Текст книги "Аэроплан-призрак"

Автор книги: Поль д'Ивуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

II. Бесплодные поиски

Пуля была выпущена из револьвера юного американца. Он понял, что Маргарита – также жертва фон Краша, и, едва услышав ее крик в грубых лапах Сименса, выступил на ее защиту, не задумываясь о последствиях своего поступка…

Услышав выстрел, все матросы бросились на корму.

В течение нескольких минут крики, вопросы и ответы смешивались в один сплошной гул, в котором ничего нельзя было разобрать. Однако порядок вскоре был восстановлен.

Ни у кого не оставалось сомнений: стрелять мог только враг, скрывающийся на борту. Его необходимо найти и обезвредить. Придя к такому заключению, все смолкли. Так как на судне обычно царила строжайшая дисциплина, которой в аналогичных случаях охотно подчиняются даже самые закоренелые преступники, то вся команда мгновенно разделилась на отряды и приступила к тщательному обыску. Фон Краш, Петунич и Маргарита остались, как и раньше, на корме. Так как все были слишком поглощены ссорой, то никто из них не в состоянии был сказать, откуда произведен выстрел.

Задняя часть судна не имела никакого закоулка, где можно было бы укрыться. Разве что невидимка мог ускользнуть от первого же брошенного взгляда. Для успокоения совести двое матросов даже перегнулись через борт и исследовали обшивку. Они осмотрели все, что было возможно, заканчивая рулевым колесом, управляющим цепью, передающей направление.

Ничего не было обнаружено.

Маргарита смотрела на всю эту бесплодную охоту за человеком, не думая о жестокой сцене, которая этому предшествовала. Она тоже была охвачена страстным желанием узнать, в чем дело. Но это желание смешивалось с другим. Маргарита горячо желала, чтобы неизвестное существо, выступившее в ее защиту, ни в коем случае не было обнаружено – она ведь хорошо знала, что ему пришлось бы поплатиться жизнью за свой рыцарский поступок.

Между тем отец ее отдавал распоряжения.

– Не мог же этот мерзавец сойти с судна! Река здесь больше двенадцати километров шириной. Мели делают любое плавание чрезвычайно опасным. Да и, наконец, попробуй он соскочить в воду, мы бы непременно увидели его. Следовательно, надо искать! Не пропускайте ни одной мышиной норы! – кипятился озадаченный немец.

Помолчав, он заявил:

– Начинайте с кормы… Там висит лодка… Поднимите брезент, которым она прикрыта.

Лорике принялся отвязывать веревку, прикрепляющую брезент к борту лодки. Покончив с этой работой, он небрежно приподнял его край:

– Ну что?

– Пусто, разумеется…

– Завяжи веревки снова. Ступайте все за мной, будем продолжать поиски…

Все направились прочь с кормы, не подозревая, что были возле убежища их неприятеля. Но почему же они его не обнаружили? Да просто потому, что юный американец проскользнул между полотном и бортом суденышка, повис на мгновение на одной руке, другой кое-как завязал веревки брезента, чтобы не оставить после себя никаких слишком бросающихся в глаза следов, затем посмотрел вниз на клокочущую пену, взбиваемую работающим винтом, – и разжал руку.

Минуту спустя Триль уже сидел на раме винта. Он вытянулся вдоль перекладины и постепенно сполз до самого руля, наружная часть которого была погружена в воду. Уцепившись за выступ рулевого весла, он достиг бурлящей поверхности воды.

К счастью для него, извилистость русла заставила лоцмана замедлить ход судна. Не случись этого, юноша не устоял бы против бешеного напора огромной водяной массы, низвергаемой лопастями винта. Это обстоятельство спасло его.

И уже сквозь клокотанье воды он услыхал слова шпиона, приказывающего обыскать лодку. Триль наблюдал за этим предприятием и теперь был уверен, что отныне эта маленькая лодка – самое надежное убежище для него на всем пароходе. Он решил снова пробраться туда, как только представится такая возможность.

Но взобраться по ребру рулевого весла оказалось гораздо труднее, чем спуститься, тем более что эта подвижная часть непрерывно поворачивалась то в одну, то в другую сторону. Несколько раз юноша чуть не сорвался в реку. Наконец, измученный, с туманом перед глазами, с шумом в ушах, он очутился верхом на перекладине от рамы. Несколькими мгновениями позже Триль юркнул в свою лодку.

