Текст книги "Женатый мужчина"

Автор книги: Пирс Пол Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

– Маленький, темноволосый, из Главного административного комитета? Да.

– Он говорит, что выдвинет тебя и обеспечит поддержку.

– А что дальше?

– Если Главный комитет и Транспорт-хаус одобрят твою кандидатуру, а они одобрят, то ты пройдешь по списку «В». И тогда можешь баллотироваться в другом округе.

– Катать по предвыборным собраниям и предлагать себя?

– Обычно так и делают, но для тебя мы кое-что наметили.

Джон слушал не без волнения.

– Округ Хакни-и-Харингей, там есть место главного казначея.

– Ну и что?

– Прелестное, спокойное местечко, принадлежит лейбористам. По крайней мере так до сих пор было. Билл О'Грэйди черт-те сколько лет сидел там. На следующих выборах он не баллотируется.

– Понятно.

– У них в Главном комитете все перегрызлись из-за новой кандидатуры. Там полно иммигрантов, и сторонники «Трибюн» ^[23]хотят видеть кандидатом иммигранта. Говорят, самое время нам иметь черного парламентария, ну и откопали какого-то пакистанца, да еще троцкиста.

– А он не подходит?

– Нет, конечно. Во-первых, троцкист – впрочем, теперь этим никого не удивишь. Но главное – цветной. Мы, лейбористы, конечно, против расовой дискриминации, и черный или коричневый смотрелся бы сейчас в парламенте что надо. Да только наши благословенные пролетарии смотрят на это иначе. Ну и получается, что они не только все проголосуют за кандидата тори, но даже эти… – он выругался, – иммигранты не станут голосовать за него, потому что они там все киприоты. А пакистанцы – в Бренте.

– Так как же я туда вклинюсь?

– В Транспорт-хаус полагают, что в Главном комитете создастся тупиковое положение: одни будут решительно стоять за цветного, остальные – за дружка О'Грэйди, какого-то громилу из ирландцев. Словом, на Смит-сквер ^[24]хотят кого-то третьего.

– Но наши левые не станут за меня голосовать.

– Уж во всяком случае, скорее за тебя, чем за ирландца. Он будет поправей Иноха Пауэлла ^[25].

Джон сходил к стойке и принес еще два виски.

– Весьма польщен, что твой выбор пал на меня, – сказал он, сев за стол.

– С какой стороны ни посмотри, оно к лучшему, – отозвался Гордон. – Лейбористам нужно удержать место, а там распрекрасно понимают, что с этим пакистанцем они сядут на мель. Иметь порядочных людей твоего возраста в палате общин им тоже не помешает. Я вчера говорил кое с кем из «теневого кабинета». Там полагают, что в ближайшие годы нам действительно придется туго. Рост цен на нефть означает, что всем предстоит подтянуть пояса, а это мало кому придется по душе, и уж меньше всего нашим пролетариям. Тред-юнионы в тарифной политике уже окапываются на второй линии обороны. В будущем месяце соберутся горняки и, по слухам, проголосуют за запрет сверхурочных, вплоть до забастовки.

– Когда в Хакни-и-Харингее выдвигают кандидатов?

– После рождества, не раньше. Но все равно времени на то, чтобы ты там примелькался, в обрез. Придется пошевеливаться. – Гордон допил виски.

– Ты чертовски постарался для меня, спасибо, – сказал Джон.

Гордон пристально посмотрел на него:

– Я старался не для тебя, Джон, хоть мы и друзья. Просто я считаю, что ты далеко пойдешь, а если так, то и я продвинусь с тобой, черт подери, куда дальше, чем сумел бы без тебя.

Глава девятая

В тот вечер Джон вернулся домой в отличном настроении, вдохновленный явным расположением к нему Джил-ли Масколл и верой Гордона Пратта в его будущее как политика. Он подошел сзади к Клэр, которая писала что-то за своим столом, и поцеловал ее в шею, как добронравный сын, получивший в школе «отлично».

– Брось ты эти бумаги, – сказал он, – давай-ка лучше чего-нибудь выпьем.

Она пошла следом за ним.

– Такое впечатление, что ты уже приложился, – сказала Клэр.

– Встретился по дороге домой с Гордоном.

