Текст книги "Крестник Арамиса"

Автор книги: Поль Магален (Махалин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Де Вандом, оставшийся один на один с немецким генералом, все это время стремительными ударами шпаги держал его на почтительном расстоянии. Но вот на помощь Стахрембергу явились немецкие офицеры, а вслед за ними в комнату влетел наш молодой герой!..

– Бросай оружие! – крикнул барон. – Или я за себя не ручаюсь!

– Да, господа, бросайте оружие, – сконфузился Стахремберг, оказавшийся между двумя клинками.

В это время драгуны гнали хорватов с яростью, на какую только были способны французы, и враг бежал через поле, оставляя множество убитых и раненых. Раздался громкий победный клич:

– Да здравствует король!.. Да здравствует Вандом! Да здравствует Франция!

Герцог Вандомский вдруг узнал своего спасителя.

– Господин де Жюссак! Вы?!.. Возможно ли это?

Элион хотел ему все объяснить, но генерал не дал ему раскрыть рта, он крепко обнял молодого офицера и похлопал его по плечу.

– Кадет, не хочу ничего слышать, мне ясно лишь одно: ты вытащил меня из чертовской передряги… Ты и твои храбрые ребята, которые отныне будут называться драгунами Вандома.

– Да здравствует генерал! – разнеслось повсюду.

Тот повернулся к Стахрембергу, к этому обессилевшему, тяжело дышавшему Протею и с язвительной веселостью, которую унаследовал от Беарнца, бросил:

– Ну, сударь, что скажете по поводу такой улыбки фортуны? Капризная дама, не правда ли?.. Только что я был вашим гостем, и вот теперь вы – мой!

Немец, опустив голову, что-то глухо проворчал. Герцог сиял.

– Успокойтесь, ради бога, – великодушно рассмеялся он. – Я предпочитаю встречаться с врагами только на поле боя. Вы свободны.

– С-с-свободен? – не верил своим ушам пленник.

– Да, вместе с вашими людьми. Безо всяких условий, кроме одного – верните мне побыстрее те двести тысяч пиастров, что вы так ловко вчера у меня стянули.

И громко расхохотавшись, подобно своему предку, королю Генриху, добавил:

– Что вы хотите, мой дорогой генерал? Мои солдаты воюют за деньги, вы бьетесь ради чести. Каждый отстаивает то, чего ему не хватает.

Часть четвертая

ОХОТА ЗА ЯДАМИ

I

В СЕН-СИРЕ

Тем временем в Версале были обеспокоены здоровьем Людовика XIV. Король заметно дряхлел. Война, неудачи военных кампаний, превратности судьбы… Словом, тревоги сильно подорвали здоровье его величества и изменили его характер.

Во избежание катастрофы при дворе стали принимать меры. Мадам де Ментенон и господин дю Мэн часто тайно совещались по этому поводу. Их интересы совпадали. Семья монарха так и не простила герцогу – его рождения, а маркизе – ее возвышения. Пока Людовик здравствовал, указ, который узаконивалгерцога в праве на царствование, за неимением прямого наследника, был бы, конечно, уважен; маркизе тоже ничто не угрожало: ее положение, ранг, привилегии оставались в силе. Со смертью же государя оба лишались всего, потому что все давалось взаймы!Они это знали. Оба чувствовали, как колеблется под ногами пирамида их величия, возведенная с таким терпением и заботой, и, чтобы предотвратить обвал, они объединились, желая привести в исполнение замысел, коему и посвящена эта глава.

Близился к концу декабрь, и мадам де Ментенон под предлогом завершить год молитвами отправилась в Сен-Сир, где бывший ученик каждое утро приходил к ней с визитом.

В комнате второго этажа, обстановка которой свидетельствовала о простоте и строгости вкусов и привычек хозяйки, маркиза склонилась над своими бесконечными вышивками. Нанон, старая камеристка, доложила о приходе господина дю Мэна. Тот вошел со смиренным видом и почтительно поцеловал руку своей бывшей гувернантки.

– Ну, – спросила маркиза, – видели вы Фагона? Что он говорит?

