Текст книги "По звёздам Пса (ЛП)"

Автор книги: Питер Хеллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Не понравилось. Делал это каждый год много лет и нравилось все остальное особенно оленятина в морозильнике, но только не само убийство. Даже насекомого.

Двадвадцатьтри двадвадцатьчетыре

Бангли нет. Один раз я попробовал затеять переговоры. Тогда я был ближе всего к смерти.

Старые законы не работают Хиг. Ушли с дятлами. Ушли с ледниками и с правительством. Сейчас новый мир. Новый мир новые законы. Никогда не вступай в переговоры.

Ему нравилось так говорить прежде чем он собирался кого-нибудь грохнуть.

Пятеро это уже было много, больше чем было у нас за несколько лет. Они крались, у самого большого рядом с мусорным контейнером была винтовка с оптическим прицелом, он оборачивался и говорил с другими, указывал правой кистью, приставляя ладонь крышкой ко лбу, у стоящего за ним был автомат похожий на АК, трое других: два помповых ружья и карабин все на виду в девяносто футах очков ночного видения. На третьем слева с помповым ружьем была надета ковбойская шляпа коротышка в большой шляпе. Они сбились в кучку и кивали головами, они собирались двинуться дальше. Потряс кисть. Лучшего момента для прицеливания не будет.

Я запланировал пройтись справа налево. Очередью. Установить мушку на последнего и скосить их посередине роста.

Передвинул правый указательный палец на холодный спусковой крючок, глубоко вздохнул, глубокий вздох живого чтобы медленно выдохнуть как меня научили и

Разорвалась. Ночь. Не мной. Вспыхнули импульсы огня с периферии далеко справа, от громоздких останков грузовика, непрерывный всплеск быстрых выстрелов, группа передо мной разбегается в стороны, красная точка летает над ними как смертельный жук подбрасывая их тени вверх, чтобы потом они упали, проглоченные зеленой землей.

Не мной.

Я не нажимал на спусковой крючок.

Вопль и крик, один стонет другой корчится, и ноет, я увидел Бангли выходящего из-за грузовика, вытаскивает свой.45 из кобуры, идет спокойно в открытую и три выстрела, стоны внезапно замолкают.

Легкий ветер, холодно. Кровь бъется в моих ушах, смывает крики. Тихо.

Он подобрал разбросанное оружие, все пять. Обошел берму, сложил оружие, услышал как стукнулись они вместе касаясь земли, что-то тихо сказал Джасперу, поднялся ко мне где я все еще лежал, я бы сказал все еще примороженный к крючку скорее даже застывший в неверии.

Какого *****.

Хорошо, сказал он. Хорошо поработали. Не думал ты все еще можешь.

Он хотел сказать что я смог бы. Что мой палец лег на курок. Прежде чем он начал.

Какого ***** Бангли. Не думал я все еще могу что?

Молча. Знали о чем.

Я никогда ***** не мог. А теперь могу. И о чем ты ***** думал? А если бы я тебя увидел и подумал что ты был одним из них?

Никогда: ты увидел меня. Не-не. Никак.

Я открыл свой рот, закрыл его. Я сказал, Не могу ***** поверить. А если бы они разошлись поодиночке. В смысле перед атакой. Прямо перед.

Молчание. Знал теперь я знал что он держал их всех на прицеле.

Ну и каким образом ты знал что я собирался нажать и почему ты? Не дал мне?

Молчание. Знал теперь я знал что он высматривал меня пристальнее их. Высматривал мой ***** палец пока он вполглаза следил за людьми которые ***** могли нас обоих убить. Все это время высматривал. Решил только тогда когда увидел как я скорее всего сделал большой вдох. Представляю его как стреляет в первого даже не глядя на того, как смотрит на меня, смотрит как дергаюсь я в удивлении, затем привычным образом приникает к своему оружию и доканчивает остаток группы. Не очередью. Бангли не верит автоматной очереди. Два выстрела каждой паникующей прыгающей тени. Т-ТАП. Каждой с такой скоростью. Может он еще ухмылялся над моей растерянностью пока собирал урожай душ.

Иди’к сюда Хиг. Покажу кой-чего.

