Текст книги "Женатый мужчина"

Автор книги: Пирс Пол Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Потом присутствующих пригласили на поминки. Соседей не приглашали, но их явно ждали здесь, потому что в гостиной с выцветшими обоями было наставлено множество бокалов и женщина в переднике, пришедшая помочь, наполняла их хересом. Входя, все эти люди обменивались рукопожатием с Юстасом и Элен, выражали соболезнование и сочувствие, но Джона обходили, точно не знали, как себя вести с ним. Одна лишь мать, приехавшая из Йоркшира, войдя, как-то очень уж театрально поцеловала его в щеку и с трагической миной прошествовала дальше, непринужденно переговариваясь с присутствующими, словно это были соседи ее, а не Лохов.

Джон, сначала не заметивший, что его избегают, держался с детьми, чинно прохаживавшимися среди гостей; когда же дети убежали на кухню за сандвичами и булочками с сосисками, он подошел к одной группе гостей, к другой и почувствовал (или так ему показалось), что его принимают сдержанно, неодобрительно. Это его возмутило и обозлило. Кто они такие? Зачем пришли? Как они смеют считать его непрошеным гостем – ведь это же похороны его жены! Они что, знают о Пауле? Юстас и Элен перемывали ему косточки? Или это потому, что он баллотируется от лейбористов? А может, по их понятиям, адюльтер и его политические взгляды неотделимы?

Он вышел из гостиной в библиотеку – два полена тлели за каминной решеткой. Он присел на корточки и стал раздувать огонь. Когда заплясали язычки пламени, он поднялся, подошел к окну и долго смотрел в сырой голый сад. Трудно поверить, что эти мертвые деревья и кусты оживут и снова покроются листьями и цветами. Поедет он в Бьюзи летом? Наверное, нет. Это дом Клэр, не его, а коль скоро Лохи склонны считать его виновным в смерти дочери – возможно, даже в ее неверности, – лучше ему с ними не встречаться. Дети пусть едут, одни или с няней. Придется нанять няню, но будь он проклят, если еще раз появится в Бьюзи, чтобы видеть эти укоряющие взгляды.

Он слышал по голосам в коридоре, что гости расходятся. Повернулся и снова подошел к камину. Посмотрел на часы: сославшись на выборы, он объявил, что должен будет сразу уехать в Лондон, но до ближайшего поезда из Кромера оставалось еще два часа. Он стоял спиной к камину, ощущая тепло в ногах от огня, и разглядывал корешки на книжных полках. Глаза выхватили вдруг «Смерть Ивана Ильича». Он подошел и взял книгу с полки, она была там, где он оставил ее летом, – между «Скоттом в Антарктиде» и «Оксфордским словарем личных имен». Подумать только, всего несколько месяцев назад какая-то выдуманная история могла до такой степени перевернуть ему душу, хотя реальная жизнь… Он раскрыл книгу, пробежал глазами страницы и вспомнил, как лежал тогда без сна, ненавидя Клэр, убежденный, что он умирает, а она будет жить вечно. И вот теперь… Как там все кончается? Он открыл последнюю страницу… «Он хотел сказать еще "прости", но сказал "пропусти" и, не в силах уже будучи поправиться, махнул рукой, зная, что поймет тот, кому надо». Да, конечно, этот человек умер раскаявшись. Как и Клэр. Джон захлопнул книгу и поставил ее на место.

Глава пятая

Всеобщие выборы состоялись 28 февраля. К полуночи в избирательном округе Хакни-и-Харингей были подсчитаны голоса, и результаты объявлены в муниципалитете Хакни. Джон Стрикленд был избран большинством в 8328 голосов. Сторонники Джона приветствовали его дружным «ура», и он произнес короткую речь. После этого состоялся прием в помещении избирательного комитета, на который Джон явился с Паулой, не объясняя, кто она и что.

