Текст книги "Аэроплан-призрак"

Автор книги: Поль д'Ивуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

IV. Дальнейший успех Франсуа

Довольные зрители покидали чемпионат, направляясь по своим домам. Те, чей путь лежал в Мурмелон, еще раз могли наблюдать аэроплан Луазена, стрелой летящий по небу в направлении Шалонского поля. Они приветствовали его восклицаниями, довольные, что еще раз взглянули на него. Но пилот вряд ли мог слышать эти приветствия. Он маневрирует почти машинально, слишком опытный в управлении аэропланом, чтобы напутать. Все его мысли далеко, рядом с той, которую он оставил недалеко от Мурмелона.

Вскоре показался ангар Луазена, а рядом с ним – группа людей. Франсуа увидел инженера, нескольких его служащих и бухгалтера Тираля. Чуть в отдалении стоял лорд Фэртайм с сыновьями Питером-Полем и Джимом.

Аэроплан приземлился. Все бросились к пилоту, чтобы выразить свою признательность, восхищение, чтобы пожать ему руку.

Служащие фирмы «Луазен и К°» не могли скрыть своей радости по поводу того, что их аэроплан одержал победу в столь серьезном соревновании.

Лорд Фэртайм и его сыновья разделяли эту всеобщую радость. Но будучи людьми практичными, они ни на минуту не забывали о главном. Воспользовавшись всеобщей суматохой, они увлекли победителя к автомобилю, стоявшему в стороне, почти насильно по-дружески втолкнули его внутрь и на полной скорости помчались прочь. Питер-Поль своим оглушительным голосом успел крикнуть остальным, немного ошарашенным столь внезапным похищением:

– Сегодня вечером все мы пьем шампанское в отеле «Орел». Повеселимся от души…

Франсуа, не ожидавший такого поворота событий, не знал, что ему предпринять.

Вдруг отец Эдит легонько хлопнул его по руке.

– Дорогой друг, я должен вам заявить теперь, когда нет посторонних, что вы скомпрометировали мою дочь, Эдит, перед многочисленной аудиторией зрителей…

Молодой человек вздрогнул. Он хотел было извиниться, но собеседник остановил его жестом руки. Странным голосом, с оттенком суровости, но со смеющимися глазами, лорд заявил:

– Ваши планы будут осуществляться у нас. Через месяц вы приедете в Англию, через два – наладите производство своих аэропланов. Вас прославит ваш труд на полях наших родных стран… И за все это вы отплачиваете невероятным легкомыслием! На глазах толпы похищаете мою дочь…

– Я только исполнил ее желание… доставил ей удовольствие.

– Конечно, конечно! Но факт остается фактом.

Капельки пота выступили на лбу Франсуа.

– Однако, – продолжал лорд, – я считаю вас человеком прямым и честным. Дело обстоит так, что вы обязаны закончить его наиболее удовлетворительным образом.

– Я вас не понимаю, – пробормотал Франсуа, совершенно сбитый с толку.

– Поскольку моя дочь не является вашей родственницей и не считается вашей невестой – такие «полеты в облака» совершенно неприличны. Вы, конечно, меня понимаете. Однако она может стать вашей невестой…

Сказав это, Фэртайм разразился смехом. Питер-Поль и Джим последовали его примеру.

Франсуа в изнеможении откинулся на спинку сиденья. Казалось, ему нанесли удар в сердце.

В глазах у него потемнело, все вокруг закружилось. Он едва смог прошептать:

– Вы забываете, кто я…

Но Фэртайм дружелюбно похлопал его по плечу.

– Прежде всего вы превосходный малый! В отличие от других. Вы не алчны, вас не прельщает богатство. Наоборот, оно отпугивает вас. И все-таки Эдит считает, что вы к ней неравнодушны… Разве она не права?

Молодой человек должен был собрать все свои силы, чтобы ответить:

– Права…

– В добрый час! Вы – одаренный инженер. И докажете это в недалеком будущем…

– С вашей помощью.

– Пожалуй. Мне приятно, если вы так считаете. Надеюсь, вы не будете возражать, если я вас стану называть своим сыном.

Это было уже слишком. Две крупные слезы скатились по щекам Франсуа, и он сжал руки, не в силах произнести ни слова.

– Согласны? – спросил англичанин.

– Как мне отблагодарить…

– Не надо лишних слов… Я полагаю, мы обо всем договорились. Да или нет?

– Да, да! Вся моя жизнь принадлежит вам!

