Текст книги "Собака и Волк"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

Соавторы: Карен Андерсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)

– Мне тоже.

– Не бойся. Пока ты в море, я буду для тебя благословением. Я посылаю ветер в твои паруса, дарю тебе чистое небо, свет звезд и солнечные дни. Веду тебя мимо опасных скал и мелей. Отвожу от тебя бури. Я приведу тебя в безопасную гавань. Я топлю корабли твоих врагов, тащу их на дно и бросаю вдовам на берег то, что от их мужей оставят морские угри. Я, твоя Дахут.

– Но ты не можешь избавить меня ни от страха перед тобой, ни от горя, что я всему виной.

– Да, ты предал меня тогда и оставил одну. И ты снова предашь меня и бросишь.

– Но я не сделал это намеренно.

– Да. Но ведь ты умрешь, как и все. Если только это случится на море…

Ниалл вздрогнул.

Она придвинулась к нему. Пальцы скользнули по его руке, сжимавшей перила. Холод пронзил насквозь. Опустившись в море, грустно сказала:

– Не в моих силах выбрать, где тебе умереть. Я лишь хочу, чтобы ты прожил на земле еще долгие годы и чтобы смерть твоя была спокойной, среди любящих тебя родных. Ведь я люблю тебя. Позволь мне плыть рядом с тобой, Ниалл. Твои люди не узнают. Они просто удивляются тому, как легко складывается их путешествие. Днем я смотрю на тебя из-под пены, а ночью – прошу тебя – постой вот так, как сейчас, прежде чем лечь спать. Мне хочется, чтобы ты смотрел на меня, а я бы тебе улыбалась. Во сне ты услышишь мои песни.

Он уже не чувствовал страха. Наоборот, в нем поднимались нежность и ощущение собственной силы и тайное желание, чтобы король Граллон узнал обо всем.

– Хорошо, Дахут, – согласился он.

V

Могучий Лигер величественно нес к морю свои воды. В устье расстояние между болотистыми берегами составляло более лиги. [21]21
  4,83 км.


[Закрыть]Осенью в устье появлялись отмели, весной река разливалась, отчего навигация представляла значительные трудности. Каждый сезон жители прибрежного района вынуждены были строиться заново.

Несколько кораблей, патрулировавших этот район, заметили флотилию и на полной скорости помчались назад. Все устремились в Корвилон. Город окружали крепостные стены, неумело и наскоро построенные, однако он стоял на пути флотилии, и, для того чтобы двигаться дальше, надо было взять его, а это означало жаркую схватку.

Охраняли Корвилон галльские резервисты и значительно ослабленные гарнизоны легионеров. За городом открывалась долина, свободная для разграбления.

Замечательно ловкий и храбрый воин, Ниалл к тому же был и превосходным стратегом. Информацию о противнике он собирал заранее, а затем составлял подробный план будущей операции. Вот и сейчас он приказал галерам и шлюпкам пристать к северу от устья в безопасной бухте. Об этой бухте разведчики сообщили ему еще год назад. Там войска его будут неприступны для противника. Отдохнув немного, он вместе с основными силами отправится на штурм города.

К городу вела римская дорога. За последние два столетия она поросла лесом. Две-три рыбачьи деревушки и ферма были безлюдны: хозяева их бежали. Кроме нескольких голов скота, поживиться здесь было нечем, и вскоре дома запылали. Дым застелил солнце, переместившееся на запад.

Лодки вытащили на берег. В море на всякий случай дежурило несколько судов, готовые в случае опасности принять людей на борт. Маленькая галера Эохайда держалась в хвосте флотилии на протяжении всего пути. Он вытащил ее на берег вместе с сопровождавшими ее шлюпками подальше от всех.

– Будь наготове, – приказал он Субну. – Мы с Руфинием пойдем на разведку.

Вассал посмотрел на обезображенное лицо. Эохайд осунулся, губы нервно дергались. – Ты все эти дни странно себя вел, дорогой мой, – сказал Субн, – а самое странное, что ты вообще пошел в этот поход. Разумно ли то, что ты задумал?

– Долгие годы я только об этом и думал, – ответил Эохайд.

Субн вздохнул:

– Ладно. Что будет, то будет. Я тебя не предам.

