Текст книги "Женатый мужчина"

Автор книги: Пирс Пол Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– Вы должны прийти к нам на ужин, – воскликнул Джон, подогретый джином. – Хотя интересных, умных людей, да еще в большом количестве, признаться, не обещаю.

– У вас нет друзей среди лейбористов?

– Есть один, – сказал он.

– И он не передовой, не умный? Джон помялся.

– Нет, почему же, но…

– Но что? Не надо, знаю. Передовой, умный, алкоголик и неряха.

– Более или менее точно.

– Джентльменский набор лейбористских деятелей. У них у всех сальные волосы и перхоть, все как один ходят в нейлоновых сорочках и при галстуке, со значком своей бывшей школы.

– Неужели и я так скверно выгляжу? – спросил Джон.

– Не до такой степени. Пока еще – нет. – Она поднялась и села с ним рядом. – Можно будет над этим поработать, – сказала она и поглядела на ярлычок с обратной стороны его галстука. – «Либертиз» ^[36]? Это не годится.

Алкоголь прибавил ему смелости, и ее близость, как и запах ее духов, больше не смущала его. Ее юное лицо со вздернутым носиком вдруг оказалось совсем рядом, а широко раскрытые карие глаза смотрели на него в упор, в них были ирония и независимость.

– Ну-ка. И перхоти еще не набралось.

– Перед выборной конференцией посыплю голову «Редибреком».

– А что это такое?

– Детское питание. Овсяная мука. Глаза ее на мгновение стали серьезными.

– Да, конечно, у вас же дети.

– И еще бриолином намажусь, вот и все дела, – продолжал Джон. Он едва ли заметил перемену в ее настроении.

Она поднялась и пересела на свое место напротив.

– Нет, не надо вам менять внешность. Вы же не реакционный адвокатишка или какой-нибудь жалкий политикан.

– Так кто же я? – Язык у него чуть-чуть заплетался.

– Вы сможете стать государственным мужем.

– Разве это не одно и то же?

– О нет. Для политикана власть – это самоцель. Для государственного мужа – лишь средство к достижению цели, средство для осуществления своего идеала. У вас ведь есть идеал, правда?

Он помолчал. – Да.

– Расскажите.

Джон пожалел, что много выпил.

– Единая нация Дизраэли.

– Прекрасно, – сказала она. – Это и мой идеал.

– Я не утопист, – сказал Джон. – Известное неравенство и несправедливость, вероятно, неизбежны, но ни в какой другой стране мира, за исключением разве что Индии, нет такого переизбытка ненужных и бессмысленных кастовых разграничений, как в Англии. И что самое страшное… – Он вдруг почувствовал прилив красноречия: – Все это упрочилось в нашем сознании. Чем больше мы уравниваем людей посредством налогообложения, тем больше они цепляются за свои жалкие привилегии, единственный смысл которых – уязвить тех, кто ими не обладает: отдельные буфеты, где обедают только директора, персональные туалеты, частные школы. Все стало своего рода фетишем, который тянет нашу страну на дно.

– Согласна, – спокойно проговорила Паула.

– Не знаю, не знаю, что можно сделать в парламенте, – сказал Джон.

– Вы сделаете очень много, я уверена, – сказала она. – Там сидят такие посредственности.

– Ну… – начал было он смущенно.

– Господи, как бы я хотела быть мужчиной! – пылко воскликнула она.

– Почему?

– Потому что тогда я повела бы себя точно так же, как вы.

– А разве, будучи женщиной, вы не можете?

– Нет.

– Как это… в наши-то дни?

– А я антифеминистка. Я ведь вам уже говорила. Мужчины боятся властных женщин, а другие женщины обижаются. Единственная моя надежда – это прилепиться… – Она замешкалась, покраснела, но все же договорила: – К какой-нибудь восходящей звезде.

– Какая жалость, что я женат, – произнес Джон с улыбкой.

– Верно. Какая жалость. – Она рассмеялась. Джон посмотрел на часы.

– Кстати, раз уж мы об этом заговорили… – начал он.

– Да? – сказала она.

Они оба встали. Джон поставил стакан на маленький, со стеклянной столешницей столик и, слегка покачиваясь, направился к винтовой лестнице.

– Нам придется снова встретиться, когда вы повидаетесь с Терри, – выговорил он.

