Текст книги "Крестник Арамиса"

Автор книги: Поль Магален (Махалин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

IX

КОРОЛЕВСКАЯ ИГРА

Сегодня Людовик XIV еще не такой дряхлый старик, печальный и мрачный, каким будет через два года, когда мадам де Ментенон объявит его единственным человеком во Франции, равнодушным к развлечениям. Пока еще он сохранил вкус к некоторым удовольствиям, среди которых игра занимает не последнее место.

Король оказал честь пригласить в этот вечер на партию мадам де Кайлю, мадам д’О, маршала де Ламота, мадемуазель де ла Шоссере, графа Тулузского, маркиза д’Юкзеля и герцога де Ларошфуко. Все эти привилегированные особы занимали места за столом, во главе которого сидел сам монарх. У него за спиной стояли мадам де Леви и герцог Бургундский.

У одного из каминов восседала мадам де Ментенон в довольно многочисленном окружении тех, кто не ставил ей в вину прошлое во имя многообещающего будущего. Маркиза, как и всегда на подобных собраниях, трудилась над своими бесконечными вышивками.

Возле другого камина, в кругу не столь большом, царила герцогиня Бургундская со свитой.

Муж со своего места не терял ее из виду. Бедный герцог был хромоват, имел нос «длиной в аршин», искривленное плечо и горб. К тому же он страдал болезнью, непростительной в то время – любил свою жену, но не был любим. И, наконец, он был ревнив.

Образовались и другие кружки.

Политики расположились вокруг Поншартрена. Юные, воинственные, честолюбивые окружали Катина, счастливого победителя при Стаффорде, и Виллара, ужасного усмирителя Севена. Кружок господина д’Агессо состоял всего из нескольких стариков, судейских, людей науки и финансов, еще нескольких бюрократов, бедолаг, чьи имена могли лишь нечаянно сохраниться для потомков.

От одного кружка к другому переходили важные вельможи с красивыми женщинами, министры, генералы, принцы с принцессами и сам герцог дю Мэн с кислой улыбкой на лице, прихрамывая, перемещался по залу.

Шла весьма оживленная беседа. Но не подумайте, что обсуждалась война, угрожавшая Франции. Самая страшная опасность никогда не мешает французам весело проводить время, пускать искрометные шутки и беседовать о невинных пустяках. И если в Версале говорили о Европе, то только о Европе галантной. Сейчас обсуждали новую постановку Кампра в Большом балете его величества.

Нестройный гул голосов то и дело взрывался смехом герцогини, подтрунивавшей над кем-то из своих воздыхателей, и хохот дам над рассказами господина де Соль-Таванна о маленьких дневных скандалах.

– Знают ли дамы новость? – объявил он. – Господин де Нассау разводится с женой…

Раздался возглас удивления – быть может, истинного, а, может быть, и притворного.

– Как? Уже?.. Только год прошел!.. Супруги не поладили?

– Графиня отказывается принять протестантство, как ее муж, и хочет перейти в католичество…

– Без сомнения, – подала голос мадам де Ментенон, не отрываясь от работы, – чтобы не встретить его больше ни на этом, ни на том свете.

Раздались восторженные аплодисменты.

Маркиза подняла глаза и с детским удивлением и кокетливо-притворным смущением спросила:

– Бог мой, что смешного? Я не держу контору остроумия. Господин де Соль-Таванн скупил весь запас этого добра у кузена мадам де Севиньи.

– Ее переход, мадам, – продолжал де Соль-Таванн, – только ожесточил обоих супругов. Графиня попросила развода в установленном порядке, но граф не такой дурак, чтобы согласиться, и тогда она дала ему двадцать пять тысяч экю отступных.

– Черт возьми, – подхватил господин дю Мэн, – вот кто, мне кажется, платит слишком дорого!

– Простите, дядя, дорогой мой, – подошла герцогиня Бургундская, – мадам де Нассау теряет в этом деле не менее пятидесяти тысяч…

– Как же так, дорогая племянница?

– Ей бы подождать еще некоторое время, вместо того чтобы отсчитывать двадцать пять тысяч экю своему мужу, и он дал бы ровно столько же, чтобы от нее избавиться.