Он оглянулся вокруг. Команда суетилась, разгружала лодки, занималась поиском хвороста, переговаривалась с другими экипажами.

– За других людей я не отвечаю. Некоторые из них слишком хорошо помнят, что у них остались дома жены и дети.

– Напрасно ты беспокоишься, дружок, – утешил его Руфиний. – Вечер такой хороший. Мы просто пройдемся.

Пошли они, само собой, вооруженные. У Руфиния был нож и короткий меч, за пояс заткнут камень для пращи, в руке – копье. В подсумке у него были и монеты. На тонкой фигуре Эохайда был темно-зеленый килт, в ножнах – кинжал, на спине – длинный меч и колчан. Лук он нес в руке.

Они оставили суетящихся людей и скрылись за деревьями.

– Мы ведь с тобой на разведку, – предупредил Руфиний. – Не поступай опрометчиво, дорогой.

– Ни к чему колебаться и попросту тратить время, – проворчал Эохайд. – Сейчас, пока такая суматоха… – он сжал челюсти.

Кусты цеплялись за ноги, под сапогами шуршали прошлогодние листья. Здешний лес не были ни высоким, ни густым. Между стволами виднелся спокойный, позолоченный солнцем океан. Чуть слышно шумели волны, пахло солью и теплыми испарениями земли. Солнечные лучи, проникая между деревьями, создавали причудливые тени.

Пройдя в глубь леса, приятели повернули в южном направлении. Вскоре Руфиний сделал жест рукой и повернул направо. Ориентиры – бук и заросли кизила – он приметил еще с моря. Когда он подошел к прибрежной полосе, шум усилился. Остановился, прижал палец к губам, прищурился на солнце и потащил Эохайда к зарослям кизила.

Отсюда, из-за тесно растущих деревьев, смотрели они на место, где расположился король. Красная галера стояла на берегу, волны лизали ее бока. По обе стороны от нее расположились шлюпки, а сверху улыбался римский череп. На Галлию ложились длинные тени. Мужчины весело перекрикивались, готовясь к ночлегу. Установили тент и разожгли костер, чтобы приготовить ужин, подыскивали место поудобнее и обдумывали, куда лучше поставить часовых. Над сверкающей поверхностью бухты поблескивали наконечники копий. Гордо реяли на легком ветерке знамена. Крики, смех. Песня уносилась в поднебесье, к кружившим там чайкам.

Эохайд резко выдохнул. Руфиний проследил за его взглядом. Слева от них появился человек. Должно быть, разговаривал с вождями. Словно могучий бук, возвышался он над всеми. Одет он был так же просто, как и остальные воины, однако с плеч его ниспадал семицветный плащ. Закатный луч, упавший ему на голову, превратил ее в золотой факел.

– Ниалл! – услышал Руфиний, а вслед за этим – ругательство.

«Как же он красив!» – подумал галл.

Услышав движение, разведчик повернул голову. Эохайд рядом с ним ставил на лук тетиву.

Руфиний схватил скотта за руку.

– Подожди, – предупредил он.

Эохайд высвободился.

– Слишком долго я ждал, – огрызнулся он. – Пусть же он подавится кровью, которую пролил.

Руфиний не шелохнулся. Если он сцепится с Эохайдом, их заметят.

Эохайд установил тетиву и потянулся за стрелой.

– Пусть зимние ветры сделают душу его бездомной на тысячу лет, – он натянул тетиву и поднял лук. В этот момент Ниалл остановился у галеры. Отмахнувшись от человека, хотевшего поговорить с ним, он смотрел в сторону океана, будто искал что-то. – Пусть душа его переселится в оленя, которого забьют охотники, или в лосося, который попадется на крючок к женщине, или в ребенка, оставшегося в горящем доме вместе с убитыми родителями.

Стрела зазвенела.

Ниалл вскинул руки, зашатался и упал лицом вниз, возле шеста с черепом. Ноги омывало море. Вода стала красной.

Руфиний опять схватил Эохайда за руку и потащил в сторону.

– Быстро, – воскликнул он, стараясь перекричать поднявшийся рев. – Слушайся меня. Иначе умрем.

Трудно бежать в зарослях. Сначала Эохайд шел как лунатик. Руфиний, следуя за ним, давал указания, и Эохайд, хотя и с трудом, слушался его. Руфинию, разумеется, было бы намного легче и безопаснее убежать одному. В случае крайней необходимости он бы так и сделал: ведь он был нужен Грациллонию. И все же он не мог бросить Эохайда.