– Прекрасно, – сказала она.

– А я попытаюсь раздобыть умных, передовых друзей. – Он пошел вниз по лестнице, крепко держась за кованые перила, чтобы не потерять равновесия.

– Вы не хотите видеть Терри, я вас правильно поняла? – спросила она.

– Нет, – проговорил он. – Это было бы… неэтично.

– Безусловно.

– Так или иначе, – сказал он, миновав последнюю ступеньку и с улыбкой повернувшись к Пауле, – очень приятно иметь вас в качестве посредника.

Они обменялись дружескими поцелуями в щеку. Шагая по булыжной мостовой к Виктория-роуд, Джон прошел мимо белого «форда-эскорта», за рулем которого сидел парень и курил. Его худощавое лицо показалось Джону знакомым.

Глава шестая

Когда Джон вернулся домой, Клэр встретила его в отвратительном настроении.

– Где тебя черти носят?

– Задержался. А что?

– Ты же пригласил Сэндерсона на коктейль.

– Извини, – буркнул Джон. – Совсем вылетело из головы.

Сэндерсон был секретарем местной ассоциации домовладельцев.

– И Анна, как назло, заболела, я с ног сбилась – то наливала херес Сэндерсону, то ее на горшок сажала…

– Мне ужасно неприятно. – Джон стянул с себя плащ.

– Где тебя все-таки носило? Клерк сказал, что ты в шесть часов ушел из конторы.

– Пришлось заглянуть к Пауле Джеррард по ее делу.

– И она тебя напоила джином. Явно не разбавленным, от тебя просто разит. – Клэр повернулась и пошла к лестнице, ведущей вниз, в кухню.

– А Сэндерсон еще здесь? – поинтересовался Джон.

– Нет. Он ушел в восемь. – Она остановилась и поглядела на мужа. – Кстати, звонил Генри, спрашивал, не хотим ли мы пойти в кино. Я сказала, что хотим. Мне осточертело дома, я думала, что ты придешь вовремя, и попросила миссис Пауэлл посидеть с детьми. Теперь, конечно, уже поздно. Генри на всякий случай еще раз звонил, но я сказала, чтобы они шли одни.

– А мы возьмем и догоним их, а? Что они собираются смотреть?

– Понятия не имею, а потом я все равно уже отпустила миссис Пауэлл.

Клэр пошла вниз, в кухню, а Джон – наверх, посмотреть на дочь: Анна лежала в постели с выражением этакой терпеливой жалости к себе. В комнате пахло рвотой и дезодорантом, но, судя по всему, Анна не была опасно больна. Джон присел к ней на кровать и почитал ей сказку; она тоже сказала, что от него ужасно пахнет. Тогда он выключил свет, пожелал ей спокойной ночи и поцеловал, но оказалось, что она забыла помолиться на ночь, поэтому пришлось снова включить свет, пока она, стоя в постели на коленях, заученно и одновременно истово лепетала «Богородицу» и «Отче наш».

В соседней комнате Том наклеивал в альбом фотографии футболистов.

– Теперь у меня «Арсенал» в полном составе, па, – сообщил он, – и половина «Лидс юнайтед».

Электрическая железная дорога, которую Джон купил ему на рождество, лежала без дела, как и другие игрушки. Теперь Том не хотел знать ничего, кроме футбола: вот уже с полгода это накатило на него, как заразная болезнь, нормальный мальчик стал «фанатиком». Он мог без устали пересказывать отцу банальные подробности из жизни игроков «Арсенала», и, как Джон ни стремился разделить увлечение сына, его не волновало, кто забил мяч в ворота – юноши в красных футболках или такие же юноши, но в синих. Вот и сейчас отец и сын, питавшие друг к другу горячую привязанность, не могли найти общий язык. Том сидел над своим альбомом, а Джон отправился читать вечернюю газету.

– В половине девятого – в постель, договорились? – прокричал он с середины лестницы.

– Да, папа, – отвечал Том тоном, в котором звучало: «Отстань ты».

– Тише. Я больна, – послышалось из комнаты Анны.

Все еще испытывая легкое головокружение от джина, которым напоила его Паула, Джон пошел в спальню переодеться. Он вернулся в гостиную и уселся было с вечерней газетой, как до него долетел приглушенный крик – это Клэр звала его ужинать. Он поднялся и пошел вниз, на кухню. Клэр ела суп.