Когда спустя некоторое время фон Краш и его команда, безрезультатно обшарившая весь пароход, снова появилась на палубе, обезумев от гнева и тревоги и выкрикивая угрозы и ругательства по адресу таинственного и неуловимого врага, – юноша всего этого уже не слышал: он спал глубоким сном…

Равномерное покачивание лодки на крючьях вывело его из оцепенения. Он открыл глаза. Сквозь ткань брезента проникало тепло и солнечный свет. Наступило утро. Солнце сияло, и судно продолжало свой путь.

Громкий гудок объяснил мальчику причину этого покачивания. «Уже вышли из Эльбы, – понял он. – Мы плывем по волнам Северного моря. Идем навстречу той яхте, которая должна поджидать нас в этих водах. Надо мне присмотреться к ней получше. Итак – будем терпеливы и бдительны!»

Не обращая внимания на то, что одежда его еще не совсем высохла, он стал на колени и начал глядеть в щелочку между бортом лодки и брезентом. Меньше чем в миле виднелась изящная паровая яхта. Корпус, очевидно, вышедший из тех английских мастерских, которые умеют придавать судну наибольшую устойчивость и скорость, был весь белый; скользя по волнующейся водной равнине, он казался чайкой, реющей над гребнем волны.

– Хо-хо! – пробормотал юноша. – Вот так игрушечка! Как же она называется?

Но пока что все внимание молодого американца сосредоточилось на неприятеле, находившемся здесь, под боком.

Фон Краш и его достойные сподвижники находились на палубе, туда же были приведены связанные лорд Фэртайм и его дети.

Сильное волнение овладело юношей, когда он увидел мисс Эдит, такую неподвижную и печальную в своем молчаливом горе. Взгляд ее был прикован к голубизне небес, где словно дым таяли легкие прозрачные облака. Понятно, что искала там молодая девушка. Она ждала, что ее возлюбленный низринется оттуда, как молния, и вырвет их всех из рук гнусных негодяев. А тем временем пароход быстро приближался к яхте. Вскоре он застопорил бок о бок с нею, и началась пересадка.

Первыми переправили Фэртаймов; за ними последовали фон Краш, Маргарита, двигавшаяся до того машинально и автоматически, словно несчастная проделывала все это в бессознательном состоянии, Сименс, Петунич и все остальные негодяи, находившиеся на жалованье у германского шпиона.

Перед тем как оба парохода разошлись, фон Краш перегнулся через борт, и молодой американец расслышал следующие его слова, обращенные к капитану парохода, пленником которого он оставался:

– Возвращайтесь в Гамбург. Оставайтесь у набережной пристани Биннен. Вам выдано жалованье за целый год вперед, следовательно, вы можете вполне спокойно жить в свое удовольствие до получения моих приказаний. Они будут адресованы вам, капитан Бальтер, на борт вашей «Луизы».

– Пароход «Луиза», – прошептал юноша в своем убежище. – Хорошо! Запомним!

«Луиза» вся дрожала от работы винта, снова приведенного в движение. Она медленно скользила вдоль борта яхты, значительно превосходившей ее по величине.

Вдруг глаза американца заметили на обшивке какие-то буквы. Их было восемь, и они составляли слово «Матильда».

– «Матильда»! Так вот какое название носит белая яхта… Гип-гип, ура! Отныне я могу поведать это миру.

«Луиза» помчалась на всех парах к низкому, окутанному туманом берегу, прилегающему к устью Эльбы. В тот же вечер легкая шаланда бросила якорь у набережной Бинненского бассейна, недалеко от Шаантского моста, переброшенного через канал Малый Альстер.

III. В Гамбурге

Встав на якорь и потушив огни, капитан Вальтер, рулевой Эльманс и один из машинистов-кочегаров сразу же покинули судно, оставив на борту второго кочегара, толстого наивного молодого человека, уроженца Вестфалии, наделенного за свою бессловесность весьма курьезным прозвищем.

Первого кочегара, его начальника, звали Клоббе, толстяка же прозвали Никлоббе.

Триль не без удовольствия отметил, что сможет убраться с парохода, не обратив на себя внимания этого сторожа. Он тихонько поднял брезент и внимательно осмотрелся вокруг.

На набережной горели фонари, обозначая пунктирными линиями неправильный четырехугольник Бинненского бассейна, от которого расходились, словно лучи, широкие улицы Родингсмарк, Тарштейн и др. А за молами и висячими мостиками юноша различал другие молы, другие набережные, отмеченные во тьме рядами огней: получалось впечатление гигантского города, уходящего в необозримую даль, длинного, как сама река, по течению которой раздавались сигналы судов, стоящих на рейде.