Погоня – если она и была – скоро закончилась. (Скотты даже не поняли, откуда прилетела стрела: от горя и гнева они почти лишились рассудка.) Руфиний прекрасно ориентировался в лесу, к тому же стало темно. Ночь надежно укрыла их.

* * *

Эохайд без сил свалился на землю, сырую и холодную: рядом было болото. Руфиний остался на ногах. Над ними мрачно склонились деревья. Они почти не видели друг друга. Синева наверху сгустилась до черного цвета. Появились первые звезды.

– Ночлег здесь будет без удобств, – заметил Руфиний, – и все же нужно отдохнуть до утра.

– А что потом? – спросил Эохайд.

– Поеду домой, доложу господину. Советую и тебе сделать то же самое. Отец твой наверняка задаст пир: ведь ты освободил мир от старого хвастуна.

Эохайд с усилием покачал головой; она была тяжелой, как камень.

– Я не могу бросить своих людей. Не могу и после того, что сделал, бежать, как вор.

Руфиний вздохнул.

– Я этого боялся. Ведь ты представляешь смертельную угрозу своим людям. Как только об этом пройдет слух – а он обязательно пойдет, заговоришь ты об этом или нет… люди же знают, что Ниалл твой враг, а тебя в тот момент, когда он упал, не было рядом. Понимаю, ты будешь винить во всем меня. Вини, я не буду в обиде.

– Никогда, и лучше бы ты этого не говорил.

– Ладно, проберись потихоньку назад, если уж ты так этого хочешь, а затем, пока не рассвело, возьми с собой несколько надежных людей и скройся. Сыновья Ниалла будут рыскать по всем морям и землям, чтобы отомстить. Долг не позволяет мне рисковать и становиться твоим проводником, но если ты доберешься до Конфлюэнта, упрячу тебя в надежном месте среди лесных братьев.

– Да нет, хотя я и должен быть тебе благодарен, – пробормотал Эохайд. – Я бы не назвал тебя человеком без чести, однако она у тебя какая-то особенная. Я думал, что обрету славу, но застрелил я его из-за угла, и меня теперь будут помнить лишь как его убийцу. Уходи, Руфиний. Ты меня когда-то освободил, но теперь оставь меня одного.

Галл помолчал, а потом тихо сказал:

– Я освободил тебя, потому что нехорошо держать в клетке гордое и прекрасное животное. После взял тебя с собой на охоту. Ну, что ж, времена меняются, а сейчас наступил час между собакой и волком.До свидания.

Он нырнул в темноту.

VI

Для костра, достойного Ниалла Девяти Заложников, не сыскать было в этих местах столько сухостоя. Сыновья приказали вытащить на берег его корабль и поджечь. Ниалла положили неподалеку на охапку зеленых ветвей. Вынули из груди стрелу, обмыли, закрыли глаза, надели лучшую одежду, причесали. Сложили руки на обнаженном мече.

Высоко взвилось пламя, белое внизу, голубое, красное и желтое – сверху. Искры летели к небу. Казалось, горит и вода. Ночь, как ни старалась, не могла подобраться к королю. Стальной клинок, зажатый в его руках, сверкал ярче золота на плечах, шее, бровях. Короли встали вокруг, и копья в руках их окружили его огненной изгородью. Вдоль прибрежной полосы вытянулась бесконечная вереница воинов с зажженными факелами. Вторя их плачу, рыдал океан.

Со стрелой в руке выступил вперед Эоган Мак-Нейл, старший из сыновей. Он подошел к горевшему кораблю так близко, что опалил волосы. Швырнул стрелу в огонь и проклял того, кто послал ее в отца.

Затем из рядов вышел Вайл Мак-Карбри. Остановился возле своего короля. Поэтом он не был. (Стихи сложат потом – и прежде всего Торна Эсес.) Этот седой человек с детских лет дружил с Ниаллом, и сыновья разрешили ему говорить от имени всех собравшихся.

