Текст книги "Крестник Арамиса"
Автор книги: Поль Магален (Махалин)
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
IV
ПРИГОВОР
По приказу командования на маленькой площади Бриуэги собрались командиры частей и высшие офицеры. Под барабанный бой на трибуну вышли генерал де Вандом, господин д’Аламеда и господин де Виньон, армейский судья.
У домов вперемежку с солдатами теснились горожане. С озабоченными лицами они ждали, что будет происходить дальше. Все слышали неприятную новость о похищенных деньгах, о том, что отряд, который должен был защищать обоз, уничтожен, а лейтенант, командир этой небольшой группы войск, непостижимым образом покинул свой пост. И эти люди, сильные и слабые, добрые и злые, мужественные и трусливые, так же как и солдаты, считали его поступок бесчестным.
Арамис дрожал от гнева, и не столько оттого, что злился по поводу потери значительной суммы денег или осознавал страшную ответственность, тяжким грузом лежащую на его подопечном, но скорее оттого, что жестоко обманулся – он, которого все признавали таким проницательным! И, быть может, поэтому бывший мушкетер не мог подавить в себе сомнения относительно виновности барона.
– Вы сейчас выслушаете его, – резко бросил генерал, – и, клянусь, осудите, как и я… Необходим пример!.. Слава богу! Я тоже сочту себя виновным, как и этот несчастный, если откажусь подвергнуть его наказанию, какого подобное преступление заслуживает.
В этот момент к герцогу д’Аламеде подошел молодой дворянин, одетый по-дорожному, и приветствовал его. Тот ответил на поклон.
– А, господин де Нанжи! Добро пожаловать к нам, будете дорогим гостем!.. – насмешливо сказал он. – Черт возьми! Назначая вас командиром Королевского полка, его величество перечислил нам ваши высокие достоинства.
– Господин генерал, – ответил граф с галантностью придворного, – будьте уверены, я сделаю все, от меня зависящее, чтобы оправдать столь лестное мнение обо мне его величества и крайнюю доброжелательность вашего приема.
– Слышал, что мадам де Нанжи собиралась последовать за вами в армию… Ей-богу, это героизм… Или, вернее, доказательство любви, какое редко бывает при дворе.
Тень пробежала по лицу дворянина.
– Мадам де Нанжи, – ответил он, – здесь с сегодняшнего утра и присоединилась бы ко мне, чтобы выразить вам свое почтение, если бы дорожная усталость не удержала ее дома.
– О, не стоит беспокоиться. Мы почтем за честь навестить ее, как только она сможет нас принять… – И, обратившись к офицерам, герцог продолжил: – Интересно, господа, одна красивая женщина нас покидает, другая приезжает. Видимо, присутствие в лагере мадам де Нанжи должно утешить нас по отъезде мадам де Мовуазен.
В ответ последовало ледяное молчание, и герцог сменил тон.
– Ну что ж, займемся нашим прискорбным делом… – сказал он строго. – И поскорее… Я тороплюсь. – Потом, повернувшись к господину де Нанжи, спросил: – Хотите участвовать в суде?.. Речь идет об одном лейтенанте вашего корпуса, некоем господине де Жюссаке, который совершил самое тяжкое преступление, какое только может совершить солдат перед лицом врага… Напоминаю, полковник, напоминаю вам всем, господа, что понятие чести каждого француза должно заглушить жалость. В некоторых обстоятельствах непреклонность зовется долгом.
– Господин де Жюссак… – в смятении повторил граф де Нанжи и живо отозвался: – Генерал, умоляю освободить меня от этого дела… Не хотелось бы, чтобы первым моим действием на военном поприще был смертный приговор… К тому же я еще не ознакомился с полком.
Де Вандом жестом выразил согласие, потом сделал знак господину де Сенонжу.
– Привести обвиняемого, – сказал он.
Сержант и четверо гренадеров ввели Элиона.
– Подойдите, – приказал генерал.
Крестник Арамиса приблизился твердым шагом. Он был бледен, но спокоен.
– Сударь, – спросил его генерал, – расположены ли вы повторить нам те признания, которые сделали в это утро главному судье?
Барон опустил голову и ничего не ответил.