Под восторженные крики «браво» остроумная принцесса знаком подозвала мадемуазель де Шато-Лансон, и, воспользовавшись легкой суматохой, обе тихонько выскользнули из зала. Между тем за столом короля продолжалась беседа.

– Итак, мадам, – говорил монарх супруге маршала де Ламота, – в моем распоряжении сто пистолей…

– Смею уверить, что ваше величество ошибается и что я сказала banco… ^[17]

– Нет, мадам, это я сказал так громко, что, наверное, было слышно за дверью… – И, обратившись к графу Тулузскому, спросил: – Не правда ли, господин граф?

– Сир, не знаю… Не помню…

Людовик обратился к мадам д’О и мадам де Кайлю:

– Сударыни, рассудите…

Те в смущении принялись кланяться.

– Сир, я невнимательно слушала…

– Сир, я не обратила внимания…

– А вы, сын мой? – спросил монарх, обращаясь к герцогу Бургундскому.

Тот не ответил: он искал глазами герцогиню. Людовик, оглядываясь по сторонам и нетерпеливо потрясая рукой, вдруг заметил у двери гвардейца Элиона, стоявшего в карауле.

– Эй! Господин гвардеец, подойдите сюда! – приказал король.

Крестник Арамиса подошел.

– Ах, это вы, господин де Жюссак! – узнал его король. – Ну, вы молодой человек – здравомыслящий и хороший советчик. Решите, прав ли я…

– Вы, должно быть, не правы, сир, – откровенно ответил барон.

– И почему же, позвольте вас спросить?

– Потому что, если бы это было только сомнительно, все признали бы, что ваше величество правы.

Людовик снисходительно улыбнулся.

– Ну что ж, рассуждаете вы логично. Очевидно, вы не останетесь простым гвардейцем.

Молодой человек щелкнул каблуками.

В этот момент раздался голос господина дю Мэна:

– Между прочим, я знаю из достоверных источников, что де Нанжи в Версале.

Герцог Бургундский вздрогнул, словно пронзенный кинжалом.

– Ваше величество, – спросил он сдавленным голосом, склоняясь к королю, – вы слышали, что сейчас сказал господин дю Мэн? Де Нанжи не покидал города.

Людовик покачал головой.

– Это невозможно, – сказал король. – Господин дю Мэн ошибается. Двор ничего не значил для молодого безумца, вот почему я отправил его набираться ума-разума в провинцию. Думаю, в его интересах повиноваться моему приказу.

– Очень сожалею, но уверяю ваше величество, это вы изволите ошибаться… – сказал господин дю Мэн. – Господин де Нанжи был здесь еще утром.

Король сверкнул глазами.

– Как он осмелился!

– Его видели перед мессой в окрестностях дворца с каким-то итальянским сводником, и я узнал, что сегодня вечером он собирается тайно вернуться ради свидания с той, имя которой из чувства, понятного вашему величеству, я не пожелал слышать.

Герцог Бургундский стал бледен, как смерть.

– Герцогиня! – пробормотал он. – Где герцогиня?

– Без сомнения, в Медоне, – ответил господин дю Мэн. – Она только что в сопровождении мадемуазель де Шато-Лансон села в карету.

Дофин снова нагнулся к деду.

– Сир, – пробормотал он. – Я вас умолял удалить господина де Нанжи, чьи ухаживания за принцессой показались мне опасными для моего спокойствия, для моего счастья… И вот он остался в Версале… Да еще свидание в этот вечер!..

– Возьмите себя в руки, сударь, – отвечал Людовик. – Видите: я же сохраняю спокойствие, узнав даже, что один из моих подданных осмелился пренебречь моей волей.

Король передал карты господину д’Юкзелю:

– Маркиз, поиграйте за меня немного. – Затем, встав и сделав знак сыну и внуку следовать за ним, сказал: – Идемте и выясним всё сами.

Он подошел к мадам де Ментенон за советом, как делал всегда при обстоятельствах затруднительных или неприятных.

Придворные, окружившие маркизу, почтительно расступились и отошли в сторону, достаточно далеко, чтобы казаться скромными, но достаточно близко, чтобы все слышать.