– Тогда налей мне водки. Постараюсь наверстать упущенное.

– Мы куда-нибудь идем? – спросил он, наливая ей.

– Генри предлагает сходить в кино.

– Ничего не имею против кино, – сказал Джон, – но в ресторан потом идти не в силах.

– Почему? Ты что, обедал сегодня в ресторане?

– Да. С одним скучным поверенным, я знаю его еще по Оксфорду.

– Ну что ж, я могу достать из морозильника слойки с мясом и оставить в духовке.

– Прекрасно. – Джон сел в кресло напротив жены со своим виски с содовой. – До дна, – сказал он, дурашливо подлаживаясь под американский выговор; это настолько не соответствовало его обычному настроению, когда он приходил домой с работы, что Клэр удивленно спросила, как прошел день.

– Ничего особенного.

– А вид у тебя такой, будто ты выиграл трудный

процесс.

Джон тоже заметил в Клэр что-то необычное.

– Нет, – сказал он. – Я не был в суде. Просто обедал с приятелем, и все.

– Откуда же тогда такое настроение?

– Ну… – Он поколебался, потом ухмыльнулся. – Я бы сказал, но боюсь, у тебя настроение испортится…

– Ну что ж, попробую угадать… Тебе дали звание королевского адвоката?

Джон помрачнел:

– Нет.

– Обедал с очаровательной блондинкой?

Джон бросил острый взгляд на жену, она разглаживала юбку.

– Я же сказал, с кем я обедал.

– Ну да, конечно. Тогда сдаюсь.

– Возможно, я буду баллотироваться на парламентских выборах.

– А-а.

– Похоже, ты не рада.

– Почему же, рада. За тебя.

– Тебя это нисколько не обременит.

– Но придется устраивать fêtes ^[26]?

– Сейчас это не принято, тем более у лейбористов, да еще в округе Хакни-и-Харингей, особенно если не знаешь греческого, урду или суахили.

Он кинул взгляд на вечернюю газету, лежавшую рядом на диване. Послышался глухой грохот, и, вторя утробному гулу поезда Центральной линии метро, на подносе звякнули стаканы. Это было малоприятной особенностью их дома в Холланд-Парке – собственно, поэтому-то они и смогли его приобрести.

– Я обещала Тому, что ты зайдешь пожелать ему спокойной ночи, – сказала Клэр.

Джон вздохнул.

– Ладно. – Он поднялся и внимательно поглядел на нее: – И все же какая-то ты другая.

– Я прическу сделала, – сказала она.

– А-а. – Он пошел к двери. – Но мы ведь никуда не идем, так?

– Нет. Почему ты спрашиваешь?

– Ты обычно делаешь прическу, когда мы идем в гости.

Клэр зевнула:

– Просто надоели эти лохмы, а тут выдалась свободная минута, я и совместила приятное с полезным.

– Очень мило, – сказал он, – юбка и блузка мне тоже нравятся.

– Спасибо. Именно то, что нужно для жены члена парламента, правда?

Глава десятая

На следующий день Джон позвонил из конторы Джилли и пригласил ее в «Ритц» ^[27]. К сожалению, Джилли «просто не могла не пойти на этот дурацкий коктейль» со своей мамашей. Тогда Джон спросил, не пообедать ли им снова в следующий понедельник – у него это был ближайший свободный день.

– С удовольствием. – Голос Джилли был таким нежным, что у Джона мигом прошла досада на сегодняшний отказ.

Они еще поговорили о том о сем. Джон хотел было спросить, не помешает ли им Миранда, если в понедельник они после обеда заедут к Джилли, однако подумал, что вопрос был бы слишком прямолинеен, да и он сейчас не один в конторе. Поэтому он лишь уточнил: итак, следующий понедельник в «Дон Жуане» на Кингс-роуд – и выразил надежду, что на этот раз он «никуда не будет спешить».

Он положил трубку, а нежный голос Джилли Масколл все звучал в его ушах, и она сама никак не шла у него из головы. Он мечтал о ней не только романтически, но пытался представить, где и как у них все произойдет. Если б знать, что Миранда не нагрянет, можно и у Джилли дома, узкая кровать и сентиментальные зверушки не помеха. Если же там не удастся, тогда придется снять номер в гостинице. Только что она на это скажет – романтично, пошло? Лондонские гостиницы либо убоги, либо безумно дороги; Джону не хотелось раскошеливаться, если квартира свободна, и начинать роман в «Клэридже» или «Ритце», куда они долго ходить не смогут.

