Текст книги "По звёздам Пса (ЛП)"

Автор книги: Питер Хеллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

III

Дом Бангли, сотня ярдов к северу, тот с оружейной мастерской в жилой комнате и с фотографиями светловолосой семьи лыжников – он стоял, да только окна были выбиты и там вокруг мансардного окна на втором этаже виднелись следы огня и тоже разбито, и рядом с ним в крыше зияла дыра. О *****. ***** ***** *****.

Папаша сидел напрягшись и весь во внимании на своих вещах, я бросил быстрый взгляд на него, он понимал все было не так как надо, а Сима жала мое бедро и не могла оторваться от окна, от вида всего словно ребенок у акульего аквариума.

Прежде чем я сел я прошел на низкой и пролетел над огородом. Он все еще был там, неповрежденный. Вода все так же текла по направленным с одного конца грядкам, и вода текла лишь по половине грядок.

Да только. Даже с двухсот футов я мог видеть сорняки. Она заполнили те места без воды и карабкались и занимали края отброшенной земли.

Я поддал газу и поднялся и вновь прошелся вокруг повыше. Наклонился влево и прицелился на середину поля и сел подальше и прикатился прямиком к дому Бангли. Топливо, магнето, главный ключ. Все. Выключил. Зверушка еще почти не остановилась а я распахнул цепляющуюся дверь и выпрыгнул наружу и побежал к дому.

Входная дверь была открыта, слегка раскачивалась взад вперед под легким ветром.

Бангли! Бангли! Эй! Ты там! БАНГЛИ!

Я удивился силе моего крика. Звучал как не мой.

Направился в мастерскую. Странно большое окно с видом на горы было невредимо но на стене с камином диагонально тянулась цепочка пулевых дыр. Фотография семьи на лыжах стояла нетронутой на столике. Инструменты Бангли лежали там где обычно, разобранный Зиг Зауер.308 его один из самых любимых, висел над рабочим столом в двух зажимах.

Божмой.

Папаша позади меня.

Твой друган, сказал он. Я знал с нашего первого интервью что он будет задиристым, иначе как такой парень как ты...

Остановился на полуслове.

Даже не мог себе такое представить.

Бангли!

Отчаяние. Впервые я ощутил эти клещи во мне, отчаяние как вонь. Странно. Никогда не знаешь точно как ты относишься к другому пока не увидишь его сожженый дом.

Вздрогнул. Папашина рука на моем плече.

Они взяли его здесь. Он работал. Днем. Никак не ожидал нападения днем. Они ворвались со входа а он уцелел после первой атаки и он отбился. Он отогнал их, затем поднялся наверх где ему лучше виделось, лучший угол для стрельбы, и сражался оттуда. У них похоже только у двоих там были винтовки.

Я направился наверх. Сердце сжалось. Что я увижу? Никогда не был там, никогда. Коридор с рядами фотографий семьи блондинов. На лыжах, на яхте, в бамбуковых бунгало, пальмы, желтый лабрадор на цветочном поле. Видел все это пока мчался, бежал по толстому ковру пола, остановился однажды чтобы сориентироваться где входная дверь чтобы найти мансардовое окно. Вот эта комната. Распахнул слегка приоткрытую дверь.

Детская, мальчика. Плакат красотки в бикини над кроватью, кровать накрыта одеялом с рисунком ковбоев на брыкающихся быках. Пришпиленные бабочки в рамках на стене и электрогитара в углу. Также лыжи для слалома. Доска для серфинга, короткая подвешена к потолку, ярко-зеленый рисунок змея на яблоне и голая Ева полуотвернувшаяся, ее грудь едва покрыта кудрями ее волос: ВЕСЕЛЫЕ ДОСКИ. Подписанный плакат гоночного автомобиля НАСКАР. Номер 13.

Две охотничьи стрелы, настоящие, торчали в плакате а стена над ним была разорвана пулевыми отверстиями.