– Горе нам! – заплакал-запричитал он. – Ушел Ниалл! Олень. Рога его подпирали небо. Серебряный лосось, прыгавший в водопаде. Ребенок. Смех его, словно музыка, радовал землю. Ушел, и сердца наши опустели. – Горе нам! Погиб Ниалл! Каштан. В ветвях его запутывались солнечные лучи. Рябина. Ягоды эти полыхали огнем, как любовь. Тис. Нет тверже дерева для луков и копей. Без него небо наше осиротело. – Горе нам! Ниалл мертв! Воин. Клинок его пел песню, наводившую ужас. Король. Суждения его были всегда справедливы. Друг с открытой ладонью. На очагах наших остался лишь пепел. – Ниалл, ты был нашей силой. Ниалл, ты был нашей надеждой. Ниалл, ты был нашей душой. Прощай навсегда. Горе тебе, мать Эриу, горе…

Он замолчал, посмотрел вниз, по сторонам, запнулся:

– П-простите меня, не могу продолжать…

И, шатаясь, сгорбившись, пошел прочь, сжав голову руками.

Воины рыдали, обращаясь к огню и звездам. Со стороны моря донесся вдруг пронзительный стон, похожий на шум зимнего ветра, хотя воздух был совершенно неподвижен. Там тоже кто-то оплакивал Ниалла.

Утром вожди держали совет. Продолжить путь никто не захотел. Всем было ясно: поход их обречен на неудачу. Плотники изготовили длинный ящик, уложили в него тело Ниалла и установили гроб на корабль старшего сына. Флотилия двинулась домой.

Погода им по-прежнему благоприятствовала. Южный ветер надувал паруса. Самое странное, что запаха разложения совершенно не ощущалось. Иногда по ночам люди замечали, что рядом с кораблем что-то белело. Казалось, кто-то указывает им дорогу.

Неизмеримым было их горе. Вернувшись, они похоронили короля не на общем кладбище, а на его собственной земле, и назвали это место Охэйн – Место Плача.

VII

Руфиний проснулся среди ночи и больше не мог уснуть.

Час от часу постель казалось все уже, словно могила с оседающей землей. Он ворочался с боку на бок, и простыня скручивалась вокруг тела. Лунный свет вливался в окна, ложился пятнами на пол. Воздух застыл в мертвой неподвижности. Слышался тонкий писк, должно быть, в комнату залетела оса. Сновидения бесследно улетели.

Казалось бы, о чем ему тревожиться? Бог или бога – или кто там еще – знали, что накануне он выпил лишнего. Грациллоний был оживлен. С тех пор, как Руфиний вернулся, приподнятое настроение его не покидало.

– Сказать, что с этим покончено, нельзя, – сказал Грациллоний, глотая слова. Час был поздний, и свечи догорали. – Скотты наверняка вернутся. Но ты все же подарил нам несколько лет. За это время мы подготовимся. А сейчас Ис может отдохнуть. Правда? Да и Дахут – тоже, если только это не злой дух в ее обличье. Я спрошу у Корентина, когда он вернется. Он сейчас в Туре, спорит с епископом Брисием. Клянется, что если понадобится, дойдет и до самого Рима. Мы построим здесь приют. О, разве я тебе об этом не говорил? Ну, ладно, за тебя, дружище. Самое лучшее вложение, сделанное мной, – это то, что я сохранил тебе жизнь в Королевской роще. Вложение это стократно окупилось. А если и Дахут нас освободила, то – тысячекратно. Ну, за тебя.

Бокал его чокнулся о бокал Руфиния. Как сияли его серые глаза! Развеселившись, они даже спели несколько песен, а потом обнялись и пожелали друг другу спокойной ночи.

Руфиний вспомнил его руки, жесткую бороду, прижавшуюся к щеке, запах вина и чистый запах пота, какой бывает у человека, большую часть времени проводящего на воздухе.

На пол легла лунная дорожка.

«К черту», – подумал он. Сбросил ноги на холодные твердые плиты. Встал, потянулся, сбросив ночное наваждение.

Свечку зажигать ни к чему. В комнате ориентировался он не хуже хозяйской кошки, сделавшись сразу же ее любимцем. Баловал он ее без меры, и маленького Марка – тоже. Вынул из шкафа походную одежду. Оружие, постельные принадлежности и продукты были у него наготове.