– Бог мой, мадам, Фагон упрямится, не находит его больным и уверяет, что, если бы не употребление сладостей в таком количестве, он вновь обрел бы здоровье…

– Фагон самый глупый из трех лекарей, – отрезала маркиза. – Марешаль, хирург, предупредил меня, что может быть приступ и, если не принять меры…

Вдруг она резко изменила тему разговора.

– Какие новости с войны?

– Виллар удерживается во Фландрии и имеет явное превосходство, в Испании Вандом накануне пытался предпринять решительные действия.

– Если они закончатся удачно, это, без всякого сомнения, окажется большим счастьем для короля и Франции. – Мадам де Ментенон, не отрываясь от рукоделия, выдержала длинную театральную паузу. – Но это будет, конечно, большим несчастьем для нас.

– Почему?

– Милое дитя, разве вы не заметили, что процветание не способствует сговорчивости Людовика, и при малейшем успехе он снова становится надменным? Тиран с железным скипетром, перед которым каждый обязан преклонять колени…

Господин дю Мэн был с этим согласен и потому кивнул. Старая дама продолжала:

– А вот несчастье делает его слабым, лишает сил, воли… Он сомневается, спрашивает, соглашается, во всем следует нашим советам… Король отрекся бы от власти в пользу того, кто способен его утешить или развлечь…

Герцог понимающе улыбнулся.

– Разве Мовуазен не получил соответствующих инструкций? – спросил он.

– А, господин де Мовуазен…

– Когда я прикомандировывал его к штабу генерала де Вандома, я поручил ему длить кампанию до бесконечности… Он должен сговориться с командующим императорских войск… И, если я правильно толкую письма де Мовуазена, внук Беарнца, увенчанный лаврами и славой победителя, не стремится в Версаль…

– Великолепно. Вот кто поистине мудрый политик. Но позвольте, разве этот де Мовуазен не женился недавно на женщине, о которой я не хочу знать ни происхождения, ни прошлого, ни планов и которая утверждает, что имеет основания жаловаться на его величество и французское правосудие? Так, по крайней мере, мне сказал де ла Рейни.

– Да, и я добавил бы: для нас большая удача, что мадам де Мовуазен последовала за мужем в армию.

Мадам де Ментенон задумалась.

– Надо будет ее вызвать, – сказала сообщница резко, – она может быть нам полезной и здесь.

– Полезной? Здесь? Не понимаю…

Маркиза пристально посмотрела на него.

– Вы все прекрасно поняли, иначе не были бы моим учеником и сыном своей матери.

Герцог не мог не знать, что мадам де Монтеспан обвинялась в том, что с помощью яда избавилась от мадемуазель де Фонтанж, которая до нее пользовалась милостями короля. Он побледнел и закусил губу.

– Сударь, – продолжала вдова Скаррона, – останься мы ни с чем – вы без прав, я – без имени, – у нас не было бы сегодня врагов. Но ваш отец, чтобы оправдать свои слабости, сделал вас с братом принцами крови, а меня своей женой. Этого враги не простят нам никогда. Дофин ненавидит меня, жена дофина презирает вас, а герцог Орлеанский ненавидит и презирает нас обоих. Хотите после этого уступить ему престол?

– Нет, мадам… Но, по правде говоря… Прибегнуть к помощи дочери Бренвилье…

Герцог трепетал, и можно было поклясться, что от страха: в сумеречном свете зимнего утра маркиза в этом странном головном уборе, словно тенью возвышающемся над ней, походила на зловещее изваяние.

– Кто говорит о Бренвилье? – пожала она плечами. – Дочь мстит за мать. Делает это по-своему, нанося удары тут и там. Пусть, это ее дело. Какое отношение имеете вы к делам, которые находятся в ведении господина де ла Рейни и Горячей комнаты? – И, наступив на ногу господину дю Мэну, отчего тот внутренне содрогнулся и искупался в холодном поту, продолжила: – Впрочем, если бы наследник трона исчез, кто подумал бы обвинить нас?.. Пусть ищут, кому преступление выгодно… Не правда ли, публичные обвинения обрушатся на того, чье честолюбие и происхождение толкают стать регентом в королевстве?

– На герцога Орлеанского?

– Тише!.. Сюда идут!.. Сядьте!

В испуге прибежала старая Нанон.