Мы имеем основания думать, что мадам де Ментенон была уже обо всем осведомлена господином дю Мэном. Надо сказать, последний не упускал случая расстроить доверие старого монарха к герцогине Бургундской. Маркиза слушала Людовика рассеянно, то и дело изображая удивление. Затем она придала своему лицу выражение добродушия, что прекрасно умела делать в некоторых случаях и что сравнимо, по словам нашего поэта д’Обинье, с кубком отравленной святой воды.

– Боже мой! – воскликнула маркиза. – Вот где много шума из ничего!.. Интрижка, свидание!.. Во все времена девицы благородного происхождения, слишком легкомысленные и безрассудные, бывали замешаны в подобных историях, и я не вижу, из-за чего здесь волноваться… Всего лишь игра в чувства, безобидная шутка…

– Я такого же мнения, – поддержал ее король, которому по вкусу пришлись слова бывшей фаворитки, призывавшей отказаться от привычной показной добродетели и успокоить дофина, к которому он был очень привязан.

– Но зато я иного мнения, мадам, – мрачно возразил дофин, – может, мне позволят быть судьей в деле, которое меня непосредственно касается?

Лукавая женщина ответила ему прямо-таки тоном материнского упрека:

– О, не советую вам обращать авантюру в трагическое русло, как с этим беднягой Молеврие, которого вы отправили в армию за подобное ребячество!

При упоминании так коварно извлеченных из небытия первых супружеских невзгод герцог, сдерживая ярость, сжал кулаки так сильно, что ногти глубоко вонзились в его мягкие ладони.

– Право, – продолжала маркиза приторно-ласковым голосом, – не будем никого осуждать за необдуманные толки и воздержимся от смелого приговора… Герцогиня, может быть, несколько легкомысленна, немного ветрена, слишком жаждет поклонения. Все это недостатки, свойственные ее полу и возрасту… Но меня никогда не заставят думать, что она ищет этого свидания от глубокой испорченности… – И добавила, пожав плечами: – Впрочем, ничто не доказывает, что оно было, это свидание… Известно ли место?.. Скажите, господин дю Мэн, ведь это все вы начали. Я же думаю, что здесь не обошлось без злословия и клеветы.

– Мадам, – ответил тот, – говорят, что на улице Сен-Медерик есть невысокий дом с каменной скамьей у входа, где господин де Нанжи обычно принимает по ночам своих многочисленных поклонниц.

Герцог Бургундский наклонился к королю:

– Прошу прощения у вашего величества и умоляю отпустить меня.

– Куда вы собираетесь? – спросил Людовик.

– На улицу Сен-Медерик, сир.

– Вы хотели бы…

– Выступить в качестве судьи в деле о моей чести. Думаю, что глава нашей семьи должен признать это мое право.

Король посмотрел на мадам де Ментенон, как бы прося у нее совета.

– Его высочество прав, – заявила хитрая бестия, – есть вещи, которые надо видеть своими глазами… Если ее высочества нет в этом домике, ложь станет еще более очевидной, чем если ее засвидетельствует само заинтересованное лицо. Кому, действительно, как не супругу, более всего поверят, если он скажет правду и укоротит змеиные языки? Я, впрочем, не могу допустить ни на одно мгновение, что наша дорогая племянница позволила себе подобное безрассудство. Мы бы в этом убедились без огласки, отругали бы ее как следует и затем простили при условии, что такое больше не повторится.

– Прекрасная мысль и хорошо сказанная, – одобрил монарх. – Ваша проницательность безупречна. – И, повернувшись к дофину, произнес:

– Я вас провожу, сын мой.

– Вы, сир?! – воскликнул принц.

– Вы! – повторили маркиза и господин дю Мэн, обменявшись довольными взглядами.

– Разве я не глава семьи, как вы только что заявили, и разве не имею я права судить и наказывать?.. А чтобы судить со знанием дела и наказывать не без оснований, необходимо провести расследование… И я возьму это на себя…

Маркиза возразила, как достойная хозяйка дома, распекающая своего семидесятилетнего супруга:

– Что вы затеяли? Выйти вечером в это время года!.. В вашем возрасте!.. С вашим ревматизмом!.. – Затем с улыбкой смерила его взглядом с головы до ног. – Прошло то время, когда вы, ваше величество, могли безнаказанно гулять ночью по тенистым аллеям Фонтенбло и Сен-Жермена.

