Текст книги "По звёздам Пса (ЛП)"

Автор книги: Питер Хеллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Где-то в это время Папаша и Сима решили уйти с ранчо и они загрузили трейлер для перевозки скота и прицепили его к вседорожнику, и они поехали по хайвэю посередине ночи. С дюжиной коров, столько же овец, две оседланные лошади, две австралийские пастушечьи собаки, и продовольствие. И Папаше пришлось повоевать прокладывая себе путь сквозь три баррикады засад всего в пятнадцати милях от дороги к ручью с каньоном, и застрелить еще трех ***** на кедровых холмах, все это он в общем-то предполагал встретить и не заняло большого труда для него пройти их. Да только они застрелили одну лошадь и двух овец внутри трейлера, отчего стало труднее притворяться перед самими собой что они просто вывозили коров на снятое внаем летнее пастбище как делали они это обычно ранним майским утром. Он поехал на лошади а она повела вседорожник, который тащил за собой небольшой прицеп, двенадцать миль до каньона. Она бы скорее поехала на лошади, она никогда не чувствовала себя уверенно на четырех ведущих колесах, но он умел лучше ее управляться с живностью и с собаками, тоже, и тем привычнее было следовать его приказам с седла.

На следующее утро они прибыли к ручью и он взорвал переезд у ручья динамитом, и сделал так чтобы туда можно было добраться лишь пешком или на лошади, и только когда уровень воды низок.

Они затирали свои следы как только смогли и уничтожали их последние две мили прежде чем они сошли с дороги к каньонной тропе. Заняло у них весь день. И затем, благодаренье богу, через два дня пошел дождь.

Все это она рассказала мне в последние три недели. Потому я понял какой шок на них произвел вид Гранд Джанкшен. Одна вещь когда теряешь весь мир знакомый тебе, а другая когда увидишь это, может при этом еще почувствуешь запах обугленных домов по соседству и выжженой земли.

Она выплеснула себя в окошко, стекло позади нее забрызгалось, да только в самолете продолжало вонять. Я протянул ей бутылку с водой я всегда держал ее между сиденьями и быстро посмотрел на Папашу как он изменился в лице от запаха или от вида внизу. Так случалось на кораблях и в самолетах, пассажиры всегда напряжены и если кого-то тошнит то начинается цепная реакция. Но он сидел как Будда с ягненком на коленях, одна его сильная клешня на ее плече, лицо непроницаемо и сурово, наклонился к окну всматриваясь во все.

Вот что ты оставил позади, подумалось мне. Подтверждение правоты выбора сделанного тобой в ту ночь. Правота и ужас. Иногда быть правым не всегда приносит радость: сколько раз за последние годы я раздумывал об этой горечи, как когда и о чем ты был прав – а теперь ты даже не можешь просто смотреть.

Да только не от вида обгоревшего и разрушенного города, от кусков яркой зелени деревьев, от них возникало ощущение чего-то неестественного или просто напросто неправильного. Я был в шести милях. Я был на шестистах футах от земли и летел к аэропорту, к диспетчерской башне, откуда три года тому назад я получил сигнал, начало сообщения. Я набрал частоту – она все еще показывалась на моем приборе спутниковой навигации – и начал вызывать.

Башня Гранд Джанкшен, Сессна Шесть Три Три Три Альфа шесть юго-восток на пяти тысяче восемьсот запрос на посадку.

Сказал еще раз. Затем чудо: статика. Громкий выброс звукового снега. Я покрутил настройку обрадовался и вновь позвал.

Сессна Шесть Тройное Три Альфа...

Не было очень чисто но ведь было же. Было! Женский голос. Похоже в возрасте, немного хриплый. Слегка насмешливый, добрый.

Сессна Шесть Тройное Три Альфа, ветер два четыре ноль на пяти, прямым заходом, разрешаем посадку на полосе два девять.

Все формальным языком, все прекрасно, как по книге, как все было раньше. Сказано на полном серьезе. Как в обычный день в аэропорту. Не могу описать что сделал этот подробный обычный ответ с моим духом. Как будто притворившись что этот аэропорт продолжал свою работу я бы смог притвориться что моя жена все еще жила и мой пес, что она была на седьмом месяце и они вернулись а я собирался приземлиться после трехчасового полета от них, хотя ничего такого и не было и возвращался не к ним.

