклый свет, проникавший в помещение, вызывал нестерпимую боль в глазах. Он не разрешал никому приближаться к себе. Отказался от соломы, которую принесли ему в качестве подстилки. Он лежал на углях, прикрытых дерюгой.

Нельзя сказать, чтобы он хотел умереть. Ведь так много еще надо было сделать. Однажды те, кто находился поблизости, услышали его дрожащий шепот:

– Господи, если люди все еще нуждаются во мне, я готов снова работать. Но я подчиняюсь воле Твоей.

В последующие дни, как только разнесся слух, сюда пошли толпы: монахи, монахини, убитые горем простолюдины. Большая часть их вынуждена была в эту холодную пору жить под открытым небом, а питаться теми крохами, которые захватили с собой. И все же они непременно хотели проводить своего пастыря в последний путь.

Когда пресвитеры увидели, что смерть близка, они спросили Мартина, не хочет ли он, чтобы они положили его поудобнее.

– Нет, – прошептал он. – Я хочу смотреть на Небеса.

Потом голос его стал тверже. Он гневно воскликнул:

– Что же ты стоишь здесь, кровожадный демон? От меня ты ничего не дождешься. Я иду к Аврааму. Убирайся!

Он запрокинул голову. Послышался последний вдох, и наступила тишина. Солдат Господа ушел, подчинившись приказу.

Глава восьмая

I

В лесу звенели топоры. Лопатами и кирками корчевали пни. Волы тащили бревна и связки валежника. Часть земли очистили летом, но лес тогда был нужен для строительства домов. Теперь надо было обработать куда большую территорию.

Грациллоний не выходил из леса, если только его не отвлекали другие неотложные дела. Тяжкая работа и грубоватая мужская дружба облегчали его душевную боль. Физическая работа не роняла его авторитета. Короли Иса были, скорее, Улиссами или Ромулами, чем нынешними императорами. Они вызывали восхищение своей силой, сноровкой и полезностью. Кроме того, чем быстрее росла колония и чем раньше начинала экспортировать лесоматериалы, тем надежнее становилось его собственное положение. В настоящее время у него не было ни политического веса, ни доходов. Не мог же он постоянно жить за счет милостей Апулея. К тому же если станет известно, что сенатор предоставляет свои средства человеку, не имеющему имперского статуса, у Апулея могут возникнуть серьезные неприятности.

О себе Грациллоний беспокоился мало. Дерзкий молодой центурион, мечтавший о могуществе и славе, казался теперь ему незнакомцем. Долг перед людьми, доверившимися ему, – вот что было теперь для него самым главным.

Однажды, коротким зимним днем, когда начало темнеть, оказалось, что он остался в лесу последним. Уставшие бригады разошлись по домам. Даже простолюдины из Иса не были приучены к такой работе: страна их была практически безлесной, открытой всем ветрам. Среди лесников попадались и бывшие аристократы. Другой работы у них не было, если они отказывались наниматься в батраки к фермерам. Галлы легче приноравливались к такой жизни, но и им было трудно. К ним на работу стали постепенно приходить небольшие группы не только из Озисмии, но и из Редонии. Пришли и несколько венетов. Они прослышали о том, что здесь появилась возможность трудоустройства. К тому же все помнили, что при Грациллонии варвары обходили Арморику стороной.

К Грациллонию подошел человек и спросил, не может ли он прийти к нему в дом. Это был Виндолен, бывший подельник Руфиния. Багауды последовали за ним на запад, бросив свое ремесло, но все еще побаивались римских чиновников. Они и дома-то свои старались строить в глубине леса, в стороне от всех. Там они возделывали крошечные участки земли, охотились, ловили рыбу, делали все, чтобы прокормить себя и свои семьи. Несмотря на такую изолированность, они образовали широкую сеть, которой он, будучи королем, пользовался для сбора информации и для передачи распоряжений.

Отказать этому человеку в просьбе он никак не мог.

– Мой старший сын, господин, смертельно болен. Если вы притронетесь к нему и благословите, то, может, он будет жить. Ведь вы король.