– Все остыло, – бросила она агрессивно.

– Хочешь вина? – кротко спросил он.

– Мне на надо, – ответила она. – А ты, кажется, выпил больше чем достаточно.

Он принялся за свой суп.

– Значит, выпивал с Паулой Джеррард, так я понимаю? Где же она живет? – спросила Клэр.

– В бывших конюшнях, недалеко от Виктория-роуд.

– Надеюсь, это не войдет у тебя в привычку?

– Ты же не позволяешь мне пригласить ее.

– Это она тебя должна приглашать.

– Так не принято. Я, собственно, подумал, что мы могли бы пригласить ее как-нибудь к ужину.

– Что? Ее одну?

– Ну, почему же? Можем пригласить еще кого-нибудь.

– Ну, и кого же мы еще позовем, кроме нее?

– Да мало ли… Масколлов…

– Мэри ее на дух не принимает.

– Они же не виделись со школьных лет.

– Держу пари, она ничуть не изменилась.

– Не понимаю, почему ты так предубеждена против нее.

– У нас ничего общего.

– Это почему?

– Не люблю богачей.

– Масколлы тоже богатые люди.

– Сравнил!

– Она ведь не виновата в том, что богата.

– Понятно, но все равно богатство развращает… Джону только этого и надо было.

– Рад, что ты так считаешь, потому что мы почти на мели.

– Ты всегда это твердишь.

– У нас на две тысячи превышен кредит в банке, а мне еще надо платить налоги за прошлый год.

– Все превышают кредиты.

– У других под обеспечение есть имущество, а у нас всего-то активов – этот дом, коттедж да мои гонорары. А если я стану королевским адвокатом и потом еще буду баллотироваться в парламент, наши доходы сократятся…

Клэр презрительно фыркнула:

– Ну и что от меня требуется? Идти работать?

– Какая уж работа, у нас дети. Но, возможно, нам придется продать коттедж.

– Ни за что! – вскинулась Клэр.

– Если меня изберут, я все равно вынужден буду работать по выходным в избирательном округе. И потом, продав коттедж, мы не только освободимся от выплат под вторую закладную, но и получим приличную сумму, чтобы покрыть наш дефицит в банке, выплатить часть ссуды за этот дом, ну и купить что-нибудь, скажем новую машину.

Клэр встала, подошла к раковине и с грохотом поставила туда суповую миску. Затем в полном молчании подала ему чистую тарелку и вывалила из глубокой сковородки разогревавшиеся там консервированные пельмени.

– Что ты на это скажешь? – спросил Джон.

– Хочешь, положи себе зеленого горошка. Джон встал, пошел к плите.

– Конечно, грустно, – сказал он, – ведь мы немало вложили в этот коттедж, но я действительно не вижу другого выхода…

– А где мы будем проводить каникулы, отпуск? – спросила Клэр. – В Хакни-Марш? – Она не выговорила это, а прошипела.

– Нет, зачем же? Но ведь есть же Бьюзи.

– Ты прекрасно знаешь, что больше недели я там не выдерживаю. Возвращаемся к тому, с чего начинали десять лет назад.

– В отпуск можно поехать за границу… снять дом в Тоскане или в Дордоне.

– Это ты сейчас так говоришь, а дойдет до дела, скажешь, что мы не можем позволить себе такой роскоши. Всегда так. – Ее нежное лицо, такое прелестное, когда она была спокойна и улыбалась, сейчас перекосилось от злобы.

– А что я должен говорить, – спросил Джон, – если неоткуда взять денег?

– Ой, говори что хочешь. – Она скосила глаза на повисшую прядь волос, словно решая, надо мыть голову или нет.

– Если бы ты хоть на чем-то экономила…

– Ах, так это я во всем виновата? Это я расточительница? Это мои туалеты от Сен-Лорана и уик-энды в Сен-Морисе разорили нас… – Она перестала рассматривать свои волосы и перевела на Джона презрительный взгляд. – И конечно же, я уйму денег трачу на прислугу, верно? Я держу повара, и няню, и экономку…

– Да разве я об этом…

– А о чем же тогда? Где она – моя расточительность?