По темному коридору он шел, ощупывая стену. При свете дня стена эта выглядела красиво: не зря же расписывала ее Верания. Руфиний скучал по свободе и беспорядку собственного дома. Из-за долгого отсутствия и лени, охватившей его в городе, домом он пока не обзавелся. К тому же мазанку в этом городе-фениксе возводить теперь было нельзя. Когда-нибудь потом он этим займется. Сейчас же он был благодарен Грациллонию и Верании за то, что они предоставили ему комнату в своем доме.

А в дела его они не вмешивались. Когда он исчезал, они просто улыбались и говорили:

– Опять он загулял.

Он прошел через атрий. Дверь открывалась прямо на улицу. Такой роскоши, как портик, они себе позволить не могли. Луна светила очень ярко, хотя до полнолуния оставался еще день. Жаль, что не попрощался с Грациллонием и Веранией, не поблагодарил их… но не будить же их, в самом деле.

Сандалии стучали по булыжной мостовой. Вряд ли Конфлюэнт когда-нибудь обзаведется римскими плитами для мощения улиц. Теперь только богатые старинные города могли ими похвастаться. И все же чистые улицы намного приятнее. Руфиний обходил лошадиный навоз и кучи мусора. Грациллоний страшно сердился и выговаривал жителям, хотя надежды на то, что у них будет так же чисто, как в Исе, уже не оставалось.

Не будет уже и башен над морем. Руфиний спешил мимо домов, отбрасывавших тени.

Он подошел к земляному валу, мох на нем намок от росы. За приоткрытыми южными воротами с деревянными башнями виднелась река и перекинутый через нее мост. Высоко в небе плыла луна. Со своими пятнами она казалась ему похожей на горюющую старуху. Мерцали звезды. Легкий ветер доносил запах дикого чабреца.

Руфиний вдыхал его полной грудью. Сейчас он пойдет туда, где он растет.

– Стой! – остановил его возглас часового из северной башни. – Кто идет?

– Друг, – засмеялся Руфиний. – Враги ходят с другой стороны, разве не знаешь?

– А, да это ты, – засмеялся и часовой. – Лунный кот. Ладно, иди с Богом, куда тебе надо.

«Я, пожалуй, с Ним не пойду, – подумал Руфиний, проходя в массивные, обитые железом ворота. – Или, скорее Он со мной не пойдет».

Лунный свет плыл по реке. За мостом, в сторону Дариоритума Венеторума, тянулась вдоль левого берега лента дороги. Как только дорога эта пойдет мимо леса, он свернет на тропу, известную лишь немногим.

Ступил на мост. Вода бурлила, натыкаясь на камни.

В лесу жил человек, любивший его – довольно робко, – но Руфиний надеялся внушить ему уверенность. Дом его был не так далеко отсюда. Потом они будут спать допоздна, и он задержится в лесу на несколько дней.

«Когда я буду с ним, – думал Руфиний, – буду представлять тебя, Граллон. – Он криво улыбнулся. – Бедный мой старый друг! Как бы ты ужаснулся, если бы знал мои мысли».

Она вынырнула из реки и вскочила на опору моста. С обнаженного тела стекала вода.

Руфиний остановился. Он остался с ней один на один. Крик часового, заметившего это, донесся до него, словно с того света.

Она обнажила в улыбке белые, как у акулы, зубы. «Неужели ты думал, что я позволю тебеуйти?» – услышал он.

Она встала совсем близко. Он вытащил римский меч и нанес удар. Меч отскочил и выпал из его ладони. Она обняла его холодными, как лед, руками.

– Ох, Дахут…

Руфиний был не в силах высвободиться из объятий. Они опрокинулись в реку, и течение его подхватило. Последнее, что ощутил он, был ее поцелуй.

Глава восемнадцатая

I

Низкие тучи на багровом небе надвинулись на лес. Ветер шевелил листья. Птиц не было слышно. В камышах бормотал что-то тусклый Стегир.

Грациллоний остановился у дуба и спешился. Фавоний заржал. Он привязал жеребца. Нимета, должно быть, услышала и вышла из дома. Волосы ее – единственное яркое пятно на блеклом фоне. Остановившись перед Грациллонием, она молча на него смотрела. Похоже, им обоим трудно было начать разговор.

– Ну, и как ты тут? – спросил он ее наконец. Он не видел ее несколько месяцев. С тех пор она сильно похудела. Носик с горбинкой осыпали веснушки. Рукава простого серого платья были немного коротки, и он заметил, что правая ее рука усохла почти до кости.