– Хотел бы я, чтобы это и на самом деле так было, – вздохнул Грациллоний. – Но если такие чудеса и случались, так это когда жили мои королевы. Теперь нет ни города, ни королев, ни королевства.

– Прошу прощения, господин, но я никак не могу поверить, что вы больше не можете творить чудеса. Ведь вы король Грэдлон, вы победили франков. – Как и большинство галлов, Виндолен произносил имя Грациллония не так, как в Исе.

– Ну, если я могу сделать вас счастливее, то приду, но обещать ничего не могу. А завтра пришлю к вам врача. – Похоже, только эти лесные жители не обвиняли Грациллония в гибели Иса, но за это надо благодарить Руфиния.

До избушки извилистыми лесными тропами они добирались более часа. Жена и целый выводок детей приветствовали его так радостно, что сердце у него тоскливо сжалось. С трудом он добился от жены подробного отчета о том, что она делала для больного, какими травами и лекарствами пользовала. Вроде бы все это должно было помочь. Мальчик метался и бормотал, глаза ничего не выражали. Грациллоний положил ладонь на пылающий лоб.

– Да вернется к тебе здоровье, – вот и все, что он мог сказать.

– Разве вы не обратитесь к Белисаме, господин? – спросил Виндолен. – Ведь она была великой богиней Иса.

Грациллония покоробило.

– Я этой веры не придерживался, поэтому к ней и не обратился.

– Люди эти, должно быть, призывали Кернунноса… и какие там еще есть древние божества… Могли бы еще и к Христу обратиться на всякий случай.

– Митра, Бог людей, позволь этому отроку достичь зрелости.

Он испытывал душевную боль, произнося эти слова: такими пустыми они ему казались.

После этого он вынужден был принять их скромное угощение, иначе нанес бы им кровную обиду: его отказ они расценили бы как дурное предзнаменование. Когда Виндолен привел его обратно и попрощался, солнце уже село.

На юго-востоке огнем горел край тучи – последнее, что осталось от тепла. В небесной палитре господствовали льдисто-зеленые и синюшно-багровые тона. Стальная лента Стегира пересекала голые поля. За Одитой горбились отроги Монс Ферруция, тронутые отблесками скрывшегося солнца. Чуть ближе уютно светились окна бывшей дачи Апулея, но под просторным бесприютным небом сам дом казался сиротой.

Грациллоний перекинул топор с правого на левое плечо и зашагал через поле к тропе, что бежала вдоль берега реки, мимо дачи, а оттуда – к колонии. Над головой с тоскливыми криками пронеслась стая грачей. Он вдруг остановился и стал вглядываться в темноту.

С северной стороны на опушку леса выехал всадник. Натянув поводья, оглядывался по сторонам. Один… и лошадь под ним превосходная. Он был недалеко от Грациллония.

– Эй! – закричал Грациллоний, пускаясь рысцой. Сначала кричал по-латыни, а потом перешел на диалект Озисмии. – Подождите. Я не враг.

Кто бы ни был этот всадник, ему нужна крыша над головой, по крайней мере, на эту ночь. Он, как глава Конфлюэнта, должен предложить путнику ночлег. А странник с новостями – лучший гость, особенно в эту пору, когда люди редко путешествуют. Грациллонию вдруг вспомнилась цитата из Библии, которую он несколько раз слышал от епископа Мартина. «Страннолюбия не забывайте; ибо чрез него некоторые, не зная, оказали гостеприимство Ангелам». [11]11
  Новый Завет, К Евреям, глава 13, стих 2.


[Закрыть]Странно, что ему она запомнилась. Во всяком случае, это добрый совет, как, впрочем, и другие, которые слышал он из тех же уст. Где-то сейчас старый Мартин?

Приблизившись, почувствовал, что всадник напрягся. Под широким плащом с надвинутым на лоб капюшоном угадывалось маленькое стройное тело. Хотя видимость была неважная, он успел заметить, что лицо всадника было гладкое и юное. Кто же это, мальчик? Грациллоний бросил топор на землю и пошел вперед, подняв руки. В эти времена путешественники пугались, заметив вооруженного человека, да еще и в сумерки. Грациллоний и сам бы поостерегся в таком случае.