Две банки жевательного табака и плевательница из-под кофейной банки на полу у кровати. Бинокли для ночного видения и два Глока в кобурах свисают со шляпной вешалки. Божмой. Это была комната сына и комната Бангли. Здесь он жил. *****. Сохранил комнату словно в историческом музее. Я вспомнил об отце Бангли, кого он так ненавидел – и я подумал, У него никогда не было комнаты как эта. Он спасался или следовал какому-то инстинктивному желанию или что-нибудь еще более странное, кто знал, живя в этом музее, в этой игровой комнате. А сквозь крышу проникал свет. Дыра размером в два фута. Никаких знаков взрыва, откуда она? Оо. Почти наступил в такую же дыру на полу. Вопросы покатились в моей голове и сталкивались как автомобили в гонках НАСКАР. И обгорелое окно. И мешки с песком наваленные до подоконника и выше по краям. И никакого Бангли что в общем-то было хорошим знаком.

Я стоял посередине комнаты глотая воздух, успокаивая дыхание. Полез в разбитое окно и посмотрел вниз на наше прибытие, на наш аэропорт, и не удержался от внезапно выскочившего из меня пузыря смеха.

Он мог видеть практически все: поверх бермы у рулежки где я спал с Джаспером, прямо до самого мусорного бака мы оттащили от моего дома, мой дом был просто приманкой. Он мог бы видеть веранду и входную дверь того дома, весь ряд ржавеющих самолетных руин, две стороны диспетчерского здания, вход в мой ангар. Не так уж мало он мог охватить отсюда своим взглядом, вот почему он и выбрал здесь. Никогда я об этом не думал, не знаю почему. Или о том когда я посылал ему сигнал тревоги ночью а он мог видеть всю сцену в ночным прицеле отсюда. Он бы сразу знал сколько спряталось за баком, что у них, сколько их могло бы притаиться, знал все это прежде своей прогулки до бермы в темноте, скорее всего уже запланировав кого он застрелит первым и как. Вот почему он никогда не выглядел удивленным, всегда для меня выглядел слишком расслабленым. *****. И мешки с песком. Он бы пожалуй мог запросто отстреляться своей снайперской винтовкой прямо отсюда. ***** Бангли. Как далеко было? Триста ярдов, может быть. Легко. Для него. И я стоял там с поднимающимися во мне отвращением и восхищением и я должен сказать – еще с чем? С любовью, может быть, которая выросла во мне к этому ***** индивидууму.

Он был хорош в одном, очень хорош в этом, а во всем остальном он барахтался с непоколебимой бестолковой суровостью. Одна стратегия, я полагаю. И подстраховывал меня. Не подведя ни разу, без промедления. И, что еще? Щедро. Я говорю с лихвой, так ведь? Никогда даже не дал мне знать как должна была пройти вся операция. И когда я покинул его, он сразу понял угроза возросла, опасность. Наверняка откалибровал ее до самых самых, как он калибровал ветер и подъем винтовки для своих дальних выстрелов с башни, знал с холодной точностью в какой опасности он будет жить здесь один без меня и Джаспера, затем просто без меня, как без предупредительной системы. Симбиоз, до каких пределов я никогда не задумывался настолько. И как от его настойчивого и краткого сопротивления мне прощание было очень трогательным. Корзина с гранатами. Говорила мне я был семьей. Говорила мне пожелания доброго полета, беречь себя, не для него, а для меня самого.

А те другие уходы. Рыбалка и охота где он знал я отдыхал более всего телом, или психологически, скажем свободное от службы время, и в те дни он рисковал по-настоящему. Не возмущался ими.

Это была его комната. Немножечко трогательная. Немножечко странная.

Я повернулся. Папаша в дверном проеме пробегает своими серыми глазами по детским вещам, оружию.

Это где Бангли сам по себе, сказал я.

Ну-ну.

Папашины глаза прошлись по укрепленному мешками окну.

Он тут не умер.

Папаша подошел к одной большой дыре бывшей когда-то мансардным окном. Просмотрел все внизу, вокруг.

Его тут ранило. Папаша коснулся изрешеченной занавески.

Знал ему нельзя было оставаться здесь, они бы сожгли его. Знал он должен двигаться, а раненый был. Должен был двигаться и атаковать. Он был хорошим солдатом.

Был?

Папаша пожал плечами.

Мы оба стояли там. Я не мог двинуться. Я словно примерз.

А затем мы услышали двойной выстрел и крик.