– А оставлять два дома, когда мы и один-то едва можем себе позволить…

– Мы могли бы позволить себе два дома, если бы ты не расхаживал по ресторанам и не тратился на клуб. Во что тебе обходится членство в «Гаррике» ^[37]? Сто пятьдесят фунтов в год? А ты туда даже дороги не знаешь.

– Я достаточно зарабатываю, чтобы позволить себе эту небольшую роскошь…

– Ах, ты называешь это небольшой роскошью, только-то? Так, может, поменяемся местами? Ты будешь целыми днями торчать в четырех стенах с больным ребенком и общаться разве что с секретарем этой чертовой ассоциации, который нудит про заповедные зоны, а я стану являться к тебе под хмельком после свиданий с каким-нибудь молодым человеком в его особнячке и учить тебя, как экономить на хозяйстве, потому что, видите ли, мне хочется быть королевским адвокатом и членом парламента, чтобы все знали, какая я замечательная…

Джон побледнел:

– Ты считаешь, что я хочу, чтобы все знали, какой я замечательный?

Клэр ответила, чуть, впрочем, помедлив:

– Да. Именно так я и думаю. Всю жизнь ты занят собственной персоной. Ты упиваешься собой, и, как закоренелому пьянице, тебе нужна все большая и большая доза. Вперед и выше – вот твой девиз. И всегда так было. Меня ты ни в грош не ставишь. Да и детей тоже. Мы нужны тебе для украшения жизни – гарантированная супружеская ласка, еда и дружеское участие, – а сам продолжаешь свое героическое шествие во имя приумножения славы Джона Стрикленда…

Бледный как смерть Джон отодвинул тарелку с остатками пельменей.

– Ты действительно думаешь, – спросил он ее, – что я стремлюсь домой ради, как ты выразилась, гарантированной супружеской ласки, еды и дружеского участия, какими меня здесь одаривают? – Он встал, взял из вазы на буфете яблоко. – А может быть, ради приятной беседы?

– Ах, иди ты к черту.

Он встал и направился по лестнице вверх. За его спиной раздались всхлипывания, но было уже половина десятого, а он как раз хотел посмотреть телепередачу. Клэр появилась позже – он даже не повернулся в ее сторону. Они сидели, уставившись на экран, как две усталые собаки – на затухающий костер. В половине одиннадцатого – раньше обычного – Клэр приняла ванну и отправилась спать. Джон досмотрел программу до конца, а когда вошел в спальню, свет у нее на тумбочке был выключен, и она лежала, отвернувшись к стене. Он даже не попытался, по обыкновению, обнять ее: в крови оставалось достаточно джина, чтобы тут же заснуть.

Глава седьмая

Джон проснулся без вчерашнего раздражения, но не забыв обиды. Он не разговаривал с Клэр – просто не замечал ее, словно это был движущийся предмет. За завтраком он прочел газеты, как всегда, поцеловал сына, когда тот собрался в школу, и, как только за Томом закрылась дверь, снова уткнулся в «Таймс», а Клэр – в «Дейли мейл». Случись им встретиться взглядом, они бы обнаружили в глазах друг у друга абсолютно одинаковое выражение: не гнев и обиду, а скуку и неприязнь.

Газета, как и телевизор накануне, отвлекла Джона от мрачных мыслей, но когда он вошел в метро и поехал по Центральной линии в суд, то снова задумался и понял, что мысли Ивана Ильича, терзавшие его летней бессонной ночью, теперь не покидают его и днем. Он понимал, что половина жизни прошла почти впустую, но вот он достиг поворотного пункта, однако жена мешает ему исполнить задуманное. Женщина, ставшая его женой, губит его – она сначала сковала его по рукам и ногам, теперь набросила удавку на его душу.

В суде ничто в его поведении не выдавало душевных страданий, хотя он пришел к окончательному выводу, что его брак «потерпел крах». От самого слова «крах» ему стало не по себе: он обычно с ухмылкой читал о подобном в светской хронике «Гардиан». Он презирал тех, кто считает, будто брак бывает либо удачным, либо терпит крах – это же не химический опыт и не восхождение на пик Маттерхорн, тем более брак и не ломается, как автомобиль или стиральная машина, – будущие супруги, прежде чем связать себя семейными узами, могут выбирать, но, когда узел завязан, он столь же крепок, как тот, что связывает мужчину с матерью или, дочерью. Их можно любить или не любить, но разорвать эти узы нельзя.