Юноша выглянул из-за рулевого колеса. Нигде никого не было видно.

Вот и палубная каюта, где помещался шпион, иллюминатор которой напоминал большой восьмигранный фонарь. Напротив каюты устроено отверстие в обшивке.

Триль двинулся было вперед, но вынужден был остановиться.

– Вот как! В кабине кто-то храпит?

Неслышными шагами он подошел к двери, из-за которой доносился храп. Она оказалась полуоткрытой. Юноша заглянул внутрь.

Господин Никлоббе спал, развалившись на мягком диване, спал со спокойствием и беззаботностью.

– Ладно, он получит хороший урок!

Американец тихонько потянул дверь к себе, закрыл ее, запер на два оборота ключа и, посвистывая, удалился.

Спрыгнув на набережную и перейдя через вымощенную плитами дорогу, Триль решил как можно быстрее отыскать здание под вывеской «Почта». Расспросив прохожих, через несколько минут оказался у нужного ему окошечка. Необходимо было отправить две телеграммы. Первая, адресованная фермеру Данерику в Венеборг, гласила: «Передайте Ваницкому для патрона. Яхта „Матильда“, белого цвета, крейсирует по Северному морю возле устья Эльбы, имея на борту ф. К. и англичан. Задержался в Гамбурге, не мог быть там. Вскоре яхта уйдет в неизвестном мне направлении. Поспешите. Триль».

Вторая была адресована капитану Мартину и содержала следующее: «Яхта „Елизавета“. Капитану Мартину. Плимутский порт, Англия. Найти белый пароход „Матильда“, в данное время крейсирующий у устья Эльбы, в Северном море. На борту друзья и другие. Сообщить в Вашингтон. Ответить в два места – Данерику – Ваницкому, Венеборг, Дания; и Трилю, центральная почта в Гамбурге. Сердечный привет».

Когда юноша вышел из здания почты, на соседней колокольне пробили часы.

– Уже одиннадцать! Честное слово, сейчас я хорошенько поужинаю и завалюсь спать!

И он сибаритски-сладостно вздохнул при мысли об ожидающем его удовольствии.

– Растянуться на мягком тюфяке! Не чувствовать под боками голых досок!.. Да это просто великолепно!

Юноша легко нашел приличную гостиницу. Он объяснил отсутствие багажа той благовидной причиной, что пришлось оставить свои вещи на борту судна, ставшего в карантин. Триль записал на предложенном ему листке вымышленное имя и поднялся в отведенную ему комнату. Кельнер принес ему в номер холодной говядины, хлеба и кружку пенистого пива.

Что он сделал с большим удовольствием – поужинал или выспался, это для юного американца навсегда осталось тайной. Во всяком случае, проснулся Триль достаточно поздно, свежий, здоровый, в хорошем настроении. Он совершенно забыл о том, что произошло с ним за последние дни.

Первым делом юноша сбегал в главную почтовую контору. Ответ на его телеграммы еще не был получен. Он, впрочем, другого не ожидал, рассудив, что невозможно было так скоро получить ответ. Но назавтра его визит на почту оставался безрезультатным, как и накануне. Триль не мог подавить овладевшую им тревогу.

Третий день ожидания опять не принес ему никакого ответа, и Триль возобновил свою прогулку по порту, неотразимо привлекаемый ослепительной картиной, какую представляет собой Гамбург с наступлением ночи. Он лениво брел, засунув руки в карманы, насвистывая шуточную американскую песенку.

Вдруг Триль почувствовал, что кто-то схватил его за плечо, и услышал голос, увы, слишком хорошо ему знакомый.

– Вот ты и попался, милейший! Сейчас ты мне расскажешь, кто дал тебе право запирать человека в каюте на пароходе, где тебе совершенно нечего было делать!

Юноша обернулся. Перед ним стояли капитан Вальтер, Клоббе и Никлоббе.

Встряхнув плечом, Триль быстро высвободился. Капитан Вальтер не счел нужным вцепиться слишком сильно в такого чахлого неприятеля. Освободившись, юноша прыгнул вперед в надежде спастись при помощи своих быстрых ног от опасности, на которую он столь неожиданно наткнулся.

Но немцы не собирались оставлять его в покое. Они бросились вдогонку за беглецом, громыхая по мостовой своими тяжелыми сапожищами.