Всадник вдруг тихонько вскрикнул и остановился.

– Папа! Неужели ты? – услышал он обращенные к нему слова на языке Иса.

Казалось, полыхнула молния, и ударил гром.

– Н-Нимета, добро пожаловать домой.

Спотыкаясь, подошел ближе. Она развернула лошадь. Из-под капюшона послышались сдавленные рыдания.

– Не бойся, – умоляющим голосом сказал он. – Я обещал. Почему же так долго шла к тебе моя весточка? Или ты сама не торопилась? Почему? Ты не должна ездить одна, без сопровождения. Ну, наконец-то ты дома.

Овладев собой, она подняла руку. Какой худенькой была эта рука!

– Постой, – сказала она срывающимся голосом. – Прошу, оставайся там, где стоишь. Ты… застал меня врасплох. Я ведь ехала в тот дом, к Руне.

Он повиновался. Руки его беспомощно болтались.

– Я знаю, ты поддерживаешь связь с Руной, – глухо сказал он. – Но почему ты меня боишься? Я дам тебе все, о чем просишь, если уж не смогу уговорить тебя. Согласись же, Нимета. Ради собственного блага. Даю слово: ты не услышишь ни единого упрека. Пойдем же со мной в мой дом в Конфлюэнте. Мы поговорим, пообедаем, а потом ты ляжешь спать. Я тут без тебя с ума сходил. Наконец-то ты дома, а все остальное не имеет значения.

В словах ее слышалась непреклонность.

– Страхи твои были не беспочвенны. Смотри.

Она откинула полу плаща. Даже при тусклом свете заметна была выпуклость под ее туникой.

– Да, – сказала она, – так оно и есть. Я бежала в поисках свободы, а по пути меня поймали и изнасиловали. Мне удалось бежать, и я нашла защитника. Он благородный человек. Относится ко мне как к сестре. Когда ты ответил на мою записку, я долго не могла ни на что решиться. К тому моменту осознала, что лгать о том, в каком я оказалась положении, далее невозможно, а оставаться там, где я находилась, и ждать благоприятного случая будет еще хуже. Я потратила деньги, которые мне дали, на покупку лошади, мужской одежды и провизии. Дорога была долгой, ночевала в лесу. Больше ни о чем не спрашивай – ты ведь обещал, – я сказала тебе все, что можно.

Такой же железной решимостью обладала ее мать Форсквилис.

– Нет, я не буду ни о чем расспрашивать, – тусклым голосом подтвердил он. – Не скрою, я изумлен.

На что она надеялась? Какая фантазия овладела девочкой, в жилах которой текла кровь колдуньи и солдата? Где она была до сих пор? Кто изнасиловал ее? И что стало с насильником? (О, как хотел бы он поймать его и бить… разрезать на кусочки, выдавить глаза и… в Озисмии знали, что делать с закоренелыми преступниками. Напустить на него собак!) Куда она уехала после этого? Кто оказался ее благодетелем – христианин, может, даже церковник, надеющийся обратить свою подопечную в другую веру. А, может, занимающийся благотворительностью? Были ли у нее еще друзья?

– Ничего не надо выяснять, – выкрикнула она. – Пусть все будет похоронено и забыто!

– Если на то будет твое желание. – Грациллоний вздохнул. – Но пойдем. Нам тем более надо все обсудить, продумать, что надо сделать для тебя и… – горло его сжалось, – и для ребенка.

«Моего первого внука», – подумал он.

Она покачала головой.

– Нет. Мне сейчас надо к Руне. Оставь меня на время в покое. – Ударила лошадь пятками и пустилась легким галопом. Ночь тут же поглотила ее. Грациллоний долго стоял на месте, а потом пошел домой.