Все было неправильно но было не от этого. От маяка. Почти каждый аэропорт с твердым покрытием имел, когда-то имел, переменный маяк зеленого с белым. И я видел его вспышками с десяти миль, и ничего о нем не подумал. А затем на шести милях я увидел опять его вспышки, пульсирующий словно сердце продолжающего существовать предприятия и диссонанс – сгоревший город на самом конце знакомого мира, и живой, пульсирующий свет, голос диспетчера передающий обыденные команды – наконец завладел моим вниманием и волосы позади моей шеи встали дыбом. Не могу сказать почему за исключением того что происходящее было странным: у них была энергия. Или: почему бы и нет? У нас на Эри была. У многих аэропортов были дополнительные источники энергии светом и ветром. Или от того что маяк не должен работать в свете дня в чистых для полета условиях. Не знаю почему, могу сказать одно что нечто меня насторожило.

Я нацелился. Я ушел на двадцать градусов влево и выпрямился для посадки и вот она была длинная восток-запад полоса построенная для реактивных самолетов протянувшаяся перед нами всем обзором. И гладкая к тому же. Смотря отсюда. Не было колдобин, трещин, провалов как у каждой полосы на восточной части гор. Кто-то ухаживал за ней. По крайней мере так казалось отсюда с мили и в приближении. Отвел назад ручку, установил двадцать градусов на закрылках и пустил ее плавно с пятисот футов, Зверушка казалось облегченно задышала проходя посадочный протокол. Клянусь она точно живая или может думать или что-то вроде этого.

И пока мы приближались и полоса становилась шире и длиннее и выросла до своих размеров чтобы принять нас, мы могли видеть ряды ангаров, у некоторых проломы сбоку, у некоторых крыши наполовину содраны ветром. Мы могли видеть башню слева от нас, консольной балкой, зеленоватого цвета, пуленепробиваемые стекла. Мы могли видеть останки самолетов, на каждой стороне посадочной, большой реактивный самолет в самом конце. Как было в каждом аэропорту – привязанный самолет под давлением погоды, в конце концов освобождался от привязи и выкатывался, да только. Вот тогда до меня и дошло. Как будто шибануло пулей.

Я был наверное в тридцати футах от земли. Я выключил мотор, пропеллер в свободном, сделал все что делаешь в последних приготовлениях, и приготовился вытянуть на себя штурвал и ощутить мягкий толчок касания и. И тут до меня дошло.

Маяк, башня: самолетные останки в поле были так же сожжены как автомобили. Не могу сказать чтобы это что-то значило, ничего существенного, выделяемого, не было времени на это. Просто шок от вида: сгоревшие и покореженные самолеты. Совсем по-другому не как в Эри. По-другому не как в Денвере, в Сентенниал, со старыми самолетами выдранными из своих стояночных мест и увезенными по полю ветром. Там были останки крушений. С работающими двигателями крушений. Я потянул на себя штурвал, да только не для касания. Я резко дернул на себя и вдавил топливный рычаг и двигатель схватился и заревел и моя ладонь снова ударила по карбюраторному прогреву и мы дернулись и устремились в небо. Мы прыгнули вверх возможно еще круче чем был наш взлет полчаса тому назад с луга. И заблеяли ягнята.

Я взглянул в низкое боковое окошко, плексиглассовая тарелка над нами, и в то же самое мгновение увидел металлический трос. Выпрыгнул натянутый, промахнулся по моим колесам в десяти футах. Выпрыгнул как ловушка. Что и было.

*****.

Хиг, ты же хладнокровный *****. Так Бангли говорил. Очень редко хваля меня большими пальцами вверх. И в этот момент я бросил взгляд на топливный датчик и увидел у нас оставалось два галлона. Десять минут на самое большее. *****.

Я свернул влево чтобы осмотреться и приготовился к стрельбе снизу.