И тем не менее Джону было совершенно ясно, что ему не стать политиком с такой женой, как Клэр. Она не разделяла его взглядов, не была готова на жертвы ради них, да и не верила в его способности. В избирательном округе Хакни-и-Харингей были мужчины и женщины, которых он едва знал, но они верили в него, в его будущее, а вот собственной жене важнее, чтобы он выплатил очередной взнос за загородный коттедж, чем посвятил себя общему благу. В то утро он представлял себя Прометеем, прикованным к скале своего брака, а Клэр – стервятницей, клюющей ему печень; если бы он мог предположить, как переменится вся его жизнь, он женился бы совсем на другой.

Когда в половине пятого он добрался до своей конторы, его ждала записка: просила позвонить Паула Джер-рард. Он тут же набрал номер. Она сказала, что разговаривала с Терри Пайком и хотела бы снова повидаться с Джоном. Он обещал заглянуть к ней по дороге домой.

Он снова взял такси. Паула открыла ему дверь, как старому другу. Она вынула из холодильника лед, и Джон снова отнес наверх поднос, словно это уже вошло у них в обычай.

– Терри виделся утром с Джимми, – начала она, когда они опять сели перед камином.

– И что тот сказал?

– Сказал, что подумает.

– А как Терри ему это изложил?

– Не знаю.

– О деньгах шла речь?

– Насколько мне известно, Терри предложил ему «подмазку» или что-то в этом роде.

– Не за ваш счет, надеюсь. Она улыбнулась.

– Нет. Не за мой. – И тут же пошла к проигрывателю поставить пластинку. – Они просили узнать, должны ли они говорить об этом со своими поверенными.

– Нет, лучше не надо.

Она поставила пластинку и вернулась, но не к своему месту на диване, а остановилась перед Джоном спиной к камину. Джон полулежал, запрокинув голову, и неторопливо рассматривал ее стройную фигуру – в этот вечер на ней была черная юбка и голубая блузка.

– Вы очень великодушны, – сказала Паула. – Мне немного не по себе, оттого что я уговорила вас поступить, как это вы выразились – «неэтично».

Джон покачал головой.

– Пустое, – сказал он. – Возможно, немногие адвокаты заходят так далеко, но у всех этих «терри» и «стоттов» так мало шансов в нашем мире, что не беда, если чаша весов правосудия хоть раз склонится в их сторону. В конце концов, полиция же нарушает правила, изобретая свидетельства и подбрасывая вещественные доказательства…

– Конечно.

– При нашей системе правосудия, где состязаются стороны, цель судебного разбирательства – не добраться до истины, аразыграть, согласно определенным правилам, искусную и ловкую партию. Свидетельство – карта, которой вы располагаете с самого начала, а лжесвидетельство – своего рода мошенничество, дозволенное самой системой.

– Но большинство людей об этом понятия не имеет. Джон рассмеялся:

– Конечно! И не надо, чтобы имели. Прочь сомнения! Это так же необходимо в юстиции, как в политике или, скажем, в театре. Если зрители будут думать, что Гамлет никакой не принц датский, а обычный актеришка, снимающий однокомнатную квартиру в Кригливуде, – да они больше в театр не пойдут.

– А политики – тоже актеры?

– Всякое бывает.

– Я думала, у вас есть твердые принципы.

– Принципы – да, но никаких иллюзий. Люди жаждут социальной справедливости постольку, поскольку она им что-то сулит.

– Так чего же ради мы с вами стараемся изменить общество, если это не сулит нам ничего хорошего?

– Клэр сказала бы – из тщеславия.

– Разве она не социалистка?

– Нет. Совсем наоборот. – Он допил джин.

– Забавно. – Паула подошла, взяла у него стакан. Ощутив ее близость, ее запах, Джон совершенно непроизвольно подался лицом вперед и коснулся губами ее губ. Она, как ему показалось, покраснела под прядями, упавшими ей на лицо, и вскинула голову, не отстраняясь, а как бы завершая движение от камина к столику с напитками.

– Значит, она из консерваторов? – продолжала Паула, как будто никакого поцелуя не было.

– Инстинктивно – да, но не по убеждению.

– А кто же будет устраивать приемы?