А затем мы побежали по коридору, вниз по лестнице, сквозь изрешеченный местами первый этаж, наружу под обжигающее солнце.

Зверушка была в нескольких ярдах от заезда откуда я прирулил к этим домам на севере. Сима спряталась под ее крылом пытаясь стать меньше колеса.

Папаша резко остановился и я стукнулся в него, почти что снес его на землю.

Подожди.

Он прикрыл глаза козырьком и просканировал вокруг. Она у самолета согнувшись показывала. На мой ангар который был закрыт. В смысле на ту его часть которая еще была неповреждена. Она была в порядке, должно быть звуки выстрелов уронили ее на землю.

А затем Папаша сдвинулся.

Он там, сказал он.

Я обогнал его за три шага. Никогда не знаешь точно как ты относишься к другому пока он не погибнет а потом воскреснет. Я распахнул ангарную дверь, которая когда-то была сделана лишь для входа внутрь, которая была врезана в главную дверь поднимающуюся вверх, я двинул ее с такой силой я влетел в мою конуру. Я споткнулся о пол который я покрыл персидскими коврами из нескольких домов, споткнулся жестко и стремительно я дернул мою спину, *****, и растянул колено, ай, выпрямил себя и остановился и встал как дерево и прищурился привыкая к полумраку.

Там были две выцветшие полупрозрачные панели на крыше которые служили мне дешевыми проводниками света и вроде как освещали место натуральный дневным светом когда двери были закрыты. И увидел наш диван, Вальдес, место Джаспера, рабочий стол, стул, прилавок позади где я готовил еду, и покрытый красным линолеумом стол где мы часто наслаждались нашей деликатесной едой. Больше ничего. Но услышал. Легкое царапанье будто мышь в стене. Металлическое.

У меня был инструментный комод, выдвижные ящики, массивный красный стальной, шесть футов в ширину. Прекрасный. Занял почти целое утро у меня и Бангли чтобы прикатить его из ангара обслуживания, чтобы обойти вздутия и провалы, провезя по некоторым местам по мостикам из досок. Занимал почетное место у северной стены. Бангли называл его Красная Площадь. Мне нужен плоский ключ, четверть дюйма, говаривал он. Слезь со своей задницы и сходи-ка до Красной Площади и найди мне его? Пожалуйста. Царапанье исходило из комода и он стоял отодвинутый от стены. Конец рабочего ботинка Бангли торчал из-за комода. Рядом с ним, у стены, его гранатомет, над которым он работал.

Он был весь покрыт засохшей кровью. Будто кто-то вылил целое ведро на его нижнюю часть тела. Его глаза набухли почти закрылись, белая корка высохшей слюны или рвоты на той стороне лица лежавшей на его руках. Левая нога согнута в невообразимом углу. Он лежал на своей любимой винтовке, М4, а его окровавленная левая кисть лежала на предохранителе оружия.

Хрип вышел нутром из потрескавшихся губ. Слова пришли почти неслышным шепотом.

***** Хиг.

Только и всего. И его рука вытянулась словно клешня и коснулась моей бороды.

***

Коснулся и ушел. Две недели. Даже больше. Если бы он умер то скорее всего от обезвоживания, потери крови. А он нет. Живучий старый таракан. Мы знали он такой. Сима не хотела чтобы мы его двигали. Уложили на диване. Она собрала и заштопала его ногу разодранную пулей ему в бедро. Она прочистила и зашила дыру в левой части которая сломала ребро и прошла мимо кишечника. В ангаре было жарко в разгар дня но не так уж плохо с открытой дверью и дырой на восточной стене. Заняло четыре дня чтобы узнать мое лицо. На несколько секунд. Проваливаясь в нечто вроде комы между ними. Она поила его водой и Спрайтом из поилки для индеек. На шестой день он открыл глаза когда она кормила его и уставился на нее.

Миссис Хиг, сказал он.

Она рассказала она зашлась в смехе. Что-то в его выражении лица, наверное так: мимика лица полумертвого человека. Она рассказала это было как испытание, и попробовала бы она опровергнуть его, и не лишенное утверждения окружающего порядка, где-то с юмором.