Чертвозьми. Это сказал Папаша. Натянутый трос. Он убрал ягненка с себя и у него было в руках винтовка и он просматривал в ее прицел ангары, самолетные останки.

Трос натянутый вдоль посадочной на трети дороги и в десяти футах от покрытия, был туго натянут двумя выскочившими наружу упорами сваренными из угловых балок. Упоры складывались словно крылья у цапли. Трос был выкрашен в черный цвет как и посадочная поверхность да только я мог четко видеть тень от него а затем и саму адскую нить. Нет стрельбы. Я покружил вокруг.

Папаша?

Только это, прокричал он. Их самая важная штука.

Хочешь? Я прокричал в ответ.

Дать им? ***** конечно.

Сима?

Она выглядела растерянной, все еще больной, не в состоянии полностью оценить случившееся. Она согласно кивнула.

У нас и выбора нет, прокричал я. Почти кончилось топливо.

Я закончил поворот и приготовился к еще одной посадке, в этот раз без проверочного листа, без всяких мыслей совсем за исключением Этот ***** этот *****. Я до тебя сейчас доберусь. И ощущение предательства как от удара в живот. Все эти годы, размышляя о радиосигнале. О высоких надеждах. Я просто озверел.

Переключено на стрельбу очередью. Я быстро сел в ста футах позади троса. Папаша наклонился ко мне и сказал:

Проедь. Туда. Встань за тем зданием, второй к западу от башни.

Я быстро прокатился. Зашумело радио. Хорошо сели сказал голос и теперь он не звучал как у Тетушки Би. Он был усталым и жестким. Затем смех. Смех будто металлом по асфальту, громкий и непрерывный. Поздравляю. Вы первые.

Я не ответил. Я повернул по рулежке и встал в укрытие где хотел Папаша и выключил ее. Мы были в тени Летной Школы Биг Ривер и Авторизованного Сервис-Центра Сессны и мы встали довольно близко к стене чтобы не был виден нам верх башни и они не смогли следить за нашими передвижениями, кем бы они там не были. Вылез первым сдвинул сиденье чтобы смог выйти Папаша. Сверчок громко пел где-то из основания стены. Сима продолжала сидеть. Не расстегнувшись. Я не знал что и сказать, я никогда не видел ее такой. Похоже на шок. Она была в шоке. Я прошел к ее двери и открыл. Ее длинная кисть протянулась к приборной доске легла на датчик давления масла и новый синяк показался на ее предплечье. Она повернулась. Затуманенные глаза.

Это не только от подлости. Ловушки. И от этого тоже. От города.

Я кивнул. Она и Папаша скрылись от этого мира раньше чем он сгорел в буйном пламени. Они достаточно много видели, достаточно много чтобы решиться на укрытие но только не сам конец. Не то что я видел каждый день сверху. С чем Бангли и я были знакомы посередине наших ночей. Обугленные города и всякое такое подразумевалось.

Хочешь остаться здесь?

Кивнула.

Окей.

Я вновь обошел самолет, забрался на мое сиденье и отстегнул Узи и передал ей.

Если кто-то появится непохожий ни на меня ни на твоего отца, уложи. Взведен.

Она помедлила, кивнула, взяла автомат.

Я отстегнул свою AR. Также взял переносное радио. Включил его и настроил на 118.1, на башню. Иногда это хорошая идея поговорить со своим врагом. Не всегда. Бангли научил меня этому – ценить сдержанность. Также ценить превосходство в оружии. Я залез рукой под одного ягненка и вытянул из моего рюкзака гранаты, кивнул Папаше, и мы двинулись к южному углу здания. Я шел за ним. Он держался очень близко к стене чтобы нас все еще не было видно с башни. Прежде чем мы обошли следующий угол и перебежали открытое место где когда-то стояли небольшие самолеты, и нас мог бы хорошо разглядеть тот кто был наверху, мы остановились. Было пятьдесят ярдов до следующего здания, одноэтажного кирпичного, офис диспетчерской компании, с примыкающим ангаром позади. Мы видели: ряд темных окон все еще в большинстве неразбитых, и металлическая дверь выхода сзади.