Он победил почти таким же большинством, что и О'Грэйди на выборах 1970 года, но уже к моменту объявления результатов стало ясно, что консерваторы по всей стране не получили поддержки, на которую рассчитывали: кандидаты от лейбористов и либералов прошли всюду с небольшим перевесом. На грубо сколоченном столе был установлен телевизор, и счастливые товарищи Джона оглашали помещение воплями восторга всякий раз, как объявлялись победные результаты по другим округам и при каждом появлении на экране лидера лейбористов Гарольда Вильсона, но это был рев футбольных болельщиков, чья команда ведет в счете, а не леденящий душу крик революционеров, взывающих к мести; помимо восторженной приподнятости от одержанной победы, Джон испытывал еще и чувство профессионального удовлетворения: его трезвый анализ общественного настроения оказался более точным, чем истерические прогнозы его друзей из среднего сословия.

Дети оставались в Бьюзи, и ночевать он поехал к Пауле на Пэрвз-Мьюз. Когда он проснулся в десять утра, он уже не гадал, где он: аромат кофе, доносившийся снизу, означал, что Паула встала; он спустился в халате на кухню, и там на столе его ждали утренние газеты.

– Мы не получили абсолютного большинства, – сказала ему Паула, – поэтому Хиту незачем слагать полномочия.

– И все-таки придется.

– Это зависит от либералов… – Она подала ему на тарелке яичницу с ветчиной. – Прими с поздравлениями, – сказала она, садясь за стол рядом с ним. – Ты был вчера великолепен, – продолжала она. – Я действительно гордилась тобой. Многие считали, что присутствуют при зарождении чего-то важного. Рядом со мной в зале кто-то сказал: «Этот далеко пойдет». Джон усмехнулся:

– Не жди от меня слишком многого.

– Я вообще ничего не жду. Оставайся таким, какой есть. Я говорила с твоим другом, лейбористом. Как его? Ну, журналист, у которого жена ирландка?

– Гордон?

– Вот-вот. Он сказал, что знает тебя еще по Оксфорду…

– Мы вместе снимали квартиру.

– Он в тебя верит, как и я. Он просто поражен твоей выдержкой и тем, что смерть Клэр не подкосила тебя.

– Если б не ты…

– При чем тут я? Он сказал – и, по-моему, это делает честь его проницательности, – что тебе не хватало веры в себя. По его мнению, английские частные школы внушили тебе, что главное в жизни – это внешние атрибуты: безупречная школа, безупречный университет, безупречное произношение, безупречная жена, – и это же внушают наши законы, основанные на судебном прецеденте и процессуальной казуистике: тебя-де отполировала так называемая «классовая культура», но сквозь этот слой полировки теперь стали проступать твои подлинные чувства, идеалы, и ты становишься самим собой. Понимаешь, что он имеет в виду?

– Да, – сказал Джон с полным ртом.

– А еще он сказал… – Она помедлила. – Трезвый, он не сказал бы этого, может, и не стоит повторять…

– Ну-ну? – сказал Джон, слушая ее вполуха и продолжая просматривать газеты.

– Он сказал, что тебя удерживала в этой скорлупе Клэр. – Она помолчала, словно желая проверить, способен ли он говорить о покойной жене.

– Как это?

– Он сказал, что она не разделяла твоих идеалов, не ценила тебя по достоинству.

– Она не была социалисткой…

– Он имел в виду не только твои достоинства политика, хотя и говорил на политическом жаргоне. Он сказал, что достаточно хорошо знал тебя, когда ты встретился с Клэр, и думает, что ты полюбил ее и женился, чтобы иметь свой дом и не быть чужаком среди «элиты буржуазной субкультуры» – так он сказал. Джон улыбнулся:

– Он явно выпил лишнего.

– Тем не менее сказал то, что думает. Он считает, что потом вы уже строили свою жизнь, приноравливаясь к интересам, диктуемым домом и детьми, а в глубине души играли в вопросы и ответы, и каждый подавлял личность другого. «Как если б Дантон женился на Марии-Антуанетте» – так он сказал.

– Ему бы служить консультантом по матримониальным делам, – отвечал Джон, переворачивая газетную страницу.

– Там есть заметка об убийстве, – сказала Паула.

– Где?

– На третьей странице, внизу.

Он быстро пробежал глазами краткое сообщение о том, что Генри Масколл, банковский служащий, найден убитым вместе с некой женщиной в загородном коттедже в Уилтшире.

– Ну что ж, рано или поздно это должно было выйти наружу, – сказал Джон.

– Тогда удачней дня не придумаешь. Все читают о выборах.