Доктор Хиг для Вас, ответила она. Она рассказала мне он подержал глаза открытыми в знак значимости момента, едва-едва кивнул, и вернулся в свой сон.

***

Папаша все становился менее напряженным. Я взял его с собой в Зверушку и облетел. Указал на особенные места как будто туристический гид. Нашел для него наушники и объяснял пока мы летели. Башня, речушка, расстояния, и он все видел. Крутой склон ставший для нас рвом, одно лишь место перебраться через него, берма. Тридцатимильный радиус проверки дорог, семьи.

Когда мы пролетали они высыпали из огородов, домов, сараев, потрепанные и зачуханные приветственные, махали руками. Дети прыгали вверх вниз. Я сосчитал детей: семь. На одного меньше, не уверен кто. Покружился, помахал, указал им пальцем. Я вернусь.

Сима сказала Бангли был в ОРИТ, нуждался кто-то должен был мониторить его состояние 24/7. Мы были по очереди. Что-то в ней. Что-то за неделю выросло и расцвело, нечто дремлющее в каньоне вышло наружу под солнечный свет и этому нечто понравился вид света. Трудно объяснить.

В роли доктора, нет сомнения в ее экспертности, просто видимая всеми компетентность, возврат к завоеванной таким трудом значимости отчего она казалось мне стала еще больше. Ну не знаю, выше, шире, как на планете с бoльшей гравитацией чем прежде. Это было только часть. Посмотришь на любого человека в рамках привычной арены настоящего мастерства и ты увидишь это, становится больше чем сам человек. Как я люблю видеть такое. Да только было что-то еще. Как если бы к прибытию на этот наполовину раздолбанный аэропорт, в роли чужеземца попавшего в такие обстоятельства абсолютно незнакомые – после Нью Йорка, конечно же, гор и долин ее места рождения – как если бы к именно такому прибытию она готовилась. Всю жизнь даже не зная об этом. Возможно. Я не знаю. Казалось мне так. Как будто часть ее расслабилась, как будто сбрасывала нечто вроде старой кожи. Шелуху которая была для нее огромным препятствием и о чем я совершенно не имел никакого понятия. И сбрасывая ее, она открывалась и начинала цвести. Нелепые слова, да? А вот нет. Волшебно. Наблюдать за человеком освободившимся от чего-то и расцветшим.

Я никогда не узнаю от чего она освободилась.

Мне нравилось наблюдать за ней сидящей на стуле который я подогнал под ее рост, наблюдать наклонившуюся над Бангли и говорящую с ним мягко, не как доктор с пациентом, или как с амвона, но с уважением, с юмором, словно два старых знакомых. Мне нравилось наблюдать как она проверяла наложенную шину, перевязывала бандажи, за ее движениями более уверенными чем даже когда она работала со мной в огороде – какая разница между наполовину обиженной на всех и уверенностью гордости, тяжело добытых знаний и уравновешенности. Мне нравилось наблюдать как она убирала темные кольца волос с ее лица, связывала их позади вместе или вытягивала свои длинные руки и просто наслаждалась слепящим летним солнцем и шла к ягнятам укрытым за забором построенным Папашей в тени от круглого шара ивы. Мне нравилось наблюдать как она раздевалась и ныряла в пруд у речки и стояла точно так же как она стояла в тот первый вечер и манила меня. Она была просто самым прекрасным созданием из всех кого видел когда-нибудь Большой Хиг.

Мы спали на открытой земле где я всегда спал до этого. С Джаспером. Да только мы сделали ширму из ивовых веток, и мы распахивали два фланелевых спальных мешка и раскладывали их поверх матраса принесенного нами из моего дома, того с верандой, и я спал как никогда, до этого. Мы спали часто держась друг за друга в переплетении рук и ног чего я никогда не мог делать, ни с кем. Я просыпался посередине ночи как это бывало раньше и клал мою голову затылком на руки и наблюдал за звездами и считал созвездия и придумывал их еще, да только сейчас я занимался этим с ее локтем на моей щеке – нежно снимал с меня – и с ее волосами на моем рту, с ее бедрами у моих и с чувством сошедшей ко мне благодати.