Идет через верх и спускается по склону бермы. Джаспер все еще на своем месте, на этой стороне, перебирает лапами. Не от страха. Я вижу его в свете звезд. Сидит на задних лапах внимательно наблюдая за моими движениями, удерживает себя, хоть кто-то делает свою работу, просто делает то что должен делать.

Пошли. Я мягко свищу. Он вскакивает, не как в прежние годы но все равно довольно быстро, на верх бермы и далее. Бангли внизу среди разбросанных черных фигур. Джаспер уже бегает между ними, безостановочно, принюхиваясь, глухой рык.

Посмотри на это Хиг. Они не должны были.

Его голос нерадостен.

Бангли включает лампочку прикрепленную к его бейсболке. Кепка одета наоборот. Он светит на коротышку, того с ковбойской шляпой, шляпа сейчас скатилась в сточную колею в нескольких футах от него. Это мальчик. Может девять. Около того. Мелисса была на седьмом месяце беременности когда. Девять лет тому назад. Худой мальчик, волосы спутаны и заплетены. Ястребиное перо в них. Опустевшее лицо, тени от грязи и солнца. Родился для этого. Девять лет для этого. Собирал кусочки разбросанной головоломки мира в какую-то картину в своей голове чтобы закончиться в словах Бангли.

Он хмыкает. Оружие в руках младенцев. Не должны были брать с собой.

Оставить где?

Бангли пожимает плечами, поворачивает свою голову, свет прямо мне в глаза, слепит.

Я щурюсь из-за пронзительного яркого белого света но не отворачиваюсь.

Вот когда бы он выбрался из ручья оголодавший завтра ты бы застрелил его точно так же как других, только в дневном свете и с трехсот ярдов а не с тридцати.

Я ничего не вижу один лишь свет но я знаю у Бангли ухмылка по всему лицу и довольно зловещая.

Хиг ты так ничему и не научился за все это время. Ты живешь в прошлом. Даже не знаю если ты вообще чего-то понимаешь. Черт побери.

Он уходит. Хочет сказать достоин ли я. Чтобы жить.

Я ухожу оставив Джаспера с его делами. Мы похороним их завтра.

Вот что я делаю, делал: я срезаю тонкие полосы с ног рук груди ляжек голеней. Нарезаю тонко вымачиваю в соленом рассоле и высушиваю для Джаспера в дни между. Помните историю регбийной команды в Андах. Тела были просто телами уже мертвыми. Они пытались выжить. Я такой же. Я делаю для него. Я ем оленину, раков, кроликов, рыбешку. Я храню вяленое мясо для него в наглухо закрытых банках. Ему нравится оно больше другой еды точно знаю я из-за соли. Завтра я займусь этим но только не с мальчиком, я похороню его не из-за нежных чувств и сожалений целиком как он есть с его ястребиным пером.

Так мы пришли к этому: придумывая себе новые табу забывая прежние причины но все так же поглощенные страхом. Я хожу вокруг бермы. Я должен лечь на свои одеяла и заснуть с бермой у моей головы как широченный надгробный камень. Чтобы быть готовым завтра к полету. Я не буду спать всю ночь. Я кладу ружье, лишь ружье, вталкиваю его под сумку и продолжаю ходить.

II

Когда я начал летать у меня было чувство того что я должен был делать это всю мою жизнь. Многие люди которые летают думают так же и мне кажется это скорее всего от того что есть некий ген верхушки деревьев или верхушки скалы а не от чувства неограниченной свободы или описания взлетевшего ввысь духа. От того как все решается внизу землей. Как весь пейзаж составляется из стоков вокруг, из капилляров и артерий стекающей воды: склоны гор сбираются вместе и покрываются складками, выжимая себя в борозды ущелий и ручьев, высоты и пропасти, низины описываемые спусками и хребтами и подножиями как морщины описывают лицо, обрываясь краями каньонов, и затем низины и впадины, извилистые реки и высохшие русла где когда-то была вода похоже удерживают холмы и волны горных долин все вместе и никак иначе. Как расходятся поселения и затем населяют эти реки и умножаются в каждом слиянии рек. Я думаю так: Вид всего этого должен удивлять нас но не удивляет. Мы видели все это раньше и приняли землю в низинах с такой же легкостью как мы гуляем по отмелям ручьев и знаем куда поставить наш следующий шаг.