– Молчание подтверждает виновность, – продолжал господин де Вандом. – Итак, солдаты остались без командира, когда они подверглись нападению императорских войск. Вы покинули свой пост, обманули мое доверие… Какие доводы вы можете привести в оправдание поступка, на мой взгляд, недостойного француза и дворянина?.. Молчите?.. Ну что ж! Есть случаи, когда жалость отступает перед законом.
– Генерал, – тихо сказал Элион. – Во имя Неба!.. Не спрашивайте меня. Я не хочу, я не могу говорить.
– Итак, – настаивал герцог де Вандом, – по показаниям солдат, вы покинули их во время большого привала, через несколько минут после того, как мимо проехали носилки…
– Носилки! – произнес господин де Нанжи, бледнея.
– Носилки, в которых находилась женщина. Кто она?
– Да-да, ее имя! – воскликнул граф, лихорадочной рукой разрывая золотую драгунскую перевязь шпаги.
– Господин де Нанжи! – сказал командующий сурово. – Мне одному принадлежит право допрашивать.
«А, так это де Нанжи!» – подумал про себя крестник Арамиса.
Взгляды молодых людей встретились и резанули друг друга, как два клинка. Элион продолжал:
– Я не знаю этой женщины… Не видел ее… Никогда не имел с ней дела…
– Тогда почему вы покинули своих людей? Где были, что делали в то время, когда эти солдаты честно дрались один против десяти, и вместо вас капитан Тресарди получил смертельные раны? Дьявольщина! Надо полагать, страх стал причиной вашего отсутствия в тяжкую минуту?
Элион затрепетал, получив такую оплеуху. Все его существо выражало протест – и лицо, и голос, и жесты:
– Страх!.. Я солдат!.. Дворянин!..
Восклицания закончились рыданиями. Бедный мальчик дрожал, как в лихорадке.
Герцог де Вандом приблизился, положил руки ему на плечи и пристально посмотрел в глаза.
– Объясни еще раз, кадет, – мягко сказал он. – Мы ведь хотим помочь тебе.
– Говорите! – воскликнул господин де Нанжи.
И несколько офицеров повторили:
– Говорите, говорите!
Элион открыл рот, хотел было что-то сказать, но глаза его встретились с глазами мужа Вивианы… Тот жадно ждал объяснений… Барон скрестил руки на груди.
– Мне нечего сказать, – ответил он.
– Достаточно, – сухо выдавил из себя генерал.
И глазами задал вопрос обступившим его офицерам. На этот немой вопрос все головы склонились утвердительно. Герцог возвысил голос:
– Господа офицеры, вопрос о том, чтобы поставить завтра на заре господина де Жюссака перед строем, считаю решенным. – И, словно сбросив с себя тяжелую ношу, добавил: – Господин судья, сделайте все необходимое… Меня не будет несколько часов… Господин королевский посланец, имею честь кланяться… И вам, господа, всего доброго. Встретимся завтра утром на месте казни.
Присутствующие молча расходились. Герцог приказал, чтобы ему оседлали коня. Он торопился на встречу в постоялом дворе «Рыцари» с маркизой де Мовуазен. Она выехала из города утром, примерно в то же время, когда господин де Жюссак был передан в руки главного судьи.
Заключенного отправили в тюрьму auntamiento,то есть в здание муниципалитета. Это был большой мрачный зал с зарешеченными окнами. Слабый сумеречный свет лился на каменный пол. Элион сидел за столом, стиснув зубы, пытаясь укротить мускулы лица, выдававшие его волнение. Теперь, когда судьба подарила ему наконец долгожданное блаженство, надежду на счастливое будущее, осуществление мечты, небытие спешило отнять у него все это. Барон испытывал перед смертью ужас только потому, что она разлучала его с Вивианой.
Что ни говори, разве не ужасно распрощаться с жизнью в двадцать пять лет, полным сил, мыслей, энергии?
Когда Элион думал об этом, сердце его сжималось, на глазах выступали слезы: он устал глотать соленую влагу и тяжко вздыхать…
В отчаянии он проклинал герцога д’Аламеду, этого незнакомого покровителя, вырвавшего его из тишины родного дома и бросившего под пули соотечественников, чтобы он умер опозоренным.