– Клэр не названа.

– В «Таймс» – нет. А в «Телеграф» – да. И еще более мерзостная статья напечатана в «Мейл». На твоем месте я даже не читала бы.

– А что там сказано?

– Важнее то, что не сказано.

– Называют Клэр по имени?

– Да.

– А в «Гардиан»? – поинтересовался он, думая о Юстасе и Элен.

– Нет, ни строчки.

– Уже хорошо.

– Между прочим, – сказала Паула, – я купила тебе подарок по случаю победы.

Джон оторвался от газеты, он не любил ни получать, ни делать подарки.

– Подарок? Какой?

– Надеюсь, ты не будешь возражать…

– Что же теперь возражать?

– Ну, мало ли. – Она застенчиво улыбнулась.

– Неси, посмотрим.

– Нести?.. Вот этого я, пожалуй, не смогу.

– Почему?

– Тяжеловато.

– Что же это?

– Идем, покажу.

Она поднялась и повела Джона к окну, выходившему во внутренний двор старых конюшен.

– Вот, – сказала она.

Он посмотрел в окно – там на мощеном булыжником дворе впритык к стене стоял автомобиль, новенький темно-синий «вольво-универсал».

– Это и есть подарок? – переспросил он.

– Да. Ты не возражаешь?

– Конечно, не возражаю. Это же чудо…

– Я подумала, что полиция так прицепилась к твоему старому, да и вообще он свое отслужил…

– Но это же целое состояние.

– Не преувеличивай. Но может, ты предпочел бы какой-нибудь другой? Я просто подумала, что с детьми…

– Идеально.

– Тебе нравится цвет? Можно ведь поменять… Он оторвался от окна и поцеловал ее.

– Ты так добра ко мне, – произнес он.

– Какое ж это добро быть доброй, когда любишь.

– Добра? Да что я – ты щедра!

– И не щедра. Чем же я могу тебя одарить, когда все, что есть у меня, и так твое?

Хотя Паула уже освободила один из своих встроенных шкафов для вещей Джона, которые накапливались здесь, оба они имели достаточно четкое представление о приличиях и понимали, что открыто смогут жить вместе не ранее чем через несколько месяцев, поэтому, когда дети вернулись от тестя, Джон снова переехал в Холланд-Парк. Паула, однако, взяла на себя ведение дома. Она наняла детям няню – и не какую-нибудь, а норлендскую, и отыскала хорошую работницу, которая убирала, стирала и гладила. Паула следила за тем, чтобы Том не ушел в школу в понедельник без денег на обед, а по четвергам не забывал плавки, чтобы Анна ходила в балетную студию по вторникам во второй половине дня, а на занятия по классу фортепьяно – по субботам утром. Все это не только позволило Джону заняться своей новой деятельностью в качестве члена парламента, но и вернуться к адвокатской практике.

Единственным минусом в этой идеально организованной жизни было настроение детей. Похоже, только вернувшись домой и увидев вместо матери двух незнакомых женщин, они впервые осознали, что Клэр умерла. Дети ничего не сказали, но всю их веселость как рукой сняло. Они бродили бледные, унылые и какие-то смущенные. Джон, не привыкший видеть их такими ухоженными и неестественно вежливыми, держался с ними как со взрослыми, детей и его сковывало присутствие Паулы и няни. Всякий раз, когда удавалось выкроить время, он старался вырваться домой, но он сам и все остальные не понимали зачем, и это только прибавляло неловкости в отношениях. То же самое происходило и по воскресеньям. Джон положил себе за правило этот день целиком посвящать семье, но голова его была забита таким множеством дел, что вынужденное безделье и необходимость часами смотреть, как Том гоняет на велосипеде по Холланд-Парку или Анна качается на качелях, только раздражали.

Раздражало его – по другим причинам – и то, что он жил отдельно от Паулы. Они вместе обедали в палате общин или в ресторанах, расположенных неподалеку от Вестминстера, и два-три раза в неделю по дороге домой он заезжал к ней. Но теперь после тяжелого рабочего дня к делам в конторе прибавились ведь и парламентские обязанности, он зачастую бывал измотан, ему все труднее было отрываться в час ночи от нежной, теплой, душистой Паулы, опять натягивать надоевший костюм и мчаться в Холланд-Парк. Не нравилось ему и то, что утром за завтраком приходилось созерцать за столом няню, это длинное чучело. В итоге они решили с Паулой, что полгода – срок достаточный для соблюдения приличий и с субботы, 3 августа, они съедутся, а чтобы ничего не осложнять – зарегистрируют брак в Приннет-Парке.