Хиг та пожилая женщина там наверху говорила как моя бабушка.

И что?

Мы остановим ее часы и всех кто там. Никаких вопросов. Он посмотрел на меня.

Я кивнул.

Те ***** пригласили тебя сюда под лживым поводом. Ты видел все те обломки? Сколько самолетов ты думаешь они там сделали?

Много. Очень. Это самая большая посадочная по дороге к Лос Анджелесу между Денвером и Финиксом.

Он откинулся спиной на стену.

Зачем? сказал он.

Зачем они так делают?

Не для топлива же. Половина там сгорело. Не для мяса же. Если тебе конечно нравится угли.

Должны были быть уцелевшие. Некоторые может и не сильно повредились. И иногда не горели. Не полностью, иногда совсем. Должны были быть вещи, продукты, оружие. Ягнята. Бээээ.

Окей а что они делали с теми кто выжил и рассердился?

Молчание. Он вышел за угол и прилетела пуля. Выплеснула кирпичную пыль в мое лицо. Я подумал он не в себе. Он отпрыгнул назад. Я схватил его не видя от пыли, притянул к себе.

*****. Теряю себя, Хиг. Спасибо.

Он не был ранен. Он тяжело дышал. Я протер свои глаза.

Вот что они делают, Хиг. Разбирают по одному. Вылезают из обломков раненые, оглушенные совсем не понимающие что случилось и тут бац. Или пользовались ими для чего им там нужно было. Окей а теперь я совсем разозлился.

Он расстегнул свою клетчатую рубашку, оглянулся вокруг и подобрал двухфутовую ржавую арматуру. Повесил рубашку на нее.

Вытащишь наружу когда я скажу. На этом уровне. Мы попадем в то здание откуда по нам. Не ВЫХОДИ отсюда пока я тебя не позову. Он отодвинул затвор, проверил там патрон, сел на четвереньки. Три два один, давай!

Я вытащил рубашку, прилетел выстрел, стремительно, а его уже не было. Он бежал к той двери сзади как защитник в игре, вихляясь и зигзагами и еще два выстрела взрыли асфальт позади него и впереди. Он добрался до тени здания, до того места где он не мог быть виден сверху, и прошел всю дорогу до двери шагом. Повернулся ко мне, большими пальцами вверх все в порядке прежде чем распахнул дверь и исчез за ней. ***** Папаша. Хотел бы я бегать так когда мне – сколько? – будет столько же. Я так никогда не смогу бегать. Черт. Я завел рубашку назад. На ней была аккуратная дыра внизу, повторенная в трех слоях. В живот. Ойей. Я подождал. Одна минута, две, начал считать как с Бангли. На двухстах я начал гадать что происходит. На двухстах двадцати трех: один выстрел. Он прозвенел по аэропорту как колокол. Один единственный звон. Пролетел эхом и исчез. Это был папашин.308. Я знал этот звук. Через полминуты дверь сзади диспетчерского офиса приоткрылась и Папаша помахал мне. Я побежал. Его ладонь притушила мою прыть Не спеши, остынь.

Что за *****? Что произошло?

Глупец, вот что было. Те окна на башне были пуленепробиваемые. После событий 9/11. Но стрелять откуда-то надо. Там были окна для оружия. Как в старых крепостях. Я сразу понял когда зашел внутрь, чтобы спокойно прицелиться в нужное место было сколько угодно времени.

Я уставился на него.

Ты попал в стрелка сквозь отверстие? Прямо в прицел?

Покачал головой. Не. Там два отверстия – повыше одно, может на уровне груди, для стрельбы подальше, еще одно для угла вниз к основанию башни. Тот смотрел сквозь верхнюю а я стрельнул в нижнюю. Ты хочешь взломать дверь, подняться и навестить?

Черт, Папаша.

Он запулил тому кто там был наверху как раз пониже. Через четырехдюймовую дырку.

О да. Мы пошли. Дверь внизу была тяжелой металлической зеленого цвета. Он расстегнул грязный пояс на животе вытащил оттуда две динамитные палки скрепил их вместе липкой лентой.

Все держал их до самого конца. Похоже теперь.