И Питера-Поля, и Джима также устраивало такое решение вопроса. Оба единодушно высказали свою радость будущему брату-французу.

А так как к счастью легче привыкаешь, чем к горю, то, подъезжая к отелю, Франсуа д’Этуаль начинал рассматривать свою любовь, которой он жил до сих пор, как нечто реальное.

У отеля он вышел. Ему надо было переодеться, прежде чем отправиться на обед к англичанам.

Но как ни хотелось ему поскорее увидеть Эдит, он стоял на тротуаре, глядя вслед автомобилю до тех пор, пока тот не скрылся за углом, направляясь к отелю «Орел», расположенному в сотне шагов от него.

V. Еще одно предложение

– Мое почтение, герр инженер! – услышал Франсуа, проходя через вестибюль гостиницы.

Машинально он поклонился в ответ и хотел пройти мимо.

Но не тут-то было! Перед самым носом инженера возникла тяжеловесная, коренастая фигура, заслонившая собой путь на лестницу.

Инженер сделал нетерпеливое движение, но быстро передумал, так как позади фон Краша – именно этот немец и задержал его – он увидал женскую фигуру. В ней узнал свою вторую пассажирку, которую доставил в Мурмелон.

– Отец мадемуазель… – проговорил он вежливо.

– Не мадемуазель, а мадам Маргариты, – поправил немец. – Маргарита – разведенная супруга профессора, который сделал ее несчастной, каналья!

И когда молодой человек жестом выразил недоумение по поводу такой откровенности, фон Краш замолчал.

– Прежде всего я должен поблагодарить вас за то, что вы отнеслись так мило к легкомысленной выходке Марги…

– О! Мадам сделала весомый вклад в дело развития авиации…

– Но вы-то им не воспользуетесь, герр инженер. За вами останется ореол бескорыстной любезности… И я этому рад, так как могу, не имея с вами никаких денежных счетов, высказать вам все мое преклонение.

Вдруг он прервал себя:

– Мне кажется, однако, вы спешите…

– Да… я приглашен на обед… Должен переодеться…

– Не беда. Я отниму у вас не более пяти минут. И, надеюсь, вы не пожалеете, что выслушали меня!

Голос толстяка звучал так решительно, что Франсуа не рискнул его остановить. Он толкнул дверь в читальню и курительную комнату, предоставленную в пользование обитателей гостиницы:

– Здесь мы можем переговорить, нам никто не помешает. – Инженер пропустил вперед отца и дочь.

Фон Краш следил за каждым его движением с видом полного удовлетворения.

– Так как у вас мало времени, герр инженер, я сразу перейду к делу… И вы, и я обладаем математическим складом ума. Будет лучше, если мы поговорим на языке цифр.

Удивленный таким началом, Франсуа молчал.

– Сначала посмотрим, что мы собой представляем, – продолжал фон Краш. – Вы – изобретатель, обладающий трезвым умом. Несколько слов, сказанных вами там, на беговом поле, поразили меня. Вы знаете, чего еще не хватает аэропланам, вы это видите отчетливо и создадите аппарат, у которого будут те качества, о которых вы упомянули.

По губам Франсуа скользнула еле заметная усмешка. И фон Краш, и Маргарита сделали вид, что ничего не заметили.

– Чего же вам теперь, собственно, не хватает? Денег, много денег, чтобы можно было работать, не стесняя себя в средствах. Я богат – и предоставляю вам мое состояние, пользуйтесь им, в какой бы мере это ни понадобилось…

Несколько минут Франсуа сидел молча.

Невероятно! Удача не только сама шла ему в руки, она буквально начинала преследовать его!

Фон Краш по-своему истолковал его молчание.

– Вы удивлены? – спросил он. – Вы не можете понять, как я решился сделать вам такое неожиданное предложение… мной руководили два побуждения… Как богатый человек, я пожелал, чтобы мои деньги послужили чему-нибудь с пользой… Но больше всего – я думал о благополучии моей Марги…

– Не продолжайте, прошу вас!

– Почему? – одновременно спросили отец и дочь.

Франсуа, запинаясь, пробормотал:

– Я… Я принял другое предложение…

Но Марга не удовлетворилась подобным ответом. Она вся преобразилась. Лицо ее совершенно изменило выражение. Черты на миг отразили то, что было скрыто в тайниках души. Теперь можно было ясно увидеть, что Марга не из тех, с кем можно не считаться.

Вопрос, который она задала Франсуа, прозвучал почти угрожающе:

– Предложение финансовое или… брачное?