В четверг вечером, едва он вернулся домой, позвонил его клерк и предложил на понедельник поехать в Бирмингем – есть крупное лицензионное дело. Прежний адвокат заболел, и клерк обещал вытянуть из клиента для Джона повышенный гонорар, тем более что все так срочно.

– Просто удача, сэр, – сказал клерк. – Надеюсь, на понедельник у нас ничего не назначено?

– Да, конечно, – сказал Джон, – правда, я настроился… – Он замялся, зная, что для любого клерка нет ничего важнее прибыльного дела – ведь ему причитаются десять процентов с гонорара.

– Может, все-таки возьметесь, сэр? – спросил клерк.

– Надо подумать… – поломался Джон. – Ладно, договорились.

Он повесил трубку и слегка расстроился, поскольку придется отменить встречу с Джилли. Единственная польза, какую можно из этого извлечь, – его занятость могла произвести на нее впечатление. Но вечером (они ужинали не дома, а в гостях) он вдруг вспомнил, как встречался с любовницей в провинциальной гостинице, когда ездил по такому же лицензионному делу. Если уговорить Джилли махнуть в Бирмингем, у них был бы повод переночевать там, а счет за гостиницу можно было бы включить в расходы по поездке.

Утром, прежде чем отправиться в суд, Джон попытался дозвониться Джилли. Никто не отвечал. В обед он снова звонил из автомата. Дозвонился только из конторы, уже в половине шестого.

Подошла Миранда.

– А Джилли нет? – спросил он.

– Нет, ее нет.

– Миранда? – Да.

– Это Джон. Джон Стрикленд.

– Да, я узнала вас.

– Не знаете, когда Джилли вернется?

– Она уехала на выходные, будет в понедельник.

– Понятно. – Он помолчал. – Куда?

– В Норфолк. К бабушке с дедушкой.

– Так. Хорошо. Попробую дозвониться туда. – Он положил трубку и, раскрыв записную книжку, стал искать норфолкский номер Масколлов. Набирая номер, он вдруг передумал. Джилли могла еще не приехать, а леди Мас-колл, если она подойдет к телефону, узнает его голос. Он сидел за своим конторским столом, грыз карандаш, размышляя, как же связаться с Джилли – хотя бы для того, чтобы отменить их встречу. Посмотрел на часы: еще нет шести. Срочное письмо вполне поспеет к утру, наверняка доставят в Норфолк, чего же лучше. Он решительно взял бумагу и написал: «Джилли, дорогая, долг зовет меня в Бирмингем, так что обед в «Дон Жуане» отменяется. А что, если вместо уроков Вам приехать в Бирмингем? Мы могли бы зарегистрироваться в отеле «Палас» как м-р и м-с С. Есть икру в постели. Сообщите через портье, ждать ли мне Вас. Постарайтесь, а? Скучаю ужасно. Джон».

По дороге домой он опустил письмо в почтовый ящик.

На выходные Джон остался в Лондоне, и в субботу после обеда они пошли в парк Кенсингтон с Клэр, Томом и Анной. Том непременно хотел испытать на пруду свою лодку с моторчиком, и, пока он возился, Джон сел на скамейку, наблюдая за своим семейством. Клэр склонилась рядом с сыном, и, когда закатное солнце упало на ее густые каштановые волосы, он был поражен, до чего она хороша в вечернем свете осеннего октябрьского дня. Ее спокойная фигура, мягкая улыбка так контрастировали с его душевной сумятицей, что на минуту Джон почувствовал себя круглым дураком и подумал: лучше бы ему вообще не встречаться с Джилли Масколл.