Все еще, иногда ночью я горевал. Я горевал поскольку знал о конечности нашего нынешнего счастья как о конечности потерь нашего прошлого. Мы живем на краю, если нам когда-либо суждено жить в простирающейся вдаль долине. Кто знает какая атака, какая болезнь. Вновь эта двойственность. Как в полете: неподвижность и скорость, спокойствие и опасность. Точно так же проглотить расстояние Зверушкой и в то же время кажется мы никуда не двинулись, с ощущением нахождения в некоей картине.

Мы любились как если бы все было для нас внове. Может потому что мы должны были быть нежными, неторопливыми. Иногда она сближалась со мной и вбирала меня в себя так нежно и садилась на меня сверху и мы лежали недвижно так недвижно что звезды начинали двигаться вокруг нее и мы начинали двигаться бесконечно раз и это был как разговор и я наполнялся счастьем, как водой из ручья наслаждений как еще бы я смог описать.

Папаша взял себе дом рядом с Бангли, взял себе с комнатой с видом на авиаполе, еще один тактик, их двое как две горошины в стручке. И заложил мешками с песком одно окно и пришел к Бангли одним прекрасным утром и спросил выбирая слова если бы он смог занять на время у Бангли одну из винтовок, Зиг Зауер. Бангли тогда уже поправился, это был десятый или одиннадцатый день, поправился настолько что сел на диван и оглядел Папашу с ног до головы, чтобы выдавить слова сквозь зашитые губы.

Еще один старик, прохрипел Бангли. Это были первые слова.

Папаша раскололся полу-улыбкой и она получилась прямой, и я подумал *****, они улыбаются почти одинаково. Руки Бангли были в повязках и Папаша протянул свою и коснулся его предплечья. Жест вышел очень трогательным и уважительным.

Посражался ты знатно.

Бангли посмотрел на него прямо глазами которыми можно кого-угодно раздробить на части. Ничего не ответил.

Десять или двенадцать а? Похоже трое с ружьями.

Четырнадцать. Проскрипел Бангли. Четырнадцать и четверо.

Папаша согласно кивнул.

Что сквозь крышу пролетело?

Камень. Или что-то такое. Небольшая пушка была.

Они подобрали своих мертвецов.

Бангли показал как смог пожатие плеч.

Похоже, прохрипел он. После молчания он сказал, Вместе собрались.

Его горло схватилось и он прочистил его.

Думал я помер. В доме. Я дал по ним гранатометом. Потом еще двоих по дороге сюда. Хватило. Им.

Бангли изучил что доставалось ему в качестве нового друга.

С кем был? наконец он сказал.

Морские Котики, ответил Папаша. Афганистан. В других местах

Бангли кивнул, едва.

Одеты как чертовы монголы. Шесть баб. С луками. Знали как...

Он потерял нить разговора, его глаза покружились, собирая остатки воспоминаний. Легкая дрожь пробежал по его телу.

Папаша подождал. Да уж кто бы знал.

Вот думаю, наконец сказал он. Я взял себе дом рядом на северо-восток. Вот думаю мог бы я занять на время тот Зиг. Пока ты тут в госпитале.

Прошло какое-то время пока Бангли смог сфокусировать свое внимание. После этого он полу-кивнул. Твоя дочь? Таков был его ответ.

***

Я взял ее посмотреть на семьи. Она сразу же захотела попасть туда как только я приземлился с Папашей. Она взяла ее медицинскую сумку. Мы сели на дороге и они показались со всех сторон, кто бежал, кто еле шел, выстроились как сброд вдоль карантийной линии во дворе. Мы вышли и я наблюдал за их выражениями лиц когда к ним подходила Сима. Темные кольца вокруг глаз расширялись от удивления, челюсти открывались, малыши словно любопытные и едва-настороженные олени, пробивали себе дорогу головами. Если бы их уши крутились во все стороны они точно бы закрутились, взглядами назад на своих матерей, радостное взозбуждение.

Сима переступила линию, и как один они тут же отступили назад на пол-шага, почти съежившись, и перед ней образовалась пещера пустого пространства. Она подняла вверх свою длинную, сильную, всю в синяках руку.

Все в порядке. Я доктор.

Как будто все объяснялось этим. Она улыбнулась. Поняв как абсурдно и архаично.