Мысль отправиться на улицу Сен-Медерик, воспоминание о которой возродила в нем эта беседа, возникла у бывшего любовника де Монтеспан и де Лавальер не случайно.

Король выпрямился и бросил взгляд на маркизу.

– Мадам, – возразил он сухо, – короли не стареют. – И сделал знак пажу: – Пусть позовут господина де Бриссака.

Через минуту генерал-майор влетел в зал. Людовик тихо отдал ему приказание.

– Сию минуту, сир, – сказал майор, устремляясь прочь. Король повернулся к господину дю Мэну.

– Сударь, вы возьмете на себя труд заменить нас до нашего возвращения. – И, взяв дофина за руку, сказал: – Пойдемте, сын мой.

Монарх поклонился маркизе весьма холодно.

– До скорого свидания, мадам. Я должен идти. Чего ж вы хотите? Молодость когда-нибудь проходит. И вы должны, конечно, об этом знать, ведь вы старше меня на три или четыре года.

X

УЛИЦА СЕН-МЕДЕРИК

Старик де Бриссак поспешно вернулся и отдал приказ гвардейцам, стоявшим в карауле у дверей зала:

– Сдайте мушкеты, господа, и следуйте за мной.

Четверо гвардейцев, среди которых был и наш добрый друг Элион, спустились по дворцовой лестнице вслед за генералом. Внизу ожидали две кареты. Майор приказал гвардейцам занять одну, а сам сел в другую, вместе с Людовиком XIV и его внуком. Лошади помчались галопом. Путь был не долог, через четверть часа они прибыли к месту. Генерал поспешно вышел из кареты и подошел к экипажу гвардейцев.

– Выходите, господа, – скомандовал он.

– Это здесь? – спросил монарх, выходя из кареты.

– Да, сир, мы на улице Сен-Медерик, и вот тот самый дом, к которому ваше величество приказали прибыть.

Господин де Бриссак, по знаку короля, позвонил в дверь. В проволочном дверном окошке показалось испуганное лицо слуги.

– Именем короля откройте! – потребовал майор.

У слуги будто ноги подкосились, он, казалось, то ли упал, то ли ринулся в какую-то комнату. В доме поднялась суета. Наконец тяжелая дверь медленно повернулась на петлях и со скрипом растворилась.

Король обратился к де Бриссаку.

– Пусть двое ваших людей, – приказал он, – останутся здесь и проследят, чтобы никто не вышел, а двое других будут нас сопровождать.

– Вы слышали, господа? Исполняйте! – обратился майор к гвардейцам.

Два гвардейца стали у входной двери, а двое других – дю Плесси и де Жюссак – последовали за своим генералом, сопровождавшим короля и его внука.

В конце коридора настежь была открыта дверь в комнату. В мерцании свечей у стола стоял испуганный молодой дворянин.

Король сделал знак де Бриссаку и гвардейцам остаться в коридоре, и прошел с герцогом внутрь. Дверь в комнату осталась открыта, и из коридора было слышно и видно все, что произошло дальше.

Людовик приблизился к дворянину с непреклонностью, свидетельствовавшей о сильном гневе и не обещавшей ничего хорошего.

– Господин де Нанжи, почему вы не в своем поместье? – спросил он.

Молодой человек весь как-то съежился и пробормотал:

– Непредвиденные долги, сир…

– Никаких уверток, сударь, никакой лжи! – прервал его король. – Это недостойно дворянина. Признайтесь, что вас задержала в Версале преступная страсть.

Господин де Нанжи смотрел в пол и молчал.

– Сейчас с вами здесь была женщина, – продолжал монарх, все более раздражаясь. – Где она?

Граф повел растерянным взглядом от государя к герцогу, потом умоляюще произнес:

– Сжальтесь, сир!..

Людовик в гневе стукнул тростью о паркет.

– Еще раз спрашиваю: где она?.. Отсюда никто не выходил… Приказать обыскать дом и вытащить ее из укромного места?

И король, повернулся к двери, намереваясь отдать приказ гвардейцам.