Солнце спряталось за тучи, и они отправились пить чай. Дети принялись спорить, что смотреть по телевизору, Клэр дулась на Джона, который обещал починить утюг, но не починил. Джон злился на Клэр, так как она не вынесла мусорное ведро. Каждый считал, что это обязанность другого, хотя ведро они выносили по очереди. Конечно, мусор не помещался у них в пластиковый мешок, как у нормальных людей – прихватил скрепками и вынес; вот и сейчас, когда Джон понес его к мусорным ящикам, мешок лопнул и мусор посыпался на пол. Джон ушел наверх, в гостиную. Под домом прогрохотал поезд метро. Стаканы на подносе ответили дружным перезвоном, и Джон увидел, что они немытые. Он посмотрел на улицу, где сгущались сумерки: люди куда-то спешили. Из десяти миллионов лондонцев им одним нечем было заняться в субботу. Джон проклинал семью, связавшую его по рукам и ногам. Ему страстно захотелось очутиться с Джилли в Бирмингеме. Он повернулся и взял газету, чтобы посмотреть, как убить остаток дня с помощью трех программ телевидения.

В воскресенье утром Клэр повела детей в церковь, и Джон остался один – он сидел на кухне в халате и читал воскресные газеты. Время от времени он отрывал от них взгляд и смотрел на желтый телефон. Ему не терпелось позвонить Джилли в Норфолк и узнать, получила ли она его письмо, он даже прорепетировал про себя этакий псевдопролетарский выговор, с каким изъясняется нынче молодежь ее возраста. Но желание услышать ее голос заглушалось страхом нарваться на леди Масколл и тем паче на Годфри Масколла, отца Джилли. Поэтому он выбросил из головы мысль о телефоне и углубился в газеты, отложив в сторону иллюстрированные журналы, которые, как всегда, приберегал для туалета. Джон убрал за собой посуду (в хорошем настроении он убирал ее не только за собой) и пошел наверх; когда Клэр с детьми вернулась из церкви, он уже был одет.

Клэр нахмурилась, увидев крошки на столе и невымытую посуду, выразительно вздохнула и, сложив все в посудомойку, принялась готовить субботний обед. Джон как бы в оправдание решил починить утюг. Взял отвертку, разобрал утюг, поломки не нашел, но понял, что собрать его не сможет. Когда Клэр принялась накрывать на стол, он смахнул детали в пластиковую сумку и предложил ей отнести утюг в мастерскую.

Клэр подала ростбиф и йоркширский пудинг. Джон открыл бутылку пива. Клэр пила минеральную воду. Ели молча, пока дети не начали между собой обычную перепалку. У Джона и Клэр после двенадцати лет супружества не осталось тем для разговора за обеденным столом, если не считать домашних дел.

– Гай собирается прийти во вторник к ужину, – сказала Клэр. – Ты не против?

– Ладно, только больше никого не зови, я еду в Бирмингем, а эти поездки выматывают.

– Гай не станет засиживаться.

– Еще бы. Полагаю, он тоже будет еле держаться на ногах от усталости, – заметил Джон саркастически.

Клэр промолчала.

– Чем он теперь занимается, – поинтересовался Джон, – ведь для мороженщиков сезон прошел?

Клэр пожала плечами.

– Не знаю. Можно у него спросить. – Она увидела, что на лице Джона появилось прокурорское выражение. – Может, сходим в кино?.. – Осторожно проговорила она.

Но было уже поздно.

– Нет, это у меня в голове не укладывается, – произнес Джон, – на высшее образование твоего братца пришлось затратить столько денег, а он занимается черт знает чем…

Клэр вздохнула и хотела промолчать, но вдруг в глазах у нее появилась решимость.

– Ты судишь поверхностно, – сказала она. Джон выпрямился на стуле.

– То есть как это – поверхностно? – переспросил он, уже распаляясь.

– А так: называешь себя социалистом, а сам просто одержим всеми этими дипломами, престижным положением…

– Только потому, что это свидетельствует о росте человека.

– Вот-вот. Вперед и вверх. Карьера. Тебе и в голову не приходит, что есть вещи более важные, чем карьера.

– Во всяком случае, не продажа мороженого.

– Конечно. И для Гая торговать мороженым не главное.

– А что же главное?

– Ну, он любит размышлять и нарочно выбрал простую работу, которая не мешает думать. Шлифовал же Спиноза линзы.

– Значит, Гай – новый Спиноза? – сказал Джон едко.

– Не обязательно, но он много размышляет…

– О чем же?

– О том, что ты считаешь незыблемым. О карьере, О том, что он называет крысиными бегами.