– И то и другое.

– А! – гневно вырвалось у Маргариты.

Но фон Краш схватил молодого человека за руки и отеческим тоном заговорил:

– Я не подозревал… весьма сожалею… весьма, поверьте! Но, если вы раздумаете, помните, у вас есть я, вы всегда можете располагать мной, как вам будет угодно…

Инженер любезно поблагодарил фон Краша. Он, по-видимому, хотел расстаться со своими собеседниками без лишних неприятностей.

Франсуа встал, вежливо поклонился, давая понять, что разговор окончен. Но тут уже Марга не выдержала.

– Пойдемте, папа, пойдемте! Разве вы не видите, что он спешит к своей маленькой англичанке.

Инженер задрожал, но сразу же овладел собой. Не сказав больше ни слова, он подошел к двери, открыл ее и вышел, оставив немцев одних.

Физиономия фон Краша изменилась, словно по волшебству. В глазах его загорелись красные точки, и он проворчал сквозь стиснутые зубы:

– Мы попробовали взять лаской, Марга. Теперь будем действовать иначе…

– Не надо насилия, – сказала она с внезапной грустью, – насилием не заставишь человека полюбить себя.

– Обещаю тебе, что, сверх всего прочего, ты получишь и его любовь… Раньше чем через полгода он будет у твоих ног!

Вдруг немец быстро прервал себя:

– Однако я еще должен написать… Предупреди, пожалуйста, нашего механика. Я составлю две депеши… Мы их отправим из Шалона, так как нам не следует привлекать к себе лишнее внимание.

Он уселся за стол. Перо его забегало по бумаге, оставляя следующие загадочные строки: «Гейндрику, 79. Вильгельмштрассе, Берлин, Германия. Деловая комбинация номер первый не удалась. Перехожу к комбинации номер второй. Почтение. Фон Краш».

Затем на другом листке появилось следующее. «Лизель Мюллер. Семейный пансион Вильнев, улица Отейль, Париж. Дядя Леопольд прибудет в час ночи. Будет рад вас видеть на вокзале. Час ночи, Лионский вокзал. Привет».

Краш подписал эту депешу вымышленным именем Виктора Кароля. Прижав к влажной бумаге бювар, он заботливо сложил ее и спрятал в карман.

Вошел шофер:

– Мадам уже в автомобиле, сударь. Ждет вас.

– В дорогу, в дорогу сейчас же! Сначала в Шалон, отправить депеши. Потом пообедаем. В час ночи мы должны быть в Париже, на Лионском вокзале. В дорогу, с Богом. Не будем терять времени!

Пятью минутами позже автомобиль немца выехал из городка.

VI. Лизель Мюллер

На левантинской башне Лионского вокзала пробило час ночи.

Покрытый пылью автомобиль подъехал к двери с надписью «Выход» и остановился подле тротуара, идущего вдоль зала, где продавались билеты для пропуска на перрон.

Вокзальный двор был ярко освещен фонарями, разливающими далеко вокруг ослепительное море света.

К автомобилю подошла женщина. Одета она была очень просто и обладала замечательной гибкостью. Но что особенно привлекало внимание – это ее лицо. Было что-то странное, притягивающее, беспокойное в этих чертах, в этой золотистой коже, в таинственных бархатных глазах. Черные волосы с синеватым отливом пышными волнами выбивались из-под прикрывающей их шляпки. Ее нельзя было назвать «белой» женщиной, хотя признаки белой расы преобладали в ней. Черты лица, строение тела имели характерные признаки народа, некогда могущественного, теперь же вырождающегося, населявшего побережье и острова Антильского моря.

Было ей лет двадцать. Глядя на нее, невольно приходило в голову, что это горячая, пылкая натура, способная на любые крайности.

– Вот и я, – сказала она тихим приятным голосом.

– Не сомневался, что так и будет, – ответил отечески грубый бас. – Нам необходимо поговорить. Садись, милая. Мы заедем к тебе.

– Ко мне? – переспросила молодая женщина. – В этот несчастный семейный пансион, где я играю роль переводчицы?

– Ну, ну! Не злись! Час освобождения близок.

– Близок?

Она процедила это слово сквозь зубы. В нем отразились и надежда, и тревога, и торжествующая радость, и какая-то боязнь.

– Да, но садись же. Я объясню тебе, в чем дело, дорогая, и ты увидишь, что фон Краш всегда выполняет свои обещания.

Девушка повиновалась.