На следующий день в Конфлюэнте царило оживление: в сопровождении нескольких человек вернулся домой Эвирион Балтизи. Он был прекрасно экипирован, и лошадь у него была отличная. В Гезокрибате, рассказывал он, его ждал купленный им корабль. Он уже плавал вокруг Арморикского полуострова, присматривался и оценивал перспективы. Здесь он проведет зиму, наймет и обучит персонал. Весной отправится в плавание и будет торговать. Он излучал молодость и оптимизм.

II

На новый год надежд было больше, чем на предыдущий. Весна пришла задолго до равноденствия. Пользуясь хорошей погодой, Корентин то и дело устраивал собрания за крепостной стеной. Там он изгонял злых духов, занимался религиозным просвещением, отвечал на вопросы большой аудитории.

Ранее из-за отсутствия помещения он мог принять одновременно одного-двух человек, и беседы эти проходили на дому. Отдыха он не знал.

Руфиний, сидя верхом на крепостной стене, наблюдал за собранием со стороны. Когда оно закончилось и люди разбрелись по своим делам, Руфиний соскочил на землю, перемахнул через ров и догнал Эвириона.

– Эй! Как поживаешь? – дружелюбно улыбаясь, обратился он к нему по-латыни.

Молодой человек посмотрел на него, прищурившись. Знакомство у них было шапочное.

– Отчего это вас интересует? – спросил он на том же языке. Общаясь с римлянами, он освоил латынь в совершенстве.

– Во-первых, из вежливости, – сказал Руфиний, – а во-вторых, мне и в самом деле интересно. Меня ведь здесь давно не было.

«Наверное, опять куда-то ездил по поручению Грациллония».

– Да вы наверняка уже слышали от людей, – огрызнулся Эвирион. – Я здоров, благодарствую. И вообще-то мне некогда.

Руфиний шел, не отставая.

– Потерпи меня, пожалуйста. Я ведь к тебе не просто так подошел. Удели мне часок. Пойдем ко мне, налью бокал вина. Неплохое, между прочим.

Эвирион нахмурился:

– Вы – человек Граллона.

– Ну и что? Разве ты ему враг?

Эвирион перешел на язык Иса:

– Да уж не сказал бы, что мы неразлучны, как тюлень с волной.

– Ну, на киль с рифом вы тоже не похожи, – парировал Руфиний на том же языке. А потом снова перешел на латынь. – Ну, давай, соглашайся. Если не захочешь отвечать, заставлять не буду. Зато сам кое-что узнаешь.

Эвирион подумал, пожал плечами и кивнул. Они вместе вошли в ворота. Эвирион глянул на часового.

– Зачем Граллону нужна эта дурацкая охрана? – проворчал он. – Если сюда придут враги, у нас будет достаточно времени, чтобы организовать оборону.

– Необходимости особой нет, – поддержал его Руфиний. – С другой стороны, люди всегда начеку. – Теперь они шли по улице. – Мне хотелось бы, чтобы ты не испытывал к нему недобрых чувств, – добавил он. – То, что случилось, не его вина.

– Чья же тогда? – агрессивности в голосе Эвириона поубавилось. Похоже, он действительно хотел знать.

– Богов? Я не хочу иметь дела с теми, кто разрушил город из-за диспута на тему морали. Это хуже, чем жестокость. Это глупость или сумасшествие.

– Согласен с вами, – в раздумье произнес Эвирион.

– Я, правда, – продолжил Руфиний, – возлагаю вину на настоящих преступников – на бессердечного человека, маленькую жадную шлюху и несчастное стечение обстоятельств. Вижу, ты, как и все остальные, отвернулся от богов Иса. Другими словами, ты теперь придерживаешься одинаковых с Грациллонием взглядов.

– Нет! Я только… – Эвирион даже скрипнул зубами.

– Ты считаешь целесообразным обратиться к христианской религии. Не обижайся. – Руфиний потрепал его по плечу. – Я тоже бы так поступил на твоем месте. Какая, в сущности, разница, кому поклоняться?

– Что же, по-вашему, я лицемер?