– Рано или поздно ему самому придется выйти на этот старт.

– Может быть. А может быть, и нет. По крайней мере он будет знать зачем.

Джон набил рот мясом, картофелем, капустой и, прожевывая, сказал:

– Вряд ли стоит тратить тысячи фунтов на частную школу, а потом на университет для того лишь, чтобы наш Том, например, мог философствовать, доказывая, что земля круглая. Это он может делать в обычной средней школе…

– Ты не понял меня, – прервала его Клэр.

– Тогда изволь излагать свои мысли яснее, – произнес Джон.

– Мне ваши ссоры надоели, – прикрикнул на родителей Том таким тоном, каким Клэр обычно говорила это ему самому.

– Мы вовсе не ссоримся, дорогой, – сказала Клэр. – Мы спорим. Это разные вещи. – Она поднялась положить детям пудинг. – Ты слишком придирчив, – обратилась она к Джону уже спокойнее. – Не можем же все мы быть адвокатами.

– Извини, – сказал он. – Продолжай, пожалуйста.

– Гай получил хорошее образование. И не только сам прекрасно сдал университетские экзамены, у него и друзья умные люди. Они могут бездельничать, да, но говорят они о Марксе и Д. Г. Лоуренсе, а не о футболе и поп-музыке. Они на перепутье – вот и все, и когда они решат, чем заняться, то будут готовы к своей деятельности не только потому, что у них есть степени, но и сознательно… Не кончи Гай частную школу, – продолжала она, – у него не было бы хорошей подготовки и умных друзей. Торговать мороженым он мог бы и без диплома, но тогда думал бы лишь о девочках, пиве да футболе.

– Понимаю, – Джон говорил терпеливо и рассудительно, – родители из среднего сословия всегда стремились к тому, чтобы их отпрыски получили знак принадлежности к высшей касте.

– Извратить точку зрения – не значит ее опровергнуть, – отрезала Клэр.

– Почему ты считаешь, что в обычной средней школе юноши не рассуждают о Гегеле и Лоуренсе?

– Оставь в покое Гегеля и Лоуренса. Хватит того, что многим там не под силу просто сдать экзамены.

– Но ведь дело не в школе. Дело в среде, из которой они выходят. Помести сто детей из культурных, образованных семей среднего сословия в одну школу, а сто детей из пролетарских семей – в другую, обеспечь их совершенно одинаковыми учителями и условиями, и, конечно же, среди выдержавших экзамены будет больше детей из среднего сословия и меньше – из рабочего класса. Да помести их всех в одну школу, наконец, – те же самые дети из средних слоев покажут большие успехи потому, что унаследовали больше способностей, сама среда подталкивает, тогда как родителям из рабочих семей глубоко безразлично, как их дети сдадут экзамены.

– Но, Джон, дорогой, – сказала Клэр, когда дети кончили есть мороженое и помчались наверх, – ты же сам себе противоречишь. По-твоему, дети из среднего сословия лучше учатся потому, что выросли в благоприятном окружении, и ты говоришь, что они будут хорошо учиться вместе с детьми из рабочих семей. Но ведь в самой школе создается среда, где дети глумятся над тем, что им непонятно, – над Гегелем, Лоуренсом, Моцартом и Гогеном.

– Это снобизм, – сказал Джон. – Вот в чем дело. Старомодный, откровенный снобизм, великосветские замашки.

– Ну, вот опять. Оскорбить легче, чем доказать свою правоту. Осталось сказать, что социальная поляризация зашла слишком далеко и мы жертвуем духовным развитием наших детей, – Клэр явно иронизировала. – Это вроде налога на наследство и подоходного обложения, плата за то, чтобы сдержать натиск большевизма… – Она поднялась и принялась убирать тарелки. – Еще бы, ты ведь социал-демократ, правда?

Джон насупился. Как она изменилась с тех пор, как они поженились, и если бы только внешне!

– Не знаю, где ты только набираешься своих правых взглядов, – проворчал он.

Клэр покраснела.

– Ну ладно, до будущего года еще есть время. Так или иначе, Том склонен записаться в Даунсайд.

– Это ты его записываешь. Я не имею к этому никакого отношения.

– Не беспокойся. Всю ответственность я беру на себя.