– Надеюсь, в Хакни-и-Харингее ей этого делать не придется.

– Это дела не меняет. Социалисты ведь приветствуют в женщинах независимость суждений. – Она вернулась к камину и протянула Джону его стакан.

– Все гораздо сложнее, – сказал он.

– А именно? – Она стала спиной к камину, глядя на Джона сверху вниз.

– Вопрос в деньгах, – сказал он. – Но это вас не должно интересовать.

– Меня интересует все, что вас касается, – сказала Паула, – но я не хочу лезть в вашу личную жизнь.

– Лезть-то, собственно, не во что. Все дело в том, что, если я стану членом рарламента, мои доходы сократятся и нам придется изменить образ жизни. А Клэр этого не хочет. Она считает, что игра не стоит свеч.

– Как странно, – тихо произнесла Паула, не поднимая глаз от стакана. – Другая бы на ее месте гордилась вами.

Она произнесла это с необычной для нее застенчивостью, и весь ее облик – резко очерченное, смуглое лицо и тоненькую стройную фигурку – словно затянуло дымкой несказанной, нежности. Джон поставил на столик стакан, поднялся и шагнул к ней. Взяв ее за плечи, он спросил:

– А вы гордились бы мной?

Она продолжала смотреть в свой стакан. Затем подняла глаза на Джона; во взгляде ее были страсть и одновременно боязнь.

– Да, – сказала она. – Я бы вами гордилась.

Он взял ее за плечи, прижал к себе, поцеловал, а она осталась неподвижно покорной – лишь едва коснулась его губами.

– Паула, – выдохнул Джон, и наступило молчание: он просто не знал, что сказать.

– Забавно, правда? – еле слышно прошептала она. – Мы ведь и видимся-то второй раз в жизни.

– Я бы зацеловал вас в первый же раз, – сказал он.

– Я тоже. – Она состроила насмешливую гримасу. – Но вы бы подумали, что я ужасно легкомысленна.

Он снова поцеловал ее.

– А вы, что бы вы обо мне подумали?

– О, то же самое. – Она засмеялась. – В любом случае я уверена, что я у вас – одна из многих.

– Из каких многих?

Она покраснела и улыбнулась:

– Ну… женщин.

– Ничего подобного.

Она недоверчиво взглянула на него.

– Только не говорите, что не целовались ни с кем, кроме своей жены!

– Ну, конечно, я…

– Я так и думала.

– Но я и не… – Он запнулся, подыскивая другое слово вместо «сластолюбец». – Нельзя сказать, чтобы я был слишком ветрен.

– Но и не слишком верен, насколько я слышала.

– Что же вы такое могли слышать?

– Насчет Дженнифер Крили.

– Что?! – Он насупился. – У меня был роман с Дженнифер Крили?

– А разве нет? У кого только с ней не было романа.

– У меня не было.

– О, извините. – Она чмокнула его.

– Мне безразлично, что думают другие, – сказал Джон, – но небезразлично, что думаете вы, и я вовсе не желаю, чтобы меня принимали за молодящегося Казанову…

Она не дала ему договорить, закрыв рот поцелуем.

– Ни в коем случае, – сказала она. – И мне безразлично, что подумают люди, за исключением, пожалуй… – Она замялась.

– Кого?

– Ну, вашей жены.

– Ей незачем знать, – поспешил сказать он. – И потом, наш брак весьма неудачен.

Она смотрела отсутствующим взглядом.

– Нельзя, чтобы я встала между вами и Клэр, – произнесла она. – Я не хочу разбивать вашу семью.

– Нет, – отвечал Джон. – Вы не можете разбить то, что уже разлетелось вдребезги.

Они сели рядом на диван, рука в руке, и заговорили пылко, торопливо – так бывает, когда люди вдруг обнаружили близость взглядов. От неловкой позы у Джона затекла рука, потом нога, и ему хотелось сесть поудобнее, но он боялся переменить позу, чтобы Паула не подумала, будто он хочет отодвинуться от нее. Но потом он все же поднялся и пошел в ванную комнату.