– Мадам, мадам, король!

– Король?!

– С принцессой! Они идут сюда через парк.

Маркиза спустилась навстречу Людовику, который шел, опираясь на руку герцогини Бургундской. Мадам де Ментенон была спокойна, ласковая улыбка озаряла ее лицо.

Верный своим галантным привычкам, король при виде маркизы почтительно обнажил голову и шагнул вперед.

– Право, мадам, – сказал он, – весьма любезно с вашей стороны выйти вот так мне навстречу, поддержать и помочь нашей доброй герцогине…

– Сир, – ответила хитрая женщина, – подобная помощь с моей стороны совершенно излишняя – вид у вашего величества вполне здоровый. – И помогая королю подняться по лестнице, она продолжала: – Фагон берется поставить вас на ноги, если будете следовать его советам… Это бесподобный практик, надо довериться его опыту… Господь сохранит правление Людовика XIV еще на долгие годы, и я возрадуюсь со всеми своими детьми, со всей Францией.

– Да, я чувствую себя сегодня лучше… – И король поприветствовал герцога на пороге апартаментов маркизы: – Добрый день, господин дю Мэн. Знаете, мы с вашим братом задумали грандиозную охоту…

– И совершенно верно, сир, – ответил тот, придвигая ему кресло, – я бы лучше доверился такому лекарству, чем снадобьям медиков.

– Берегитесь, сир, – засмеялась герцогиня Бургундская. – Если Фагон услышит, то накормит вас ядом только затем, чтобы, вылечив, доказать, что не все медики похожи на тех, что изображены покойным господином Мольером.

При слове «яд» у господина дю Мэна случилось что-то вроде нервных судорог. Мадам де Ментенон даже не пошевелилась. Людовик сел возле нее.

– Итак, маркиза, вы рады найти меня в лучшей форме?

– О да, сир, так же как и вся страна.

– Вы как думаете, меня еще любят? Не забыли великие деяния моего правления? Вспоминают еще мои победы?

– Что может стереть память об этом и справедливую гордость ваших подданных?

– Увы! Последовали неудачи, опустошение королевства…

– Не для того ли вы здесь, ваше величество, чтобы их исправить?

– Вы правы, мадам. Постараюсь, если Господь дарует мне время…

Вдруг снизу послышался громкий голос:

– Король?.. Где король?..

Широкими шагами господин де Бриссак поднялся по лестнице и вошел в комнату.

– Что там такое? – спросил монарх.

– Сир, гонец из Испании!

Мадам де Ментенон и господин дю Мэн переглянулись.

– Гонец из Испании?

– Да, сир, герцог д’Аламеда, на почтовых.

– О! – воскликнул Людовик, не скрывая волнения. – Наверное, новости очень важные, если дворянин в таком возрасте предпринял столь нелегкое путешествие…

Герцог наклонился к уху маркизы:

– Вандом разбит и, без сомнения, в плену…

Король заерзал в кресле.

– Где же господин д’Аламеда? – с нетерпением спросил он.

– Сир, – ответил командир гвардейцев, – я взял на себя заботу доставить посланника сюда. Он внизу, в карете, ожидает приглашения вашего величества.

– Быстрее же идите за ним! Надо его выслушать…

Бриссак вышел. Прошло несколько минут. Людовик жадно смотрел на дверь. Наконец в коридоре засуетились, и звук шагов гулом отдавался в сердце короля.

– Господин герцог д’Аламеда, – объявил слуга.

…А надо сказать, за полчаса до этого четверка взмыленных лошадей промчалась во весь опор по мостовой Версаля, и карета остановилась перед королевским дворцом. Опираясь на плечо молодого капитана Королевского полка, из кареты вылез усталый старик. Путешественник попросил немедленной аудиенции короля. Ему поведали о прогулке, предписанной Фагоном в парке, и сказали, что король вернется только после визита в Сен-Сир к мадам де Ментенон. Однако ввиду срочности посещения господин де Бриссак решил проводить почтенного сеньора к маркизе.