Глава шестая

Вскоре после открытия парламентской сессии к Джону в палату общин зашли инспектор уголовной полиции Томпсон и сержант Симмс. С ними был еще третий в штатском, инспектор Блэкетт из «отряда розыска убийц» Скотланд-Ярда.

– Мы вынуждены были обратиться в Скотланд-Ярд, сэр, – объяснил Томпсон, – потому что, честно говоря, сами не далеко продвинулись.

С лондонскими детективами Джон был знаком: ему не раз случалось вызывать их для перекрестного допроса в качестве свидетелей. Если Томпсон походил на фермера, то Блэкетт, рябой, с тяжелым лицом, являл собой классический тип уголовника, и, когда он заговорил, Джон тут же уловил знакомые нотки, этакий наигранно-почтительный тон, каким эти видавшие виды детективы говорят с членами коллегии адвокатов.

– Темное дельце, сэр, – сказал он Джону.

– Да, – отвечал Джон. – Определенно темное, если только здесь не случайное стечение обстоятельств.

– Случайное? – переспросил тот. – А что, точно сказано. «Любительская работа» – так бы мы это определили. Как вам должно быть, известно, сэр, из вашей судебной практики, преступления обычно совершаются по шаблону: существует небольшая группа, которая занимается грабежами загородных домов или почтовых контор; иногда они идут на дело с огнестрельным оружием, иногда нет. Случалось, грабежами загородных домов занимались довольно опасные преступники, но обычно у них информация хорошо налажена. Они никогда не полезут, если нечего взять. Тогда почему же они полезли в ваш коттедж?

Джон покачал головой:

– Не знаю. Не вижу никакого резона.

– У вас зажиточные соседи, – сказал Томпсон. – Может, грабители перепутали адрес, а когда наткнулись на вашу супругу с мистером Масколлом, запаниковали и дали деру?

– Да… но неужели они не заметили машин?

– Остается одно, – сказал Блэкетт.

– А именно?

– Что оба убийства были преднамеренными.

– Но кому нужно было их убивать, кроме меня и Мэри?

– Согласен, сэр, и вас обоих мы исключили. А что, если некто хотел убить вас и мистер Масколл – жертва ошибки?

Джон судорожно глотнул:

– Кто и чего ради мог желать моей смерти?

– Вот и расскажите нам, – сказал Блэкетт.

– Просто ума не приложу…

– А вы подумайте. Из ваших клиентов никто не мог затаить на вас злобу?

Джон отрицательно покачал головой:

– Нет.

– Ну, кто-то из ваших подзащитных? Решил, что вы не сделали для него все, что могли?

«Терри Пайк?» – мелькнуло у Джона.

– Нет, – сказал он. – Не думаю. Видите ли, я редко веду уголовные дела. Все больше лицензионные.

– Знаю, сэр, – сказал Томпсон. – Это чисто предположительно. Просто мы хотим проработать все возможные версии.

– Может, пройдемся по делам, которые вы вели за последние год-два, – сказал Блэкетт, – и посмотрим, нет ли там какого-нибудь чокнутого, который мог что-то затаить против вас.

– Можно, конечно, – сказал Джон, – хотя думаю, это бесполезно.

– Ну, а есть кто-нибудь, кто хотел бы прикончить мистера Масколла? – спросил Блэкетт.

– Его самого? – Да.

– Нет.

– Кажется, он не из однолюбов… Может, кто-либо из его дам – помимо жены, конечно?..

– Не думаю. Все-таки они не того круга, чтобы…

– Согласен, сэр, – сказал Блэкетт. – Эти птички-бабочки не способны на убийство из ревности. По крайней мере в моей практике такого не припомню. – Он поднялся. – Извините, что отняли у вас время, сэр.

Джон проводил их до дверей.

– Я готов помочь вам всем, чем могу, – сказал он. – Я очень хочу, чтобы вы нашли убийцу.