Он прикрепил их к тяжелой металлической двери у шарниров, поближе к земле, зажег их и отбежал. Мы спрятались в Сервис-Центре подальше. Взорвалось. Маленькие куски асфальта просыпались сквозь окно. Напомнило когда проезжал грузовиком по каменистым дорогами. Мы побежали назад. Дверь висела вся разодранная на верхнем шарнире, качалась как печальный метроном в расползающемся дыме. Папаша встал в проходе словно задумчивый посланник.

Дай мне твою винтовку, сказал он. Не против?

Я передал ему, он дал мне свое.

Будет лучше для нас.

Рефлекс: он притянул к себе винтовку, проверил патрон в затворе, и перешел на командную позицию. Опять и снова. Не мог дождаться познакомить его с Бангли. Вот о чем я думал, весь в забавных представлениях пока Папаша прочистил первые ступени лестницы и пошел вперед с моей винтовкой проверяя все вокруг. Ступеньки были бетонными по стальным арматурам и они стучали глухим тонг тонг пока мы поднимались по ним. Там было пять уровней. На каждом он говорил мне стоять в колодце подъема и прикрывать его пока он входил в дверь. Он быстро прочищал каждый этаж и мы шли дальше. Склонившись у моего уха хрипло дыша.

Тебе понравится обстановка там.

Можно представить. Верхняя дверь, дверь в диспетчерскую была заперта. Конечно же. Он отстрелил замок, протолкнул внутрь. Вонь. Волной. Я начал задыхаться и сплюнул. Кошки везде. Напуганные стрельбой, скачущие по клавиатуре радара, коммуникационным панелям, выгнутые ощетинившиеся и шипящие у черных видеоэкранов. Трехцветные и черные, голубоглазый сиамец.

Воздух был пропитан кошачьей мочой и истекал светом с затемненных окон, зеленью словно в аквариуме. На западной стороне, с той откуда мы пришли, где я знал стрелок будет лежать на спине под консольными окнами, был задыхающийся и плачущий человек. Он держался за кишки рассыпанные по полу. Кровь вытекала за его спиной, собираясь лужей и разливаясь по полу зловещей лентой словно ручей.

Он был стариком, старше Папаши. Его борода была совсем белой, всклокоченные волосы нестрижены, спутаны и намочены кровью с покрашенного металлического пола. Тот с кем я говорил в самом начале, тот кого я слышал несколько лет тому назад, должно быть. На нем были подтяжки. Бейсболка отлетела от него до середины комнаты. С надписью желтыми буквами, Пеория Самолетный Центр "Помощь в самой глубине страны". Через отвращение, волна гусиной кожи. *****. Прибываешь в глубинку за убежищем от лихорадки и попадаешь под трос этой сволочи. Скорее всего. Его ружье лежало в нескольких футах от бейсболки. AR-10 с удлиненным стволом. Кошки протяжно голосили испуганным мяуканием приемной комнаты ветеринара. Старик задыхался, хрипел, стонал. Одна из самых смелых кошек уже начала лакать малиновый ручей.

Сэмюел! Леденящий вскрик. Сэмми мой Сэмми мой Сэмми!

Я подпрыгнул. В углу – там не было углов кругом были углы, восьмиугольник – на восточной стороне была старая женщина с волосами, да не совру, косой в пучок сзади. Это была Тетушка Би. Она стояла рядом с прицелом на треножнике и была одета, опять не совру, в ситцевый сарафан разрисованный голубыми васильками. На ней были круглые проволочные очки. Могла бы оказаться твоей школьной библиотекаршей, твоей обожающей бабушкой, лицом на этикетке сиропа для оладий. Она резко отогнулась спиной к окну и парализованно полу-двинулась к стрелку который должно быть был ее мужем, ее руки хватались за воздух перед ее грудью, а ее рот распахнулся в крике. Папаша ее застрелил. В середину лба. Двадцать кошек бешено запрыгали по комнате, затем застыли в разных позах выгнутыми спинами ужаса. Уровень шума в забитой эхом комнате уменьшился в два раза. Теперь только кошки и старик.

Папаша подошел к нему, пригнулся.