Арамис гнал на почтовых от самого Мадрида, больной, изнеможенный. Экипаж то и дело опрокидывался, приходилось останавливаться и, чтобы наверстать упущенное время, старик гнал лошадей бешеным галопом. В Версаль он прибыл вконец измученный, в обтрепавшихся панталонах и рваной рубашке. В Сен-Сир его привезли, казалось, полуживым. Он кашлял, трясся, охал и был наконец доставлен лакеями наверх, где его ожидал король.

Представ перед королем, герцог отмахнулся от слуги, который хотел поддержать посланника.

На лице монарха отразился страх за жизнь этого призрака. Чужая немощь пугала его, заставляя думать о своей. Арамис же, глядя на короля, подумал: «Как его величество изменился! От него осталась только тень. А я, слава Богу, еще неплохо сохранился».

– Сир, – начал он, не дожидаясь повеления монарха, – только важность известий, которые я должен сообщить вашему величеству, заставила меня переступить этот порог столь бесцеремонно. Простите мне мое нетерпение и выслушайте меня.

– Говорите, сударь, мы вас слушаем, – ответил Людовик, пытаясь сохранить спокойствие.

– Имею честь объявить королю, что кампания в Испании закончена.

– Закончена?!

Господин дю Мэн толкнул локтем свою бывшую гувернантку.

– Вот тебе и раз! – прошептал он. – Бегство войска, пленение генерала… Ну, господин де Мовуазен, хорошую же службу вы мне сослужили!

– Король Филипп V, – продолжал Арамис, – отныне неколебимо сидит на троне, согласно завещанию Карла II и по единодушному желанию всего полуострова.

– Как?! – воскликнул Людовик вопреки своему правилу никогда не выказывать своего удивления.

– Генерал де Вандом уничтожил императорское войско у Вила-Висозы. Стахремберг бежал. Эрцгерцог Карл отбыл в Барселону, а император объявил готовность подписать мир.

Людовик потерял дар речи. Он ушам своим не верил и от радости забыл, как дышать.

Герцогиня Бургундская в безумном восторге хлопала в ладоши.

А господин дю Мэн, опираясь на спинку стула маркизы и отирая со лба холодный пот, вымучивал улыбку, но губы его не слушались.

Мадам же де Ментенон медленно встала.

– Какое великое счастье для страны! – воскликнула она в исступлении. – И какая славная новость для вашего величества! – И овладев собой, добавила сокрушенно: – Надо поблагодарить Небо!..

– Господи, мадам, – вмешался Арамис, – следовало бы, наверное, поблагодарить и честных людей, которые помогли Небу в этом предприятии. – Он обернулся к двери и громко позвал: – Войдите же, господин де Жюссак и сложите к ногам его величества трофеи победы, которой в огромной степени способствовало ваше мужество.

Барон стоял на пороге, но не решался войти. За его спиной толпились придворные: в Версале быстро распространился слух об очень важных новостях из Испании, поэтому множество дворян, члены королевской семьи и принцы прибыли в Сен-Сир для участия в событиях.

Наконец Элион собрался с духом и вошел в сопровождении двух унтер-офицеров с немецкими знаменами в руках. Преклонив колена перед его величеством, наш герой простодушно сказал:

– Сир, генерал де Вандом поручил мне предъявить знамена, подтверждающие, что его солдаты выполнили долг.

Людовик, восхищавшийся высокими человеческими качествами, когда не затрагивались его собственные, любовался красотой, силой и скромностью молодого человека.

Он сделал знак барону подняться.

– Спасибо, сударь, я не забыл, что мы старые друзья. И мне приятно видеть, что вы человек дела не менее, чем добрый советчик.

– Добавлю, – подхватил Арамис, – что именно господин де Жюссак разрешил исход битвы. Он возглавлял эту кампанию и нанес решающий удар неприятелю.

– Да, – прошептала маркиза саркастически, – вот уж поистине доблести, в которых, мне кажется, за версту узнаешь подвиги Сида, и как же король должен ценить такие услуги!

Барон услышал ее.

– Мадам, – возразил он живо, – я уже вознагражден тем, что произведен генералом в капитаны прямо на поле боя, и в Мадриде его величество Филипп V оказал мне великую милость и обнял меня перед всем двором.

– Сударь, – заявил Людовик внушительным тоном, – никто не смеет обвинить нас в том, что мы сделали для вас меньше, чем господин де Вандом и наш внук… А пока идите же в объятия своего государя.