– Сделаем все, что в наших силах, – сказал Томпсон.

– Может, и я ошибаюсь, – сказал Блэкетт. – Может… как это вы сказали? Случайность? Выплывает эдак из тумана парочка ковбоев. Выбирают наугад – прелестный домик на отшибе. Но ведь это все равно как подхватить триппер с туалетного сиденья. Необычно. Очень даже необычно. Если бы моя жена привела мне такой довод в оправдание, сэр… – Он потряс головой и вышел.

В тот вечер, лежа рядом с Паулой в постели, Джон спросил, не приходила ли ей мысль, что Терри мог убить Генри и Клэр. Она лежала, уткнувшись лицом ему в плечо, потом подняла голову и сказала, не глядя на него:

– Но зачем, черт подери, ему убивать?

– Может, он хотел убить меня, а Генри подвернулся по ошибке.

– Зачем ему убивать?

– Из-за тебя. Она засмеялась:

– Нет, ручаюсь, что он не убивал. Не так уж он меня любил. Он бы чувствовал себя униженным, если бы какая-то женщина так много значила для него.

– Думаешь, мне вообще не следует упоминать о нем в полиции?

– Думаю, нет.

– Может быть, ты и права.

– Ведь если не найдут настоящего убийцу, а ты скажешь про Терри, они свалят все на него – просто чтобы закрыть дело. Они вполне на это способны…

– Знаю.

Глава седьмая

Хотя теперь Паула взяла на себя практически все заботы по домашнему хозяйству, одного Джон не мог ей передоверить – собственно, она к этому и не стремилась – это распорядиться вещами Клэр. Джон просто сгреб тогда со стула ее одежду и бросил в ящик комода, а обувь и домашние туфли – на дно платяного шкафа. Затем, как-то в субботу утром, пока дети с няней были в церкви, прошелся по ящичкам ее туалетного столика – посмотреть, что из украшений оставить для Анны. Разглядывая и перебирая их, он так явственно вспомнил Клэр, точно она была рядом в комнате. Это было не просто ощущение ее присутствия, но зримое, как образ из сна – бывает, проснешься и словно действительно видел человека; словом, долгие годы совместной жизни с Клэр запечатлелись в его памяти ярче событий последней недели. Не то чтобы память удержала какие-то отдельные случаи, но, казалось, он видит ее ходящей по комнате, чувствует ее запах в постели, слышит голос Клэр, кричащей из кухни, что обед готов. В доме стояла тишина, и Джон впал в необъяснимую тоску – в нем воскресли чувства, которые он питал к Клэр, когда она была жива, но, поскольку он понимал, что она мертва, эти чувства, которые в свое время были где-то глубоко сокрыты в нем, теперь при полной ясности сознания пытались всплыть, но не могли пробить толщи навалившихся на него эмоций. Под этой толщей прошлое и настоящее переплелось, и со дна поднялся осадок: воспоминания о Клэр окрасились неприязнью – у Джона сузились глаза и сжались зубы, потому что жена, которую он сейчас чувствовал рядом и вспоминал, изменила ему с Генри Масколлом. Он повторял беззвучным шепотом небрежно произнесенную ею ложь: «… съезжу в коттедж, посмотрю… в саду хочется до весны привести кое-что в порядок», – он отчетливо слышал интонации ее голоса, хотя тогда слушал ее вполуха. Он представил себе Клэр в объятиях Генри Масколла – сплетенные тела своей жены и своего лучшего друга – и не гнал от себя эту мысль, а, напротив, с удовлетворением думал о том, что неведомая рука настигла их и отомстила. Затем ревность поутихла и вместо нее возникло могучее, не укладывающееся в слова чувство, такая тоска по Клэр, что, когда дети чуть позже вернулись из церкви, они нашли отца плачущим над ожерельем из мелкого жемчуга.

Клэр оживала в любой своей вещице, поэтому он откладывал решение вопроса о том, как распорядиться ее имуществом. Проблема тем не менее оставалась, потому что множество вполне, приличных юбок и обуви он с успехом мог бы отнести в лавку подержанных вещей, смирись он с самой мыслью, что какая-то другая женщина будет носить ее одежду. Не мог он заставить себя и просто выбросить их. Он решил – лучше всего было бы сжечь их на костре, но как это сделаешь в маленьком дворике лондонского дома.