Привет, я Сима.

Наверное от вида синяков, еле уловимого ощущения хрупкости, что она выжила ужасную болезнь. Я наблюдал за их лицами. Некоторые помахали руками, закивали мне, заулыбались, да только. Они зачарованно изучали ее, с любопытством почти преодолевшим страх, с благожелательностью родственной души. Создание которое каким-то образом было как они, они правда не были уверены каким именно. И отличным от них, тоже, отличным настолько чтобы вызвать жгучий интерес. Ну. Они же были меннонитами. Готовность к новым визитам была их образом жизни. А я все думал я похож на спустившегося к ним ангела. Я стоял там в их дворе впервые не зная что делать с моими большими руками, чувствуя как сжались все мои кишки и глупо смеясь во время неловкой болтовни.

И. Она же была доктором. Да только.

Сима... я позвал ее.

Она полу-обернулась.

Они...

Они. Конечно же она знала что они заразные. Мы говорили об этом несколько минут назад.

Она подняла руку, жест Все Нормально, и также немножко отстранения от меня, и я опять засмеялся. Как меняются времена. Они придвинулись к ней из пещеры в круг и я понял что она уже завоевала их сердца, что они полюбили ее так же как полюбил ее я, это я понял с первых моментов.

Дети потянулись к ней, хватаясь за ее юбку, одна малышка, мне кажется ее звали Лили, Лили держала ее ногу как медвежонок держался за дерево.

Привет! я услышал Симу. Привет. Вы такие красивые. Как тебя зовут? А тебя? А этого очаровательного мальчишку?

Чудо прикосновения к чужому человеку. Неприкосновенных больше нет.

Я беспокоился да только. Почти что стоило того чтобы увидеть эту сцену.

Она устроила для себя комнату в старом доме фермы которую когда-то называли кабинетом, и она их всех проэкзаменовала. Она одела латексные перчатки. Я видел их на ее руках когда она открывала дверь кухни и вызывала следующего. Негромко. Должно быть была пачка в ее багаже. Она зашивала порезы, лечила раны, звала чтобы ей принесли теплой воды. Она проконсультировала молодую женщину беременную на шестом или седьмом месяце. Успокаивала, я знаю, старика чей плач доносился из-за решетки кухонной двери. Она сказала мне ничего страшного прийти мне сюда, общаться, все было просто неправильно воспринято. Как гепатит С, сказала она. Как когда-то был ВИЧ. Передача телесными выделениями, кровью. А все другое...

Неправильное восприятие спасло их жизни. Большие вывески на заборах по краям их полей КРОВЬ. Ужас вызванный ими. И подтверждение для каждого у кого был бинокль чтобы увидеть: изможденные фигуры согбенные от неведомого ветра, тяжелые движения, пустые глаза. Держали всех подальше от них, всех атакующих, спасли их жизни продолжая их убивать.

Мы полетели назад в полном молчании хотя наушники работали.

Той ночью мы легли у бермы, легли близко близко друг к другу. Оба на спинах, оба изучая рифы светящихся облаков разорванных краями гор. Половинка луны растолкала их во все стороны, и они задрожали от жаркой молнии. Я наблюдал как они плыли и надеялся на большой дождь и как мы побежим в ангар где был Бангли. Земле нужен дождь. Она сказала

В конце всего проводились изучения. Несколько очень убедительных сводок.

По крови?

Угум.

Я подождал.

Они сообщали что появление болезни аутоимунной системы вызывалось тем что тело теряло способность вырабатывать витамин Д. Удивительный механизм болезни. Как СПИД с Т-лимфоцитами. Я хочу сказать если бы были еще данные.

Она помедлила, наблюдая за облаками.

Мне очень нравится когда ты так говоришь.

Она стукнула локтем мое ухо.

Не было свидетельств опровержения. Не успели проверить. Все это так ново.

Витамин Д может замедлить процесс?

Да.

Может нам пора бежать в магазин.

Она замолчала. Мы наблюдали облака. Они были разорванными и так и не сгустились. Не над нами. Дождь, если где-то шел дождь, оставался над горными пиками.

Эй, пробормотал я, хочешь услышать мои самые любимые стихи? Они были написаны в девятом веке, в Китае.