– Не надо, сир, я здесь, – раздался дрожащий женский голосок. В темном углу скрипнула дверь чулана, послышался шелест платья, и из-за гобелена вышла женщина.

– Мадемуазель де Шато-Лансон! – воскликнул изумленный король.

– Мадемуазель де Шато-Лансон! – ахнул герцог Бургундский и вздохнул с облегчением.

А в коридоре раздался глухой сдавленный крик.

Король подошел к девушке.

– Ну так что, мадемуазель, – спросил он, – значит, это вы были здесь с господином де Нанжи?

– Да, сир.

– Одна?

– Одна, сир.

– А куда вы дели свою госпожу, вместе с которой покинули дворец?

– Ее высочество вернулась в Медон, отпустив меня, по моей просьбе, на остаток ночи.

Монарх не верил своим ушам.

– Выходит, – король обвел девушку испытующим взглядом, – господин де Нанжи вас любит?

– Да, сир.

– И вы любите господина де Нанжи? – отрывисто проговорил он, ударяя на каждый слог, желая дать понять, сколь важен этот вопрос.

Мадемуазель де Шато-Лансон закрыла лицо руками.

– Мы у вас не потребуем другого признания, – сказал король.

И снова в коридоре раздался отчаянный крик.

Людовик обернулся.

– Ну что там еще? – спросил он.

На пороге комнаты появился господин де Бриссак, бледный, как полотно.

– Сир, – взволнованно доложил он, – одному из моих гвардейцев стало плохо. Внезапное головокружение… Удар, может быть… Чуть было не упал…

– Прикажите доставить несчастного во дворец, и пусть ему пустят кровь, что ли…

– Приказ понял, сир.

– Гвардеец! – воскликнула Вивиана, порываясь кинуться за майором.

– Останьтесь, мадемуазель, – произнес король, властным жестом остановив девушку. Затем он обратился к де Нанжи.

– Вы совершили большую ошибку, сударь, – произнес Людовик. – Так дерзко сопротивляться нашему приказу!.. Скрывать связь, которая бросила тень на персону, чье имя и положение не допускают возможности подобных подозрений… Однако людское злорадство ни с чем не считается… Нужно его остановить… Искупить позор и разрешить этот скандал, в который вы втянули благородную девушку. Поэтому завтра перед всем обществом вы обвенчаетесь с мадемуазель в дворцовой часовне…

Потрясенные ужасным приговором, молодые люди воскликнули в один голос:

– Венчаться!..

– Завтра!..

Герцог Бургундский недоверчиво разглядывал их.

Король продолжал, отчеканивая каждое слово:

– Мы понимаем, что только волнение и радость мешают вам выразить свои чувства, что только такт и мера сдерживают порыв благодарности. В противном случае, мы могли бы подумать, что над нами решили поиздеваться, и тогда ничто не смягчило бы нашей суровости… Но искренни ли вы? Вы счастливы, не правда ли, мадемуазель? Не следует ли сомневаться в правдивости ваших признаний?

Бледная Вивиана и сконфуженный господин де Нанжи стояли молча, не поднимая глаз.

Людовик обратился к герцогу.

– Ну что ж, сударь, теперь вы спокойны?

– О сир, как мы заблуждались или, вернее, как были обмануты!

Несчастный принц, как бы он хотел поверить в невиновность той, которой – если верить рассказам того времени – поклонялся как идолу и ради которой был готов отказаться от всех своих прав!

Венценосный дед взял его под руку и отвел в сторону.

– Возвращайтесь во дворец, расскажите о том, чему мы с вами только что стали свидетелями и объявите о завтрашнем бракосочетании, – говорил он, не обращая никакого внимания на смятение будущих супругов. – И своим спокойствием вы опровергнете злобные слухи, которые уже поползли. Затем поезжайте в Медон для встречи с герцогиней…

– Да, сир, чтобы скорее попросить у нее прощения за несправедливые подозрения!..

Король посмотрел на него с отеческим состраданием и подвел его к двери.

– И не теряйте ни минуты! – напутствовал он.

– Ваше величество не будет меня сопровождать?

– Я к вам сейчас присоединюсь… Надо отдать несколько распоряжений по поводу этого брака… Идите, Луи, идите, сын мой.