– Это не поможет мне пройти в парламент.

– К тому времени ты уже будешь там. В конце концов, все лейбористские лидеры посылают своих детей в частные школы.

– Хочешь кофе? – спросил Джон, тоже поднимаясь и направляясь к плите.

– Не откажусь! – улыбнулась Клэр.

День, не в пример вчерашнему, выдался дождливым и мрачным. Джон хотел сводить детей в кино, но похоже, что в Лондоне шли фильмы только для взрослых. Оставалось лишь вернуться к воскресным газетам и телевизору.

– Почему мы никого не приглашаем к себе в выходные?

– Но ведь мы обычно уезжаем, – удивилась, – Клэр.

– Надо было и сейчас уехать.

– Ты же сам сказал, что не хочешь. Из-за Бирмингема.

Он вздохнул: – Да.

– Ты бы и там скучал. Он снова вздохнул:

– Пожалуй.

– Тебе надо придумать себе какое-нибудь хобби. Он нащупал языком застрявшие в зубах волокна мяса.

– Например?

– Ну, хотя бы столярничал, что ли. Нам нужны книжные полки.

Он только хмыкнул.

– Я подарю тебе на рождество электропилу.

– Можно просто купить приставку к электродрели.

– Тогда я подарю тебе приставку.

Потом они ужинали, потому что так было заведено, и к еще не переварившемуся в их желудках ростбифу добавился омлет. В десять они легли спать: Джону надо было встать в шесть утра, чтобы поспеть на бирмингемский поезд.

Глава одиннадцатая

Обсуждение запроса на лицензию было назначено на десять часов утра, и к четырем часам дня Джон уже был свободен. Ему не удалось убедить бирмингемский муниципалитет, что казино при новом отеле в районе Эджбастона ^[28]пошло бы городу на пользу, поэтому к себе в отель «Палас» Джон вернулся слегка расстроенным, как бывало всегда, когда он проигрывал дело. Он подошел к дежурной и спросил, не звонила ли ему жена. Нет, не звонила.

– Я жду, что она приедет, – сказал Джон, – и хочу поменять номер на двухместный.

Надутая прыщеватая особа вздохнула и принялась изучать лежавшую перед ней таблицу.

– Могу предложить пятьсот двадцать шестой, – пробурчала она.

– Мне хотелось бы самый лучший номер. Она равнодушно посмотрела на него.

– Люксов у нас нет, – протянула она с полупонятным для него бирмингемским выговором. – Есть номера с ванной или без, вот и вся разница.

– Тогда с ванной.

– В пятьсот двадцать шестом есть ванная.

– Хорошо. А кровать двуспальная?

Она снова окинула его равнодушным взглядом:

– Вам нужна двуспальная?

– Да. Если можно. Мы так привыкли.

– В пятьсот двадцать шестом две односпальные. – Дежурная уткнулась в свою таблицу. И вздохнула: – Могу предложить четыреста тридцать второй.

– А там двуспальная?

– Да. И ванна есть.

– Тогда четыреста тридцать второй.

Она поглядела ему в глаза, и у Джона мелькнула мысль, что она, возможно, догадывается, зачем он затеял разговор о двуспальной кровати. Но нет, лицо ее по-прежнему оставалось абсолютно равнодушным. Она дала ему карточку с номером комнаты, и появившийся бой подхватил его чемоданчик. Джон и сам бы отнес чемоданчик, но могло показаться, что он скупится на чаевые; они вместе с боем поднялись в лифте, долго шли по коридору, пока не остановились у номера 432. Бой открыл дверь, включил свет и задернул портьеры. Джон сунул ему двадцать пенсов и наконец-то остался один.

Номер был самым заурядным, ничего особенного. Попахивало мастикой для полов и сигаретным дымом. Джон прошел в ванную – она была выгорожена из прежней спальни и поэтому без окна. На унитазе красовалась бумажная полоска: cordon sanitaire – «продезинфицировано», без которой, говорят, ни один американец не войдет в санузел, а стакан на умывальнике был упакован в целлофан. Все выглядело чистым и гигиеничным. Джон вымыл лицо и руки.