Но что больше всего мне понравилось после первого учебного полета это была искусность, чувство что все находится на своих местах. Фермы на своих прямоугольных полях, дороги ориентированы по румбам компаса, лесозащитные полосы отбрасывают по утрам длинные тени на запад, соломенные тюки и разбредшийся скот и лошади прекрасны в своих местах как брызги звезд удерживающие все то же румяное солнце своими флангами, грузовики во дворах, трейлер запаркованный на диагональных полосах, квадраты домов с одинаковыми углами освещенных крыш, бриллиант бейсбольного поля и овалы гоночных дорог, даже свалки такие же, неровные ряды ржавых автомобилей и груды металлолома так же неизменны и прекрасны как тополя по краям рек, отбрасывающие свои длинные тени. Белая струйка дыма от электростанции тянется на восток за утренним ветром чистая словно промытый хлопок. Так было тогда. Там наверху не было невзгод, страданий, раздоров, лишь картина и совершенство. Вечный покой пейзажной картины. Не потерять тем деревьям листьев... Даже проблесковые огни спецавтомобилей движущихся по скоростным дорогам пульсировали беззаботным ритмом сверчка.

А когда летишь, видишь все это как увидел бы ястреб, я сам каким-то образом освобождаюсь от ненужных мелочей: нет во мне печали нет жесткости в теле никакого одиночества, ничего от человека живущего с тошнотой от того что убивал и похоже будет еще убивать. Я тот кто летит надо всем и смотрит вниз. Ничто не коснется меня.

Нет никого кому я рассказал бы и все равно очень важно высказать это. Реальность и как чувствуешь покинув ее. Даже сейчас иногда бывает слишком прекрасно что трудно выносить.

Мне также интересно из чего сделан Бангли и такие как он. Он же полон одиночества как нота дребезжащая внутри колокола. Предпочитает чтобы так. Будет защищать до самой смерти. Живет и защищает как живет хищная птица сбивая других птиц на лету. Не желает обсуждать что смерть и красота делают друг с дружкой внутри него.

Я взяд его с собой в полет на первой неделе его появления. Он хотел посмотреть наш периметр, наши уязвимые места. Затолкал его на пассажирское место и дал ему наушники чтобы он мог говорить со мной. Я сделал широкие круги и резко набрал высоту ястребиным подъемом. Было чистое утро с оврагами полными теней и стаей чаек застрявшей белой копной между нами и землей. Через десять миль на тысяче футов он произнес

Друиды. Снижайся.

Я никогда не слышал такого слова.

Встретил их по дороге, сказал он. У них болезнь крови. Крикнул им через двор. Двух грохнул подошли слишком близко. Эх было бы у меня сейчас чем их поджечь.

Я посмотрел на него. Потрясенный. Откуда им было узнать что он стал моим напарником.

Несколько детей в ободранной одежде выскочили из сарая и замахали руками, запрыгали радостно. Бангли втянул свои согбенные плечи в сиденье чтобы посмотреть на меня.

Они тебя знают?

Угу. Помогаю им. Они не друиды, они меннониты.

Я почувствовал его взгляд на стороне моего лица потом нет. Он не сказал ничего до конца полета, даже когда мы пролетели низко над горами и увидели как свежевыпавший снег слетел со скальных хребтов.

III

Я спрашиваю себя что это за нужда рассказывать.

Оживлять каким-то образом смертельное спокойствие величайшей красоты. Вдыхать жизнь в рассказ.

В противовес я полагаю кредо Бангли убивать все что может двигаться.