Кончай выдохнул Дедуля. Его глаза уплывали. Они покрывались пленкой как вареные яйца. Стреляй. Он попросил.

Папаша сказал Как трос сделал.

Чт...? Из его горла выплеснул сгусток крови.

Трос. Как сделал?

Экска

Экскаватором?

Дедулю вырвало знаком согласия.

Топливо? Где топливо? У тебя есть 100 LL?

Стреляй пжа...

Где оно?

Вос бак

В восточном баке?

А

Папаша вытянул связку ключей пристегнутых к ремню старика.

Этот ключ?

Еееее

Этот ключ?

А

Проваливай в ад.

Папаша застрелил его. Меня затошнило.

*

Выглянул в окно напоследок покидая кошек, вонь. Крыша Центра покрыта солнечными батареями. Как и в Эри. Чем они набирали себе воду, топливо, запитывали радио и маяк. Восточные топливные насосы близко меньше ста ярдов до них. Легко попасть отсюда выстрелом, так они защищали. Выжившие? От крушения? Легко устранялись с дистанции, или Тетушка Би выходила к защищенному месту как актриса, махала руками словно заботливая бабуля, звала к себе поскорее. Легче легкого. Черт.

***

Прежде чем мы ушли из башни Папаша позвал меня посмотреть третий этаж. Я ответил Я ничего не хотел видеть. Он сказал Ты захочешь там все посмотреть. Кошки уже рванули вниз. Я последовал за ними.

Бывали вы когда-нибудь в передвижном фургоне-жилище стариков-пенсионеров? Который они купили после продажи своего дома? Ни пылинки ни соринки, кровать накрыта сшитым из кусков одеялом, может даже из материи с васильками гладко натянутым, плюшевый медведь на подушке? Шелковая роза в стеклянной вазе на облицованным шпоном раздвижном столике? Точно так и было. Одна небольшая спаленка, нет окон, исключительно чистая плюшевое ковровое покрытие от стены до стены, никаких кошек. За исключением. В комнате которая должна была называться жилой где мог бы стоять телевизор, одна из стен была вся утыкана небольшими колышками и на сотне колышек висели кепки, в основном бейсболки с символами диспетчерских служб разных аэропортов, самолетных центров, авиаспециалистов разных областей – по циллиндрам, пропеллерам, обшивке – со всех углов страны. Остальные стены были заставлены полками. На полках, в добавлении, лежали очки – солнцезащитные, для чтения, бифокальные, какие-угодно – и грубо выделанные набитые тушки птиц разного вида. Они были неровные, одинакового цвета птицы заполненные каким-то составом без костяка, глаза зашиты наглухо без черепа – совы, дрозды, сороки, воробьи, утки. И указатели птиц: старые издания Петерсена, Голдена, Национального Географического, Сибли. Похоже каждое издание вышедшее в прошлом столетии.

Хобби все еще нужны людям, сказал Папаша. Это успокаивает.

*****

***

Мы набрались топлива совсем как в прежние времена, просто повернул переключатель и услышал электрический мотор насоса и просто наблюдал как крутились цифры галлонов. Я проверил цвет, и на содержание воды и частиц чистой пластиковой трубкой я держал всегда у себя. Мы нашли еще шесть пятигаллоновых бидонов и наполнили их. Завели двигатель. Она гладко запыхтела значит бензин был в норме. Мы взлетели. Папаша крикнул Внизу! В двух часах. Я повернул туда. Три бизона паслись в конце взлетной, горбы все еще облезлые и разноцветные от зимы.

***

Бизоны идут к своим прежним ареалам, волки, буйволы тоже. Горной форели нет, лосей, да только. Я видел скопу у ручья Джаспера, и лысого орла. Много мышей в мире, много хищных птиц. Много ворон. Зимой деревья полны ими. Кому нужны новогодние украшения на елки? Мили и мили мертвого леса да только ели возвращаются, пихта и осина.

***

Мы полетели. Ветер вбивался и пролетал где было мое окно. Над Креммлингом, над холмами после Цепи Кровавых Гор, видели большой пожар. Недавний. От молнии. Деревья подхватывали огонь и мгновенно вспыхивали. Мы видели оленя убегающего вниз.