Молодой человек был погружен в тяжелые раздумья, когда дверь зала открылась и тюремщик пропустил посетителя. Поистине это был призрак – хилое, слабое существо, согнувшееся вдвое. Прямо на Элиона двигались какие-то полупустые одежды.
Посетитель отпустил тюремщика, потом обратился к заключенному.
– Сударь, – заговорило изможденное создание дребезжащим голосом, – я герцог д’Аламеда, друг вашего покойного отца.
– Крестный! – воскликнул Элион и вскочил.
– Пусть будет так, крестный, – ответил старик, – кажется, такой титул вы изволили мне присвоить… Подайте стул, будьте добры… Говорить стоя мне уже трудновато… Хотя произношение сохранилось четкое и ясное.
Он сел на стул и продолжал:
– О-хо-хо! Итак, дорогой мой, мы породнились… Поздравляю, теперь у вас появилась забота, а все потому, что вы не следовали моим советам, содержавшимся в письме из Мадрида… Начали с того, что оказали услугу господину де ла Рейни и помогли попасть в Париж одной из самых опасных тварей: дочери де Бренвилье, которая кончит на Гревской площади, как и ее достойная мать…
– О!
– А еще удар шпаги, нанесенный господину де Мовуазену! А ведь этот человек должен был помочь вам сделать карьеру при дворе…
– Но если бы вы знали, как все произошло!..
И Элион торопливо рассказал своему крестному, что с ним случилось в заведении синьора Кастаньи…
Арамис подскочил на стуле, рискуя рассыпаться в пыль.
– И вы не воспользовались случаем, чтобы заменить господина де Нанжи в сердце принцессы?
– Я ведь любил другую.
Старик улыбнулся и стал похож на Щелкунчика.
– Ах да! Ну что ж, поговорим и о ней!.. Глупая страсть. Ради этой женщины вы забыли всё, а она вас погубила, если верить версальским слухам…
– Но, сударь!
– Нет-нет, не перебивайте. Глупо, барон… Почему вам так не терпится жениться на какой-то провинциальной болтушке, когда можно стать Лестером или Мазарини будущей королевы!.. – И тряхнув белоснежной головой, он продолжал: – Далее. Итак, вы отправляетесь на войну, прибываете в армию. Казалось бы, дело чести дворянина – добыть славу и обессмертить свое имя… Но нет: вы показываете спину даже раньше, чем слышите первые выстрелы врага…
– Сударь! – простонал Элион. – Если вы были другом моего бедного отца, имейте хоть немного сострадания… Герцог Вандомский приговорил меня только к смерти, не обрекая на пытки. – И он замолчал, совсем подавленный.
Бывший мушкетер, вонзив свой острый локоть в стол и обхватив подбородок прозрачной ладонью, молча рассматривал юношу. Выражение его лица было бесстрастно, взгляд непроницаем, как и тогда, на площади, во время допроса обвиняемого.
Но вот под тяжелыми веками блеснул луч, и взгляд смягчился.
Закоренелый эгоист, для которого не существовало иных законов, кроме собственных прихотей, искусный интриган, бессердечный и хитрый, безучастный к счастью и бедам других, не боявшийся риска и не очень разборчивый в выборе средств для своих опасных предприятий, почувствовал ли он жалость к прекрасному и отважному юноше, которому, быть может, было отпущено еще более полувека жизни и которого теперь отделяли от смерти лишь несколько часов? А может быть, герцог д’Аламеда просто решил извлечь какую-то пользу из натуры, виновной единственно в избытке порядочности, из этого юноши с твердым характером, способного хранить тайны даже ценой своей жизни и своей чести?
Так или иначе, он принял отеческий тон.
– Признайтесь, дорогое дитя, что это была мадам де Нанжи…
– Мадам де Нанжи?! – воскликнул барон, не менее удивленный произнесенным именем, чем ожившим лицом собеседника.
– Да, путешественница в носилках, та, за которой вы последовали и которая вас задержала.
– Угадали…
Старик покачал головой.