В конце мая Паула арендовала фешенебельный одноквартирный дом на Лорд-Норт-стрит, в пяти минутах ходьбы от палаты общин. В субботу утром, первого июня, она предложила Джону заехать туда вместе с детьми и посмотреть их новое жилище. Прежние владельцы оставили его чистым и убранным, но без обстановки: голые полы и стены с прямоугольниками невыцветших обоев на месте картин.

Планировка почти повторяла их дом в Холланд-Пар-ке: кухня в полуподвале, гостиная на первом этаже. Главное отличие – обшитая панелями столовая, сообщавшаяся с кухней подъемником. Это хитрое устройство поразило детей, и, пока Джон восхищался пропорциями столовой, дети забавлялись, поднимая и опуская лифт, ходивший с помощью тросов и шкивов.

Вверху, над гостиной, была спальня, рядом ванная, а еще выше, в мансарде, три спальни и ванная для детей и няни.

– Выбирайте, кому что больше нравится, – сказала Паула, показывая Тому и Анне их комнаты, – а няне придется довольствоваться тем, что останется.

– Няне обязательно жить с нами? – плаксиво спросила Анна. – Она не может просто приходить, как миссис Джайлс?

– Нет, – сказал Джон. – Лучше, чтобы няня жила с нами.

– Когда Том уедет в пансион, мы от нее избавимся, – подбодрила Паула.

– В пансион? Разве я буду ходить не в дневную школу, па? – сказал Том, поворачиваясь к отцу.

– Это еще не решено, – ответил Джон.

Когда они спускались вниз, Анна спросила, где комната для игр.

– В доме сколько угодно места, – сказал Джон. – Например, чудесная комнатка напротив столовой. Там и играйте!

– А я думала, она больше подходит для кабинета, – сказала Паула. – Ведь тебе нужен кабинет.

– Н-да. Пожалуй. А как насчет задней комнаты на нижнем этаже? – сказал он, обращаясь к Анне.

– Я думала поселить там филиппинку, – сказала Паула.

Джон насупился:

– Какую еще филиппинку? Зачем она нам? Разве няни и приходящей прислуги недостаточно?

– Если ты хочешь, чтобы я была женой политического деятеля, то недостаточно. Придется многих принимать…

– Конечно-конечно.

– А эти филиппинки просто чудо. Их вообще едва замечаешь.

– Не сомневаюсь, но ребятам действительно нужна детская.

– Разве они не могут играть в своих комнатах?

– Пожалуй.

– А где нам смотреть телевизор? – спросил Том.

– Послушайте, – начала Паула наигранно-воодушевленным тоном, которым обычно разговаривала с детьми Джона, – а что, если каждому из вас поставить в спальню собственный маленький цветной телевизор? Как вы на это смотрите?

– У каждого свой? – спросил Том.

– У каждого свой.

– А как же няня? И у нее?

– У нее тоже будет свой.

– Ну это уже чересчур, – заметил Джон.

– Почему же. И потом, это обойдется дешевле, чем выгораживать еще одну комнату.

– А кровать? – спросила Анна неуверенно. – Мне нужна кровать.

Джон улыбнулся, наклонился и поцеловал ее.

– Ну, а как же, – сказал он. – У тебя будет та кровать, на которой ты сейчас спишь. И твой стол. И твой комод.

– А что же тогда останется в моей комнате дома? Там тоже нужна кровать.

– Когда мы переедем сюда, мы уже не будем там жить. Тот дом мы продадим. Там будут жить другие.

– Значит, мы не будем больше жить дома? – спросила Анна.

– Здесь и будет наш дом, – сказал Джон. Потом они все вместе пообедали в ресторане, что уже не доставляло детям прежнего удовольствия, так как не было особенным событием. В ожидании еды они вертелись и задирали друг друга, как дома. На лице Паулы появилось сдержанное раздражение, и Джон, разозлившись, шлепнул Анну; та разрыдалась, уткнувшись лицом в жесткую накрахмаленную салфетку.