Резкая манера осталась при ней.

– Я знаю, почему ты приехал.

Плохое начало.

– Я так и предполагал, – ответил он. – Но как ты смогла?

Она грустно засмеялась:

– Не с помощью колдовства. Мне рассказали. – Холодность ее исчезла. Она сморгнула слезы, и, задрожав, бросилась ему на грудь. – Ох, папа!

Грациллоний прижал ее к себе, гладил по буйной шевелюре.

– Ты ведь тоже любила Руфиния, правда? – бормотал он.

– Да, он б-был добрым и веселым, и он так любил тебя, даже когда все мы от тебя отвернулись… – Она отстранилась и сердито стряхнула слезы левой рукой.

Он не удержался и задал мучивший его вопрос:

– Что это было? Часовой не уверен в том, что увидел. Ему показалось, что там была женщина, бледная, как луна, но… мы не знаем. Искали и на берегу, и в реке, но тела так и не нашли.

Нимета взяла себя в руки.

– И не найдете, – сказала тихо и холодно. – Его унесло в море.

– Ты в этом разбираешься. Можешь ли сказать… что это было?

– Дахут.

– Может быть, демон в ее обличье?

– Она сама. Она утонула вместе с Исом, но Они не дали ей умереть.

Он подозревал это, но молился, чтобы подозрения его оказались неправдой.

– А кто такие Они? – спросил он.

– Те Трое. Они назначили ее своим мстителем за город.

– Отчего ты так уверена? Откуда ты это знаешь?

– Из снов, гаданий. Из тех картин, что я видела в пруду и в дыме жертвенного огня.

– Но ведь ты могла и ошибиться. Все эти годы ты живешь здесь одна, так и с ума сойти недолго.

В голосе послышалась горечь:

– Пришел ли бы ты ко мне, если бы не верил, что я скажу правду? Отец, я знаю этих богов. Я последняя из их почитателей.

Горло ему стиснуло.

– Ты служишь богам, которые убили твою мать. Почему?

Она слабо пожала здоровым плечом:

– Они всегда были на этой земле. Других богов у меня нет. Эпона и остальные боги превратились в эльфов, фантомов, да я и сомневаюсь, что они пришли бы ко мне, если бы я их позвала. Вотан и его воинство – чужестранцы. А для того чтобы быть свободной, у меня должны быть силы. Я получаю их от Лера, Тараниса и Белисамы.

– У Христа силы больше.

Она напряглась:

– Он лишил бы меня свободы.

Ненависть исчезла, а на ее место пришла сильная жалость к ней и огромная усталость.

– Я часто слышал такое возражение, – сказал он. – В который раз я тебя прошу: подумай. Разве Верания рабыня? Пойдем же со мной. Она будет тебе сестрой, и пока я жив – ты будешь сама себе госпожа. И потом тоже, если Господь позволит мне построить то, что я стараюсь построить. Пойдем же домой, Нимета. Ведь ты моя дочь и дочь Форсквилис, которую я любил.

Страх, который увидел он в расширившихся зеленых глазах, полоснул его по сердцу. Подняв левую руку, как бы защищаясь, она прошептала:

– Дахут найдет меня.

– Что? Тебя?

– Ведь это я помогла Руфинию в убийстве Ниалла.

«Ради меня», – понял он и хотел снова прижать ее к себе, но не смог пошевелиться.

– Она и не умирает до сих пор, потому что хочет отомстить за Ниалла. Ей известно, где находятся все те, кто лишил его жизни, – Нимета покачала головой, от резкого движения высохшая рука ее качнулась. – В Стегир, думаю, она приплыть не может. Из моря сюда не попасть. А вот в Одиту она вполне может попасть.

Замолчала и вроде бы успокоилась. Грациллоний ощупью пробирался к здравому смыслу.

– Руфиний был язычником… хотя нет, он, скорее всего, ни в кого не верил. Ты же… Христос защитит тебя.

– Если я его приму. – Дочь покачала рыжей головой. – А в сердце моем нет этого.

Ну а что же он сам? – подумал он. Зачем он искал Христа? Может, хотел защиты от зла? Ему казалось, что Христос стоит между миром и хаосом, словно центурион между Римом и варварами. Грациллоний знал, что Христос жил, так же, как знал, что есть император, пусть он и не видел ни того, ни другого. Христом он восхищался, но любил ли он Его?