– Конечно же, нет. Прошу простить, если неправильно выразился. Ну, вот, мы и пришли. – Дверь мазанки Руфиний оставил открытой, чтобы в помещение попадал свет. Замков в Конфлюэнте не было ни у кого, да и какая в том необходимость?

Пусть и примитивный был домик, зато добротный. Руфиний по-сорочьи набил его всякой всячиной: сосудами причудливой формы, раковинами, галькой, деревянной резьбой, игрушками. Имелась там и дощечка с нанесенным на нее углем детским рисунком, а кроме того, оружие, одежда и посуда. Несмотря на некоторый беспорядок, помещение отличалось чистотой. Пол возле очага был укрыт тростником. В качестве мебели – соломенный тюфяк и два табурета.

Хозяин сделал жест, и Эвирион сел. Руфиний налил в глиняные чашки вино из кувшина, одну чашку протянул гостю, другую взял сам.

– За твою удачу, – сказал галл и выпил.

– Что это за рисунок? – спросил Эвирион, чтобы начать разговор.

– Это рисунок Кораи. Той малышки, что жила в Нимфеуме… ты, наверное, помнишь, внучка королевы Бодилис. Она ко мне частенько захаживает. Мы с ней большие друзья. Называет меня дядя Руфиний.

Эвирион чуть насмешливо взглянул на человека, который никогда не был женат, и спросил напрямую:

– Чего вы от меня хотите?

– Новостей, – сказал Руфиний. – Ты ведь сейчас путешествовал.

– Вам и в самом деле интересно?

– Конечно. А тебе на моем месте разве не было бы любопытно? Но я не так глуп, чтобы попытаться лгать тебе. Чем больше я узнаю, тем больше помогаю Грациллонию. – Неожиданно лицо его исказила гримаса. – Я тогда ничего не знал, а, может, был слеп или труслив, и… на нас свалились напасти.

Эвирион почувствовал, что хозяин утратил бдительность, и атаковал:

– Если он примет христианство, вы будете креститься?

Живой, как ртуть, Руфиний тут же вернул прежнюю легкую манеру разговора.

– Трудно сказать, тем более что пока он этого, судя по всему, делать не собирается, – заметил он с улыбкой. – Я ему часто говорил, чтобы он не относился к этому слишком серьезно. – Он выпил, скрестил ноги и протянул: – Многие наши люди очень хотят принять веру. Ищут опоры. Однако желание это не единодушное. Вот ты, например, считаешь, что это необходимо тебе для бизнеса.

Эвирион напрягся:

– Я не привык лизать сапоги. Христос, должно быть, сильный, настоящий. Посмотрите, он сейчас везде побеждает. Я пока чувствую себя как варвар, которого предал вождь. А тут приходит другой могущественный вождь и предлагает мне выгодное место. Очень хорошо. Я принимаю его предложение с благодарностью. И буду служить новому вождю верой и правдой.

– Понимаю. Я так и думал. А вот взять других, например, бывшую жрицу Руну. Я вернулся из леса и слышу всякие разговоры. Говорят, она отказывается.

– М-м… не совсем так, – смягчился Эвирион. – Она собирает информацию. Штудирует церковные книги, а Корентина просто замучила вопросами. Он уже смеется, говорит, она знает больше, чем многие священники… как там это называется… теологию? Но пока выжидает.

– По-моему, это естественно. Я, наоборот, удивляюсь тому, что остальные так быстро согласились принять христианство, уже в нынешнюю Пасху.

– Ситуация изменилась. Не спрашивайте меня, почему. Раньше действительно люди долго готовились. Вот и Руна говорит, что готовится.

– Может, она свои цели преследует? Меньше ограничений, меньше внимания к ее приходам и уходам? – пробормотал Руфиний. – Она и своенравная дочка Грациллония…

– А вот это вас совсем не касается! – Свет из открытой двери позволил заметить, как покраснел Эвирион.

– Согласен. Согласен. – Руфиний поднял ладонь в знак мира. – Все же нельзя не удивляться. Кажется, Корентин очень из-за этого расстраивается.