Потом они подвезли Паулу до Найтсбриджа и поехали к себе в Холланд-Парк. Няню на конец недели отпускали, так что они были втроем, без посторонних. Том и Анна пошли смотреть фильм по старому черно-белому телевизору, стоявшему в детской, а Джон поднялся в гостиную полистать парламентские доклады. Настроение у него улучшилось. Он успокоился и даже заметил у себя прилив сил. В пять он спустился на кухню приготовить детям еду. Надел старый, заляпанный томатным соусом фартук (можно подумать, что весь в крови), в котором обычно возился на кухне, и поставил кипятить воду для спагетти, любимого блюда Тома.

Проголодавшись, поскольку они почти ничего не ели в ресторане, и услышав, что отец возится у плиты, дети тоже спустились на кухню. Анна забралась на табурет, чтобы достать с полки банку с соусом, а Томстал накрывать на стол. Они смеялись, прыгали, гонялись друг за другом вокруг стола. Когда наконец они уселись за стол и Джон подал спагетти с тертым сыром и томатным соусом, а себе налил чаю, Анна подняла на него глаза и спросила:

– А мы не можем жить в этом доме, папа?

– В этом – нет, – сказал Джон, уставясь в чашку.

– Там, конечно, шикарней, – сказал Том, – особенно когда все покрасят, поставят мебель и всякие вещи, но мне наш дом все равно больше нравится. А тебе?

Джон посмотрел на их выжидающие лица.

– Оттуда мне на работу гораздо ближе. Я смогу приходить домой к чаю.

– Понимаю, – сказал Том, – но здесь все наши вещи, и мы всегда жили, и мама здесь жила…

– Нам будет здесь тесно…

– Почему тесно? Вон сколько места. – Том возражал мягко, но настойчиво. Анна смотрела на отца широко раскрытыми глазами.

– Нам станет здесь тесно, когда я женюсь на Пауле. Том уткнулся в тарелку.

– Да, тогда конечно, – пробормотал он.

– Ты собираешься жениться на Пауле? – спросила Анна.

– Да.

– Но разве ты не женат на маме?

– Теперь нет.

– Потому что она умерла?

– Да.

– Значит, когда умирают, то уже не считается?

– Да.

Она понимающе кивнула.

– Папа, а тебе обязательно жениться? – сказал

Том. – А нельзя, как сейчас – просто жить нам втроем, без Паулы, и няни, и этой филиппинки…

– Нет, так нельзя, – сказал Джон. – Я взял на себя важную работу в парламенте, и нужно, чтобы кто-то обо мне заботился.

– Мы будем заботиться о тебе, – сказала Анна. – Обещаю.

– И мы не будем ссориться и драться, – сказал Том.

– А на праздники можно ездить к бабушке Стрикленд и к бабушке Лох, – сказала Анна. – Они за нами присмотрят.

Джон покачал головой.

– Нет, мне придется жениться на Пауле, – сказал он. – Я обещал, и потом, мне нужен кто-то… Когда вырастете, вы поймете.

– Еще, пожалуйста, – сказала Анна и протянула пустую тарелку.

– Мне тоже, – сказал Том, протягивая свою. Джон стал изображать официанта-итальянца, подающего спагетти, и дети снова засмеялись.

Утром Джон повел детей к мессе. Он сел, потом преклонил колена, потом снова сел, как это делали другие, но не следил за церемонией и не слышал проповеди. Мыслями он был далеко. Как быть с коттеджем? Агенты по недвижимости говорили, что на дом, где произошло убийство, практически не найдешь покупателя. И что делать со старым «вольво», возвращенным полицией? Так и будет стоять у дома рядом с новым? Маклер посмотрел и предложил купить по цене металлолома. Джон послал его подальше. И как поступить с мебелью, которую Паула не хочет видеть в доме на Лорд-Норт-стрит? До чего, оказывается, непросто освободиться от прошлого – из церкви он вернулся в растрепанных, отнюдь не благостных чувствах. В качестве первого шага он решил заняться вещами Клэр и сложил их в картонные коробки, оставшиеся от его винного «погреба». Затем он либо сожжет все это, либо отдаст кому-нибудь.