Там он с удовольствием оглядел сияющую чистотой ванну и экзотические шампуни, кремы и лосьоны, расставленные на фоне цветного кафеля. Все было совсем непохоже на то, к чему он привык у себя дома, где ванна была вечно в грязных разводах, на полочке валялись тюбики с выжатой зубной пастой, а сама полочка была вечно залита микстурой от кашля. На обратном пути он прошел мимо спальни Паулы и заметил, что широкая кровать разобрана, но вместо смятых простыней и одеял он увидел лишь вмятинки на краю, где она спала. Судя по этим вмятинкам, спала она одна.

– Вы сегодня куда-нибудь собираетесь? – спросил он ее, возвращаясь в гостиную.

Она помедлила.

– Нет.

– Может быть, поужинаем вместе?

– А разве вам не нужно домой?

– Я позвоню Клэр и скажу, что мне надо съездить в Хакни.

– Только не считайте себя обязанным мне.

– Нет, – сказал Джон. Он подошел к телефону и набрал номер. Трубку снял Том. – Позови, пожалуйста, маму, – попросил Джон.

– А она наверху, моет Анне голову.

– Значит, Анне лучше?

– Да. Завтра собирается в школу.

– Тогда передай маме, чтобы не ждала меня к ужину.

– Ладно.

– Передай ей, что мне нужно заехать в Хакни.

– Ладно.

– Передай, пусть не ждет меня.

– О'кей, папа, я все передам.

Джон положил трубку и почувствовал угрызения совести, потому что обычно он сам мыл дочери голову, но тут же отогнал эти мысли и с улыбкой повернулся к Пауле.

– Куда вы предпочли бы поехать? – спросил он.

Она назвала русский ресторан в Сохо, и они отправились на ее «ланчии». Они ели блины с икрой, пили водку, потом – шашлык с рисом и салатом, который запивали вином. Затем последовало мороженое с черной смородиной, кофе и счет – чудовищный, однако Джон едва ли осознал сумму, выписывая чек; он был пьян – не столько от водки и вина, сколько от красоты и очарования Паулы Джеррард. Впрочем, он и пил-то меньше обычного из опасения, что пьяный может оказаться не на высоте, когда они вернутся на Пэрвз-Мьюз. Он почти не сомневался, что она предложит ему вторую, нетронутую половину своей разобранной постели – в конце-то концов, она ведь не девчонка, только что вышедшая из школьного возраста вроде Джилли Масколл. Весь их разговор за столом как бы исподволь подводил к тому, что они станут любовниками.

На ее «ланчии» они вернулись в Кенсингтон, и, когда добрались до конца Глостер-роуд, она спросила:

– Везти вас домой или…

– Нет, – сказал Джон. – Поедемте к вам.

– Хорошо, – сказала она и свернула на Виктория-роуд.

Он следом за ней вошел в дом и поднялся по винтовой лестнице. Огонь в камине погас, и Паула, подойдя к камину, наклонилась, подложила полено и кочергой поворошила угли. Ее поза возбудила Джона, и, когда она повернулась, отряхивая с пальцев золу, он крепко прижал ее к себе и впился поцелуем в губы, а она обвила его шею руками. Так, не разжимая объятий, они подошли к дивану и упали на подушки. Джон перенес руку с ее плеча на колено. Она отодвинулась.

– Не могу, – сказала она.

– Почему?

Она сидела сжав колени, закусив костяшки большого пальца. Джон пододвинулся к ней, обнял за плечи, но она даже не повернулась к нему.

– Но я же… вам нравлюсь, нет? – спросил он.

– Да. Не в этом дело.

Он сидел, сбитый с толку. Оставалось предположить, что проблема в каких-нибудь чисто женских делах, по поводу которых Паула не хочет распространяться.

– Я не могу вам все объяснить, – выдохнула она с трудом.

– А вы попытайтесь!

– Нет. Не сейчас.

– Я так люблю вас, – произнес Джон, – что… сексуальная сторона для меня не главное, но если существует причина, по которой между нами никогда не может быть близости, вы мне все-таки скажите.

Она повернулась и поглядела на него, в глазах у нее стояли слезы.

– Надеюсь, мы будем близки, – сказала она. – Если бы я думала иначе… ну, что мы не будем вместе… – Она не закончила фразы. – Пожалуйста, не спрашивайте меня сейчас ни о чем.

Он улыбнулся и поцеловал ее в щеку, как поцеловал бы свою дочь Анну.

– Когда мы увидимся?

– Когда хотите.