Дверца тотчас захлопнулась, и автомобиль мгновенно тронулся с места. Забившись в угол, она молчаливо ждала, когда ее спутники сочтут нужным приступить к объяснениям.

Вдруг фон Краш шумно расхохотался.

– Ну, Лизель, не могу сказать, что ты любопытна. Я тебе заявляю, что долгожданный момент наступил, а ты меня ни о чем не спрашиваешь.

– Вот уже четыре года я знаю, что момент должен наступить, – спокойно ответила девушка. – Если можно было прождать четыре года, можно подождать еще несколько минут.

Маргарита, молчавшая до сих пор, нетерпеливо произнесла:

– Не томите же ее дольше, папа, говорите. Я сама хочу поскорее узнать, в чем дело.

– Я так и сделаю. Извини, Лизель, но мне придется начать немного издалека. Вы знаете, что уже с начала девятнадцатого века Германия, предвидя ту роль, которую ей предстоит играть на мировой арене, начала к ней готовиться. Каждый, кто хотел выдвинуться, должен следить за врагами, за соседями. Поэтому была учреждена «Справочная служба», покрывшая своей сетью весь мир. Таким образом, Гертруда Мюллер, бабушка хорошенькой Лизель, вошла в сношения с Центральным справочным бюро, некогда находившимся во Фруенсдорфе, теперь же переведенным в Берлин.

Он помолчал, откашлялся, а затем заговорил снова:

– Гертруда Мюллер была служанкой. Краснеть из-за этого нечего. Всякое занятие почтенно, если его добросовестно исполняешь. Она жила в прислугах у одного чиновника Французской Гвианы и, в соответствии с инструкциями, полученными из бюро, стала проявлять особенное сочувствие к каторжникам, которые тогда уже высылались из Франции именно в эту колонию.

Ее жалость была легко объяснима. Большую часть ссыльных в те времена составляли политические заключенные. Так вот, между этими-то недовольными правительством легче всего было набрать пригодных для немецкой службы.

Фон Краш снова сделал паузу. Ни одна из его слушательниц не шелохнулась.

– К несчастью, Гертруда была женщиной, – продолжал фон Краш, – к немецкой жалостливости она присоединила еще чисто женскую – по отношению к одному ссыльному, некоему Цезарю, индейцу-караибу, приговоренному пожизненно. Родившись в бедной семье, он захотел исправить несправедливость судьбы и зарезал нескольких богатых колонистов на Антильских островах, имевших неосторожность отказать ему в деньгах.

Гертруда, устроив Цезарю побег, сбежала вместе с ним. При этом ей собственноручно пришлось отправить на тот свет охранника, попытавшегося помешать им.

Беглецы были настигнуты. Их окружили. Они защищались храбро. Цезарь погиб, а раненую Гертруду схватили. Она вынуждена была расстаться со службой у чиновника. Ее оставили при каторжной кухне с запрещением выходить. Там-то и родилась Изольда Мюллер, дочь Гертруды и индейца Цезаря…

– Моя мать! – прошептала Лизель с выражением злобы и ненависти.

– Да, твоя мать, – подтвердил фон Краш, – твоя мать, оставшаяся в двенадцать лет сиротой и находившаяся на попечении «Немецкой службы».

Изольда росла. В шестнадцать лет она была красива и обаятельна, как сама Лизель. Смешанная европейская и индейская кровь дала ей то могущественное очарование, которое встречается только у метисок. Один француз, с поручением от своего правительства, прибыл в Кайенну. Он увидел Изольду и влюбился. Изольда приняла его предложение по совету «Службы», но она так и не могла полюбить этого тридцатипятилетнего человека, измотанного жизнью и утомленного трудом. По ее мнению, он загубил ее молодость.

В глазах Лизель загорелись огоньки. Что они могли означать? Неужели хорошенькая метиска могла ненавидеть того, кто некогда стал мужем ее матери?

Бракосочетание состоялось в Кайеннском соборе, затем молодые уехали. Изольда последовала за мужем, который вынужден был отправиться в Центральную Америку, а затем на юг Мексики… Несколько месяцев спустя молодая женщина, готовившаяся стать матерью, вынуждена была отказаться от постоянных разъездов. Муж оставил ее в Гайане, а сам продолжил свое путешествие.

Не переставая говорить, фон Краш как бы машинально положил свою руку на руку Маргариты.

Молодая женщина, внимательно слушавшая рассказ отца, не обратила на это внимания.