Американец почувствовал, что дело принимает скверный оборот. Он имел довольно смутное знакомство с расположением дорог и мостов, ведущих к порту. Его несчастная звезда погнала его на мост, переброшенный через небольшой пролив.

В конце моста его вдруг решил остановить таможенник, болтавший с портовым грузчиком. Он по простоте души подумал, что преследуемый субъект не может быть не кем иным, как отъявленным вором…

Свалив встретившуюся на его пути преграду, юноша помчался дальше и очутился на дороге, ведущей к буттерскому молу, оканчивающемуся стеной, отвесно спускающейся к Эльбе.

Отступать назад было слишком поздно: его враги, получив подкрепление в лице таможенника, грузчиков и моряков, привлеченных шумом, отрезали ему все пути.

Юноше оставалось одно из двух – или броситься в черные воды Эльбы, откуда его вскоре выловила бы какая-нибудь лодка (несколько таких лодок приближалось уже, чтобы перерезать ему дорогу со стороны реки), или – сдаться. Больно ушибленный в плечо, под влиянием жестокой боли, подросток громко выругался. Один из матросов, без сомнения пьяный, ответил на это револьверной пулей, которая прожужжала над ухом молодого американца. Тогда и Триль поддался вспышке гнева. В свою очередь, он схватился за револьвер. Раздался выстрел, и один из преследователей покатился на землю под громкие крики негодования и ярости.

– Убийца! Смерть, смерть убийце!

Для все растущей толпы Триль, только что защищавшийся, был теперь убийцей. Юноша осознал угрожающую ему опасность. Если он попадется в руки рассвирепевшей толпы, она разорвет его на части. Значит, спастись было невозможно. С одной стороны река, с другой – преследователи, так что все пути отрезаны. Не более двадцати шагов отделяло его от неприятеля. Меньше чем через минуту он будет настигнут; ничто не сможет их остановить.

Тогда Триль собрал все свое англо-саксонское хладнокровие, унаследованное от предков, прислонился спиной к столбу фонаря на самом конце мола. Повернувшись лицом к врагам, он направил на них свой револьвер и крикнул с величайшим презрением в голосе:

– У меня еще осталось пять пуль. Кто хочет их попробовать?

Ему ответил грозный рев толпы, раздраженной, что ее удерживает от решительного шага какой-то мальчишка.

Мужественный образ действия Триля привлек бы на его сторону более утонченного противника. Эти же грубые существа сочли его поведение просто преступным. С яростными криками, которые испускает толпа, готовая в слепом бешенстве пролить кровь, – все ринулись на верного товарища Мисс Вдовы…

IV. Тело без души

Перед нами большая комната. Стены ее выбелены известкой. На окне выцветшая розовая занавеска, подобранная красным шнурком. Сквозь прозрачные стекла, тщательно вымытые, виден двор фермы, окруженный постройками, из которых время от времени доносятся мычание, блеяние и ржание, так что уже по этим звукам можно понять, где помещаются овцы, где коровы, где лошади.

Но сейчас Данерик, венеборгский фермер, тот Данерик, чей веселый и трудолюбивый характер известен всей округе, не обходит своих владений, не заглядывает по обыкновению во все углы и закоулки, наблюдая за своими работниками.

Все его мысли сосредоточены на большой деревянной кровати, окруженной встревоженной и печальной группой людей. Там на белой подушке покоится Франсуа д’Этуаль, безмолвный, бледный и неподвижный. Можно было подумать, что жизнь покинула его, если бы из его полуоткрытых губ не вырывалось слабое дыхание. В ногах у постели собрались все пассажиры аэроплана: Джо, Китти, Ваницкий с прижавшимися к нему его милыми малютками Микой и Илькой, а также механик Клауссе. Позади всех Сюзанн, живое воплощение горя. С тех пор как она разлучена с ее дорогим товарищем Трилем, воображение ее непрерывно рисует самые мрачные и мучительные картины, а окружающая действительность не способствует укреплению ее пошатнувшегося мужества.

Напрасно пытается Джо развлечь ее и подбодрить.

– Триль молодец! У него есть при себе деньга. Он путешествует по железной дороге вместо того, чтобы лететь на аэроплане, вот и все!

Он на все лады развивает эту идею, но безуспешно.

В Венеборге, пока перепуганный Данерик запрягал повозку, чтобы ехать за доктором, живущим в нескольких верстах, Сюзанн отправилась на телеграф.