***

Той ночью стрельбы с одной стороны когда я не нажал на спусковой крючок я дошел до западных ангаров и пошел еще дальше. У Джаспера было хорошее чутье и я знал если он бы начал озираться и заволновался бы то он просто последовал бы за мной. Не захотел отрывать его от его веселья, и я знал Бангли довольно хорошо что он наубивал достаточно для одной ночи чтобы решиться на моего пса. У меня не было ни очков ни ружья. Бангли всегда носит кобуру с пистолетом на ремне, я уверен он спит с ним. Я никогда не видел его спящим и мне интересно сколько ночей он наблюдал за нами спящими у бермы. Неприятно быть с человеком вечно подкрадывающимся ко мне да есть кое-что похуже, непрерывное чувство постоянной слежки. Я примирился с этим чувством как индейцы кри должно быть примирились с тем чтобы жить на своем Севере со стаями гнуса. Когда-то жили. Назойливая мысль: если он решит атаки стихли настолько что сможет сам защитить это место или мои полеты к семьям станут слишком рискованными он может просто убить нас, меня и Джаспера, долго не раздумывая двумя выстрелами с пятидесяти шагов от своей веранды. Помня об этом я совершенный безумец ложусь спать на открытом месте, а если Бангли захотел бы меня убить у него было бы бесконечное количество возможностей в любой день, и я решил с самого начала что буду заниматься своими делами каждый день не принимая мистера Смерть ни в какое внимание.

Поэтому, решив так, я знал когда проходил мимо последнего ангара на запад все дальше уходя от одиноко горящей лампочки на равнину залитую звездным светом, я знал что после такого прихода пяти человек мое нахождение здесь получило гарантию на еще какое-то время. На какое-то время Джаспер и я были необходимы, хотя Бангли расправился со всей группой, расстрелял их, одним глазом.

Я обошел старый топливный бак зеленый в дневном свете, сейчас черный, выпирающий из высокого куста шалфея, и мои ступни нашли сами по себе протоптанную тропу к горам. Мою тропу. Я и Джаспер протоптали ее за девять лет, и Бангли ходьбой к своей башне. У аэропорта не было диспетчерской башни, это было просто аэродромное поле, означало что пилоты переговаривались друг с другом и решали согласно давно отработанному протоколу, но Бангли и я построили нашу башню в четырех милях на равнине, на полпути к горам, и эта башня была сделана для убийств. Постройка заняла у нас два месяца, находили нужные доски в долгом поиске и разборе некрасивого, блочного, модернистского, деревянного строения на Пайпер Лэйн похожего на начальную школу из семидесятых годов. Мы перетащили доски на его грузовике когда он еще бегал и в его микроавтобусе, в нем он появился здесь, набитый оружием какого-угодно вида, и минами и консервами и боеприпасами. Мы заодно перетащили генератор из одного ангара с северной стороны, и мы включали его на авиатопливе чтобы завести наши пилы и дрели. Бангли не был рожден плотником и это был первый и единственный раз когда я видел его делающим что-то руками в радостном возбуждении, работа как теперь я знаю для своих удобных выстрелов из.408 калибра. Он торопился поскорее залезть на верх платформы и установить поудобнее сиденье и защелкивающийся поворот на дизайн которого он потратил много часов. Отдельный держатель для дальномера и еще один для лазерного прицела. Ничего – ни оружие ни дальномер ни прицел – он почти никогда не оставлял там. Он оставил лишь определитель скорости/направления ветра на столбике где отраженный от крыши ветер не влиял бы на его показания, и он оставил свои баллистические таблицы в широком раскладывающемся ящике который я сделал для него.

Его любимой дистанцией было тысяча четыреста ярдов. Достаточно близко чтобы с его способностями убить наверняка и достаточно далеко чтобы потешить свое честолюбие. Означало что на тропе было одно место где много людей бросили свой последний взгляд на этот печальный мир. Там было место по-настоящему залитое кровью. Земля там, между высоким кустом шалфея на южной стороне тропы и высоким кустом крисотамнуса на северной стороне тропы, была черна от медных минералов пролитой крови, выпачкана как место во дворе где всегда меняли масло у автомобилей. Той ночью я прошел четыре мили и еще четыреста ярдов менее чем за час. Я не заметил расстояния и я не заметил времени. На моем календаре это была ночь 21 апреля не какой-то особенный день равноденствия или самой долгой ночи/дня, но особенный для меня как любое 21 любого месяца. Это был также день рождения Мелиссы. Она не любила вечеринки и мы никогда не праздновали. Мы тихо ужинали, обычно суши, их она считала смешной декадентской формой еды но все равно обожала их есть где-то два раза в году. Ее любимые, тунец и желтохвостая макрель и дикий лосось, со временем сошли на нет и цены на них поднялись так высоко что мы просто перестали их покупать.