Дофин вышел и вздохнул полной грудью. Король подозвал де Бриссака.

– Сударь, – сказал он, – проводите господина де Нанжи в гостиницу. Оставайтесь там до тех пор, пока мы не пошлем за ним. До тех пор, слышите? Не отходите от него ни на шаг! За этого человека вы отвечаете головой. – И, обращаясь к молодому дворянину, он продолжал: – Вам мы окажем честь подписать контракт, и мадам де Нанжи получит в приданое сто тысяч ливров, которые мы попросим ее принять на память о доброй услуге, оказанной жене дофина. А вы, получив от господина де Поншартрена патент полковника, станете командиром одного из наших провинциальных гарнизонов. Медовым месяцем вы насладитесь далеко от двора и дворцовых сплетников.

И король, подавляя дворянина взглядом тяжелее той горы, с которой Зевс низвергнул титанов, произнес:

– Вспомните Фуке и Лозена, и не дай вам бог неповиновением снова вызвать наше недовольство.

Господин де Нанжи смиренно поклонился Людовику, что смягчило гнев короля, и отправился за господином де Бриссаком, не смея поднять глаза на мадемуазель де Шато-Лансон.

Бледная, как статуя, она стояла неподвижно, оперевшись на стол. Видно было, что она держится из последних сил и вот-вот упадет. Людовик подошел к ней.

– Мадемуазель, – произнес он мягко, – мы разгадали вашу военную хитрость и охотно прощаем ее, потому что она свидетельствует о вашей привязанности к госпоже. – И, немного помолчав, добавил: – Ей больше нет никакого резона прятаться. Выходите, мадам. Теперь можете выйти. Я один стану свидетелем вашего стыда.

Дверь чулана скрипнула, и герцогиня Бургундская растерянная, трепещущая под тяжелым взглядом опечаленного и разгневанного монарха, не поднимая глаз, вышла из своего укрытия.

– Во имя Неба, – пробормотала она, дрожа, как в лихорадке, – прошу ваше величество позволить…

Людовик сурово прервал ее:

– Хотите оправдаться?.. Напрасный труд… Предоставьте времени исцелить рану, которая кровоточит в сердце короля и отца… Конечно, при условии вашего примерного поведения. – И не в силах сдержаться король возвысил голос: – Знаете ли вы, что заставили короля краснеть?.. Что ему пришлось тревожиться за честь фамилии, за счастье своего дитя?.. В конце концов, вы подвергли короля – второго после Бога властелина мира – опасности сделаться посмешищем в глазах придворных, предметом глумления для народа, объектом издевательств для врагов? А ведь вызывающий жалость государь – это в сто раз хуже, чем бунт или поражение.

Принцесса умоляюще протянула к нему руки:

– Сир, не за себя решаюсь просить!..

– А за кого же тогда? За вашего сообщника, может быть?..

Жена дофина испугалась.

Король побагровел от злости, однако сдержал порыв ярости и продолжал:

– Благодарите эту девушку, она погубила себя, дабы спасти вас… В противном случае мне пришлось бы признать перед всеми столь некрасивый поступок, и этот скандал стал бы смертельным ударом для вашего мужа, наследника престола.

Король замолчал. Потом тяжело вздохнул и с грустной улыбкой продолжал:

– Когда-то я любил вас как дочь… Когда-то вы были моей радостью, утешением в старости! Когда-то я мечтал о будущей королеве Франции, столь же чистой, сколь и прекрасной!..

– Сир, вы надрываете мне сердце!.. Простите! О, простите!.. – госпожа Вивианы бросилась перед ним на колени.

Король удержал ее. Он никогда не умел и даже сейчас не смог устоять перед обаянием этой молодой женщины.

– Наверное, позднее я вас прощу, – пробормотал он. – Но будет ли толк из этого жестокого урока? Послужит ли он вашему исправлению?

Однако, уже упрекая себя за то, что поддался чувствам, он снова спрятался за маску суровости.

– Но оставим этот разговор, мадам. Надо принять меры… Карета, думаю, ждет вас где-то поблизости… Садитесь и немедленно возвращайтесь в Медон, чтобы сейчас же встретиться с супругом…

– Сир, я хотела бы вас просить за этого великодушного друга… – указала герцогиня на Вивиану.