– Он примет тебя, если попросишь, – сказал Грациллоний.

Гордыня ее вдруг сломалась. Она посмотрела в темноту леса.

– Примет ли? – прошептала еле слышно. – Сможет ли? Отец, ты не знаешь, что натворила я за свою жизнь.

На душе стало еще тяжелее.

– Я знаю больше, чем ты думаешь, – сказал Грациллоний. – Воды Его смывают с нас все грехи. – «Вот почему до сих пор я не принял крещение», – подумал он.

– Ну так что же, поговори со своим епископом о Дахут, – сказала она, пытаясь сохранить независимость. – Я рассказала тебе все, что мне стало известно.

– Нимета, – умоляюще сказал он, – ты не должна больше страдать в одиночестве, бедности, страхе. Позволь же тем, кто тебя любит, помочь тебе.

К ней снова вернулась храбрость.

– О, да у меня не так все плохо. У меня есть дом, кошки… – Она даже улыбнулась. – Ты их не видел. Они в доме. Три котенка. У меня свобода и этот дремучий лес… – голос ее дрогнул: – Папа, лишь о тебе я иногда плачу.

В лесу застонал ветер. Упали первые капли дождя.

II

Саломон застал Грациллония за работой в нескольких милях от Конфлюэнта. Что ж, человек должен трудиться, как бы ни было тяжело у него на сердце.

Как-никак, он куриал и отвечает за жизни многих людей, а люди нуждаются в достойном существовании. Нельзя же без конца тратить пиратское золото. После женитьбы он вошел в партнерские отношения с Апулеем. Сенатор финансировал работы, а Грациллоний – сын фермера, солдат, правитель – осуществлял их. Партнерство их в этом году дало отличные результаты. Большие территории расчистили под пахотные земли. Грациллоний занялся коневодством. Фавоний был племенным жеребцом, и он намеревался вырастить много таких лошадей, подыскивая где только мог лучших племенных кобыл. Это сулило надежный и постоянный доход. Рим всегда будет нуждаться в кавалерии.

В тот день огораживали луг, и Грациллоний трудился вместе со всеми. Работа не приносила ему прежней радости. Впрочем, последнее время никакая работа его не увлекала. Ну что ж, хоть мышцы разомнет. Саломон, как обычно, примчался на бешеной скорости, натянул поводья, так что лошадь встала на дыбы.

– Привет! – закричал он.

Грациллоний прищурился. Солнце окружило нимбом голову с каштановыми, как у Верании, волосами. В свои шестнадцать Саломон пока еще не брился, но выглядел уже как вполне взрослый юноша. Подростковая неуклюжесть исчезла, тело стало крепким и гибким. На нем были полосатая туника и бриджи сумасшедшей расцветки.

– Что ты носишься как угорелый? – проворчал Грациллоний.

Саломон слегка поморщился, но не осмелился противостоять резкости зятя.

– Вы хотели узнать, когда вернется Корентин. Так вот: он вернулся.

«Такое событие оправдывает галоп, – подумал Грациллоний. Надо сегодня же встретиться с епископом».

– Спасибо, – поблагодарил он Саломона. Дав указания старшему рабочему, вскочил на Фавония.

С неба лился благодатный свет. Над белым клевером летали пчелы. Щекотал ноздри запах дикой моркови. Кружевные листья ее напоминали морскую пену… Какая погода сейчас в Исе? Ему представился туман, огромные волны, бьющиеся о скалы, и руины. Злые силы вроде бы ненавидят солнечный свет. Ныла душа.

Возле поросшей травой крепостной стены Саломон попрощался с ним и ускакал, видимо, в поисках более веселой компании. Грациллоний продолжил путь. Церковь все еще строили. Корентин надеялся сделать ее собором и открыть до наступления зимы. Расширение и украшение здания, возможно, будет продолжаться еще несколько десятилетий. Грациллонию это казалось странным, но что поделаешь, наступают новые времена.

Епископ был дома, в Аквилоне. Корентин встретил его в дверях. С минуту глаза из-под кустистых бровей пристально вглядывались в гостя.

– Входи, сын мой, – сказал он ласково. – Входи же, давай поговорим.