И он обнял молодого человека, который зашатался, растерявшись от такого счастья.

Все присутствующие разразились бурными аплодисментами. Герцог Бургундский и граф Тулузский, которые вошли следом за бароном, стали не последними участниками столь бурной овации, объединившей слуг и хозяев в общем порыве энтузиазма. Король, взволнованный, сел в кресло.

– Садитесь, мой дорогой герцог, – обратился он к Арамису, – ведь вы, наверняка, устали…

– Благодарю, сир, путешествие, и правда, немного утомило меня, но завтра усталости не будет и следа…

Людовик растроганно глядел на старика.

– Мое правительство ничего не знает о долге главе Общества Иисуса!..

– Об этом долге я осмелюсь напомнить вашему величеству с открытием следующего конклава.

– Но, – удивленно приподнял брови монарх, – насколько я знаю, его святейшество не болен и, смею надеяться, проживет еще долго.

– Я терпелив, сир, я подожду.

Мадам де Ментенон наконец отложила свое вышивание, а граф Тулузский, принц «очень рассудительный» и лишенный честолюбия, сердечно поздравил господина де Жюссака. Герцогиня и герцог Бургундские тоже выразили благодарность и восторг. Эти бурные поздравления подхватывали прочие придворные, которые мало-помалу прибывали в Сен-Сир.

Дофин спросил:

– А господин де Нанжи состоял в корпусе генерала?

– Господин де Нанжи погиб, ваше высочество. Убит в перестрелке за несколько дней до решающей битвы, – ответил Элион.

Принцесса ахнула.

– Действительно?.. Ах, бедный Нанжи!.. Жаль! – она вздохнула, пожала плечами и, казалось, тут же забыла об этом.

– А маркиз де Мовуазен? – Подошел господин дю Мэн.

– Тоже погиб, ваше высочество.

– Неужели это правда? Возможно ли это?

– К сожалению, я в этом уверен, потому что сам видел. – Крестник Арамиса ничего больше не сказал: ему не хотелось огорчать публику рассказами о низости дворянина.

Герцогиню Бургундскую и на сей раз не особенно тронула смерть знакомого ей лица. Ее поклонникам даже показалось, что она развеселилась.

– Хорошо! – сказала принцесса. – Парой молодых вдов при дворе стало больше, ведь, если не ошибаюсь, маркиз тоже недавно женился… Честное слово, не знаю так близко мадам де Мовуазен, но сомневаюсь, что она сильно скорбит о таком отвратительном человеке… Что касается мадам де Нанжи, то она, должно быть, довольна!

– Почему вы так думаете? – осведомился вечно подозрительный дофин. – Что же, она не любила графа? Мне кажется, после тех признаний в доме на Сен-Медерик признаний, которые способствовали ее замужеству…

Герцогиня закусила губу.

– Конечно, конечно… Это была настоящая страсть… И все же траур ей будет к лицу!..

Между тем монарх потихоньку засыпал в своем кресле. Мадам де Ментенон подозвала де Бриссака и приказала:

– Проводите всех.

Когда присутствующие шумно двинулись к выходу, крестник Арамиса наклонился к жене дофина и прошептал:

– О мадам! Если бы вы знали, как я ее люблю!

– Кого, позвольте спросить, господин барон? Говорите же… Такой герой, как вы, имеет право говорить все…

– Ту, что стала свободной…

– Мадемуазель де Шато-Лансон? Вот редкое постоянство! И вы не разлюбили ее? Даже после…

Элион проникновенно посмотрел принцессе в глаза:

– Только потом я узнал, что это за натура!.. На какую жертву она способна ради августейшей дружбы…

Герцогиня покраснела.

– Так вы все знаете…

– Знаю! – воскликнул молодой человек с жаром. – Знаю, что моя Вивиана самое чистое, самое благородное из созданий!..

Молодая женщина протянула ему руку.

– Вы правы, господин де Жюссак. И та, ради которой она пожертвовала собой, не останется неблагодарной. Доверьтесь мне и вы женитесь на своей возлюбленной… Я улажу это дело с его величеством.