Его не беспокоило, что у дежурной не оказалось для него никаких известий. Джилли могла вообще не получить письма, однако в голову ему лезли другие объяснения. Если она получила письмо, но не может приехать, то позвонит сюда вечером, чтобы наверняка застать его и не передавать извинения через дежурную; если же она приедет, а он на это надеялся, то, может быть, захочет порадовать его сюрпризом…

Он уселся в кресло и снял туфли. Они были влажными и раздражали его целый день. Помассировав пальцы ног, он почувствовал, что носки тоже влажные, и подумал, отчего бы это – туфли прохудились или ноги вспотели? Сунул руку вовнутрь, поискал, нет ли в туфлях дырки, рука противно пахла мокрой кожей.

Он сменил носки и пошел в ванную вымыть руки. Обуви на смену он не взял, поэтому растянулся на кровати и уже стал было засыпать, но вдруг подумал, что если Джилли захочет сделать сюрприз, то может нагрянуть сюда в любую минуту; вспомнив, как сам много лет назад был шокирован, когда увидел Гордона в одних носках, он заставил себя подняться с постели, расправил покрывало, сунул ноги во влажные туфли и снова сел в кресло.

Он начал клевать носом. Чтобы встряхнуться и не поддаться искушению помчаться на Нью-стрит-стейшн и вернуться первым же поездом в Лондон, который вернул бы его к привычному домашнему уюту, Джон попробовал представить себе Джилли Масколл, ее голые ноги и грудь, однако, сколько он ни старался, скучный гостиничный интерьер не окрылял его фантазии, поэтому Джон решил выпить в холле для бодрости чаю.

Там было полно бизнесменов, коммивояжеров, пивших джин и виски. Джон попросил чаю и поджаренного хлеба с маслом. Выпив чай и полистав вечернюю газету, он поднялся, подошел к дежурной и снова поинтересовался, нет ли сообщения. Нет, ничего не было.

Он поднялся к себе и включил телевизор. Когда он зашел в ванную, ему почудился звонок, он кинулся к телефону, схватил трубку, но услышал протяжный гудок. Телефон звонил в фильме, который шел по телевизору. Потом телефонистка с коммутатора спросила, какой ему нужен номер, и он назвал лондонский номер Джилли. Абонент не отвечает.

К девяти он перестал надеяться и захотел есть. Письмо просто не дошло до Норфолка – странно, как он этого раньше не сообразил. Расстроенный, он спустился на лифте вниз. Джон постеснялся спросить, нет ли для него известий, но задержался возле дежурной в расчете обратить на себя ее внимание – вдруг Джилли звонила, пока он спускался. Дежурная поймала его взгляд, но не улыбнулась и не подозвала Джона, так что ему ничего не оставалось, как направиться к выходу.

Дождь кончился, но тротуары были еще мокрые. Он постоял у одного ресторана, у другого, изучая вывешенные меню, однако сидеть в одиночку в ресторане он вообще не любил, а теперь еще опасался, что официант или люди за соседними столиками по одному его унылому виду угадают всю смехотворность положения, в котором он оказался. Не хватало еще иронических и сочувственных взглядов. Вместо того чтобы вернуться в отель, пообедать там в ресторане или заказать обед в номер, он съел в закусочной «Уимпи» котлету с сыром в обжаренной булочке и выпил стакан кофе.

Часов в десять, когда он вернулся в отель, дежурная уже сменилась. Ключ Джону дал бой. Джон велел разбудить его в шесть утра, поднялся к себе и снова попросил коммутатор соединить его с Лондоном, назвав номер квартиры Джилли. Там снова никто не отвечал. Он снял туфли и, сидя в одних носках, около часа смотрел телевизор. Примерно в одиннадцать он принял горячую ванну и лег спать.

Глава двенадцатая

Судебное дело, слушавшееся на следующее утро в Лондоне, закончилось лучше, чем можно было ожидать, и настроение у Джона поправилось. К четырем часам он добрался до своей конторы и сразу позвонил Джилли, тревожась не только потому, что вчера она могла напрасно прождать его в ресторане, но также из-за компрометирующего письма, которое, чего доброго, лежит, подобно неразорвавшейся бомбе, в доме ее бабушки и дедушки.

К телефону подошла Миранда.

– Это Джон, – сказал он. – А Джилли дома?