Из верхнего ящика комода он принялся вынимать чулки, колготки, нижнее белье; во втором лежали юбки и блузки; в третьем – вязаные вещи. Тут на самом дне он нашел три почтовых конверта, перетянутых резинкой. Он повертел их в руках – все были на имя Клэр, адрес выведен аккуратной рукой. И тут же защемило на душе. Это что же, от Генри? Или от другого возлюбленного? Может быть, она и раньше изменяла ему – часто, всегда, многие годы? Он разглядывал конверт, верхний в пачке, и увидел, что марка на нем итальянская. Это когда Генри был там по делам? Но почерк не его. Возможно, попросил кого-нибудь надписать конверт, чтобы отвести подозрения. Джон вынул из конверта письмо. «Моя дорогая Клэр…» Он перевернул листок и взглянул на подпись: «С неизменной любовью, Майкл». Что за Майкл? Он снова перевернул конверт и увидел, что письмо отправлено из иезуитского колледжа в Риме. Тут он вспомнил, что в Стоунхерсте воспитателем у Гая был священник, который их венчал, – иезуит отец Майкл Пирс.

Джон опустился на кровать – ноги не держали его. Снова взял письмо. «Моя дорогая Клэр, я очень обрадовался, получив Ваше письмо, пусть даже написать его Вас побудила неспокойная совесть». Он стал читать дальше. Клэр написала священнику, что Генри ухаживает за нею и она не склонна его отвергать. Иезуит отвечал более сурово, чем можно было ожидать: «…супружеская неверность, безусловно, греховна… это рак души». Тут Джон увидел свое имя на бумаге: «Вы ничего не пишете о Джоне. Не могу поверить, чтобы Вам хотелось причинить ему боль и унизить его». Что она отвечала на это? Джон развернул следующее письмо. Здесь все было больше по части теологии. «Если Вы делите ложе с Генри Масколлом, вовсе не обязательно, чтобы Вас ждал ад…» Вот это уже звучало в духе иезуитов. «Меня немного сбивает с толку то, что, по Вашим словам, Вы любите Джона и вместе с тем порой презираете его…» Что это? «Прояви Вы больше интереса к жизни Джона, разделяй Вы его устремления, жизнь, возможно, не казалась бы Вам столь унылой». Джон согласно кивнул.

Письма вызывали раздражение, потому что каждое было ответом на письмо к духовнику. Прочитав третье письмо, Джон прошел через гостиную и, присев к столику Клэр, набросал письмо отцу Майклу Пирсу.

«Мне только что попались Ваши письма к Клэр. Теперь Вы, наверное, уже слышали, что ее и Генри Масколла нашли убитыми в нашем коттедже 17 февраля. Естественно, мне крайне важно знать, как относилась ко мне Клэр перед смертью. К сожалению, мой роман, на который Вы ссылаетесь в одном из Ваших писем, не домысел Генри Масколла. Действительно, я первым нарушил супружескую верность, так что не мне обижаться на Клэр. Тем не менее я любил ее, и, если Вы не сочтете это нарушением тайны исповеди, я был бы признателен, если бы Вы позволили мне прочесть ее письма». Три недели спустя иезуит ответил ему из Рима:

«Гай написал мне об убийстве Клэр. Никогда и ничем, даже смертью собственных родителей, я не был так потрясен, как этой вестью. Я тогда же чуть было не послал Вам ее письма, ибо, хотя Вы и найдете в них весьма резкие слова о Вас, там говорится и о том, как она Вас любила. Быть может, для Вас будет утешением узнать, сколь мало, в сущности, значил для нее Генри Масколл. Она ни разу не обмолвилась, что любила его, равно как и он ее. Увы, она чувствовала себя неприкаянной, и я скорблю, как, должно быть, скорбите и Вы, что мы не сумели ей помочь.

Любопытно, что я говорю Вам это так, будто речь идет о самоубийстве. Но в этих письмах есть указание на духовное самоубийство, и надо благодарить всемогущего Господина нашего за то, что он явил нам знак, свидетельствующий о ее предсмертном раскаянии.

Строго говоря, она не исповедовалась мне, и я не нарушаю тайну исповеди, пересылая Вам ее письма. Тем не менее они дороги мне, и я был бы рад, если бы Вы их вернули.

С наилучшими пожеланиями Майкл Пирс, ОИ ^[49]»