– Дайте руку, дорогой крестник, – сказал в это время Арамис, направляясь к карете.

А господин дю Мэн, прощаясь с мадам де Ментенон, mezzo voce ^[28]произнес:

– Да-да, вы правы, просто необходимо, чтобы мадам де Мовуазен вернулась.

II

УЛИЦА ДЕРЕВЯННОЙ ШПАГИ

Говорили, что после победы у Вила-Висозы удача повернулась лицом к Франции.

В Пьемонте наши войска остановили врага у подножия Альп, Виллар достиг успехов во Фландрии.

Кроме того, за несколько дней до своего прибытия в Версаль господин д’Аламеда, ставший persona gratissima ^[29]в близком окружении его величества, сообщил об опале герцогини и герцога Мальборо. Новость весьма важная, если учесть, что герцогиня являлась воспитательницей королевы Анны, а герцог – «воспитателем» всего государства и что в Гааге он имел больший авторитет, чем «великий воспитанник» ^[30], а в Германии манипулировал властью императора.

– Ваше величество понимает, – обратился Арамис к Людовику, – что после такой революции новым воспитателям ничего не останется, как относиться к нам если не с симпатией, то, во всяком случае, совершенно иначе, чем их предшественник.

Так и случилось.

А в это время мадам де Нанжи вернулась из Испании. Она тоже привезла новость, но не счастливую. Умер господин де Вандом. Неожиданно для всех. В маленькой каталонской деревушке на берегу моря, куда отправился «поесть рыбки в свое удовольствие».

Вивиана снова заняла место в доме принцессы в Медоне, куда господину де Жюссаку было позволено явиться на поклон. Его возлюбленная носила траур, но в черном кисейном платье с белой отделкой и в шляпке из плиссированного крепа с откинутой назад вуалью она была еще очаровательней, чем всегда. Молодого барона Людовик назначил полковником, командиром Королевского полка, который нес почетный караул при его величестве Филиппе V в Мадриде. Барон собирался ехать в Испанию после своего венчания в церкви Медона.

Накануне церемонии, около десяти часов вечера в доме на одной из самых темных, узких и извилистых улиц квартала Муффетар, на улице Деревянной Шпаги, произошло следующее.

Во второй этаж поднялись двое – судя по одежде, чета зажиточных лавочников – и вошли в большую, тускло освещенную комнату. Слабый дрожащий свет рассеивался по потолку и отблесками плясал на полировке сундуков и пыльных складках гобелена, по стенам пробегали странные тени, словно комната была полна призраков. Набитые соломой чучела змей, сов и крокодилов выглядывали из темных углов. На столе в спиртовках горел огонь и бросал красные отблески на перегонные кубы реторты, стеклянные колбы и пробирки. Хозяйка жилища, этого логова колдуньи или лаборатории алхимика, встретила посетителей, изобразив на лице глубокое почтение.

Дама (чьи манеры выдавали солидный возраст) и ее спутник, очевидно, прибыли инкогнито. Ее лицо скрывала вуаль; мужчина, надвинув парик на брови, прятал верхнюю половину лица в букли, нижнюю – в широкие складки галстука, а на нос повесил большие очки.

О внешности и возрасте хозяйки тоже судить было трудно: вся ее фигура была скрыта черным широким одеянием, поверх которого была надета короткая мантия с капюшоном, покрывавшим даже лицо, только в прорезях горели живые, пронзительные глаза.

Женщина указала на стулья:

– Прошу вас, садитесь, мадам.

Затем она обратилась к мужчине:

– Как вас называть: сударь или монсеньор?

–  Монсеньор?! – воскликнул гость, расхохотавшись. – Ну и ну! Шутите, милочка? Мы ведь всего лишь торговцы с улицы Сен-Луи-ан-Лиль и пришли просить вас раскинуть нам картишки.

– Ради чистого любопытства, впрочем, – добавила посетительница, садясь, – потому что я не очень-то верю ворожеям.

– Однако, мадам, – вкрадчивым голосом заговорила хозяйка, – ворожеи вас никогда не обманывали. Одна из них предсказала, что вы станете едва ли не королевой Франции, не так ли?

Гостья ахнула и тут же прикрыла рот рукой.