– Великолепная хитрость!.. Ну какой же тупица этот герцог – ничего не видит дальше своего носа. О, эта современная молодежь! Н-да, никогда не встречал разума более живого, проницательного и ясного!.. – Арамис усмехнулся: – А тут еще придурковатый муж… Все одно и то же, ей-богу… Во все времена, от Маргариты Наваррской до Монтеспан!
– Вы ошибаетесь, сударь! – произнес чей-то голос. Тюремщик только что впустил нового визитера. Тот подошел к господину де Жюссаку.
– Графиня мне все рассказала, барон, – заявил он.
– Господин де Нанжи! – воскликнули Элион и Арамис в один голос.
Дворянин продолжал:
– Господин де Сенонж дал мне разрешение десять минут провести с заключенным. Этого вполне достаточно, чтобы разрешить наши разногласия.
Господин де Нанжи снял с себя плащ и положил на стол две шпаги.
– Графиня вас любит, – продолжал он, обращаясь к сопернику. – Вы были у нее в ту ночь, она сама мне призналась, и надеюсь, вы понимаете, что один из нас должен исчезнуть.
– А вы хотели бы…
– Быть в мире со своей женой? Да, конечно, хотел бы… – он натянуто улыбнулся: – Подумать только, тот, кого зовут прекрасный Нанжи и кто, говорят, имеет все основания считаться придворным сердцеедом, выступает в роли мужа-рогоносца, как какой-то смешной и нелепый дворянчик из комедии Мольера! – Де Нанжи по-лошадиному тряхнул головой. – Впрочем, примите во внимание: все, что я предлагаю, в вашу пользу… Если я убью вас, вы примите смерть от дворянской шпаги и будете спасены от позора публичной казни… Если же вы меня убьете, то утешитесь сознанием, что избавили свою любимую от супруга, который вызывает у нее только презрение и отвращение…
– Черт возьми! Я согласен, граф!
Арамис возмутился и протянул между соперниками худую руку.
– Успокойтесь, господа, – сказал он, – я этого не допущу…
Господин де Нанжи прервал его:
– Почтение, которое мы испытываем к вашему возрасту, к сожалению, не остановит нас, сударь, и не думаю, чтобы господин де Жюссак отказался от моего предложения…
– Разойтись!
Элион уже держал в руке шпагу.
– А я вам объявляю, – раздраженный старик возвысил голос, – что дуэль не состоится, иначе я вынужден буду призвать…
– Не трудитесь, – холодно бросил муж Вивианы. – Господин де Сенонж и все офицеры согласны, лишь бы избежать зрелища, свидетелями которого они должны быть завтра…
– Господин де Сенонж не может здесь приказывать.
– Прошу прощения, он может приказывать в отсутствие генерала.
– Герцог отсутствует?
– Пустился в какое-то галантное приключение, переодевшись простым кавалеристом…
Элион навострил уши.
– Драгуном или солдатом легкой кавалерии, не так ли? – спросил он живо.
– Да, в самом деле, драгуном.
– А дорога, по которой он поедет, ведет в Гвадалахару?
– Да, и осталось меньше часа.
– Дьявольщина! Тогда он погиб!
– Точно, – не без иронии согласились его собеседники.
– Но, господа, я не шучу! Я слышал, как о нем говорили двое… священников… прошлой ночью… на постоялом дворе…
Элион поспешил передать разговор, свидетелем которого оказался. Мушкетерское ругательство чуть не сорвалось с уст Арамиса.
– К господину де Сенонжу!.. – толкнул он графа с силой, какой от него никто не ожидал. – Быстрее!.. Да быстрее же!.. Генерал де Вандом в плену!.. Армия без командира!.. Мы потеряли свое преимущество!..
– И знаете что, – продолжал Элион, – голос одного из святых отцов, уверен, я уже где-то слышал… Вспоминаю его сейчас…
И вдруг Элиона осенило:
– Это был де Мовуазен!
Де Нанжи вернулся с господином де Сенонжем.
– Сударь, – сказал Арамис последнему, – генералу грозит опасность, необходимо принять меры к его спасению. Прикажите эскадрону драгун седлать коней… Господин де Жюссак возьмет на себя командование…
– Осужденный?.. Что вы такое говорите?! Это невозможно!
– Невозможно, сударь, – сухо ответил старик, – отдать командующего в руки врага… Впрочем, я отвечаю за все, потому что получил полномочия командующего ad hoc [25]от самого короля.