Вдруг она почувствовала, что пальцы его многозначительно сжимают ее руку. Она поняла, что он приближается к главному месту рассказа, и удвоила внимание.

– Лизель родилась в отсутствие путешественника. Ей уже было четыре месяца, когда он возвратился. Но – увы! Мужчина, появившийся в Гайане, не был больше влюбленным супругом прекрасной Изольды. Это был мрачный, подавленный человек, получивший какой-то страшный удар.

– Он помешался? – спросила Марга.

– Боже милостивый! Сумасшедшего запирают в лечебницу, и дело с концом, – резко ответил фон Краш. – Нет, нет, если он и помешался, то остался вполне разумным помешанным. Подозревают, что он догадывался о взаимоотношениях Изольды со «Справочной германской службой», но я не знаю этого наверняка, так как проклятый француз никогда не пожелал объясниться на этот счет открыто.

– Что же он сделал наконец?

– Нечто возмутительное, иначе не назовешь. Этот конченный человек, которому улыбнулась неслыханная удача стать полновластным господином очаровательнейшей женщины, вместо того, чтобы быть ей благодарным за ее юность и красоту, не подумал ни о чем другом, кроме как заставить ее искупить какую-то подозреваемую вину… Я говорю – подозреваемую, потому что на этот счет мне неизвестно ничего определенного. Этот тип в один прекрасный день исчез, забрав с собой ребенка!

– Несчастный! – прошипела Лизель.

– Вы сейчас поймете, в чем дело. Изольда, как вы догадались, не могла смириться с исчезновением ребенка. С помощью «Службы» она пустилась в преследование похитителя. Немногим больше чем через год она в свою очередь похитила ребенка и увезла его в Германию. А мы уж постарались, чтобы все поиски Тираля не привели его к успеху.

– Тираля! – воскликнула Марга. – Не друг ли это того…

Пальцы фон Краша впились в ее руку с такой силой, что она сдержалась и не произнесла фамилии инженера. А фон Краш между тем продолжал:

– Когда Изольда забрала своего ребенка, оказалось, что этот странный человек татуировал девочку!

– Татуировал?!

– Ну, не с ног же до головы, успокойся, Марга. Татуировка заняла всего около трех сантиметров в длину и двух в ширину.

– Все равно, это безумие!..

– Или мудрость… Представь себе, дорогая, человека, убежденного, что за каждым его шагом следят. Если он обладает какой-нибудь тайной, то не доверит ее бумаге. Бумагу так легко уничтожить, потерять, тогда как татуировка…

– Может быть замечена, так как Изольда заметила же ее.

– Долгое время думали, моя милая Маргарита, что это только нелепая фантазия…

Лизель вздрогнула:

– А разве теперь вы так не думаете?

В голосе метиски прозвучал неподдельный интерес. Фон Краш на минуту задумался.

– Я ничего не утверждаю, но иногда мне кажется, что за этими таинственными знаками скрывается какая-то тайна.

– Значит, Лизель представляет собой живой пергамент?

– Да, вычисления, которые могут привести к решению какой-нибудь сложной проблемы; или шифр; или, скажем, пропорциональное соотношение чего-либо, то есть все то, что так легко забыть, – при таком способе не подвергается опасности быть утраченным. Если бы дочь осталась жить с отцом – на что он, по-видимому, и рассчитывал, – никто бы и не подозревал о существовании этой «заметки». И он мог иметь ее под рукой всегда, когда бы она ему ни понадобилась.

– Вам уже что-нибудь известно? – гневно спросила, почти выкрикнула креолка.

Но фон Краш принадлежал к числу тех господ, которые дают объяснения только тогда, когда это угодно им самим.

– Пока нет. Эти иероглифы, сфотографированные по моей просьбе, я долго изучал. Смысл их остается для меня загадкой. Но я все больше и больше убеждаюсь в правильности этого предположения.

Он нажал пуговку электрической лампочки, которая, когда было нужно, освещала салон автомобиля.

– Вот, рассмотрите-ка это хорошенько и скажите мне: разве похоже, чтобы я ошибался?..

Он протянул своим собеседницам бумагу. На ней виднелся отпечаток – это была сеть перекрещивающихся геометрических линий, смешанных с загадочными буквами и цифрами.

Женщины схватили ее и наклонились, чтобы хорошенько рассмотреть. Но эти перекрещивающиеся линии, эти цифры не говорили им ни о чем.

Удивленные и растерянные, они почти одновременно посмотрели на фон Краша.