Я думал она размышляла над своими медицинскими мыслями, да только я ощутил ее вздрагивание. Не вздрагивание плохих снов как бывало иногда с Джаспером а вздрагивание ухода, отпускания.

***

В или примерно в. Лучше этого сейчас не скажешь. Бангли следил за календарем в моем ангаре до самой атаки и это мне кажется было очень с его стороны заботливо. Да только. Мы все знаем что случилось 19 июня. Да только он ни за что не смог бы сказать сколько дней он лежал позади Красной Площади. По крайней мере неделю ему казалось.

В или примерно в 4 июля я работал в огороде. Уничтожал картофельных жуков одного за другим. Сима была у семей. Я оставил ее там утром и она попросила забрать ее к ужину, она хотела побыть там весь день. Она занималась уколами витамина Д, да только я точно знал что из-за детей. Она никак не могла быть от них так далеко.

Я работал в огороде. Она была там. Бангли играл в шахматы с Папашей. Чем они занимались. Они садились на веранде моего дома в скрипучих креслах и играли в шахматы словно на картине в каком-то деревенском магазине из некоей апокалипсической пародии на Нормана Рокуэлла. Трость Бангли у поручня. Он играл лучше в шахматы, но часто терял нить мыслей и тогда Папаша мог его обыграть.

Я давил картофельных жуков пальцами и я услышал звук который я слышал так часто что не смотрел вверх. Да только. Не слышал долгое время. Я приподнял голову, прищуриваясь глазами против солнца и вот они: два испаряющихся выхлопа. Параллельно но один позади. И дальний искаженный звук удаляющихся двигателей.

Не во сне, нет.

Я так быстро никогда не бегал. Много лет. К Зверушке и включил главный и потом радио. У меня был цифровой сканнер, частоты вверх в молчании и совсем ничего. Статика. Вниз вверх цифры. Остановились как колесо рулетки. Наконец, конец всякой серости. Голос, слова. Прежде чем я заговорил в микрофон я начал слушать и я не понял ни одного слова. Арабский. Должно быть. Разговор, смех. Направлялись на запад на тридцати тысячах футах. Направлялись скорее всего в Калифорнию. Оттуда сверху, мы, наш аэропорт, был бы невыделим от всего вида ландшафта, разлагающаяся инфраструктура. Я вызывал и вызывал. Два лайнера, 747-е, Эри, два лайнера 747-е Эри. Боинги 747-е пролетевшие Денвер, здесь Эри. Я вызывал и вызывал. Пока мой голос не охрип и линии пара превратились в белое воспоминание, в мираж. Я долго глядел им вслед застывший. К добру ли или нет?

Неделю спустя, так же, еще два. Почти в то же самое время. И на следующей неделе. В четвертую неделю ничего. Четверо нас собрались на веранде в полдень словно ожидая фейерверка или появления важного лица. И ничего.

***

У них может быть иммунитет, сказала она. У расы может быть иммунитет. Или у группы людей. Арабские страны племенные. Целое племя может иметь иммунитет.

В сентябре, еще два пролетело. Никто не ответил на мои вызовы.

***

Мы спим снаружи в октябре. Может мы будем спать так всю зиму. Как когда-то Джаспер и я. С кучей одеял. Спать в морозные ночи одев шерстяные шапки, только носы наружу. Голова к голове или задницей к заднице. Мы вспомним все названия зимних созвездий а когда они закончатся которые мы знаем – Орион, Овен, Плеяды, Аврига – мы придумаем новые. Мои почти всегда животные, ее почти всегда еда – Заквасочные Блины с Сиропом, Краб au Gratin. Я назвал одно по имени не боящегося встречи с врагом, обожающего рыбу пса.

***

Мне все еще кажется что Джаспер жив. Пока его не отпустит мое сердце.

***

Мои любимые стихи, Ли Шанъиня:

Когда я буду дома?

Когда я буду дома? Я не знаю.

В горах, дождливой ночью,

Переполнилось весеннее озеро.

Когда-нибудь мы будем снова вместе.

Мы сядем при свечах у окна на запад.

И я расскажу тебе как вспоминал тебя

Сегодня в грозовых горах.