И он показал судье бумагу, на которой было написано следующее:
«Приказ ко всем нашим подданным, как штатским, так и военным, нашей королевской властью подчиняться предписаниям предъявителя сего документа.
Людовик».
Господин де Сенонж почтительно склонился над подписью монарха. Арамис сделал повелительный жест, и Сенонж бросился прочь из тюрьмы. Через несколько минут играли сбор, и пронзительные звуки труб были слышны не только в лагере, но и в городе.
Господин де Нанжи подошел к Элиону:
– Мы не прощаемся, господин барон.
– Как вам будет угодно.
– Сразимся завтра утром.
– Согласен, если останемся живы и невредимы после этой ночи.
– Идемте же, господа, – торопил старик.
И уже в его голосе не было дрожи, шаг был тверд, взгляд – полон решимости. Арамис выпрямился, держа руку на поясе, и поднял голову. В эту минуту в нем, действительно, можно было узнать бравого мушкетера.
На площади собирались готовые к бою драгуны, со всех сторон бежали взволнованные офицеры и солдаты. Мгновенно разнесся слух об опасности, грозящей командующему, и вся армия в тот же миг готова была выступить на помощь.
Друг Атоса, Портоса и д’Артаньяна отдавал приказы. Он говорил ясно и кратко, движения его были резкие и сильные, щеки пылали дыханием далекой юности, и Арамису казалось, будто снова развевается на ветру и трепещет его красный плащ с серебряным крестом на спине.
Убедившись, что лошади оседланы и готовы к жестокой гонке, что у каждого кавалериста пистолет в седельной кобуре и мушкетон вдоль бедра, а клинки сабель рвутся из ножен, и что, наконец, маленькое войско горит безграничным энтузиазмом, старый мушкетер, вздыхая, пробормотал:
– Все это утомляет немного, ведь мне не двадцать лет, это уж без сомнения, и нельзя перенапрягаться… Но вот что! Разделаемся со всем этим, и завтра всласть поваляюсь в постели… А ведь если с предосторожностями, я невесть куда могу еще зайти.
Арамис подошел к Элиону, вдевшему ногу в стремя.
– Дорогой крестник, вот случай – теперь или никогда – показать себя и вернуть мое расположение. Вы должны отбить генерала. Спасите его… или не возвращайтесь.
– Сударь, – ответил Элион, – я вас понял.
V
ЗАПАДНЯ
Тем временем господин де Вандом скакал по полям и по долам, мурлыча куплеты, которые во все горло распевал в то время Париж и потихоньку Версаль:
Савойяры, что мрачны,
Кто тревожит ваши сны?
Вандом.
Известно, что слабость к женскому полу была столь же постоянным его свойством, как и страсть к вкусной еде и мягкой постели, не важно, стол ли это притона или постель постоялого двора. Сей великий лентяй готов был скакать во весь опор по двадцать миль в погоне за любой дурнушкой, маркитанткой или девицей легкого поведения.
Сейчас это была мадам де Мовуазен, которая положительно вывела его из равновесия.
Спеша на свидание с упоительной маркизой и сокращая путь, он подгонял лошадь и напевал:
Принц Евгений, ты сердит.
Кто украл твой аппетит?
Вандом.
Ты хитер, и он не прост.
Кто вернул Кассанский мост?
Вандом.
Кто побил твоих людей,
Сбросил в Адду лошадей?
Вандом.
Генерал забыл об армии, о городе, который оставил на попечение бесталанных и невежественных офицеров. Он мчался в ночи, не боясь ни бродяг, ни разбойников, ни вражеских пуль.
Герцог пел последний куплет, когда наконец забрезжила цель – в темноте мерцал огонек. Это сеньор Гинес курил свою самокрутку. Судя по тому, что посетителя встречал он сам, ему, без сомнения, были даны особые указания.
– Позвольте проводить вашу милость, – сказал хозяин заведения.
Герцог бросил поводья mouchacho [26]и последовал за астурийцем. Они пересекли двор и оказались в комнате первого этажа. Астуриец поклонился до земли и сказал улыбаясь:
– Я сейчас вам приведу одну особу.