– Если вы меня узнали, – сказала она, – считаю бесполезным скрываться далее.

Подняв вуаль, она открыла свое суровое лицо.

– Да, – добавила мадам де Ментенон, – мы не скромные буржуа из Маре, мы пришли, чтобы вспомнить прошлое и заняться настоящим… Вы – дочь преступника, пораженного справедливостью Господа, и преступницы, наказанной справедливостью людей, – воспитывались в Льеже, в монастыре, где ваша мать находилась на протяжении нескольких месяцев перед арестом; с шестнадцати лет вы покинули свое убежище и отправились постигать науки, которые сделали столь печально знаменитыми ваших родителей. Затем вы побывали в Вене, Турине, Мадриде – везде, где Франция имеет врагов, – и всюду предлагали им поддержку своими «губительными» талантами.

– Я дала клятву, – Арманда де Сент-Круа скинула капюшон и явила свою тяжелую, мрачную красоту падшего ангела.

– Вы вернулись в Париж и вышли замуж за господина де Мовуазена, а затем последовали за ним в армию, – продолжала маркиза.

– Это был ваш план, монсеньор, – молодая женщина обращалась к посетителю, который мало-помалу освобождался от парика, галстука и очков.

– Конечно, конечно, – подтвердил он, – чтобы помешать успехам Вандома, а затем его…

– Вандом умер, – перебила его Арманда.

Господин дю Мэн – ибо это был именно он – состроил скорбную мину.

– Большая потеря для государства… Потеря невосполнимая!.. Но ведь несчастье случилось довольно поздно…

– Однако, ваше высочество, разве могли вы подозревать, что действия господина де Жюссака сорвут планы, так ловко проводимые в жизнь…

– А, это тот де Жюссак, который… – начал герцог, но не докончил фразу и спросил: – Кстати, вы знаете, что он завтра женится на вдове графа де Нанжи?

– Знаю, – ответила женщина холодно.

– Уверяют, что это женитьба по любви… Они подходят друг другу!.. Пара лучших… Оба во цвете лет, столь же влюбленные, сколь и одаренные милостями короля…

Арманда промолчала. Но в ее глазах застыла угроза. Господин дю Мэн посмотрел, куда она метнула две молнии… На столике с изогнутыми ножками в большой керамической вазе Бернара Палисси стоял огромный букет подснежников.

– О, посмотрите-ка, мадам, – обратился господин дю Мэн к маркизе, – какие чудесные цветы! И если их запах равен свежести…

Он сделал шаг к столику. Арманда бросилась к нему.

– Не трогайте букет! – закричала она.

Герцог отдернул руку.

– Эти подснежники послужили мне для опасного опыта, – объяснила дочь де Бренвилье. – Если вы помните душистые кожаные перчатки, которые Екатерина Медичи подарила когда-то королеве Жанне д’Альбер, не трогайте букет!

Мадам де Ментенон раздраженно прервала их разговор:

– Но мы отвлеклись… Прошу вас, продолжим беседу! Речь идет не о цветах, не о науке, не о господине де Жюссаке с его женитьбой. Речь идет о его величестве, жизни которого угрожают… Вы угрожаете, дочь казненной!

– Я?

– Разве вы не дали клятву, как только что сообщили? Одну из тех клятв, что связывает совершающих злодеяния? Одну из клятв, которую мертвые слышат в могилах?

– Это правда, – проговорила Арманда, стиснув зубы. – Это правда. Я поклялась, и моя покойная мать ждет возмездия.

– Ну так вот, – продолжала маркиза. – Если бы я послушалась только того, что диктует мне долг, то здесь, на моем месте, был бы господин де ла Рейни, а на Гревской площади судьи Горячей комнаты снова разожгли бы костер для Бренвилье… Но мне вас жаль… Жаль вашей молодости… Жаль, потому что любовь сбивает вас с пути истинного. Она же служит вам оправданием… Нет, нет, мне не по вкусу страшный конец: ужасные муки, бесчестье эшафота, крики толпы, рука палача, костер, пожирающий это прекрасное тело, пепел, развеянный по ветру…

– О, моя бедная мать! – глухо зарыдала Арманда. – Бедная моя мать! – Она побледнела и замерла. Под дрожащими веками вспыхивало и гасло голубоватое пламя – так горят глаза хищников в ночи.