– Сейчас мы займемся ею… Но повторяю: поезжайте скорее… И впредь надеюсь на ваше благоразумие! – И придав лицу выражение, при виде которого дрожал весь двор, король сурово сказал: – И позвольте вам напомнить, что иначе мы будем обязаны выполнить двойной долг – государя и главы семьи – и отошлем вас к вашему отцу, перед которым вам нечем похвалиться, или откроем двери монастыря.

Никогда прежде принцесса не слышала из уст Людовика подобных речей. Задыхаясь и трепеща, она вышла.

Все это время мадемуазель де Шато-Лансон стояла у стола и беспомощно улыбалась, глядя прямо перед собой невидящим взглядом. Несколько мгновений король смотрел на нее и наконец благосклонно поинтересовался:

– Кажется, вам все это не по вкусу, мадемуазель? Конечно, понимаю, насколько тягостна вся эта сцена, но теперь благодаря вашей героической самоотверженности порядок восстановлен – по крайней мере видимый. Отчего же боль и страх так исказили ваше личико?

– Сир, – пробормотала она, – это замужество…

– Допускаю, оно кажется вам скоропалительным… Но как по-другому развязать узел, завершить эту благородную комедию в глазах всего света?.. Как исправить положение, которое вы сами же создали своим благородством?

– Но, сир, я не люблю господина де Нанжи, и господин де Нанжи не любит меня…

– У господина де Нанжи горячая голова, но он добрый и честный дворянин и сумеет оценить ваши высокие душевные качества… Когда он излечится от безрассудной страсти и научится вас понимать, не сомневаюсь, он окажется превосходным супругом, заботливым, любящим и нежным… Да вы и сами привяжетесь к нему и сможете ответить на его чувства. Уверен, еще будете благодарить меня позднее за неожиданную развязку, сделавшую возможным счастье вас обоих.

Вивиана выпрямилась.

– Сир, – произнесла она решительно, – этот брак невозможен.

– Невозможен?! – вспыхнул Людовик, как всегда, при виде препятствия, мешавшего ему осуществить свой каприз.

– Невозможен! – повторила девушка еще тверже.

– Отчего же, позвольте вас спросить? Смелее. Не бойтесь сказать правду королю.

– Потому что я не только не люблю господина де Нанжи, но к тому же люблю другого: доблестного и законопослушного дворянина, и я дала ему слово…

– Но как же тогда, любя и будучи любимой, осмелились вы сейчас…

– Я потеряла голову… Отчаяние моей госпожи, боль и страдание, которые угрожали господину дофину… Я подчинилась безрассудству… Внезапный порыв толкнул меня… рассудок помутился, и я позволила увлечь себя чувству, которое ваше величество великодушно назвали героическим самоотречением.

Людовик пребывал в замешательстве.

– Мадемуазель, я очень сожалею… Вы стали жертвой собственного сострадания… Но уже весь двор осведомлен о событиях сегодняшнего вечера и о готовящемся бракосочетании. Отказаться от этого значило бы превратить великую преданность в великую бессмысленность… Ведь вы этого не хотите…

Вивиана в растерянности посмотрела на него.

– Но это смерть для нас обоих, для господина де Жюссака и меня!.. Умоляю вас, ваше величество, откажитесь от своего требования!..

– Господин де Жюссак?.. Один из моих гвардейцев?.. Так это его вы любите?

– Да, сир, вы слышали этот ужасный крик в коридоре. Это кричал Элион, гвардеец, о котором доложил господин де Бриссак… Ах, верно ли он понял мои слова, адресованные только королю и господину дофину?!.. Неужели он мог поверить, что я предала его? Он подумал, что я бесчестная, лживая, он возненавидел, проклял меня, стал презирать!

– Между тем, мадемуазель, мне кажется сомнительным, чтобы после такого скандала господин де Жюссак решился еще…

– Дать мне свое имя? О, мне нечего бояться: мой Элион человек верный, добрый и сильный… Я расскажу ему правду…

– Расскажете ему?

– И он поймет меня и не оттолкнет. Мы покинем двор, надежно спрячем наше счастье далеко от насмешливого света, и Господь будет хранить нас. Он знает, что я чиста…

Монарх нахмурился.