Оставшись один, герцог осмотрелся. Обстановка в комнате была весьма скромная: здесь стоял стол и два стула. Прямо напротив двери находилось большое окно с железной решеткой.
Господин де Вандом поморщился.
– Ну и ну! – сказал он. – Эта комната скорее похожа на тюремную камеру, чем на bouen-retiro d’amore [27]. – Затем, после некоторого раздумья, добавил: – Но стоит ли обращать внимание на клетку, если у птицы нарядное оперение и она весело щебечет!
В коридоре послышались шаги. С выражением восторга на лице герцог подбежал к двери, вытянув вперед руки. Дверь открылась, и генерал отпрянул назад.
– Господин де Мовуазен! – воскликнул он разочарованно.
Тот появился на пороге с загадочным, как всегда, взглядом и двусмысленной улыбкой, насмешливо поклонился генералу с преувеличенным почтением.
– Мне понятно, – сказал муж Арманды, – удивление вашей светлости. Не меня вы надеялись встретить здесь, а мою жену… И не пытайтесь отрицать! Не пытайтесь обманывать. Маркиза рассказала мне о вашем внимании к ней и намерениях (он нажал на это слово), а также о свидании, к которому вы ее принудили…
– Сударь, – холодно отвечал герцог, – я и не собираюсь ничего отрицать и клянусь вам, особенно ни к чему вашу жену не принуждал… Это выражение говорит о жестокости, а я не имею привычки употреблять жестокость с женщинами, хотя иногда позволяю ее в отношении мужчин, но только хитрых и лживых… По сему утверждаю, что именно по своей доброй воле мадам де Мовуазен должна была меня ждать здесь этой ночью. И если мое внимание к ней неприлично и вы желаете удовлетворения, ну что ж, я готов дать его – где, когда и на каких условиях пожелаете, даже немедленно, если угодно.
– И вы, ваша светлость, готовы скомпрометировать себя поединком с простым дворянином?
– Черт подери! Я бы дрался и с самим дьяволом, если бы он меня оскорбил или требовал удовлетворения.
Маркиз тряхнул головой.
– Мне затевать ссору с человеком, у которого в жилах течет королевская кровь!.. Это была бы для меня, конечно, большая честь… Но есть ли в этом необходимость? Скажу прямо, я не очень-то влюблен, а потому и не очень ревнив… Наш брак с маркизой – союз, основанный на общих интересах, он имеет целью совместные действия, и чувства здесь ни при чем. У нас есть претензии к королю и некоторым членам его семьи…
– Претензии к его величеству?
– Мадам де Мовуазен не смогла простить ему ужасную смерть матери, маркизы де Бренвилье.
– Ваша жена – дочь…
– Да, монсеньор, ее дочь… Смею добавить: и наследница ее талантов… А я со своей стороны стал жертвой жестокости и невнимания герцогини Бургундской и потому поклялся, что, пока у меня есть силы, она будет царствовать только в стране униженной и день ото дня раздираемой на куски!
– Ах, вот оно что! – вскричал де Вандом. – И вы уверены, сударь, что вы находитесь в здравом рассудке? Мне, представителю Людовика XIV в королевстве его внука, мне, главнокомандующему французскими войсками, не боитесь вы открыть свои планы, столь же преступные, сколь и безумные!.. И меня принуждают поддержать эти низменные намерения и прибегают для этого к помощи женщины, которая кончит на Гревской площади, как и ее гнусная мать! А знаете ли вы, что если я хоть на одно мгновение приму всерьез то, о чем вы мне здесь поете, то я должен буду, убедившись в том, что вы не те, за кого себя выдаете, отправить вас обоих в Париж, где судьи возьмут на себя труд довести дело до конца и воздать преступникам по заслугам?!
– Мадам де Мовуазен вне опасности, – бросил маркиз спокойно и издевательски улыбнулся.
– Но вы пока еще в моих руках и сейчас же вернетесь в штаб-квартиру.
– О, – перебил его дворянин, – я не имею никакого желания спасаться. – И прибавил насмешливо: – У вас же это желание сейчас возникнет, по мере того как станет очевидно, что его невозможно привести в исполнение.
Герцог нахмурил брови.