Я все время дарил ей книгу. Потертую в твердой обложке с того отдела букинистической литературы где найдешь детские приключения братьев Харди и Нэнси Дрю, и затхлые с помарками Хоббиты, цветные бумажные обложки часто порванные или совсем без них. Но некоторые детали обложечной иллюстрации были вдавлены в материю твердой обложки, вздыбленный конь или раскидистый вяз, и можно было закрыть глаза и провести пальцами по шероховатой поверхности и почувствовать изгибы брыкающегося жеребца, простертые во все стороны ветви дерева.

Моей любимой была иллюстрированная книга-справочник о жителях прудов в которой очень юный читатель написал карандашом на каждой странице под изображением выдры

Хорошая

Под ондатрой:

Хорошая

Бобром:

Хороший

***

Я прошел в темноте мимо башни. Тропа между кустами впитала и отразила свет от Млечного Пути и была чиста впереди. Я прошел пристреленное место, по черному пятну которое не было тенью шалфея. Я совсем не содрогнулся или не почувствовал ничего особенного. Я ощущал лишь ветер. Он был западный с гор и он должен был быть холодным от снега но он был теплым и пах землей, кедром на низких склонах и пихтой с мест повыше. Как камень после сошедшего льда. Лишайником и мхом. Мне так показалось. Он пах весной.

Слишком рано для середины апреля для полного оттаивания, да только давно прежние приметы ушли в ностальгию. В эту зиму выпал снег но до этого было два года когда пики стояли сухими почти без ничего. Было страшнее для меня чем атаки или болезни.

Потерять форель вот что было страшно. Потерять ручей это еще одно впридачу.

Я все еще ловил рыбу в горах. Форели не было потому что вода стала слишком теплой, да только я рыбачил прилипал и карпа, обживавших все так же дно, и преодолевал отвращение когда попадалась прилипала, легкое бултыханье с трудом назовешь борьбой, вытянутые губы и чешуя. Я заставил себя привыкнуть ко вкусу и количеству костей. Сейчас форели не было и карп занял ее нишу и начал все больше кормиться у поверхности. Никогда не приносил Бангли потому что он никогда не понял бы. Потраченных часов. Опасности нахожденья у течения воды, опасности от животных и бродяг.

А я все равно. Он назвал бы На Отдыхе, он называл все так презрительно напрямую не связанное с нашим выживанием, или убийством, или как убить. Бог’ты Хиг мы же не на отдыхе, а? Черт побери. Оленья охота считалась. Количество полезного протеина за одну успешную ходку поделенное на риск. Тот факт что я хотел пойти, что мне было нужно пойти – подняться вверх, уйти подальше, надышаться тем воздухом – он не принимал во внимание. Если бы я ненавидел это, ему тогда больше нравилось бы. Как с полетами. Он знал что летать для меня было жизненно важным и все равно он считал что двух рук едва хватало на то чтобы сосчитать случаи когда нас спасли мои патрульные полеты.

Он не был моим начальством и я делал то что я хотел делать, но он всегда старался показать мне свое недовольство как можно жестче, а после какого-то времени стало легче его выносить. Хранить наши отношения вечнозелеными день за днем.

Я рыбачил. Я брал свое и направлялся к зеленыму деревьям. Повозка из каяка. Мое ружье. Я проходил мимо останков жертв жуков, стоящие стволы деревьев ломались от сильного ветра, и шел дальше к зелени. Я всегда рыбачил там где не было мертвых деревьев, или где вновь пробивалась зелень. Я клал свои вещи и дышал запахом бегущей воды, холодного камня, ели и пихты, словно от пахучих мешочков которые клала моя мать вместе с носками. Я дышал и благодарил нечто не совсем Бога, нечто все еще бывшее там. Я почти даже мог представить себе что оно было тогда когда мы были молодыми и еще многое было живым.

Я слушал ручей и ветер и смотрел как он качал тяжелые черные ветви. Вода подо мной, темная поверхность была покрыта крошками зеленой пыльцы. Корни дерева вылезшие на отмель змеились над водой и между ними старые паучьи сети качались ветром и сверкали нитками в такт.