– М-м… нет, – ответила Миранда.

– А когда ее можно застать, как вы думаете?

– Она еще в Норфолке, – невнятно проговорила Миранда.

– Что-то вас плохо слышно, – сказал Джон.

– О, извините. – Она хихикнула. – Я жую…

– Джилли вернется сегодня?

– Не уверена.

– Понятно. Ну что ж. Попробую позвонить завтра.

– О'кей. До свидания. – И она положила трубку.

Джон поехал домой на подземке, пытаясь сообразить, что могло случиться. Если Джилли не получила письма и осталась в Норфолке, то он даром прождал бы ее в «Дон Жуане». Если ж она получила письмо, то ей было ни к чему возвращаться в Лондон на понедельник, но тогда почему она ничего не сообщила ему в отель?

Он вошел в дом, поставил чемоданчик у вешалки и спустился на кухню, где Клэр готовила ужин.

– Привет, – ответила она на его поцелуй. – Как Бирмингем?

– Черт знает что. Дело проиграно.

– Бедняжка…

– А сегодня я выиграл.

– Вот и отлично. А какое дело?

– Ничего интересного. – Он заглянул в кастрюлю на плите. – Что за пир готовится, по какому случаю?

– Гай обещал быть к ужину.

– А, ну да. Я и забыл. – Он полез в холодильник за льдом. – Чем помочь?

– Можно было бы подать сегодня к столу вино.

– Сейчас достану.

Он пошел к шкафу под лестницей, взял две бутылки бордо, не марочного, и поставил их на буфет в кухне. Затем поднялся в гостиную и налил себе виски.

К приходу Гая Джон уже изрядно выпил и повеселел, а поскольку Гай ассоциировался в его сознании с Джилли Масколл, Джон постарался разговорить его, надеясь, что речь пойдет об общих знакомых. Он был осмотрителен, зная по адвокатскому опыту, что уже по самим вопросам можно догадаться о многом, но Гай оказался несловоохотлив или не хотел говорить о Джилли, тогда Джон перешел к политике.

– Вы теперь левый или правый? – спросил он шурина.

– Даже не знаю, – ответил Гай.

– Поставим вопрос иначе: на выборах вы проголосовали бы за лейбористов или за консерваторов?

Гай помедлил с ответом.

– Ну, я не уверен, что вообще стал бы голосовать.

– А если бы пришлось? – настаивал Джон.

– Голосовал бы за либералов, – отвечал Гай.

– Но, помилуйте, это же сборище маньяков!

– То же самое когда-то говорили и о лейбористах.

– Да, – согласился Джон, не желая спорить. – Да, действительно.

– Понимаете, – сказал Гай, – хотя между двумя главными партиями вечно идут споры, я, честно говоря, не вижу между ними никакой разницы. Вы можете получить пятьдесят центов прибавки к пенсии по старости при лейбористах, а тори могут запросто продать сталелитейную промышленность частным предпринимателям, но это же ничего не меняет в несправедливости всей системы как таковой… – Гай говорил тихо, монотонно, пока они сидели в кухне и ели спагетти. Джон перестал слушать. Он взглянул на часы. В девять по телевидению начиналась передача, которую он хотел посмотреть, а теперь было уже без двух минут. Клэр что-то возражала брату, Джон извинился, пошел наверх и включил американский боевик. В дверях появилась Анна и захныкала, что у нее болит животик и она не может уснуть. Джон отвел ее в ванную, заставил очистить желудок, измерил температуру, напоил микстурой от кашля прямо из бутылочки и уложил в постель.

Клэр и Гай поднялись в гостиную почти на середине фильма. Джон пересказал им содержание, причем не только что было, но и предположил, что будет дальше, поскольку это был шаблонный сериал, и потом похвалился тем, что сумел быстро угадать убийцу.

Потом они посмотрели «Последние известия», и Гай собрался уходить. На улице лил дождь, по телевизору смотреть больше было нечего, и Джон предложил довезти

Гая до его квартиры в Фулэме на своем «вольво».

– В Лондоне вы не встречаетесь с Джилли Мас-колл? – спросил Джон как бы между прочим, когда они двинулись о Холланд-Парк авеню.

– Время от времени, – сказал Гай. – У нас ведь разные компании.