Смотрите! воскликнула она.

Позади оленя был медведица гризли. Она неслась вприпрыжку, сильно отталкиваясь своими передними лапами, внезапно останавливаясь, кружилась стараясь ускорить ее напуганных медвежат. Вниз подальше вниз.

По реке, на гладкой разлившейся воде перед каньоном, плыл олень.

***

Я вспомнил о картине я видел в музее природы в Денвере. Группа разных динозавров, я помню трицератопса, бегут по едва покрытой растительностью равнине настигаемые огнем, и вулкан извергается позади на картине. Мне было интересно могут ли они бежать так быстро как медведица гризли или как олень.

***

В Зимнем Парке раскачиваются сиденья автоподъемника. Новые деревья почти доросли до них. У нас было как раз топлива чтобы долететь до Эри, только до Эри. Я решил сесть где-нибудь и добавить хотя бы один бидон. На всякий случай. Какой? Просто на всякий случай. Мы покружились чтобы осмотреть чистый пролет скоростной на западной стороне горнолыжного курортного городка. Приземлились, прокатились поближе к первым домам поселка. Встал на колесную стойку, Папаша подал мне. Край городка в семидесяти ярдах от нас, спортзал, газозаправка Синклэйр, безвкусный из темного дерева домишко: Еда Немецкой Кухни и Напитки Хельги. Чудом нетронутый огнем, городок.

Сима встала на дорогу, кисти в карманах джинсов, пристально разглядывала. Все еще в каком-то состоянии шока. Мир за пределами их каньона. Пустой сгоревший мир. Неповрежденные здания самые страшные. Для меня. Потому что они выглядят как обычные, потому что от них отлетает эхо. Это так не знаю почему когда зазвенит колокол все еще длится даже когда ушел сам звук.

Я хочу зайти внутрь, сказала она. Указывая словно туристка на ресторан немецкой кухни.

Туда?

Да.

Чем быстрее загрузимся и взлетим, тем спокойнее для нас. Пусто, да только. Кто знает.

Я хочу зайти.

Я пожал плечами. Папаша мечтательно рассматривал пики Кровавой Возвышенности, ярко-горящую Вечную Зиму, в некоем трансе. Можно привыкнуть ко многому но не к такому виду на всю панораму. Ни с того ни с сего он. Я свистнул ему что мы вернемся через несколько минут взял свою винтовку и мы пошли по вздутому от холодов шоссе. Клочья травы и шалфея, крохотные тополя росли в трещинах покрытия. Небольшие ящерицы разбегались по сторонам. Мы вошли прямиком в солнце висевшее над снегами Водораздела. Все еще есть снег, вот как.

Нравилась немецкая кухня?

Мне показалось мы были на свидании, что в общем чувствовалось странно. После каньона.

Ненавидела, очень.

Хээ.

Она дошла, схватила мою руку. Я никуда не хочу уезжать, Хиг, сказала она. Куда мне?

Много мест, так я подумал но я не сказал. На другую сторону хотя бы. Или поглубже здесь. Много разных мест где никто не найдет.

Я не проронил ни слова. Дверь была распахнута, там не было двери. Может сожгли ее в очаге заодно с мебелью. Окна были забиты. Кто-то готовился к концу всего плохого, готовился защитить свой бизнес, свои накопления жизни. Эти свидетельства надежды так смешны сейчас, скорее похожи на упрямство. Мы зашли внутрь.

Они не сожгли мебель: все столы, тяжелые деревянные стулья, громоздились в полумраке, готовы к сервису и безразличны. В центре был очаг, круглое место для огня, выложенное камнем, необходимый реквизит каждого плоскодума-дизайнера горнолыжного курорта. Наверняка горшочки для фондю на кухне. Ближе ко входу, где прошлись дождь и снег, дерево покрылось пятнами и покоробилось, но подальше в глубине была только сухая пыль и следы и помет мышей. Тяжелый дубовый прилавок бара позади, высокие деревянные стулья, грязное зеркало неразбитое. Отражало свет с выхода словно разлившаяся лужа у ручья в сумерках. Она помедлила, затем прошла дальше и встала перед баром, смотря в большое зеркало. Назад на пару футов, неподвижная, руки по бокам, и я подумал о ребенке на танцевальной репетиции кто позабыл свои следующие шаги. Полностью. Или о девушке с ранчо, девушке с холмов, потрясенная, которая не знала как сделать заказ, как спросить. Она оглядела себя и она разразилась плачем.