– Нет-нет, дитя мое, бегство невозможно…

– Но почему? Из-за того лишь, что в момент безумия я взяла на себя вину, которой на мне нет? Я поведаю правду, поведаю так громко, как только можно, чтобы меня услышали, чтобы не потонул мой голос в стенах монастыря или тюрьмы…

Людовик держался величественно, как и подобает королю.

– Мадемуазель, – сказал он, – похоже, вы угрожаете своему государю.

Молодая девушка упала на колени.

– Нет, сир, не угрожаю, а прошу… Этот брак будет свидетельством моей вины перед человеком, для которого я значу… все. О, прошу вас, не заставляйте меня произносить перед алтарем лживую клятву! Пока это сердце способно биться, оно будет принадлежать только Элиону де Жюссаку… Сир, спасите нас! Не разлучайте, не приносите нас в жертву! Имейте сострадание!

Она зарыдала. Слезы ручьем полились из ее глаз, она ломала руки, и в горе казалась еще прекраснее. Даже закованный в броню эгоизма Людовик оказался безоружен перед отчаянием этой девушки. Он поднял ее и усадил.

– Ну будет вам, успокойтесь, мадемуазель, – уговаривал король. – Успокойтесь и послушайте меня… Поймите… Постарайтесь почувствовать своим добрым сердцем, понять своей светлой головкой… Забудьте на мгновение ваши беды, взгляните на мои… Постарайтесь осознать возможные последствия своего сопротивления… Как и вы, мой внук любит. Любит женщину, на которой я женил его!.. Эта любовь стала условием его существования, как воздух, как пища, как дыхание…

Если раскроется обман его жены, – а лишь вы одна сумеете отвести подозрения, и завтрашняя церемония окончательно рассеет их, – если ее отнимут у него, открыто или тайно, он не вынесет этого удара – он не оправится от него.

Несчастный, он будет влачить жалкое существование, горестные и мучительные воспоминания о потерянном счастье будут терзать его сердце… Он угаснет на моих руках, безутешный, как угас его отец, мой старший сын, великий дофин. А вслед за ним я и сам не замедлю присоединиться к ним в нашем фамильном склепе.

– О сир! – воскликнула девушка. – Небо никогда не допустит…

– Не допустит чего?.. Чтобы я покинул этот мир, где царят нищета и гордыня? – вздохнул Людовик, улыбнувшись ее наивному протесту. – Не думаете же вы, что я бессмертен?.. Увы! Траур по ушедшим близким напомнил мне, что и я только человек: моя свояченица – королева Генриетта, брат, мой первенец жестоко отняты у меня смертью… Великие полководцы, архитекторы, поэты – лучезарные гении, прославлявшие меня, – их тоже нет!..

Король тяжело вздохнул и с грустью продолжал:

– Бог рассудил так, что в повести моей жизни две главы. В первой я был оглушен хором похвал, шумом побед, опьянен лестью. Сегодня похвалы стихли, победы обернулись поражениями, мой род, моя славная корона – истреблены!.. Я остался совсем один среди гробниц, несчастный король, старик, которого вы хотите лишить его последнего детища…

– Я? Ваше величество, неужели вы могли подумать…

– Повторяю: ревность погубит герцога Бургундского, как только ему докажут, что она небезосновательна… Знаете, что принесет эта смерть? Неизвестность, потемки, бездну… Герцог Бретонский, его преемник, – слишком хрупкое создание, недавно еще от груди… Неизбежно регентство… Неизбежна смута, как было в пору моего несовершеннолетия – гражданская война, столько раз будившая меня в колыбели, приговоры парламента, волнения дворянства и буржуазии! Народ, создающий великих властелинов, великие властелины, создающие маленьких королей – этих Моле, Бланменилей, Брусселей, державшихся на равных со своим господином, и всех Тюреннов, д’Эльбефов, Конти, готовых его погубить!..

И неустанно наблюдает за нами, враг, готовый воспользоваться нашими бедами, чтобы оторвать вожделенный кусок, с кровью оторвать кусок стенающей Франции!.. И все из-за вас, несчастная девушка. Зарева пожаров, резня, крики и кровь, руины… Вам вверено будущее.