Я доставал четыре части удочки завернутые во фланель и вставлял их вместе, примеряя по направляющим и поворачивая сияющие металлические кольца чтобы они выстроились в линию. Четвертый номер она была у меня с последних классов школы. Мой отец дал мне ее на мое шестнадцатилетие как раз после того как я переехал к нему жить. Он умер от рака поджелудочной железы на следующий год прежде чем смог показать мне как правильно удить с ней, и мне пришлось учиться самому и от Дяди Пита.

Я вытаскивал катушку которую он дал мне с удочкой, я держал ее в чистоте и смазывал маслом даже когда моя жизнь была не совсем гладкой. Я вставлял рельсы основания катушки в алюминиевый держатель поверх пробковой ручки удочки и закручивал гайку. Гайка затягивала стержень удочки и была сделана многогранником таким удобным для прокрутки большим и указательным пальцами. Она легко проворачивалась и крепко затягивала удочку.

Все это, эти движения, их последовательность, тишина, плавное течение и бульканье, мелководье ручья и ветер свистящий в иглах высоких деревьев. Пока я настраивал удочку. Помню как делал все это сотни раз, может и тысячи раз. Ритуал без никаких размышлений. Как надеть носки. За исключением того что после этого ритуала я касался чего-то очень чистого. Именно поэтому я всегда старался всю мою жизнь принести лучшую часть себя на время рыбалки. Мою внимательность и осторожность, мою готовность рискнуть, и мою любовь. Терпение. Да все что угодно необходимое. Я начал рыбачить сразу после смерти Отца и я пытался ловить рыбу как делал бы он. Что в общем-то немного странно: пытаться воссоздать себе человека которого я никогда не видел с удочкой в руках, с настойчивостью сына для которого у этого человека так и не случилось шанса быть настоящим отцом.

Когда я разошелся с моей школьной подругой, я рыбачил. Когда приходили разочарования и отчаяние я переставал писать, я рыбачил. Я рыбачил когда я встретил Мелиссу и не мог представить себе что я нашел кого-то я смогу полюбить больше всего на свете. Я рыбачил и рыбачил и все рыбачил. Когда на форель напала болезнь, я рыбачил. И когда грипп унес ее в больницу забитую кроватями умирающих в пятистах ярдах от нашего дома, я рыбачил.

Мне не разрешили похоронить ее. Она была сожжена со всеми вместе. Пришел хаос непостоянства продуктов и длинных очередей за бензином и бунтов, я рыбачил. Я ловил карпа чтобы просто уйти от всего и забраться подальше по ручью, в изгибы и уклоны которые были так знакомы мне как тело моей мертвой жены.

За все годы в аэропорту я все время приносил мою удочку в горы. Клал свои вещи и собирал удочку и дышал и Джаспер был сам по себе и ложился на отмель откуда он мог видеть все. Я одел легкие бахилы с прилипающей резиной на подошве, и стал на гладкие камни пыльные и серые от воздуха и зашел в воду. Как только эти речные камни стали мокрыми они ожили цветом, зеленью и розовыми разводьями и голубизной. И я тоже. Ощутил так же. Вскоре как только холод сжал мои ступни и надавил на мои голени.

Больше никогда не одевал бахилы. Я просто наслаждался чувством холодной текущей воды огибающей мои ноги.

Я размышлял, вспоминая когда я шел по тропе к горам и я думал почему я не рыбачил почти год, ни разу за прошлое лето, и удивлялся почему, и очень желал чтобы у меня были лишь только удочка и Джаспер, только рюкзак на весь день и без оружия и на ***** Бангли я даже не стал бы притворяться будто ухожу охотиться. Но не сделал. Ничего как хотел. Я шел долго даже Орион скрылся за горами, может час-полтора, и я остановился. Я отдышался и посмотрел вокруг меня и обнаружил что был очень близко к первым деревьям у гор. И я был один. Я очнулся и чуть не позвал Джаспера и тут же понял что в первый раз насколько помнилось мне его не было со мной. Ледяной холод вошел в мои внутренности и я повернул назад и протрусил рысью весь путь назад в аэропорт.