***

Кто был этот потрепанный, плотный, бородатый мужчина который держал ее? Это ты, Хиг? Ты выглядишь как будто весь в заплатах и весь заросший и облезлый как те менявшие шкуру бизоны. У тебя нет зуба. Ты похож на бездомного хоккеиста.

***

Не знал. Немного нервничал перед последним подъемом. Над Скалами, раньше так называли между собой в авиапарке словно было большим делом. Не для меня, никогда не было. Конечно было высоко, континентальный Водораздел все-таки, почти всегда там лежал снег, самое последнее место потерять двигатель в любых обстоятельствах, долгий путь вниз до первого удобного посадочного, давно умершие сосны. На обеих сторонах, в Зимнем Парке и в Недерленде. Я всегда держался выше чем на двух тысячах футах, летел так высоко чтобы хватило расстояния не приведи, и всегда все было в порядке. Да только. Сейчас это было большим делом. Так как будет? Я нацелился на места пониже в перевале где когда-то внедорожники карабкались по камням и снежным заносам, всматривался в подъем позади хребта, каким он был когда подлетал, следил как вырастал и разворачивался будто один из тех специальных флагов вывешиваемых на Олимпиадах, и наконец увидел позади последних подпорок подножий холмов: старый добрый Эри, посадочная полоса скоро ставшая явно различимая к югу от радиовышки уже не еле видимая, лента покрытия выкатившаяся словно доброжелательный коврик перед домом. Снова нервный в ожидании увидеть Бангли, вот почему. Прошло, по моим предположениям, чуть больше шести недель.

***

А сейчас мы спустились над подножиями, и я привычно направил Зверушку к Эри. Я направился к земляному откосу который был похож на рекламный щит скоростной дороги, все еще в пятнадцати милях к западу от того места где я начинал снижение прямиком на поле. Видя все это, во мне вспыхнуло воспоминание я был восемнадцатилетним: возвращаясь домой к Маме в ее маленький домик в Хотчкисс. Удивить ее. Как шел по дороге в сумерках. Радость возвращения домой, страх от этого же совсем не ожидал подобного ощущения. Мое сердце барабанило. Чувствовал как оно соревновалось с мерным тактом двигателя, рев и вибрация ослабли когда я завел рычаг на посадку.

Наши восемь миль над прерией. Над последними деревьями, над самыми последними живыми соснами вылезшими на равнину словно заблудившиеся дозорные, над нашим периметром, над нашей границей безопасности, и потом я мог видеть нашу башню, ту построенную вместе. Снайперскую палубу Бангли, веранду откуда он стрелял своими гранатами – и затем все наше место и не всматривался вниз разглядеть кости, тела оставленные непогребенными и растащенные волками и койотами, и всякое такое. Мог бы, если я стал бы вглядываться, белый скулеж реберных дуг или черепа. И я ощутил внутри нарастание – чего? Какого-то чувства к Бангли который в это самое мгновение стал для меня моей семьей. Потому что для него, как для моей матери двадцать два года тому назад, я возвращался домой. Не к моей жене, к моему ребенку, к моей матери, никуда а именно к Бангли с его каменным голосом. Для кого быть упрямым говнюком было делом чести все наше время. И я почувствовал укол страха, угрызения совести. А что если он был зверски зол на меня?

Противоречивые эмоции. А потом меня заполнил один лишь страх. Когда я спрыгнул на шесть тысяч футов и пролетел над отблескивающей речушкой была мелкой, но текла, и пошел прямиком на южный конец посадочной и увидел обугленные зубья домов, увидел фундаменты, увидел половину моего ангара распахнутую настежь словно прошло торнадо и выжгло.