Сжатой, но обстоятельной депешей она послала каблограмму в Вашингтон Джуду Аллену, сообщив ему об ужасном несчастье, постигшем их общего друга.

Вернувшись, она села у постели больного, печальная и молчаливая.

Доктор приезжал уже в третий раз. Господин Малькгольм – один из тех скромных и самоотверженных врачей, которые предоставляют другим приобретать славу в больших городах, а сами довольствуются скромной должностью сельского лекаря, облегчают страдания тех, кто живет по деревням. Подойдя к постели раненого, он внимательно посмотрел на красивое, мужественное лицо Франсуа и пощупал его пульс.

Все ждали, затаив дыхание, что он скажет сегодня.

Наконец доктор поднял голову, окинул взглядом встревоженные лица присутствующих и медленно проговорил:

– Можете надеяться!

Трудно описать то, что испытал каждый, услышав это заключение. Точно камень свалился с сердца у каждого.

– Надейтесь, – повторил врач, – но будьте осторожны. Больного нельзя беспокоить! Малейшее нервное потрясение неизбежно приведет к роковому исходу.

– Но, – робко спросил Ваницкий, – разве он не выйдет скоро из этого… из этой…

– Из летаргии? Да, это действительно летаргия… Не могу сказать, что он выйдет из нее в ближайшее время. Полагаю, несколько дней понадобится, чтобы состояние раненого улучшилось.

Китти принялась готовить раненому еду, а, Сюзанн, сидя на стуле у окна в той комнате, где лежал Франсуа, сотый раз спрашивала себя: в каком конце света ее дорогой Триль думает о ней?

Вдруг девушка подняла задумчивое личико.

За окном послышались чьи-то шаги. Какой-то человек в блузе и с палкой в руках вошел во двор фермы.

– Телеграмма господину Данерику, для Ваницкого. И, подняв фуражку, он дружелюбно сказал:

– До свидания, барышня!

Сюзанн сидела неподвижно, не сводя глаз с запечатанной телеграммы. Буквы подписи прыгали у нее перед глазами.

Кто мог прислать ее?

«Данерику для Ваницкого».

Сердце упорно подсказывало ей: «Это Триль, это Триль».

Но ни Данерика, ни Ваницкого нет сейчас на ферме. О! Скорей бы они возвращались… Время для Сюзанн, казалось, остановилось.

Наконец Данерик и Ваницкий вернулись. Увидев их, Сюзанн радостно вскрикнула. Бегом она бросилась к ним, протягивая послание и заикаясь от желания поскорее объяснить в чем дело:

– Данерику, для Ваницкого.

Фермер удивился. Телеграммы – редкость в датской деревне, как, впрочем, и во всякой другой. Он взял бумажку, прочитал адрес и передал ее поляку.

Сюзанн дрожала от нетерпения.

– Читайте, читайте же! – лепетала она.

И Ваницкий, исполняя ее просьбу, прочитал то, что накануне вечером написал Триль в центральном почтовом бюро Гамбурга.

Триль жив! Он продолжает борьбу!

Сюзанн не в силах была сдержать волнение, охватившее все ее существо. Мысленно она была уже с любимым. А ее друзья, уже несколько раз перечитавшие телеграмму, никак не могли вникнуть в суть главного. Что же значат слова Триля?

– Это значит, что фон Краш удирает, – заявила вдруг Сюзанн, – что он находится на борту белого судна под названием «Матильда»! Если мы не поторопимся, он от нас ускользнет!

– Клауссе, – обратилась девушка к подошедшему механику, – смогли бы вы управлять аэропланом?

– Думаю, что смог бы! Господин Франсуа вполне доверял мне.

– Тогда мы должны отправляться немедленно.

– Отправляться? На аэроплане?

– Да… Нужно побывать в Гамбурге, чтобы опознать судно, на котором этот бандит фон Краш мечтает от нас удрать.

Клауссе озабоченно почесал подбородок.

– Черт возьми! Черт возьми… Как же так! Без приказа патрона!..

Сюзанн решительно перебила его:

– Он сейчас не в состоянии отдавать какие-либо приказания! Мы сами должны принять решение, которое принял бы он, если бы был здоров.

– По-вашему, он отправился бы в Гамбург?

– Будьте уверены, конечно, отправился бы!

Клауссе больше не стал возражать. Он приступил к тщательному осмотру аэроплана.

Впервые ему предстояло взять на себя ответственность за управление аэропланом Франсуа д’Этуаля, и это заставляло механика волноваться сразу по двум причинам – от беспокойства и от гордости.