Маркиза и господин дю Мэн обменялись быстрыми взглядами. Мадам де Ментенон была довольна произведенным эффектом. Театрально запрокинув голову, она тяжело вздохнула и снова принялась за дело:

– Впрочем, достойно ли вас такое злопамятство, такая месть? Нужно ли толкать в яму несчастного, который и так едва удерживается на ее краю? И не желает ли он сам покинуть сегодня эту землю, где завтра его ждут, быть может, новые горести? Смерть отняла у него старшего сына… Может быть, ждет она и господина дофина, здоровье которого – увы! – оставляет желать лучшего… Не коснулась ли она и колыбели двоих детей, единственной радости, единственного утешения, последней надежды старика, уже и без того истерзанного страданиями?.. И вот он, одинокий, стоит среди гробов… Побежденный старостью, раздавленный печалями, лишенный сил, он едва уже выносит тяжесть короны и удары судьбы?.. Поистине: если уж суждена такая жизнь, я бы лучше просила Небо ниспослать ему то, чего жаждет ваша ненасытная мстительность, и отозвать его с этого света, где он был так сурово и, быть может, справедливо наказан за совершенные ошибки!..

Арманда слушала, опустив глаза. Она не шевелилась, но внутренне вздрагивала всем телом. Маркиза умолкла. Дочь де Бренвилье подняла голову, лицо ее снова обрело живые краски. Она пристально посмотрела в глаза собеседницы.

– Довольно! – сказала она. – Я поняла.

Это было произнесено таким тоном, что мадам де Ментенон и господин дю Мэн, несмотря на всю власть, которую они имели над этой женщиной, не смогли совладать с дрожью.

– А! – прошептала маркиза. – Поняли…

– Вот что вам внушила забота о жизни дорогого существа, – процедила Арманда. И добавила без тени иронии: – Вам хватило красноречия и душевного благородства.

Мадам де Ментенон, почувствовав, что покраснела, слегка нахмурила брови, и заглянула своим инквизиторским взглядом в самые глаза Арманды, но ничего более в них не прочла.

– Я много раз говорила себе слова, подобные вашим, – продолжала дочь де Бренвилье. – Жизнь короля будет сохранена.

– Обещаете это перед Богом? – спросила маркиза торжественно.

– Да, обещаю. Вы сумели убедить меня, да и картину Гревской площади представили весьма живописно.

– В добрый час! – воскликнул господин дю Мэн. – Примите мое восхищение, дорогая мадам де Мовуазен. Мы были уверены в вашем здравомыслии, иначе бы не пришли сюда!

Наступила тишина, и в этой немой сцене, хладнокровно глядя друг другу в глаза, все трое вполне проявили свой комедийный талант.

– Но скажите, – осведомилась Арманда, – мне позволено будет остаться в Париже?

– Да, с одной оговоркой, что его величеству ничего не угрожает.

– Повторяю, мадам, что у его величества не будет никакого повода опасаться меня.

– Принимаю это к сведению, но только имейте в виду, что мы будем настороже.

Посетительница встала. Хозяйка квартиры крикнула:

– Зоппи!

На пороге появился скрюченный человечек.

– Посветите! – приказала Арманда.

Пока маркиза приводила в порядок свою вуаль, господин дю Мэн подошел к хозяйке.

– Наверное, – спросил он, – конец бедного герцога Вандомского был таким же неожиданным и быстрым, сколь страшным и мучительным?

– Ваше высочество, спросите у Зоппи…

– У Зоппи? – удивился герцог, смерив маленького человечка взглядом.

– Он только на минуту взял на себя обязанности комнатного слуги, чтобы войти к победителю при Вила-Висозе…

По лицу господина дю Мэна скользнула едва заметная улыбка:

– Так-так… Рыба, несварение желудка, комнатный слуга… Выходит, наш бедолага просто не мог этого избежать. – Потом со скорбным выражением лица спросил: – А несчастный господин де Мовуазен, как я слышал, был рассечен этим хвастуном де Жюссаком?

– Да, – бесстрастно ответила вдова де Мовуазена. Герцог понимающе кивнул.