– Я в этом разбираюсь не больше вашего, – сказал он и беспомощно развел руками. – Если я и вызвал тебя сегодня вечером, Лизель, то лишь для того, чтобы сказать, что ровно через месяц человек, заставивший так страдать твою мать, человек, сделавший тебя сиротой, одним словом, твой отец, будет в твоей власти. Слышишь!?

– Тогда я сумею вырвать у него тайну! Это я вам обещаю.

Лицо ее изменилось. Оно уже не было красивым лицом метиски, оно было похоже на гневную физиономию дикарки.

Марга, взглянув на Лизель, вздрогнула и невольно придвинулась ближе к отцу. Но фон Краш, по-видимому, совершенно иначе относился ко всему этому. Он все время потирал руки как человек, довольный собой и другими. Голос его прозвучал очень ласково:

– Это хорошо, милочка. Я вижу, что ты не забываешь…

– О покойной матери… Я никогда ничего не забываю. Она завещала мне месть, умирая в двадцать восемь лет… В двадцать восемь лет! – повторила она с неописуемым выражением.

– Помнить об этом нужно… Но не следует показывать, что помнишь…

– Не беспокойтесь… Я давно уже усвоила, что искренность не приводит к добру.

Креолка произнесла это очень спокойно. Тряхнув темноволосой гривой, она вытащила из своего мешочка сверток бумаг.

– Вы мне сообщили много приятного, герр фон Краш, – сказала она нежным голосом, – и я этого заслужила, так как тоже кое-что приготовила для вас…

Она протянула ему сверток.

– Это, кажется, фотографические снимки?

– Да… планов и чертежей инженера…

– Франсуа д’Этуаля, – прошептала Маргарита, по телу которой пробежала дрожь.

Лизель подтвердила догадку кивком головы.

– Как вам это удалось?

– Очень просто. Каждый день он бывает на Билланкурской фабрике. Для меня не составило особого труда проникнуть в его комнату в пансионе, так как я там служу переводчицей…

Немец развернул бумаги и внимательно их рассмотрел. Но уже через минуту он недовольно проворчал:

– Всегда одно и то же! Отдельные части аппарата и никаких указаний, как их собрать в одно целое.

Увидев, что обе молодые женщины вопросительно смотрят на него, он продолжил:

– С тех пор как ты, Лизель, поселилась в этом семейном пансионе, я неоднократно пересылал в Берлин фотографии, сделанные тобой. В настоящее время в Эссене, в мастерских военного воздухоплавания, собраны отдельные части аппарата. Наши инженеры просто поражены оригинальностью замысла этого дьявольского Франсуа, но они безрезультатно пытаются собрать их все воедино.

– Не может быть! – вскрикнули слушательницы, изумленные этим странным заявлением.

– К сожалению, это так! Инженер сумел уберечь главный узел своей тайны. Умница этот парень! Ему, вероятно, приходило в голову, что в его ящиках могут порыться. Он предоставляет возможность нескромному, любопытному глазу увидеть тело его изобретения, если можно так выразиться, но душу его оставляет за собой.

– Выходит, мои старания ни к чему не привели?

– Нет, нет, моя девочка… Ты сделала все, что могла, и будешь вознаграждена за усердие… Через месяц я представлю тебе твоего папеньку.

– Благодарю вас, – сухо сказала Лизель.

– Я тебе пришлю мои инструкции, а ты согласуешь их со своими действиями. И каждый из нас получит то, что ему нужно. Ты отомстишь за мать, а я добуду для Германии оружие, которое инженер замышляет выковать для Франции.

– И вы уверены, что мы добьемся успеха? – с нетерпением спросила креолка.

– Да, да… Этот славный Франсуа вынужден будет возненавидеть весь мир кроме Германии, которая окружит его материнской заботой и лаской!

– Как это?

– Об этом ты узнаешь позже. А пока что, Лизель, до свидания. Отсюда рукой подать до твоего пансиона Вильнев.

Креолка грациозно простилась с Маргаритой и легко выскользнула из автомобиля.

Немецкий шпион с Вильгельмштрассе с видом удовлетворения откинулся на спинку сиденья и произнес:

– Через месяц Франсуа д’Этуаль будет всеми презираем и отвергнут обществом. Одна Германия отнесется к нему с состраданием. Он почувствует к ней признательность.

Затем с внезапной нежностью в голосе прибавил:

– И полюбит тебя, Марга!

– Вы в это верите? – спросила она со странно сжавшимся от волнения сердцем.

– Что тут верить, глупая, я уверен в этом!