– Тогда давайте пообедаем вместе в пятницу. Я рано освобожусь, и после обеда можно пойти погулять в парк.

– Отлично. С удовольствием. Давайте встретимся в «Пабе Бенуа», хорошо? Мне там понравилось.

На улице стояла тишина. Джон шагал по булыжникам, протрезвевший, со смешанным чувством досады и облегчения. Домой он добрался за полночь, и Клэр уже была в постели. Когда он лег, она шевельнулась. Он, по обыкновению, обнял ее, и она сквозь сон ответила объятием.

Глава восьмая

Терри Пайк, Джимми Стотт и еще трое обвиненных в ограблении почтового фургона и похищении сорока тысяч фунтов стерлингов предстали перед судом в Олд-Бейли в первых числах декабря. К тому времени Джон еще раза два-три встречался с Паулой Джеррард, они вместе обедали, или он заезжал к ней выпить, и если не говорили о своей – еще не утоленной – страсти, то обсуждали дело Терри Пайка.

Сначала Джимми Стотт не желал брать вину на себя и выгораживать приятеля. Его адвокат и Джон сходились во мнении, что улики совершенно очевидны, и поэтому ему выгоднее признать себя виновным, однако Джимми Стотт вопреки всякой логике был настроен оптимистично, такое бывает у этой публики: видя, как их приятелей с помощью юридических тонкостей оправдывают, они надеются, что кривая вывезет и их.

Однако на восьмой день слушания этот маленький хитрый крепыш неожиданно изменил позицию и признал себя виновным. То ли он почувствовал, что дело поворачивается не так, как ему бы хотелось, то ли Терри Пайк предложил ему более крупную сумму – о причинах можно было только догадываться, но Джону сообщили: Стотт готов выступить свидетелем в защиту своего друга. На десятый день процесса Джимми пересел на свидетельское место. Джон поднялся в своем парике и мантии, не забывая ни на секунду, что Паула наблюдает за ним с галереи для публики.

– Мистер Стотт, – начал он. – Я защищаю мистера Пайка.

– Угу… Знаю.

– Вы дружите с мистером Пайком, не так ли?

– Угу.

– И давно?

– Не-а. Мы встретились с ним в одной…

– Меня не интересует, где вы встретились, мистер Стотт, а как давно вы знакомы?

– Полгода. Ну да, шесть месяцев.

– Знаете ли вы еще кого-нибудь из обвиняемых по этому делу?

– Не-а. Никогда прежде не встречал.

– Ни одного?

– Не-а.

– Инспектор уголовной полиции Грин засвидетельствовал, что в ту субботу он нашел в вашей квартире дубинку, два завязанных узлом нейлоновых чулка и пачку пятифунтовых банкнотов той же серии, что и похищенные из фургона. Можете ли вы сказать, кому все это принадлежало?

– Угу. Мне.

– И дубинка?

– Угу.

– И чулки?

– Угу.

– Оба чулка?

– Угу.

– И все пятифунтовые банкноты?

– Угу.

– Они принадлежали вам или, вернее, это вы принесли их в квартиру?

– Угу.

– А Терри Пайк видел все это?

– Не-а. Их же взяли под замок.

– Знал ли он что-нибудь об этих вещах?

– Не-а.

– Имел ли Терри Пайк какое-либо отношение к ограблению?

– Чего это?

– Знал ли он, что вы собираетесь грабить фургон?

– Не-а.

– Знал ли он после ограбления, что вы грабили фургон?

– Не-а. Я же сказал вам, ничего он не знал.

– Благодарю вас, мистер Стотт, – сказал Джон. – У меня больше нет вопросов.

Джон сел. Поднялся, прокурор. Лицо его было бесстрастно. Джон пытался разглядеть, что за этим кроется – рад ли его коллега возможности подвергнуть перекрестному допросу свидетеля, который признал себя виновным в преступлении, или же раздражен тем, что один из обвиняемых может теперь выскользнуть у него из рук.

– Мистер Стотт, – начал прокурор. – Я восхищен тем, что вы сочли возможным – пусть даже в конце слушания – сберечь время суда признанием своей вины. Может быть, вы сбережете еще больше времени, рассказав, кто же, если не ваши друзья, помог вам ограбить фургон?

– Не знаю я, кто они. Первый раз их видел.