– Вы что же, намерены удержать меня здесь силой?
– Я?.. Меньше всего на свете, ваша светлость… Но то лицо, которое командировало меня к вам, чтобы просить минутной аудиенции…
– О ком вы говорите?
– Честь имею представить, – сказал маркиз и, подойдя к двери, произнес громким голосом: – Прошу вас войти, господин Стахремберг. Герцог Вандомский будет рад вас принять.
– Стахремберг?! – воскликнул генерал. Этого он никак не ожидал.
– Ваш покорный слуга. – Со шляпой в руке в комнату вошел главнокомандующий императорскими войсками.
Это был худой рыжий человек, с такой маленькой головой, что было удивительно, как высокие и мудрые мысли вызревают под этим узким лбом, в столь тесной черепной коробке.
Бархат его камзола утопал в пестрой вышивке. Такие же нарядные, за ним вошли человек тринадцать молодых офицеров. Оба генерала с минуту молча смотрели друг на друга. Немец выглядел весьма довольным и спокойным. Француз, напротив, был ошарашен и походил на лисицу, попавшую в капкан. И действительно, надо располагать тройной броней или стальными латами, чтобы, оказавшись в столь неожиданном положении, не почувствовать хоть какое-то волнение.
– Господин герцог, – сказал Стахремберг, – думаю, излишне объяснять, что вы мой пленник.
Де Вандом схватился за шпагу.
– Не пытайтесь сопротивляться, – предупредил немец. – Мои хорваты окружили дом. Под окном десять мушкетов, а коридор полон сабель.
Генерал де Вандом побледнел. И кто, скажите на милость, не испытал бы смятения и досады, встретившись лицом к лицу с уверенным в своей силе врагом, да еще оказавшись у него в плену. Герцог метнул грозный взгляд на Мовуазена.
– Меня предупреждали, – проговорил он, тяжело глотая, – что среди моих офицеров есть предатель, а я отказывался верить. Однако вот он предо мной! Но в день моего освобождения, – потряс он рукой перед лицом маркиза, – пусть дьявол меня задерет, если я не повешу иуду на первом придорожном дереве!
На это отвечал немец:
– Господин де Мовуазен принадлежит теперь двору его величества императора, и я попросил бы вашу светлость выбирать выражения. – Стахремберг немного помолчал и добавил: – Впрочем, эта самая свобода зависит только от вас, монсеньор. Вы можете вернуть ее тотчас же.
– В самом деле?
– Речь идет только о том, чтобы обсудить условия, на которых ее вам предоставят…
– Желаете получить выкуп, ваше превосходительство?
– Весьма охотно, чтобы король Франции не лишился одного из своих самых незаменимых и блестящих слуг.
Господин де Вандом поклонился. Собеседник указал ему на стул, и оба сели к столу.
– Генерал, – сказал герцог, – установите сами сумму, в которую оцениваете мою скромную персону, в пределах ста тысяч ливров…
– О! – возразил немец с лукавым добродушием. – Всего золота вашей страны не хватило бы, чтобы оплатить истинную стоимость ваших достоинств… Не забыли, что в прошлую ночь вы заплатили нам в Гвадалахаре сумму достаточно значительную?
Герцог дергал себя за усы и готов был кусать локти.
– Ну, – сказал он, – тогда каковы же ваши условия…
– Вы уходите с войском в Наварру, дав слово чести в течение пяти лет не выступать против императора, моего господина, как и против его брата эрцгерцога по эту сторону Пиренеев.
Генерал де Вандом вскочил.
– Покинуть Испанию побежденным, после того как я торжественно пронес по этой земле знамя Франции! Оставить Филиппа V? Чтобы его снова низвергли общими усилиями и вернули принца Карла в Мадрид!..
Генерал исполнился гордости, глаза его горели – в гневе он был прекрасен.
– И не надейтесь! – кричал он. – Я не дезертир и не предатель!.. Дьявольщина! Есть уже один мерзавец во французской армии, второго – не будет!..
Господин Стахремберг тоже встал.
– Итак, вы отклоняете наши предложения?
– Удивляюсь, – с гордостью ответил герцог, – что их, не колеблясь, сделали потомку победителей в Арке и Иври.