Грациллоний пошел за ним в комнату. Подчиняясь жесту, тяжело опустился на табурет. Корентин разбавил вино водой и налил в бокалы.

– Ну, как прошла поездка? – спросил Грациллоний без предисловия.

– В ужасных спорах, – ответил Корентин. – Пришлось проявить упорство. Дело тут даже не в Брисие. Он только думал, что влияния у него больше, чем у меня. Пришлось расставить все на свои места. А вот когда мы явились к Глабриону, он тут же принял сторону губернатора и отстаивал его доводы с пеной у рта.

– Не понимаю.

– В самом деле? Я думал, ты в курсе. Разговор зашел о правах церкви, любой церкви. Возможно, ты не обратил внимания, да и немудрено: у тебя в то время столько было забот. Семь лет назад император отменил права церкви, и это вызвало такие бурные протесты, что год спустя он отменил свой же указ.

«От этого полоумного Гонория всего можно ожидать, – подумал Грациллоний. – В прошлом году закрыл Колизей, запретил бои гладиаторов… ну это, разумеется, дело хорошее, да зачем же он столько времени их разрешал? Да, а потом еще после победы, одержанной Стилихоном, устроил праздник в собственную честь. Тоже мне, триумфатор».

Да ладно, все это неважно.

– В указе нет ясности, – продолжил Корентин. – Во многих отношениях его можно трактовать как ограничение прав. Каких, например, беженцев мы можем принять? Только ли христиан? – Он предложил гостю бокал.

Грациллоний выпил, не заметив вкуса.

– А, теперь я вспомнил, – пробормотал он. – Извини меня. В голове последнее время какая-то каша. Тебе нужна свобода, с тем чтобы решения выносить самому, так?

– Вот именно, – Корентин так и не сел. Долговязая фигура его возвышалась над Грациллонием, сгорбившимся на табурете. – А губернатору не нравится это так же сильно, как и императору. Получается, церковь ставит себя выше государства, что, разумеется, совершенно справедливо. – Он сделал большой глоток. – И спорил-то я, имея в виду тебя. Конфлюэнт привлекает новых людей, сюда приходят даже из далекой Британии. Не так-то просто их подчинить. Опора на церковь придаст им новые силы. В общем, свою независимость я не отдал, но и мне, и другим священникам, кто думает так же, предстоит долгая борьба. Это ясно и римскому папе, и императору, кто бы им ни был и где бы ни находился.

«Это верно, – подумал Грациллоний. – Гонорий находился сейчас в Равенне, из которой рукой подать было до Константинополя. И Стилихон недавно переехал из столицы Галлии Треверорума на юг, в Арелату, тоже у моря. Похоже, границы сближаются, а, может, обрушиваются?»

– Но ведь ты пришел ко мне не за этим, Грациллоний, – услышал он.

Бывший король уставился в бокал, который зажал коленями:

– Ты уже слышал?

– Да, конечно. Бедный Руфиний. Ужасный конец. Я буду за него молиться. Жаль, что он не успел увидеть Свет, или… ну, ладно, будем просить о милосердии к нему, если это возможно. Все мы слишком многим ему обязаны.

Грациллоний еле выдавил из себя:

– Это Дахут его убила.

Корентин взял его за плечо:

– Ты уже боялся чего-то в этом роде после сражения в Исе. И я тоже. Но, может, то был… демон или дьявольские силы.

Грациллоний покачал головой:

– Теперь я уверен. Это Дахут.

Корентин помолчал.

– Не буду тебя спрашивать, откуда ты это знаешь, – сказал он. – Боюсь, ты прав. Сатана бродит по Арморике.

– Она… – Грациллоний не мог продолжать.

– Окончательно пропала, – закончил Корентин.

Грациллоний поднял на него глаза. Он стоял перед ним, словно древний дуб, обвитый серым плющом.

– А мы не можем… ты не можешь ничего сделать?

– Мы можем лишь молиться о чуде, – в голосе его сочувствие смешивалось с непреклонностью. – С сатанинскими силами не так все просто. Я, конечно, могу только гадать, но мне кажется, что изгнание духов можно провести только в ее присутствии. А она при этом может убежать от Креста и посмеяться над ним издали.

Грациллоний вскочил. Табурет отлетел в одну сторону, бокал с недопитым вином – в другую.