Стало тихо, и вдруг издалека донесся какой-то странный шум, будто слабые раскаты грома огласили небосклон…
Немец украдкой бросил на Мовуазена вопросительный взгляд. Маркиз ответил уклончивым жестом: мол, шум колес какого-нибудь экипажа или ветер…
– Ваша светлость, вы толкаете меня на то, – продолжал Стахремберг, обращаясь к генералу, – чтобы я отдал приказ отвезти вас в Германию под надежным конвоем, туда, где ворота крепости закроются за вами до заключения мира. – И добавил, отчеканивая каждое слово: – Места, доложу я вам, малоприятные – башня Ольмюца или казематы Шпельберга.
– Ничего страшного, сударь, – отвечал де Вандом, – пусть мое тело окажется в тесноте, зато совесть не будет в обиде. Зовите ваших хорватов. Я готов отправиться в крепость.
– Подумайте об армии! Без командующего и без жалованья победить ее нетрудно…
– Тысяча чертей! – вскричал генерал, громко смеясь. – Пока у нас есть хоть один сержант, командующий четырьмя рекрутами, не надейтесь на легкую жизнь, и, только когда последний пехотинец съест последнюю подошву башмака или последний ружейный ремень, тогда, может быть, вы торжествующе прокричите: Победа!
Он замолчал. В тишине отчетливо стало слышно, что странный шум приближается. По лицу немца пробежала тень. Он сделал знак Мовуазену, и тот подошел к де Вандому.
– Вашу шпагу! – потребовал супруг Арманды де Сент-Круа.
– Предпочитаю сто раз сломать ее об колено, – прорычал генерал, – чем осквернить сталь, не имеющую ни пятнышка, отдав ее в руки негодяя и предателя!
Генерал побледнел, глаза его налились кровью, он отступил на шаг и вынул шпагу из ножен.
Господин де Стахремберг бросился было на помощь к Мовуазену, как вдруг во дворе раздались выстрелы. Отступая под натиском драгунов, стреляли немецкие часовые.
– Что там такое? – крикнул Стахремберг, бледнея.
Маркиз де Мовуазен бросился в коридор и крикнул офицерам:
– Шпаги наголо! Нас атакуют!
Он выбежал во двор. Навстречу ему впереди эскадрона во весь опор мчались молодые офицеры, де Жюссак и де Нанжи.
Оба скакали с обнаженными шпагами, оба одинаково ловко соскочили с лошадей, оба почти одновременно оказались лицом к лицу с мужем Арманды.
Тот узнал крестника Арамиса и, вынимая из-за пояса пистолет, злобно прошипел:
– Не уйдешь, паршивая тварь! – и выстрелил в упор.
Но молодой человек успел отскочить в сторону, невольно открыв господина де Нанжи, бежавшего сзади. Пуля вошла ему в грудь, и муж Вивианы упал, не успев даже вскрикнуть.
Впрочем, молодой граф был отмщен. В следующий миг рухнул окровавленный Мовуазен. Элион ударом клинка пробил ему голову.
Тем временем драгуны окружили постоялый двор. Бряцала сталь, гремели выстрелы, слышались крики и проклятия. И вдруг среди всеобщего смятения ночь огласил торжествующий клич, подобный голосу медной трубы:
– За Францию! За Вандома!.. Вперед!.. За генерала, дети мои, за генерала!..
Это кричал наш добрый Элион. Рыча и размахивая шпагой, он вбежал в дом. В коридоре на него набросились двое противников. Он ответил им двумя ловкими ударами шпаги, и несчастные получили раны такой глубины, что доктор Жюль уверял впоследствии, будто их нанесли косой. Истошные вопли этих двух отбили у остальных всякое желание связываться с молодым офицером. Воспользовавшись замешательством врага, барон бросился вперед, пробивая себе дорогу головой, и разметал противников с такой легкостью, будто сражался с тенями. Две-три рапиры все же коснулись его, но он обломил их своей шпагой. Де Жюссак был настолько проворен и удары его были настолько сильны, что враги отступили. Комната наполнилась стонами, кругом валялись раненые – несчастные с перебитыми руками и ногами, с окровавленной грудью, с пробитым черепом…